Они вдвоем повернули кресло, с трудом протащили его через вестибюль и поставили у лестницы. Оно оказалось тяжеленным, и двигать его было очень неудобно.
— Между прочим, я тот самый Грэнвилл, чья кнопка домофона как раз под вашей. Имя Карл прилагается к фамилии. А что прилагается к Клонингер?
— Тонни. С двумя «эн».
— Рад познакомиться, Тонни с двумя «эн». Вы недавно в этом городе?
— На днях переехала из Пенсильвании. Я актриса. Господи, так смешно звучит, словно я хвастаюсь. Я хочу стать актрисой. В основном подрабатываю манекенщицей и все такое. Еще я учусь. А вы? Тоже работаете моделью?
— Продолжайте говорить со мной в таком духе, и я лягу на коврик у вашей двери и останусь там навсегда.
— Кстати, вот что мне еще нужно — коврик у двери, — ответила девушка, улыбаясь Карлу.
У нее была чудесная улыбка, и Грэнвилл почувствовал, что по нижней части тела растекается приятное тепло, а ноги стали как желе. Карл глубоко вздохнул, оценивая в уме высоту и ширину лестницы и кресла, и прикинул, как транспортировать мебель дальше.
— Ладно, я потащу, а вы — толкайте. На счет «три». Готовы?
— Готова. Я уже говорила, что это очень мило с вашей стороны?
— Да, но можете повторять еще и еще.
Он тянул, она толкала, и каким-то образом молодые люди ухитрились приволочь огромную, безобразную и неуклюжую штуковину на площадку второго этажа, где им пришлось передохнуть. Оставалось всего три пролета.
— А можно задать вам личный вопрос? — произнесла девушка, тяжело дыша. — Каждое утро я слышу из вашей квартиры странные звуки — «бум-бум-бум». Что вы делаете?
— Бьюсь головой о стену. Я — писатель.
Она прыснула, и ее смех оказался столь же очаровательным, как улыбка. Звонким и искренним.
— Мне еще не приходилось жить над писателем. Наверное, нужно привыкать.
— О, вам понравится. На самом деле, скоро будете удивляться, как это обходились без меня раньше.
Блондинка бросила на него игривый взгляд.
— А серьезно, что вы делаете?
— Это боксерская груша. В ней килограммов тридцать, не меньше. Я занимаюсь каждое утро. — Он опять ухватился за свою сторону кресла и продолжил: — Никогда не знаешь, что может случиться.
Когда они наконец добрались до четвертого этажа, поясница Карла ныла от напряжения.
— Я ощущаю себя непривычно великодушным. Почему бы вам не оставить это кресло здесь, у меня? Вы бы могли навещать его, когда захотите.
— Еще один лестничный пролет, Чарльз.
— Карл.
Девушка жила в такой же студии, как у него, только потолок нависал еще ниже, и из-за этого комнатка казалась совсем убогой. Пожиток у нее было немного — кровать, комод, телевизор и кактус, который, похоже, давно погиб. Правда, Карл не знал, как должны выглядеть живые и здоровые кактусы. Часть вещей соседка еще не успела распаковать, и они лежали в коробках. Молодые люди затащили кресло в пустой угол, перед телевизором.
— Самое меньшее, что я могу для вас сделать, это предложить пива, — с благодарностью сказала Тонни.
— Самое меньшее, что я могу сделать, это принять ваше предложение, — ответил Карл, ожидая, что девушка направится к холодильнику. Но она даже не шелохнулась.
— Вообще-то у меня нет пива, — призналась она.
— Ваши предложения всегда такие необоснованные?
— Отнюдь нет. Знаете «Сан хаус»?
— Бар, где играют блюз на Девятой авеню?
Девушка кивнула.
— Я работаю там официанткой по вечерам, с восьми до двух. Загляните туда, и я угощу вас пивом. Договорились?
— Не знаю. Мне нужно подумать, — ответил Карл. Он посмотрел на потрясающую красотку, которая стояла перед ним. Затем представил рассерженную бывшую подругу, как та на своей машине-развалюхе переезжает через выбоину на дороге. — Все, я подумал, — произнес он. — Договорились, Тонни с двумя «эн».
2
Двухмоторная «сессна» коснулась колесами шасси взлетной полосы № 31 международного аэропорта Нашвилла, столицы штата Теннесси, точно по расписанию, минута в минуту. По-видимому, никто этого не заметил. Во всяком случае, точно не диспетчер наземного движения, который не обращал внимания на приземлившийся самолет минут тринадцать, пока пилот не вызвал его второй раз, возмутившись:
— Это «сессна—ноябрь—шестьдесят—гольф—чарли». Сколько раз нужно просить соединить меня со службой по регулированию воздушного движения «Меркьюри»?
— Извини, Чарли, — ответил оператор. — Сумасшедший день сегодня. Ни минуты продыху. Совсем про тебя забыл.
И уж конечно, ничего не заметил оператор «Меркьюри», которому понадобилось семь с половиной минут после того, как «сессна» получила разрешение вырулить на стоянку, чтобы сообщить, на какую стоянку двигаться.
Несомненно, остался равнодушен к прилету самолета и болезненно худой сотрудник наземных служб аэропорта, из-за которого летчику пришлось ждать еще четыре минуты, чтобы заказать по девяносто пять литров авиационного топлива на каждый бак.
Казалось, происходящее было до лампочки всем, кроме пилота «сессны» и ее единственного пассажира, Г. Гаррисона Вагнера, который в этот раз путешествовал под именем Лоренса Энгла.
Гарри Вагнер ценил точность. Его страшно раздражало, что все остальные в этом огромном мире явно плевать хотели на то, случалось ли что-нибудь вовремя, или запаздывало, было настоящим или фальшивым, делалось хорошо либо плохо или, коли на то пошло, выполнялось ли вообще. Для Гарри это было просто невыносимо. Впрочем, на свете хватало вещей, которые Г. Гаррисон Вагнер терпеть не мог.
Кстати, работенка, которую ему предстояло выполнить, тоже входила в их число.
Из-за таких вот заданий Гарри не мог гордиться своей профессией. Хотя, в общем, она ему нравилась — в ней присутствовали азарт и свобода, она вызывала уважение. А еще Гарри будоражил эротический мир, куда он попадал, будучи завсегдатаем ночных баров и клубов. Будоражили игры, в которые он играл, и тела, к которым прикасался. Вожделение, которое пробуждал в партнерах и испытывал сам. Но все существование Вагнера зиждилось на обмане. Слишком много лет ему приходилось лгать каждый день, лишь бы выжить. И потому его радовала собственная сила. Он научился существовать с ложью, научился жить один, отгородившись от окружающего его мира.
До сегодняшнего дня. Гарри больше не был один. Он стал беззащитным. Сила покинула его. И из-за этого ему предстояло пересечь ту грань, которой до сих пор удавалось избежать.
Впервые в жизни Гарри Вагнер должен был убить человека.
Было бы проще лететь через аэропорт Оксфорда. Но простота не интересовала Гарри. Ему хотелось сделать все правильно. Потому-то он и полетел через Нашвилл. Аэропорт Оксфорда находился ближе к месту назначения, но был очень маленьким. Если вдруг что-либо пойдет не так, ему потребуется анонимность. И расстояние. К тому же кое-что можно найти только в Нашвилле. Например, лучшие в стране завтраки, которые подают в кафе «Лавлейс». Или музыка, такая безыскусная и берущая за душу, которую до сих пор исполняют музыканты-виртуозы на улочке Принтерс-элли поздними вечерами. Гарри нравилась музыка в стиле «кантри», ее сентиментальность, тексты песен, эмоциональная окраска. Больше всего он любил Лоретту Линн. У Гарри были все записи Джорджа Джонса. Да что говорить, у него дома на холодильнике висели магниты с изображением Конвей Твитти. Бывшая жена Гарри как-то сказала, что ушла от него именно из-за этих чертовых магнитов. Вагнер знал, что это неправда. Было много других причин. Слишком много.
К сожалению, сегодня Нашвилл служил только промежуточным пунктом. Точкой приземления. Здесь предстояло сменить средство передвижения. Затем добраться до места назначения. Найти цель. Времени не хватит даже на то, чтобы быстренько перепихнуться с кем-нибудь. Разве только на обратном пути. Можно будет зайти в тот бар, который Гарри обнаружил, когда был здесь в последний раз. Там он влюбился. Конечно, если двадцать четыре часа страсти могут считаться любовью.
А кто в его мире скажет, что не могут?
В бюро проката автомобилей, куда зашел Гарри, толстая прыщавая женщина болтала по телефону, не обращая на Вагнера никакого внимания и сбивая его с графика еще больше. Когда она наконец соизволила положить трубку, Гарри сердито посмотрел на нее, надеясь пробудить в нерадивой служащей хоть капельку совести. Конечно, без особого успеха. Эта особа просто взглянула на водительское удостоверение и, широко улыбнувшись, вернула его Вагнеру. Ее ухмылка была открытой, дружелюбной и на редкость глупой.
Женщина задала Вагнеру все обычные вопросы: когда он вернет машину, нужна ли ему дополнительная страховка, воспользуется ли он их автоматической системой дозаправки или зальет бензин самостоятельно. Она выполняла работу равнодушно, словно робот. До тех пор, пока Гарри не назвал свою компанию и рабочий телефон с кодом Филадельфии. Разумеется, и название, и номер были липовыми.
— Надо же, и я из Филадельфии, — произнесла женщина, по-прежнему идиотски улыбаясь. — А чем вы занимаетесь?
— Коммерческая недвижимость, — сообщил Вагнер, отметив, что произвел впечатление.
Нужно признать, он и в самом деле выглядел впечатляюще. Почти два метра роста и сто два килограмма веса придавали его облику внушительность. Гарри был доволен своим телосложением — мощными мускулистыми руками, широкой грудью и плечами. Он знал, что в одежде кажется чересчур массивным, словно слегка потерявший форму бывший футболист. Но ему также было известно, что происходит, когда он разденется. Крепкое и накачанное тело, плоский живот, бугрящиеся мышцы рук и ног вызывали восторженные взгляды, и не раз. Ему это нравилось. Господи, как же ему это нравилось!
Вагнер считал тщеславие не одним из смертных грехов, а так, маленькой слабостью. Сегодня она выражалась в отлично скроенном костюме от Армани, темно-серого цвета, классического фасона. Белая рубашка и черно-белый галстук в мелкий горошек довершали образ. Эффектно, но не совсем во вкусе Вагнера. Лично он предпочитал что-нибудь поярче. Пастельные тона. Яркие галстуки. Но сегодня Гарри выглядел именно так, как хотел выглядеть, — богатый белый бизнесмен, который берет машину напрокат и рассеянно кивает толстой прыщавой девице за стойкой, когда та говорит: «Приятного дня,