…День шел нормально. Но посреди обеда Марфа вдруг выбежала из-за стола, принесла мобильник и позвонила. Прямо при муже.
Филипп посмотрел на пар над тарелкой, подумал: эх, остынет, поддел на вилку горячий кусок мяса с черносливом, быстро отправил в рот и встал, чтобы выйти и не мешать разговору. Но Марфа перехватила его – вцепилась в рукав, как утопающий за соломинку, и усадила на место.
Железа в ее голосе хватило только на первую заготовленную фразу. Как комиссар, спросила, прочитал ли Федор интервью. Следующая реплика была уже совсем в другой тональности. Такая забота и сочувствие, такая ласка, что просто неудобно подслушивать.
Но Марфа уже и не заметила, что Филиппа сдуло из кухни. Правда, теперь он ушел со своей едой.
Воркование, слышное, даже если закроешь все двери, кончилось через четверть часа. Марфа пришла в кабинет мужа, села на диван – его ночное лежбище – и принялась рассказывать. В подробностях, ему совсем не нужных. Раньше бы он оборвал… Но теперь вынес и это.
Оказывается, у собаки случился новый приступ, когда Дубинин был в Москве.
– Он приехал, а жена Бульку усыпила… У того, правда, уже и передняя нога стала волочиться. Потом – впереди суббота и воскресенье, а Дубинину в Германию надо лететь… Булька в последние дни так понимающе на него смотрел… Как будто говорил: «Ну, хозяин, ты для своего душевного комфорта продлеваешь мои мучения». Приехал молодой человек, сделал укол, и собака спокойно уснула… Дубинин уже сходил на могилу – в лес, где они вдвоем часто гуляли, между двух столетних сосен…
Глава 22
В первый же кофе-брейк к Федору подсел организатор берлинского форума. Не случайно рядом оказался, а подошел с целью: попросил тексты последних дубининских статей. Намереваются, мол, перевести их на немецкий и английский – рабочие языки конференции. Перевести и издать отдельной брошюрой. Нынешним летом недалеко от Шлезвига будет международная экономическая школа для студентов.
Задачка…
К своему компьютеру он никого, кроме дочери и зятя, не подпускал. А они сейчас в Ставрополе…
Тексты эти есть в журналах и сборниках. Можно по электронке связаться с редакциями и попросить… Хотя без звонка – бесполезно. Но отсюда звонить в четыре места, объяснять, что нужно и кому послать…
Марфа… Она справится.
Начал издалека. Расписал номер в пятизвездочной гостинице, от которой приходится пешком топать в зал заседаний. Под дождем и ветром. Огромный черный зонт, выданный метрдотелем, выгибается и рвется из рук, как дикая девица. Испытание.
Но есть и еще проблема…
Марфа договорить не дала. Суть на лету схватила, записала названия журналов и номера. Те, что он вспомнил.
На следующий день нужный файл был в нужном месте. Оказалось, одну статью ей пришлось самой натюкать на компьютере – кто-то из крючкотворов заявил, что электронный вариант – собственность журнала… Ночью работала.
Дубинин пообещал повидаться с ней в день приезда.
Но… Надя прилетела в Москву по денежным делам. Встретила отца в Шереметьеве на своем джипе и отвезла на дачу. Так что в городе он появился только через неделю после возвращения из-за границы.
И опять Марфа была невесела. Пришлось вместе с ней выпить стопку водки, хотя язва пошаливала. Да и со спиной не все в порядке. Переезды даром не проходят. Чемодан не такой и тяжелый, и на колесиках, но ведь то и дело приходится его поднимать-опускать…
Чтобы как-то себя развеселить, Федор вслух припомнил, как в Берлине к нему кадрилась московская тележурналистка. В свой номер пригласила, для работы… Ха-ха… На обратном пути, уже в самолете, его просветили, что дива-то знаменита.
– А фамилия? – Марфины щеки раскраснелись, да и ревность немного ее оживила.
– Не знаю… Я же телевизор не смотрю, – пояснил Федор и поразглядывал свою визави.
Плечи чуть округлились, грудь налилась… Кофтенка удачно подчеркивает все женские выпуклости. В талии пополнела, животик… Втянула под его взглядом… Стесняется…
– Молодец, набрала вес. Тебе идет.
Комплименты Марфа всегда пропускала мимо ушей и сейчас только внимательно посмотрела ему в глаза. Словно проверила правдивость.
– А вот я никогда никого не заманивала… – немного спесиво сказала она.
– Никогда? – усмехнулся Дубинин. – А… – Он вспомнил, как ее сердце билось о его грудь… – Да ладно…
– Что? Говори, раз начал! – Марфа подперла щеку и беспечно улыбнулась.
– Нет, не стоит…
– Замах хуже удара!
– Ну, сама напросилась. Забыла, как ты меня к себе пригласила? «Опасное сходство» купила, пельменей настряпала… Вкусные! Я много съел… Ночевать оставила…
Сказал и осекся. Думал, Марфа посмеется вместе с ним, а она вылупила на него свои зенки и чуть не плачет. Убрала ладошку от лица, и заалевшие щеки подали красный, предупреждающий сигнал. Чего доброго, устроит сейчас истерику… На радость публике…
– Ну, ну… – Федор положил пальцы на Марфину руку и сжал их.
Но брать свои слова обратно… Не в его правилах… Так ведь все и было.
А Марфа уже совладала с собой:
– Значит, это все было… только для меня… – Она не спрашивала, она вслух рассуждала. – Неужели ты не чувствуешь, что мне важна… – Она споткнулась. Помолчала, подыскивая слова… Наконец сформулировала. Не шутя. – Сердечная близость. А как она выражается, эта тяга… Хотя… Пусть затащила… Значит, я – обычная женщина! – с гордостью выкрикнула и уже шутя выпучила свои зеленые глазенапы, прикрыв ладошкой рот.
– Ты совсем не обычная! Ну, давай здесь рассчитаемся. А чаю дома выпьем… Зайдешь?
Оба забыли, что в ту ночь Марфа, кроме всего, правила, вылизывала гранки его книги…
Подавая пальто, Федор задержал руку на груди Марфы. Проверить, есть ли то притяжение, которое она называет так высокопарно: сердечная близость… Тело ее замерло, голова вывернулась, и глаза посмотрели в глаза. Взгляд, который обычно называют двусмысленным… А на самом деле – однозначный признак обоюдной тяги…
…Когда пришло время пить чай, Марфа разговорилась.
– Я сейчас раздумываю, не лучше ли мне будет жить одной…
Федор нарочно поднес чашку к губам и долго не отнимал ее… Молча замер, чтобы ни жестом, ни словом не подстегнуть Марфину откровенность. Но ее уже несло.
– Я Филиппу сказала… Он, конечно, не хочет меня отпускать… Не в его силах мне помешать… Он виновен передо мной…
Черт, неужели сейчас пойдет жалоба на какой-нибудь пустяковый мужской промах… Сколько плачей он уже слышал от своих временных подружек, вдруг узнавших, что муж неверен… Глупо себя чувствовал: не скажешь же, что и ты, голубушка, не без греха…
Уф, у нее все-таки не та скука – отлегло от сердца, когда Марфа продолжила:
– Я в детстве усвоила: жена служит мужу. И служила. Не задумываясь. Может быть, где-то в подсознании было: близкий человек не может не ответить на самоотверженность… Я о нем забочусь – он обо мне. Тем более что Филипп меня любит… Но такая любовь греет, возвышает прежде всего того, кто ее испытывает. Люблю, мол, что еще надо… Конечно, если сравнить с другими, то…
– Да, Филипп очень терпеливый… – в первую же паузу вставил Федор.
Марфа пропустила его слова мимо ушей. Еще не до донышка высказалась.
– Может быть, я хочу жить одна потому, что нельзя с тобой.
– Плохая логика, – мгновенно отпарировал Федор. – Я где-то читал про Ахматову и Гумилева: как только они поженились, все стало хуже некуда. А Гумилев мучился… – (Слишком прямолинейно… Не обиделась бы.) – Ты все равно не сможешь жить одна. Когда со мной советуются насчет резких перемен в жизни, я всегда говорю: тот, кто выходит из очереди, тут же попадает в другую – очередь из тех, кто вышел из очереди…
– При чем тут очередь? Я ни в какой очереди не стою. Просто хочу попытаться что-нибудь сделать в профессии. Самостоятельно. А с Филиппом я все равно скатываюсь на легкий путь – работать на него. Мы по утрам обсуждаем все подряд. Любую его статью или книгу сперва обмусоливаем вместе… Может быть, я все-таки рискну, чего ждать… Все происходит здесь и сейчас. И больше ничего не будет…
– Ну, ты прямо по Хайдеггеру рассуждаешь… Но сперва попробуй освободить утра и поработать на себя, ничего не разрушая… У нас с тобой разные позиции: мне надо удержаться, а тебе – пробиться… Учти, все идут толпой, друг друга притормаживая. Не зря сказано: «Входите узкими вратами».
Глава 23
В два ночи Мурат не выдержал, встал со своего узкого лежбища…
Все перепробовал: спиной поворачивался к диванной спинке, вжимался в нее, как в женщину, и калачиком сворачивался, утыкаясь лбом в ее мягкость, – ну никак не получалось уснуть.
При свете луны нашел шлепанцы и по темному коридору побрел на кухню – за глотком воды. Не споткнуться бы о выбоину в паркетной доске: жена чутко спит… С вечера не приготовил родедорм, думал – обойдется, и так засну. Себя обмануть попытался… И нужно же экономить: для каждой упаковки требуют свой рецепт. Кончается пачечка. Теперь опять записываться к врачу, торчать в общей очереди…
Из химического забытья вынырнул слишком быстро: на четыре часа с хвостиком отключился – маловато для восстановления. Надо будет попросить другое снотворное.
Вот бы выхватить кусок одиночества, дней десять хватит… Дома – это не проблема. Жену и предупреждать не надо: понимает. По шагу чувствует, когда он не хочет, чтоб его трогали. Неделю можно ей ни слова не сказать – не обидится.
Но служба…
Эх, не удалось тогда приковать Марфу к себе…
Если сегодня она не станет приставать с разговорами, то ничего, можно будет перетерпеть наступающий день. А вечером?
Поставлю-ка «Путинку» в холодильник… Пусть остынет…
До обеда на работе не случилось никаких усугубляющих раздражений. Промолчал в ответ на Марфино «как дела?» – она и отстала.
Идиотский же вопрос. Вчера виделись – что может за ночь измениться? Не рассказывать же ей снова про бессонницу. Хотя… Однажды удалось уснуть от ее «бедненький», промелькнувшего в мозгу в тот самый момент, когда сознание обволакивается туманом.