ь» и «теперь», но они не передают истинного содержания этого слова. Если поздней ночью нас спросят, что такое «теперь», мы скорее всего ответим: «Сейчас глубокая ночь». Предположим, что этот ответ мы записали: по мнению Гегеля, истина ничего не теряет с течением времени. На следующий день в полдень мы обращаемся к зафиксированной истине только для того, чтобы обнаружить, что как утверждает Гегель, «одна истина исчезает в другой». Аналогично: я говорю: «Здесь дерево», но другой человек, со своей чувственной достоверностью, может заявить: «Нет, здесь дом».
Казалось бы, рассуждения Гегеля базируются на неправильном понимании использования речевых средств для выражения чувственной достоверности. Ведь возможно же сформулировать знания, полученные из чувственной достоверности, по-другому, не прибегая к таким дешевым уловкам? Однако это препятствие не так просто обойти, как представляется. Самая примитивная форма сознания не позволяет, например, сказать: «в полночь это ночь» или «дерево растет в парке». Эти высказывания предполагают наличие общих понятий, включая категории времени и пространства. Тогда как может выражаться знание чувственной достоверности? Гегель считает, что его вообще нельзя вербализовать, потому что чувственная достоверность представляет собой знание сугубо единичного, тогда как язык всегда подводит единичное под более общее или универсальное определение. «Помидор» — общее понятие, охватывающее весь класс объектов, а не один конкретный. То же будет верно и для любого другого обозначения. Возражая против истинности утверждения «сейчас ночь», Гегель хотел показать, что с помощью таких понятий, как «теперь», «здесь» и «это», невозможно выразить знание о единичном. Это также общие понятия, включающие далеко не одно «здесь» и не одно «теперь». Поэтому когда чувственная достоверность стремится высказать знание о единичном, она оказывается втянута в необходимость использования общего понятия.
Гегель считает себя доказавшим невозможность познания без общих понятий. Стоит коротко упомянуть о двух возражениях против подобной позиции. Во-первых, ее опровергает наличие собственных имен. «Джон Д. Рокфеллер», «Роза Люксембург», «Оперный театр в Сиднее» и другие имена собственные характеризуют единичные объекты. Разве чувственная достоверность не может описать непосредственный опыт, дав каждому «этому» имя собственное? В работе «Феноменология духа» Гегель просто игнорирует тот факт, что имена собственные не укладываются в его представление о языке. Но мы можем выдвинуть справедливое предположение, каков был бы его ответ, поскольку в «Науке логики» философ утверждает, что имена собственные лишены смысла, так как они ни на что не указывают за пределами самого имени, то есть не имеют универсального значения. Использовать собственные имена для выражения единичного знания чувственной достоверности означало бы просто присвоить пустые имена каждому «это» каждого познающего субъекта. Эти обозначения не будут нести никакого смысла.
Так мы подошли к следующему возражению: допустим, что знание чувственной достоверности нельзя выразить на языке и передать другим, но почему мы так уверены, что всякое знание может быть вербализовано? Мистики провозглашают непередаваемость языковыми средствами истин, полученных путем мистического опыта, и в то же время величайшую их глубину. По мнению же Гегеля, истине не может повредить облечение в словесную форму. Может быть, именно это положение стало первым ложным шагом, повлекшим за собой дальнейшие заблуждения. Не следовало бы нам прямо на этом утверждении остановить Гегеля и настоять на значении знания, слишком совершенного для слов? Эта линия критики метит в самое сердце гегелевского исследования. Мыслитель не отрицает существование того, «что называется неизреченным», это «не что иное, как неистинное, неразумное, только мнимое (das Gemeinte)». Я могу с успехом думать, что знаю смысл, который вкладываю во что- то, даже если не могу выразить его словесно, но в действительности это не знание, а сугубо субъективное, личное мнение. Последнее знанием не является, и может им стать лишь тогда, когда будет открыто высказано. Гегель выражает свою точку зрения, обыгрывая многочисленные значения немецкого глагола «meinen» — «полагать, думать» — и существительного «Meinung», «мнение». Если пренебречь игрой слов как способом философствования, то есть риск остаться скорее с утверждением, чем с аргументом. Тем не менее, положение о том, что несообщаемое в принципе не может быть знанием, вполне убедительно. Теперь можно перейти к анализу утверждения, что простейшая форма сознания представляет истинное знание. Мы попробовали установить, каким типом знания может обладать сознание, познающее только то, что предстоит ему в текущий момент. Попытка не удалась, потому что истины, достигаемые чувственной достоверностью, на проверку показали либо ложность, либо невыразимость. В любом случае эти предполагаемые истины нельзя считать знанием.
Итак, чувственная достоверность продемонстрировала свою несостоятельность. Такой вывод был сделан, как Гегель обещал в предисловии, изнутри — неадекватность данной формы сознания была показана путем выделения ее утверждений как таковых и попытки их уточнения. Чувственная достоверность исчезла не из-за конкурирующей формы сознания, а вследствие собственной несвязности. В то же время, и опять же Гегель упоминал об этом в предисловии, это заключение не было только лишь отрицательным результатом. Гегель подвел нас к мысли о невозможности познания исключительно единичного и, таким образом, о необходимости подчинения единичных чувственных достоверностей некоторой концептуальной схеме, призванной классифицировать наш познавательный опыт под углом универсальности и делать возможной его передачу посредством языка. Стремясь к знанию о наличном бытии, недостаточно пассивно воспринимать окружающую действительность, напротив, мы должны предоставить интеллекту более активную роль в упорядочивании информации, доставленной органами чувств. Поэтому для следующей рассматриваемой Гегелем формы сознания будет характерно стремление к некоторому единству и к подведению под общий знаменатель данных чувственного опыта.
Возникновение самосознания
Следующие ступени в развитии сознания Гегель именует «восприятие» и «рассудок». Каждая высшая форма сознания играет более активную роль, чем предыдущая. На уровне восприятия сознание классифицирует объекты чувственного познания в соответствии с их общими свойствами. Полученная классификация не соответствует действительности, и тогда рассудок устанавливает собственные законы понимания реальности. Гегель говорит о законах Ньютона и о ньютоновской картине мира. Хотя эти законы обычно рассматриваются как часть открытой Ньютоном и другими учеными действительности, Гегель считает их не более чем дальнейшим развитием классификации данных чувственного опыта. Как приведение этих данных к общим понятиям и последующее отражение в языке дают возможность для их передачи, так и законы физики позволяют сделать чувственные данные более последовательными и предсказуемыми. Понятия, задействованные в познавательном процессе, например ускорение свободного падения и сила, не существуют, а производятся нашим рассудком, для того чтобы помогать нам понимать окружающий мир.
На уровне рассудка сознание видит эти построения не такими, какие они на самом деле. Оно воспринимает их как объекты познания. Прослеживая процесс развития сознания, мы можем убедиться, что в итоге сознание пытается понять свои собственные творения. Оно само является своим объектом. Значит, оно достигло той ступени, на которой для него становится возможным исследование самого себя. В этом акте присутствует скрытое самосознание. Таким выводом Гегель завершает первую часть «Феноменологии духа» — «Сознание». В следующей части, озаглавленной «Самосознание», Гегель оставляет исследование проблем познания, составляющих главную тему первой части, и переходит к рассмотрению развития скрытого самосознания до полностью проявленного. (Разумеется, развитие самосознания составляет этап на пути духа к абсолютному знанию.)
Вожделеющее сознание
Гегелевское понятие самосознания очень важно уже в силу оказанного им влияния на представителей и марксизма, и экзистенциализма. Самосознание, утверждает философ, не может существовать обособленно, в изоляции. Для его формирования сознание нуждается в противопоставлении себя чему-либо внешнему. Я могу получить знания о себе, только поняв, что мною не является. Самосознание — не просто сознание, созерцающее себя. Несмотря на то что для самосознания необходим объект вне его, этот внешний объект противостоит ему, как чуждый. Поэтому между самосознанием и внешним объектом возможен только особый род отношений — любовь — ненависть. Эта взаимосвязь, в лучших традициях отношений любви — ненависти вообще, проявляется в форме желания. Вожделеть что-либо — значит желать обладания им и потому не хотеть уничтожения объекта желания, а напротив, стремиться к его преобразованию во что-то свое так, чтобы лишить его чужеродности.
Введение понятия вожделения говорит об изменении области интересов Гегеля от теоретических проблем нахождения истины к практическим задачам изменения мира. Здесь намечается то, что впоследствии будет обозначено как «единства теории и практики» и сыграет важную роль в развитии марксистских взглядов. Истина должна достигаться не только путем созерцания, но и путем преобразования мира. На надгробной плите Карла Маркса выгравированы слова знаменитого одиннадцатого тезиса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Маркс, конечно, думал о Гегеле как об одном из «философов», и это неудивительно: нет сомнений в том, что Маркс подразумевал куда более радикальное изменение мира, чем об этом мог думать Гегель. Тем не менее в основе высказывания Маркса лежит идея, которая может быть найдена в «Феноменологии духа»: самосознающее бытие понимает, что для того, чтобы осознать себя полностью, необходимо начать с изменения внешнего мира и преобразования его в свой.