Если Кант прав, то единственной разновидностью действия, не являющегося результатом врожденных или общественно обусловленных желаний, будет действие в согласии с категорическим императивом. Потому только такое действие может быть свободным. Так как только свободное действие имеет подлинную моральную ценность, категорический императив должен быть не только высшим императивом разума, но и высшим законом морали. Для завершения картины необходим еще один, последний штрих. Если мое действие свободно, мотив для него в соответствии с категорическим императивом не может быть каким-либо конкретным желанием, возникшим у меня случайным образом. Это не может быть желание порадовать себя или заслужить уважение друзей, не может быть желание бескорыстно делать добро другим людям. Напротив, моим мотивом будет просто действовать сообразно всеобщему закону разума и морали и только ради самого закона. Я должен выполнять обязанность, потому что это моя обязанность, — этику Канта можно описать следующим образом: «Долг ради самого долга». Именно такое заключение можно сделать из кантовского утверждения того, что мы свободны, только когда выполняем свою обязанность ради нее самой, и никак иначе.
Итак, мы пришли к выводу, что свобода состоит в том, чтобы следовать своему долгу. Современному человеку такое заявление покажется парадоксальным. Сейчас понятие долга ассоциируется с повиновением таким традиционным институтам, как армия или семья. Говоря о выполнении обязанности, мы часто подразумеваем то, что могли бы и не делать, если бы нас не вынуждали обычаи, которые нельзя игнорировать. В этом смысле обязанность противоречит понятию свободы. Если это — основание для сомнений в утверждении, что свобода есть выполнение наших обязанностей, забудем про него. Кант понимает долг значительно шире. Вероятно, современный читатель скорее примет точку зрения великого философа, если выразить ее следующим образом: свобода состоит в том, чтобы поступать по совести. Это будет точным выражением идеи Канта, если помнить, что в данном случае «совесть» не означает социально обусловленный «внутренний голос». Имеется в виду совесть, основанная на разумном принятии категорического императива как высшего морального закона. Таким образом, вывод, к которому мы подошли на данный момент, хотя и не может быть принят без сомнений, но уже не кажется таким парадоксальным. В конце концов, свобода совести может быть понята достаточно широко, как неотъемлемая часть свободы в нашем понимании, даже если не как вся свобода.
Но вернемся к Гегелю. Он во многом разделяет позицию Канта. Мы не свободны, когда мы действуем под влиянием врожденных или социально обусловленных желаний. Разум по своей природе универсален. В определении свободы необходимо отталкиваться от всеобщего, то есть от разума. Все эти идеи Гегель позаимствовал у Канта и сделал частью своей концепции. Более того, в «Философии истории», как мы убедились, Гегель считает Реформацию началом новой эры свободы, поскольку она заявила о правах индивидуальной совести. Таким образом, подобно Канту, он видит связь между свободой и развитием индивидуальной совести. Гегель не возражает и против того, что свобода заключается в выполнении своего долга. По мнению философа, обязанность ограничивает наши естественные или временные желания, «однако индивид находит в обязанности скорее свое освобождение... от чисто природных влечений. В обязанности индивид освобождает себя к субстанциональной свободе». Комментируя Канта, Гегель писал: «Исполняя долг, я нахожусь у самого себя и свободен. Выявление этого значения долга составляет заслугу и возвышенность практической философии Канта». Тогда для Гегеля выполнение обязанности ради нее самой означает заметное достижение по сравнению с идеей негативной свободы делать все, что угодно. Однако философа не совсем устраивает позиция Канта по этому вопросу. Он выделяет ее положительные стороны и в то же время является одним из резких ее критиков. Вторая часть «Философии права» — «Моральность» — большей частью посвящена рассмотрению кантовской этики. К автору «Критики чистого разума» у Гегеля есть две основные претензии. Во-первых, Кант никогда не опускается до разъяснения того, что же мы должны делать. Причем происходит это не потому, что самого Канта не волновали такие вопросы, а потому, что вся кантовская этическая теория построена на том, что в основе морали должен лежать чисто практический разум, свободный от всяких конкретных побуждений. В результате теория может привести только к простой всеобщей форме морального закона, но никак не к конкретным обязанностям каждого. Универсальная форма морального закона, считает Гегель, просто выражает принцип постоянства или непротиворечивости. Невозможно рассуждать, не имея исходного пункта. Например, если мы признаем законность собственности, то воровство будет неприемлемо для нас, а если отрицаем — будем последовательными ворами. Если единственным руководством к действию будет: «Поступай так, чтобы не противоречить себе!», то мы можем и вовсе бездействовать.
Данное возражение Гегеля против категорического императива Канта покажется знакомым не только изучающим философию Канта, но и всем тем, кто интересуется современной этикой. Важность требования, чтобы моральные принципы были универсальны по форме, до сих пор подчеркивает, например, Р. М. Хэар, автор статьи «Как же решать моральные вопросы рационально?» и книг «Freedom and Reason» и «Moral Thinking». И его позиция все еще часто встречает возражение, что подобное требование является пустым формализмом и не позволяет узнать ничего нового. В защиту Канта была выдвинута следующая интерпретация его этических взглядов: отправным пунктом могут служить желания, но только если возможно представить их в универсальной форме, чтобы их можно было принять в качестве основания для действий любого человека в сходной ситуации. Гегель предвидел возможность такой интерпретации и доказывал, что любое желание можно привести ко всеобщей форме. Следовательно, если допустимы конкретные желания, то требование универсальной формы бессильно помешать оправданию любого безнравственного поступка, какой бы только не изобрела человеческая фантазия.
Второе возражение Гегеля касается того, что Кант отделяет человека от самого себя, когда разум оказывается в состоянии вечной борьбы с желанием и лишает естественную сторону человеческой натуры возможности удовлетворения. Наши природные желания представляют собой только объект подавления, и эту сложную, если даже ни невыполнимую задачу Кант ставит перед разумом. Как мы увидели, Гегель здесь продолжает линию Шиллера, заложенную в его «Письмах об эстетическом воспитании». Но автор «Феноменологии духа» использует критические идеи Шиллера по-своему. Мы можем рассмотреть эту проблему в свете другой похожей проблемы современной этики. Для Гегеля второе возражение Канту состоит в следующем: кантовская этика не дает решения проблемы противопоставления морали и эгоистических интересов. Вопросу «Зачем мне быть моральным?» суждено остаться без ответа. Кант утверждает, что мы должны выполнять свою обязанность ради нее самой и что поиск другой причины означает отход от чистой и свободной мотивации, необходимой для Моральности. Таким образом, великий философ не только оставляет вышеупомянутый вопрос без ответа, но и делает ответ на него в рамках своей концепции невозможным. В «Письмах об эстетическом воспитании» Шиллер обратился ко времени, когда подобный вопрос даже не возникал, когда мораль не отделилась от традиционных идеалов добродетельной жизни, когда еще не было кантовского понятия долга. Гегель понимал, что как только встал вопрос об обязанности, возвращение к традиционной морали стало невозможным. В любом случае Гегель рассматривал понятие долга Канта как шаг вперед, о котором не следует сожалеть, ведь именно оно помогает современному человеку быть намного свободнее, чем когда-либо могли быть греки, скованные обычаем. Гегель стремился дать такой ответ, который соединил бы естественное удовлетворение греков их образом жизни и свободу совести, характерную для идеи моральности Канта. Решение этой проблемы, с точки зрения Гегеля, должно было исправить и другой существенный недостаток этической философии Канта — наполнить форму содержанием.
Органическое общество
Гегель находит гармонию удовлетворения и свободы индивида в согласии с общественным характером органического общества. Что же за общество имел в виду философ? В конце XIX в. гегелевскую идею органического общества позаимствовал английский философ Ф.Г. Брэдли. Он, конечно, уступал Гегелю в оригинальности мысли, но зато превзошел его в красочности ее выражения. Поэтому я предоставляю Брэдли право описать гармонию между частным интересом и общественными ценностями вместо Гегеля. Брэдли прослеживает развитие ребенка в обществе: «Ребенок... рождается в живой мир... Он даже не думает о себе как об отдельном субъекте. Он растет вместе со своим миром, его ум наполняется и упорядочивает свою деятельность. И когда он сможет отделиться от этого мира и осознать себя отдельно от него, тогда его самость, объект его самосознания, прорывается, заражается, определяется существованием других. Его содержание заложено в мельчайшем волокне общественных отношений. Он учится, или уже научился говорить, и таким образом усваивает наследие всех предшествующих поколений... язык, воспринятый им как свой, — это язык его страны, это язык его сограждан, и он привносит в его сознание идеи и настроения всех живших и живущих его носителей, и они оставляют неизгладимый след в нем. Он вырастает в атмосфере общих образцов и традиции... Его душа пропитана, наполнена ей, она уже ассимилировалась, обрела почву и черпает из нее силы. Он живет одной жизнью со своими соплеменниками, и отвернувшись от них, он отвернется от себя». Брэдли сходится с Гегелем во мнении, что, поскольку наши потребности и желания общественного происхождения, органическое общество поощряет наиболее общественн