В начале 1964 года Совет по политическому планированию Госдепартамента США дал свою оценку этим опасениям: «Наибольшая угроза, которую представляет режим Ф. Кастро, заключается… в том, какое воздействие оказывает сам факт его существования на представителей левого движения во многих латиноамериканских странах… Чего стоит одно то, как Ф. Кастро удается „эффективно противостоять“ США, сводя на нет все полуторавековые усилия американской внешней политики в Западном полушарии»{174}. Иными словами, как написал Томас Паттерсон: «Куба как символ и политическая реальность бросает вызов господству США в Латинской Америке»{175}.
Не деятельность кубинского руководства, а «само его нахождение у власти» на Кубе и «эффективное сопротивление» гегемону Западного полушария оправдывают использование США силовых террористических методов и экономического воздействия для свержения ненавистного режима. Сопротивление и непокорность порой могут служить оправданием еще более жестких акций, как это было в Сербии, о чел* стали замалчивать сразу же после их свершения; или как в Ираке, где настоящие причины обнажились сразу же после того, как обнаружила свою несостоятельность вся доказательная база американских действий.
Возмущение по поводу открытого неповиновения других стран уходит глубоко в историю США. Двести лет назад Томас Джефферсон резко осуждал Французскую республику за ее «вызывающую позицию» в вопросе передачи Нового Орлеана, чего он так сильно добивался. Джефферсон предупреждал, что «национальный характер французов неизбежно [приходит] в противоречие с американским характером, ему, несмотря на стремление к миру и благополучию, присуще также высокомерие». Французское «вызывающее поведение вынуждает американцев вступить в союз с британцами и их флотом», — считал он, противореча своим прежним высказываниям о том, какое значительное влияние оказала Франция для освобождения британских колоний от имперского гнета{176}. Благодаря освободительной борьбе Гаити, которая не получила ничьей поддержки и была повсеместно раскритикована, французский вызов перестал существовать, хотя направляющие принципы, установившие отношения «свой-чужой», остались в силе.
Принципы, которые легли в основу Кубинского кризиса, позволяют понять, почему международное право потеряло свою актуальность. Правовая система США также утратила былой непререкаемый авторитет. Когда Генеральный прокурор Роберт Кеннеди в 1961 году приостановил судебное разбирательство по поводу того, что проведение операции в заливе Свиней нарушало законы США о нейтралитете, он назвал участников этой операции под американским командованием «патриотами». Таким образом, «нельзя назвать их действия нарушающими законы об американском нейтралитете», которые, «очевидно… не отвечают требованиям сегодняшнего дня»{177}.
Нельзя сказать, что мир внезапно стал более небезопасным после событий 11 сентября, для чего потребовался поиск «новых парадигм», позволяющих проводить преобразования международного права и организаций, и что именно это дало основания Вашингтону пересматривать основы американского законодательства.
В новой «отфильтрованной» истории нет упоминания о достижениях международной террористической деятельности, но о них много и с гордостью говорят те, кто имел к ней непосредственное отношение. В Школе стран Америки, где проходят подготовку латиноамериканские офицеры, гордо заявляют в качестве «обсуждаемой темы» то, что армия США помогла «искоренить миссионерский дух освободительной борьбы»{178}. Жертвой этой ереси пала латиноамериканская церковь, когда начала выступать «за предоставление льгот бедным слоям населения» и тем самым нарушила принятый порядок и навлекла на себя «все возможные беды земные». Символично, что в период мрачного десятилетия правления президента Р. Рейгана и вице-президента Дж. Буша-первого террор стал проявляться открыто. Незадолго до прихода к власти Р. Рейгана был убит сальвадорский архиепископ, который являлся «рупором безмолвного народа (потерявшего голос народа, безмолвных, не имеющих возможность выразить свое мнение)», причем в этом случае трудно было скрывать причастность спецслужб США. Конец этого ужасного десятилетия ознаменовался убийством шести представителей сальвадорской иезуитской интеллигенции, которых нашли с простреленными головами вместе с невинными жертвами этой трагедии: их домохозяйкой и ее дочерью. За этой акцией стоят бойцы элитного батальона, обученные и вооруженные США, на чьем счету уже была серия кровавых зверств.
Значение этих событий позволяет оценить тот факт, что на Западе работы неугодных священников никого не заинтересовали и их имена остались неизвестны, в отличие от их советских коллег-диссидентов, притеснение которых властями получило большой резонанс. Можно сказать, таким образом, что их убили дважды: застрелили и предали забвению. По сути, даже после смерти их образ был опорочен. В скором времени Вацлав Гавел посетил с визитом Вашингтон, чтобы выступить на объединенном заседании Конгресса США, где ему стоя аплодировали за восхваление «поборников свободы», которые — он и те, кто слушал его доклад, в этом не сомневались — вооружили и подготовили убийц шести латиноамериканских священников и других ни в чем неповинных людей. Его похвалы в адрес великолепных американцев и их достижений получили восторженное признание со стороны ведущих либеральных исследователей, которые расценили его выступление как «голос разума». Эти призывы заставляют трепетать всех тех, кто впал в «излишний романтизм» (Энтони Льюис), и «говорят нам о необходимости соблюдения обязательств, которыми связаны большие и малые государства» (редакция «Вашингтон пост»). Однако ответственность не распространяется на жителей Центральной Америки, по крайней мере, на тех, кто пережил ужасы 1980-х годов{179}.
В случае с Кубой «эффективное сопротивление» спровоцировало реакцию, которая привела мир на грань уничтожения. Но в этом-то и заключается странность. Эффективное сопротивление, как правило, подавляется при помощи той или иной силовой акции без всякого риска для агрессора. Стратегия американской политики в начале 1960-х годов заключалась в построении режимов национальной безопасности в духе неонацизма, ее задачей было «всячески нивелировать угрозы существующей структуре социально-экономических привилегий путем устранения из политического процесса численного большинства», или иначе «народных масс»{180}. Эта политика вызвала целую волну репрессий по всей Латинской Америке, основная тяжесть которых в период правления Р. Рейгана пала на Центральную Америку. Начало было положено, когда американские власти стали вести подготовку военного переворота в Бразилии еще до убийства президента Дж. Кеннеди и осуществили свои планы сразу же после его гибели. Вашингтон тесно сотрудничал с вооруженными силами, чьими действиями была ликвидирована парламентская демократия в стране в знак признания их «фундаментально демократических устремлений и ориентации на США», пояснял посол Кеннеди в Бразилии Линкольн Гордон. В то время как Гордон возвещал о «наиболее убедительной победе в борьбе за свободу середины XX века», палачи и убийцы продолжали делать свое дело. Он телеграфировал в Вашингтон о том, что «демократический мятеж» поможет «сдержать перевес левых групп» ранее умеренного популистского правительства и «демократические силы», которые пришли к власти, способны «обеспечить улучшение климата для частных инвесторов»{181}.
Позиция Гордона была одобрена многими ведущими сотрудниками администрации президента Дж. Кеннеди и вице-президента Л. Джонсона, однако уже к 1980 году, одновременно с Чили, бразильские военные генералы были чрезвычайно рады передать страну, лежавшую в руинах, в руки гражданского руководства. Несмотря на огромный потенциал этого «южного колосса», генералы привели Бразилию к «положению, напоминавшему по показателям социального благосостояния менее развитые африканские и азиатские государства» (недостаток продуктов питания, детская смертность и т. д.). В стране образовался значительный разрыв между бедными и богатыми слоями, она находилась на грани бедствия, но зато демонстрировала отличные показатели инвестиционного климата и отсутствие внутренних барьеров для развития бизнеса{182}.
Политика такого рода выходила за рамки доктрины Монро. Одним из множества примеров новой американской политики служит Индонезия, куда для выяснения причин произошедших там опасных социальных потрясений был направлен опытный сотрудник Элсворф Банкер, пока Вашингтон предпринимал попытки преодолеть последствия «демократического бунта» в Бразилии и ломал голову над тем, как не дать кубинскому правительству «перехватить инициативу в регионе». Он сообщал в Вашингтон, что «Индонезия открыто признала в качестве своей главной задачи необходимость „своими собственными руками“ осуществить модернизацию национальной экономики и освободиться от иностранного, в особенности западного, влияния». В отчете американских разведывательных служб в 1965 году выдвигалось опасение, что если попытки популярной Коммунистической партии Индонезии «выступить в роли вдохновителя объединения индонезийской нации… увенчаются успехом, пример Индонезии окажет сильное впечатление на многие развивающиеся страны, что укрепит позиции коммунистической доктрины и подорвет авторитет Запада». С 1950-х годов решающим фактором, который предопределил использование диверсий и силовых акций Вашингтоном, во многом напоминавших Латинскую Америку, была боязнь независимости Индонезии и чрезмерной степени демократизации, при которой народная партия, представляющая интересы бедных слоев населения, сможет выдвигать своих кандидатов на местных выборах