— Нет, из Москвы.
— Вот оно что.
Почему-то ему показалось, что она знает, кто он, и спрашивает лишь для видимости.
Так оно и было.
— У Елены остановились?
— Это моя тетя, — сказал Вася. — Сестра мамы.
Она взглянула на Бориса — он еще раз подивился ее светлым, блестящим глазам, сказала:
— Давайте познакомимся: Леля, фамилия Силаева, отчество необязательно.
Пока доехали до деревни, успела рассказать о себе — работает шофером у директора РТС, живет с отцом, есть у нее дочка по имени Ветка, мужа не имеется, в прошлую субботу исполнилось ей тридцать пять лет, по вечерам ходит иногда в клуб, куда же еще деваться?
Она довезла их до деревни.
— Теперь сами дойдете…
Махнула на прощанье рукой и повернула обратно. Борис долго смотрел, как облачко пыли догоняет машину, никак не может догнать.
— Хорошо работает, — вслух произнес он.
— А что, она шофер какого класса? Первого? — спросил Вася.
— Может быть, второго.
— А я буду только первого, — сказал Вася, — как ты.
— Я тоже второго, — ответил Борис.
Елена Васильевна встретила их горячими пышками с творогом.
Пока завтракали, она разбирала грибы, мыла, резала на кусочки, похваливая:
— Хоть бы один червивый!
Вася поел и убежал на улицу к ребятам. А Борис сел на крыльцо, закурил, вспоминая о Леле.
Она понравилась ему. Была в ней непринужденность, размашистая удаль, которая ему, тихому и небойкому, казалась особенно привлекательной в других людях.
«Наверно, упрямая, как черт!», — подумал он, и ему вдруг захотелось на себе испытать ее упрямство и подчиниться ему.
Дуся, его жена, была тоже упрямой, любила все делать по-своему, и он привык уступать ей во всем.
В тот же вечер он первый предложил Елене Васильевне:
— Надо бы в клуб пойти, что ли…
Она спросила с усмешкой:
— Чего это ты? То вроде силком не затянешь, а то самому охота…
Однако накинула платок, и они отправились в клуб.
Был вечер танцев. Еще издали они услышали звуки радиолы. Исполнялся вальс «Дунайские волны».
Вошли в зал, сели на привычное место у стены. Мимо них проносились пары.
Борис смотрел во все глаза, искал Лелю. Ее не было видно, и он заскучал.
— Пойду покурю, — сказал он.
— А как же танцевать? — спросила Елена Васильевна. — Гляди-ка скоро, должно, танго заиграют.
— Покурю и вернусь.
— Ну, давай, я тебе кого-нибудь выгляжу, кто хорошо танцует, — пообещала она.
Он вышел на улицу, сразу же окунулся в темноту и пустынность ночи.
Дул холодный, уже по-настоящему осенний ветер. Небо было хмурым, беззвездным.
Он сложил ладони коробочкой, прикурил. Свет из окон клуба свободно лился на улицу, освещал ряды домов, скамейки возле заборов, темные деревья, казавшиеся ночью особенно большими.
С реки тянуло неуютной свежестью, Борису представилось, как, должно быть, сыро и гулко сейчас на речном берегу, где-то на середине реки мигают огоньки бакенов, а кругом недобрая, притаившаяся тишина…
Захотелось в дом, в тепло, к людям. Он бросил окурок, подошел к дверям клуба и увидел Лелю.
Он не сразу узнал ее. Она оказалась ниже ростом, чем он думал, узкоплечей, тонкой в талии. Рыжеватые недлинные волосы словно светились в темноте.
— Привет и добрый вечер, — сказала она весело.
Он до того обрадовался, что даже забыл ответить. Вынул новую сигарету, зажег спичку и молча, пока спичка не догорела до конца, смотрел на Лелино смуглое лицо, на рыжеватые волосы, на белую крепкую шею, светлевшую в вырезе платья.
Леля засмеялась.
— Зажгите другую спичку, а то прикурить забыли…
— Я потом, — сказал он и бросил сигарету.
— Я знала, что вы здесь будете, — сказала Леля.
Он осмелел и сказал:
— Я тоже знал, что увижу вас.
Она взяла его под руку.
— Потанцуем?
И вместе с ним вошла в клуб.
Он танцевал с нею все танцы — вальс, танго, фокстрот и снова вальс.
— А ведь я почти не танцевал раньше, — признался Борис. — Это с вами как-то получается.
Потом радиола замолкла. Гармонист, чернявый парень с угрюмым, раз и навсегда на всех и на все обиженным лицом, заиграл местный танец, который неизвестно почему назывался «Елецкого».
— А вот это я не смогу, — заявил Борис, но Леля крепче сжала его руку.
— Сумеете, вот, глядите, как я делаю…
И он стал послушно подражать ее движениям, притопывать, кружить ее…
Ни разу за все это время не взглянул он на Елену Васильевну, лишь теперь, танцуя с Лелей «Елецкого», вдруг поймал ее осуждающий взгляд. Но тут же позабыл о ней и продолжал танцевать, а гармонист играл, казалось, до бесконечности, насупившись и не сводя глаз со своих пальцев.
Объявили перерыв. Народ повалил на улицу.
— Я сейчас, — сказал Борис Леле и подошел к Елене Васильевне.
— Домой пойдешь? — спросила она, глядя куда-то в сторону, мимо него.
— Нет, побуду еще немного.
— Ну, как хочешь.
Она вышла из зала, а он подумал было, что это такое с ней, но не стал доискиваться причины, снова вернулся к Леле.
Домой он пришел поздно, уже пели вторые петухи. Бесшумно разделся, лег рядом с крепко спавшим Васей, но долго не мог заснуть. Все вспоминал о Леле, о ее горячих, сильных руках, которые весь вечер держал в своих ладонях.
И еще вспоминал, как провожал ее, жила она возле самого леса, и долго стоял с нею у ее дома, все никак не хотел уходить и, томясь, боязливо и в то же время настойчиво обнимал Ленины плечи, а она смеялась, отворачивала от него лицо, и волосы ее, растрепавшиеся и жесткие, щекотали губы.
Утром, когда он вышел во двор, Елена Васильевна стояла на крыльце, словно поджидала его.
Он поздоровался с ней. Она спросила:
— Выспался?
— Все нормально.
Глаза ее сощурились, будто она хотела получше разглядеть его.
— Не то ты задумал…
— Что значит — не то?
— А так вот. Баба пустяковая, легкая, не по тебе.
Он даже рассердился. Чего это она суется не в свое дело, но заставил себя произнести мягко:
— Не надо так говорить…
— Почему не надо? Знаю, что говорю, — непримиримо сказала она. — Тебе шлюхи не в масть.
Он ничего не ответил, повернулся, вышел за калитку, а она все стояла на крыльце и смотрела ему вслед, и лицо у нее было неуступчивое, мрачное.
Спустя два дня он с Васей уехал обратно в Москву. Через неделю уехала вслед за ним в Москву и Леля, забрав свою маленькую дочку, которую звала Ветой, чаще — Веткой, а полное имя ее было Виолетта.
К праздникам они расписались. Свадьбу Борис решил не устраивать. Как-то неудобно вроде, ведь только весной схоронил жену…
Леля не спорила с ним.
— Как знаешь…
Она вообще оказалась сговорчивой, он думал, что она куда ершистей.
Характер у нее был покладистый, она сумела подойти к Васе, расположить его к себе.
Вася сказал отцу:
— Я тебя, папа, понимаю.
— Что понимаешь?
— Все понимаю. Она неплохая.
Вася вдруг разом, за один год возмужал, вырос И говорил теперь совсем как взрослый, на равных… Потом добавил:
— Только я ее мамой звать не буду.
Зато Ветка с первых же дней называла Бориса папой. Была она кругленькая, крепкая, с коричневыми волосами и карими, ореховыми глазами.
Борис смотрел, как Вася идет с нею по двору, насмешливо сузив глаза, слушает, что она говорит, и думал, вот и сбылась его мечта. Завелась в семье маленькая дочка, которую все, как оно и положено, любят и балуют.
Леля рассказала Борису: в РТС приехал из Москвы слесарь-механик. Два месяца гулял с ней, потом уехал, не написал ни строчки, хотя и сулился вызвать ее к себе.
Когда Ветке исполнилось три года, Леля собралась, поехала в Москву, отыскала его, но он холодно встретил ее, сразу же отрезал:
— Что было, то было, и больше об этом не надо.
Леля показала ему фотографию Ветки, рассказала, как Ветка всем кругом хвастает:
— Мой папа в космос летает…
Но он даже не улыбнулся, дал Леле восемь рублей, чтобы купила гостинцев дочке, а у себя не оставил и приехать повидаться не обещал.
— Забудь о нем, — сказал Борис. — Забудь, как не было его вовсе.
— Стараюсь, — сказала Леля.
Борис решил удочерить Ветку, дать ей свою фамилию и отчество.
— Хорошо бы квартиру сменить, чтобы никто никогда не сказал ей, что ее настоящий отец…
Леля возразила:
— А что в том такого, если узнает? Не тот отец, кто ребенка заделал, а тот, кто воспитал, на ноги поставил. Пусть знает, какой ты есть!
Леля умела радоваться всему, самой малости, сразу чувствовалось, что не была раньше избалована вниманием и заботой.
И потому ему хотелось радовать ее, чем угодно: отрезом на платье ее любимою брусничного цвета, купленным в кредит, нарядной косынкой, домашними польскими туфлями, за которыми выстоял долгую очередь в «Ванде», теплыми рейтузами для Ветки.
Он решил показать ей Москву так, как следует, чтобы навсегда запомнила, какая она, Москва.
Заехал за ней и Веткой, посадил в машину.
— Поехали.
— Куда?
— Еще сам не знаю. Попадаются такие пассажиры, вези, говорят, шеф, куда хочешь…
И вез Лелю с Веткой, куда хотел. В Сокольники, на Ленинские горы, в Измайлово и вместе с Лелей дивился красивым московским улицам, словно сам впервые их видел.
Как-то в выходной поехал с нею и с Веткой на аэровокзал, что на Ленинградском проспекте.
Леля крепко держала Ветку за руку, оглушенная непривычной суетой и шумом.
— До чего здесь много людей, — сказала она. — И все куда-то едут, всем куда-то надо…
А люди и в самом деле все шли да шли с чемоданами, велосипедами, детскими колясками, радиоприемниками, которые сдавали в багаж.
На весь зал гремела музыка, и потому все вокруг казалось праздничным, необычным.
— Летом полетим с тобой в отпуск на самолете, — сказал Борис. — Возьмем Ветку — и на ТУ-104, хочешь?