ополезные из них. Более того, общество внушает своим членам то чувство, которое заставляет думать, что даже их индивидуальность состоит в том, чтобы являться частью общества. Таким образом последнее заботится о том, чтобы его члены не стремились обособиться в погоне за своими личными интересами. Так часть тела, например левая рука, может подумать о том, чтобы отделиться от плеча и найти себе более приятное занятие, чем отправление пищи в рот. Но нельзя забывать о взаимной выгоде отношений между организмом и его частями. Я нуждаюсь в своей левой руке, но и она во мне. Органическое общество может не больше пренебрегать интересами отдельных своих членов, чем я — нуждами своей левой руки.
Если принять органическую модель общества, то нельзя не согласиться, что она способна положить конец долгой истории борьбы индивидуальных и общественных интересов. Но как же в таком случае сохранить свободу? Не отражает ли эта модель лишь бездумное следование традиции? Чем такое общество отличается от Греческого мира, где, по мнению Гегеля, отсутствовал основной принцип свободы, выдвинутый в период Реформации и закрепленный, пусть односторонне, в кантовской идее долга?
Граждане общества времен Гегеля, бесспорно, отличаются от граждан греческих городов-государств, поскольку принадлежат к другой исторической эпохе и испытывают влияние интеллектуального наследия Рима, христианства и Реформации. Они осознают свою предопределенность к свободе и возможность принятия собственных решений согласно голосу совести. Традиционная мораль, правилам которой нужно подчиняться просто потому, что так принято, не может заставить повиноваться людей, мыслящих свободно. (Как мы видели, вопрошание Сократа несло в себе смертельную угрозу для самих основ афинского общества.) Свободно мыслящие люди могут лишь проявлять лояльность по отношению к институтам, соответствующим, по их мнению, разумным принципам. В виду этого современное органическое общество, в отличие от древних, должно быть основано на принципах разума.
Из работы «Философия истории» нам известно, что произошло, когда народ впервые отважился ликвидировать неразумно организованные государственные институты и попытался построить новое государство, основанное на принципах разума. Лидеры Французской революции понимали разум в совершенно абстрактном и общем смысле, нетерпимом к естественным склонностям общества. Революция была политическим воплощением в жизнь ошибки Канта, который ввел исключительно абстрактное и универсальное понятие долга, не учитывавшее естественных сторон человеческой натуры. В угоду чистому рационализму была уничтожена монархия, равно как и все благородные сословия. Христианство было заменено культом Разума. Старую систему мер и весов упразднили, и на смену ей пришла более разумная метрическая система. Даже календарь подвергся реформе. Результатом стал революционный террор, когда универсальное вступило в конфликт с индивидуальным и исключило его. Или, если отойти от гегелевской терминологии, государство сочло индивидов своими врагами и приговорило их к смерти.
Вместе с крахом Французской революции пришло понимание того, что нельзя сравнять все существующие устои с землей, а потом начать с самого начала строить государство на действительно разумном основании. Мы должны найти разумное в существующем мире и дать возможность этим рациональным элементам наиболее полно раскрыться. Необходимо опираться на разум и добродетель, которые уже существуют в обществе.
Есть одна современная аллегория на то, почему Гегель считал Французскую революцию славной неудачей, и чему, в его представлении, она должна нас научить. Когда люди только начинали жить в городах, никто не думал о городском планировании. Люди строили дома, магазины и фабрики там, где им казалось наиболее оптимальным, и города росли в полном беспорядке. Потом кто-то сказал: «Так нельзя! Мы же не подумали о том, как должны выглядеть наши города. Мы живем по велению случая! Нужен тот, кто будет заниматься составлением плана, чтобы отныне города воплощали идеалы красоты и достойной жизни». Появились планировщики городов, они сровняли с землей старые районы и застроили пустошь небоскребами, окружив их зелеными лужайками. Дороги расширили и выровняли, торговые центры поместили в центр огромных автостоянок, а фабрики заботливо изолировали от жилых кварталов. Закончив благоустройство городов, планировщики стали ждать благодарности от их жителей. Но вместо того, чтобы радоваться, горожане стали жаловаться, что из окон своих высотных домов они не видят детей, играющих на лужайке десятью этажами ниже. Они сожалели, что лишились магазинов на углу своего дома, и сетовали, что идти к торговым центрам через все зеленые лужайки и автопарки чересчур далеко. Они огорчались, что поскольку теперь на работу приходится ездить всем, новые, широкие, ровные дороги все равно переполнены. Но хуже всего то, жаловались горожане, что теперь никто уже не ходит пешком, не гуляет: улицы стали небезопасными, и с наступлением темноты неосмотрительно выходить к этим милым зеленым лужайкам. Тогда на смену старым градостроителям пришло новое поколение планировщиков, которые учли опыт своих предшественников. Первое, что они сделали, это перестали разрушать старые дома и улочки. Вместо этого они стали подмечать положительные стороны старых городов нерегулярной застройки. Им нравилось разнообразие узких кривых улочек, они обратили внимание на то, как удобно, когда магазины, жилые дома и даже небольшие фабрики расположены рядом. Планировщики заметили, что узкие улицы сводят движение к минимуму, располагают жителей к пешим прогулкам, делают центр города одновременно оживленным и безопасным. Однако далеко не все в городах хаотичной застройки заслуживало восхищения. Были и недостатки, которые необходимо было устранить: переместить отдельные вредные промышленные предприятия по- дальше от жилых кварталов, реставрировать многие обветшалые сооружения или построить на их месте другие здания, не отличающиеся по стилю от окружающих строений. Впрочем, если новые градостроители и привнесли что-то новое, так это идею того, что нельзя отказываться сразу от всего характерного для старых городов. Ведь среди разнообразия их особенностей есть то, что стоит сохранить путем любых реставрационных усилий. Старинные городки подобны древним обществам, развивавшимся на основе традиции. Первые планировщики городов в своем стремлении навязать рациональность реальности напоминали деятелей
Французской революции. Второе поколение планировщиков было истинными гегельянцами. Прошлый опыт сделал их мудрее, у них появилась готовность искать зерна разумного в мире, как результате скорее практической адаптации к окружающим условиям, нежели намеренного планирования.
Так становится понятно, почему свободные граждане современного мира остаются верны обществу, которое, на первый взгляд, не очень-то отличается от традиционных обществ Древнего мира. Свободные люди разделяют разумные принципы, лежащие в основе их общества, и делают свободный выбор в пользу служения этому обществу. Разумеется, есть некоторые различия между современным и Греческим миром. Поскольку современная эпоха достигла знания, что все люди свободны, рабство запрещено. Но афинская демократия при условии отсутствия рабства была бы неэффективной. Бесполезна, по мнению Гегеля, и представительная демократия со всеобщим избирательным правом. С его точки зрения, индивидов нельзя представлять (Гегель считает, что следует представлять только общественные сферы и широкомасштабные интересы). Кроме того, при всеобщем избирательном праве один голос значит так мало, что граждане относятся к выборам с апатией и власть попадает в руки небольшой группы людей, преследующих определенные интересы.
Разумно организованным обществом, считает Гегель, является конституционная монархия. Необходимость монархии он объясняет тем, что где бы то ни было должна быть власть, принимающая окончательное решение, а в свободном обществе эта власть должна выражаться свободным решением личности. (Для сравнения можно вспомнить Греческий мир, где зачастую решающую роль играли предсказания оракула — внешняя по отношению к обществу сила.) С другой стороны, полагает Гегель, если конституция неизменна, монарху в большинстве случаев остается только ставить свою подпись. Поэтому особенности его характера не так важны, а его верховная власть не похожа на правление восточного деспота. Другие элементы конституционной монархии — исполнительная и законодательная власть. Исполнительную власть осуществляют государственные служащие. Единственным объективным критерием пригодности к службе становятся способности претендента, но когда подходящих кандидатов несколько и нельзя точно определить, кто же из них талантливее, приобретают значение субъективные обстоятельства и решение остается за монархом. Поэтому последний сохраняет за собой право назначать представителей исполнительной власти. Законодательная власть, в соответствии с гегелевской идеей представительства, осуществляется двумя палатами парламента. В верхнюю палату входят землевладельцы, а в нижнюю — предприниматели. Впрочем, есть и «широкомасштабные интересы», например, интересы корпораций и профессиональных гильдий — их представляет вся нижняя палата, а не отдельные граждане как таковые.
Я вкратце коснулся этих отличительных особенностей разумного общества по Гегелю, потому что в глазах читателя, живущего в двадцать первом веке, предпочтения Гегеля могут выглядеть разве что старомодными: последующий опыт зачастую, хотя и не всегда, показывал их ошибочность. При рассмотрении гегелевского понятия свободы политические пристрастия философа не важны. Уже ясно, что Гегель говорит о свободе не в политическом смысле, когда главным признаком свободного общества является верховная власть народа. Его интересует свобода в более глубоком, метафизическом смысле. По мнению Гегеля, свобода означает возможность сделать свободный выбор, не зависящий от других людей, естественных желаний или общественных обстоятельств. Как мы уже знаем, такая свобода подразумевает разумный выбор. А выбирать разумно можно, только руководствуясь всеобщими принципами. Так как выбор приносит нам заслуженное удовлетворение, всеобщие принципы должны быть воплощены в органическом обществе, устроенном согласно принципам разума. В таком обществе интересы индивидов и интересы общества в целом находятся в гармонии. Отдавая предпочтение следованию долгу,