— Полетим, — согласилась Леля.
Музыка в зале часто обрывалась, вежливый женский голос сообщал:
— Начинается посадка на самолет Москва — Рига, рейс 132-й.
И опять звучала музыка, и снова обрывалась, и голос сообщал:
— Кончилась регистрация билетов на рейс… Москва — Ереван…
— Тоже работа! — заметила Леля. — Объявляй целый день рейсы, надоест, должно быть!
Но больше всего ее поразил справочный телевизор. Нажмешь кнопку, засветится экран, и на нем появится девушка. Глядит на тебя, словно видит, хотя и не видит никого, только слышит. Спросишь ее — ответит. Хоть каждую минуту нажимай кнопку, спрашивай.
И Ветка тоже смотрела на телевизор, как зачарованная. Попросила Бориса:
— Можно я скажу?
— Что же ты скажешь?
— Какая она красивая.
— Это нельзя говорить. Не надо. Тут спрашивают только, когда самолет примет, или не опаздывает ли, или когда вылетел.
Ветка недослушала Бориса, нажала кнопку. С экрана на нее в упор взглянула девушка. Губы яркие, крашеные, на лбу челка.
Ветка растерялась. О чем спросить, так и не могла вспомнить. И Леля не знала. Все разом из головы вылетело.
— Спроси, когда самолет из Иркутска? — посоветовал Борис.
Ветка опять нажала кнопку, крикнула громко, восторженно:
— Тетя, когда самолет, который из Иркутска?
Девушка строго, без улыбки ответила. Экран погас.
— Я еще хочу, — сказала Ветка. — Я еще не все спросила.
— Хватит, — сказала Леля, а Борис засмеялся:
— Да ты на себя погляди, почище Ветки…
Домой ехали в метро, до самой станции «Речной вокзал», Борис сидел напротив Лели, поглядывал то на нее, то на Ветку.
Он был счастлив и сознавал, что счастлив, и в то же время боялся, постоянно боялся за свое счастье, боялся, что в один прекрасный, нет, не прекрасный, а страшный день все переменится разом, и Леля уйдет. Куда уйдет, он не знал, даже и на минуту не хотел представить себе, что ее не будет с ним, и все-таки не мог не думать об этом.
Каждый раз, отведя машину в парк, он спешил к себе в Химки-Ховрино так, словно опаздывал на поезд. Лишь завидев освещенное окно, вздыхал с облегчением. Она дома, ждет его…
Такого с ним еще не было. Он любил свою первую жену, был верен ей, но никогда раньше не рвался домой так, как рвался теперь, никогда в прошлом не было у него такого чувства, какое владело им теперь, словно внезапно появился у него островок незащищенности, открытый всем бурям и напастям, и он, единственно он, никто другой обязан был защитить и укрыть этот островок. Только он один был за них всех в ответе.
Один он.
Комната у них была хорошая, неполных семнадцать метров. В квартире еще одна соседка, бухгалтер райпромтреста, пожилая молчунья — случалось, по целым дням не выговорит ни слова.
Конечно, Борис понимал, для четверых комната маловата. Хорошо бы квартиру, пусть маленькую, но отдельную.
Леля успокаивала:
— Ничего, обойдемся…
Но он не послушался ее, записался на прием к председателю райжилуправления. Не прошло и десяти дней, как председатель, добродушный толстяк с металлическим браслетом на левой руке, по слухам, верное средство против гипертонии, принял его, внимательно выслушал и пообещал поставить на очередь.
Но и так, в одной комнате, жить было уютно, весело. Иногда вечерами ходили в соседний кинотеатр на последний сеанс. Дом стоял на краю улицы, сразу за домом начиналась березовая роща. По воскресеньям до самого обеда гуляли с Веткой в березовой роще.
Зима выдалась снежная, в воскресные дни в Химках полным-полно было лыжников.
Борис купил Ветке маленькие лыжи красного цвета с красными палками, выходил вместе с ней из подъезда, и она сразу вставала на лыжи.
После Нового года Ветку устроили в детский сад, и по вечерам за ней заходила Леля и приводила ее домой.
В детском саду Ветке поначалу не нравилось. Она даже плакала иногда, просила:
— Можно, я сегодня не пойду?
Приходила из детского сада, рассказывала:
— Сегодня у нас пожар был, все игрушки сгорели, ни одной не осталось!
Леля пугалась.
— Как это так — пожар? Почему же мне никто ничего не сказал?
Ветка таинственно моргала ореховыми глазами:
— Это — секрет. Нельзя никому говорить!
Она была выдумщицей, Ветка, не врушкой, нет, именно выдумщицей.
Иногда Борису казалось, что она живет в каком-то одной ей понятном, придуманном мире.
То скажет, что сама, своими глазами видела десять собачек, пять белых, пять черных. И все эти собачки шли парами по улице, на задних лапках, а на шее у них звенели колокольчики. Или встанет утром и начнет:
— Сегодня ночью какой-то дяденька смотрел в наше окно, всю ночь смотрел, и я тоже проснулась, гляжу на него, а он на меня.
— Ну, а потом что было? — спрашивал Борис.
Ветка вздыхала.
— А ничего. Посмотрел и ушел.
Ореховые глаза ее смотрели прямо, открыто. Она сама верила всему, о чем говорила.
Леля сказала Борису:
— Ты брось ее слушать!
— Почему, брось? — спросил он. — Она же человек, раз говорит, надо выслушать.
Леля засмеялась.
— Чудная она какая-то, Все чего-то сочиняет, и откуда что берется?
— Пусть сочиняет, — сказал Борис.
— Нет, не пусть, — возразила Леля. — Мне в детском саду сказали, что это очень даже вредно, когда ребенок все время сочиняет невесть что!
А Борису было всегда жаль обрывать Ветку, когда она начинала рассказывать о том, чего никогда не было и не могло быть.
Однажды Ветка сказала, что больше всего на свете ей хочется одну вещь.
— Какую такую вещь? — спросил Борис.
Ветка загадочно вытянула губы трубочкой.
— Угадай.
Борис стал угадывать:
— Новую куклу? Заводную машину с прицепом? Варежки с помпонами? Зимний капор в сборочках? Цветные карандаши? Белые валенки?
И хотя все, что он называл, было соблазнительно для Ветки, она решительно качала головой.
— Нет, не угадал!
А потом произнесла таинственным шепотом:
— Хочу голубого лебедя!
— Голубого? — удивился Борис. — Да разве бывают такие лебеди?
— Бывают, — уверенно ответила Ветка. — Сама видела.
— Какие же они, расскажи?
— Красивые, — Ветка широко развела руками. — Вот такие большие!
Борис повел ее в воскресенье в зоопарк. Ходили по дорожкам, разглядывали зверей в клетках — зебру, похожую на игрушечную лошадку, раскрашенную черными и белыми полосами, высокого-превысокого жирафа с неправдоподобно маленькой головой, неуклюжих медвежат на площадке молодняка.
Ветка сдержанно похваливала:
— Смешные, правда…
Потом отправились к пруду, на котором плавали белые и черные лебеди.
— Видишь, — сказал Борис, — какие бывают лебеди? Или белые или черные. Поняла?
— Нет, — сказала Ветка, — еще бывают голубые.
Борис купил ей в Доме игрушки пластмассового гуся с красным клювом, сизо-изумрудного цвета. Ветка окинула гуся пренебрежительным взглядом.
— Это же гусак, а не лебедь и совсем не голубой, а зеленый!
Вася нарисовал ей лебедя, добросовестно выкрасил его лазурной краской.
— Как, годится?
— Вот еще, — обиделась Ветка. — Я же хочу живого…
Голубой лебедь даже снился ей. Иногда утром, проснувшись, она рассказывала:
— Опять ко мне голубой лебедь приходил…
— Что же он говорил тебе? — спрашивал Борис.
— Ничего. Просто приходил, — отвечала Ветка и жмурила глаза, как бы пытаясь снова увидеть сон.
Обычно он не вступал в разговоры с пассажирами, за его спиной пассажиры делились секретами, целовались, ссорились, клялись страшными клятвами, позабыв о нем, и он пропускал мимо ушей все это, чужое, далекое от него.
Но однажды, когда вез во Внуково седого, осанистого старика, — по всему видать, ученый человек, — Борис спросил:
— Как думаете, бывают голубые лебеди?
— Не слыхал, — ответил старик. — А впрочем, все может быть.
Борис не стал больше допытываться.
Кто знает, может, и вправду живут где-то на свете лебеди голубого цвета?
Леля поступила работать шофером на базу Мосстроя.
Борис уговаривал ее:
— Ни к чему тебе это, я уж как-нибудь сам, вытяну…
Но она, обычно сговорчивая, заупрямилась. Надоело день-деньской сидеть дома, а тут работа неплохая, ездить недалеко, и, как ни говори, когда в семье двое работают, с деньгами посвободней…
Работа у нее была в одну смену, в одно и то же время, с утра. И случалось, Борис сам отводил Ветку в детский сад.
А если бывал свободен до вечера, шел в магазин, готовил обед.
В конце концов оба они работают, чего там считаться?
А потом началось все это. Леля вдруг стала другой, непохожей на себя. То казалась бурно веселой, ни с того ни с сего принималась целовать Ветку, беспричинно смеялась, все время что-то напевала, а то приходила с работы мрачная, стояла на кухне возле своего стола, уставившись в одну точку. Суп выкипал, мясо пригорало, а ей хоть бы что.
Ветка приставала:
— Что с тобой, мама? Почему ты такая?
Она огрызалась с досадой:
— Никакая я не такая, опять придумываешь?!
Однажды Лели долго не было с работы. Он не спал, дожидался ее. Она пришла поздно, в первом часу. Сказала, что случайно повстречала старинную знакомую, вместе учились в школе механизации, знакомая затащила ее к себе, заговорились, заболтались, не заметили, как прошло время…
Она не умела лгать, и он видел, что она лжет, безошибочно чувствовал неправду каждого слова, но ему было жалко ее, жалко оттого, что ей, непривычной ко лжи, приходится изворачиваться, придумывать какие-то небылицы. И он не стал расспрашивать, заговорил о чем-то другом и увидел, как мигом прояснилось ее лицо.
Он старался не вспоминать об этом случае. Всякое бывает в жизни. Жизнь — она большая, длинная, всего в ней вдосталь. Еще лучше, еще добрее относился к Леле, но осталась в сердце царапина, пусть небольшая он и думал, что пройдет со временем, а осталась.