— Что ж, оформляйте документы, — улыбнулся Алиев, — и приступайте к работе.
Три года Гаврилов работал с Алиевым. О своем шефе сохранил самые добрые чувства. Убежден: Алиев мог сделать для страны еще очень много полезного.
Завершая их первую встречу, Алиев заметил: «Все, что я вам поручаю, остается между нами. Если вы сочтете необходимым что-либо доложить мне лично, пожалуйста, докладывайте». Правда, не всем в секретариате первого вице-премьера это понравилось — среди чиновников всегда идет борьба за доступ в начальственный кабинет, всегда находятся завистники. Но что с ними поделаешь?! Зависть неистребима, как неистребимы коварство, двуличность, злоба… С этим ни христианская мораль, ни коммунистическая нравственность ничего поделать не могли. Впрочем, есть ли нравственность коммунистическая или религиозная? Пожалуй, нет. Есть просто нравственность. Или — нет.
Кстати, Гейдар Алиевич спрашивал своих сотрудников об увлечениях не просто так. Это был его коронный вопрос. Он был уверен, если человек увлекается, скажем, рыбалкой, то уже с понедельника думает только о крючках, червяках, подкормке… А это мешает работе. Конечно, можно было поспорить с Алиевым, что не всегда это мешает делу, и привести много примеров, но он стоял на своем.
— В 8.45 он уже был на работе, — рассказывает Гаврилов. — За исключением тех дней, когда по протоколу кого-то провожал или встречал. Я приходил в восемь. Просматривал почту — тассовки, другие материалы, подчеркивал, на что следовало обратить внимание.
В 9.15 рабочий день начинался официально — звонки, приемы, встречи, совещания. Алиев абсолютно точно планировал свое рабочее время. Конечно, жизнь вносила поправки, но в основном все было предусмотрено, и это позволяло вести большое хозяйство организованно и четко. Своего шефа мы уважали и чуть-чуть побаивались. Он ни к кому не применил жестких санкций, ни на кого никогда не накричал.
Но все знали, что не выполнить его поручение — невозможно.
Азербайджанские коллеги не раз приглашали Гаврилова в гости: «Приезжайте, Александр Тимофеевич, отдохнете…» Гаврилов не отказывался, но и не ехал, понимая, что такие поездки обычно заканчиваются некими обязательствами, а он как человек щепетильный ни перед кем не хотел быть в долгу.
По каким-то каналам Алиев узнал о том, что его помощник избегает поездки в Азербайджан. Пригласил Гаврилова.
«Слушай, Александр, — это был один из немногих случаев, когда шеф перешел на доверительное «ты», — мне говорят, что ты не хочешь поехать отдохнуть в Баку. Это в самом деле так?»
Гаврилов сослался на то, что жене врачи рекомендуют среднюю полосу России. Алиев посмотрел испытующе. Скорее всего, он догадывался об истинных причинах, но говорить об этом не стал.
«Ты напрасно не едешь в Баку — там такое замечательное море… — И чуть ли не поэму прочитал о Каспии. — Я во многих странах побывал, во многих морях купался, но лучше Каспия, поверь мне, нет. Это целебное море! Поезжай, Александр, отдохни…»
— Я пообещал, — вспоминает Гаврилов тот памятный для него разговор, — но поехать все же не смог. И сейчас понимаю: в Гейдаре Алиевиче говорила обида за Азербайджан: как это так, человека искренне приглашают, а он не едет, обижая хозяев.
Памятны Гаврилову совместные командировки с Алиевым по стране: Алтай, Чувашия, Волгоград… Это были сугубо деловые командировки. В стандартный набор — речь на партийно — хозяйственном активе, беседа в обкоме, проход по заводским цехам — Алиев неизменно вносил свои дополнения. Скажем, любил заглянуть на рынок, поинтересоваться ценами, попробовать что-либо с прилавка. На обедах по случаю приезда или отъезда, как вспоминает Гаврилов, его шеф ограничивался одной — максимум двумя рюмками коньяка. За столом не сидел букой с недоступным видом, хорошо и живо говорил, блистал юмором. И еще примечательная деталь: он не брал подарков и потому ему дары не предлагали. Об этом знали. Такие характеристики распространяются мгновенно.
На Алтае приехали в какое-то село. Посмотрели школу, гостя очень тепло встретили, подарили огромные букеты цветов. Такой большой начальник в их глухомань завернул впервые. Беседа в учительской. Как живется? Зарплата? Загрузка?
— Дарят ли вам ученики цветы? — спрашивает гость.
— Конечно. Первого сентября, Восьмого марта, в конце учебного года.
— А вы не полагаете, что это похоже на взятку?
После затянувшейся паузы одна из учительниц холодновато отозвалась:
— Может быть, в Москве у вас это считается взяткой, там цветы, наверное, стоят дорого, а у нас — посмотрите — все дворы в цветах. Извините меня, эти цветы с коммерческой точки зрения ничего не стоят. Это одна сторона. Есть и другая. Моральная. Если бы мне в такой день не подарили цветов, я бы подала заявление об уходе. Значит, не пользуюсь авторитетом ни у школьников, ни у их родителей. И вам мы преподнесли цветы в знак уважения.
Гейдар Алиевич внимательно слушал. Но больше эту тему развивать не стал.
В московских литературных кругах еще в годы работы Алиева в Баку разнеслась история о том, как Гейдар Алиев однажды, приехав в столицу, читал в Союзе писателей на память Пушкина — лирику, поэму «Евгений Онегин». Мало сказать, что писатели, которые слушали гостя, были ошарашены. Своим знанием Пушкина Алиев обворожил их. (Кстати, через годы по инициативе Президента Азербайджана в Баку появится памятник великому русскому поэту.) Через день-два вся литературная Москва знала, что Алиев выдает наизусть Пушкина, Лермонтова, не говоря уже о классиках азербайджанской литературы — Низами, Физули, Джавиде…
Вспоминая этот эпизод, Гаврилов замечает, что у Алиева было очень развитое эстетическое чувство. Он профессионально оценивал архитектуру, разбирался в изобразительном искусстве, театре. Потому-то и тянулись к нему известные деятели искусства — Кара Караев, Ниязи, Муслим Магомаев, Таир Салахов. Кстати, Салахов, вице-президент Российской академии художеств, написал прекрасный портрет Президента Азербайджана.
Любопытная история в этой связи вспоминается Александру Гаврилову. Посмотрел он спектакль «Двое на качелях» — не по приглашению, а как обычный зритель, с билетом, купленным в театральной кассе. Наутро звонок:
— Здравствуйте, Александр Тимофеевич, это Табаков.
— Здравствуйте, Олег Павлович.
— Мы с вами не знакомы, но я вам позвонил, чтобы спросить, понравился ли вам спектакль.
Гаврилов, соображая, чем вызван звонок мэтра, ответил, что как зрителю спектакль ему понравился, но официальные оценки, которые, видимо, хотел бы услышать его собеседник, он давать не готов.
— А Гейдару Алиевичу вы рассказали о своих впечатлениях? — вкрадчиво поинтересовался любимец публики.
— Нет, он меня об этом не спрашивал. Но если вы настаиваете, я расскажу.
— Да-да, очень интересно было бы узнать мнение Гейдара Алиевича.
При случае Гаврилов пересказал шефу этот разговор. Алиев рассмеялся:
— А если он вам еще раз позвонит, что вы скажете? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Скажите, что я этот спектакль не смотрел, никаких отрицательных эмоций высказывать не буду.
Эмоции высказывали деятели от культуры. Алиев же хотел подчеркнуть, что он в экзекуции над театром не участвует.
Творческие люди знали об этом и нередко обращались к Алиеву за помощью, хотя непосредственно культурой он не занимался. Репертуарная политика, творческая сторона — считались по другому ведомству. Совмин же отвечал за материальную сторону культуры — Алиев вместе с Рыжковым детально занимались Большим театром, развитием книгоиздания, кинематографии…
В почте Алиева однажды оказалось письмо известного киноактера Армена Джигарханяна: он просил помочь с квартирой. Алиев направил письмо председателю Моссовета Промыслову; не перекинул, а именно направил — с просьбой помочь.
Через два месяца Армен Борисович перезвонил Гаврилову: передайте, пожалуйста, мою огромную благодарность Гейдару Алиевичу.
В Политбюро ЦК КПСС
Заглянем теперь с помощью Бориса Николаевича Ельцина на строго-настрого закрытую для всех непосвященных «кухню» Политбюро. Что там происходило?
«Заседания начинались обычно так. Члены Политбюро собирались в одной комнате. Кандидаты как вторая категория состава Политбюро и секретари ЦК как третья, выстроившись в ряд, ждали в зале заседаний, когда появится Генеральный. За ним шли все остальные члены Политбюро по рангу.
…Здесь, на вершине, так сказать, на партийном Олимпе, кастовость соблюдалась очень скрупулезно.
Итак, заседание Политбюро объявлялось открытым. Горбачев практически не спрашивал, есть ли у кого-то замечания по повестке дня. Начиная заседания, мог поделиться какими-то воспоминаниями, где, что он видел, в том числе и в Москве. В первый год моей работы первым секретарем горкома партии такого обычно не было, а во второй год он все чаще начинал именно с этих вопросов: то-то в Москве не так, то-то плохо, давал мне, так сказать, внутренний, эмоциональный настрой.
Дальше начиналось обсуждение какого-то вопроса. Например, кадры, утверждение министров, с которыми перед этим иногда разговаривал Горбачев, а иногда вообще не беседовал, сразу будущего министра вызывали на Политбюро…. Обсуждение любого вопроса начиналось с предварительного знакомства с материалами повестки дня заседания Политбюро. Но, на мой взгляд, давали их поздновато. Иногда, правда, знакомили за неделю, но чаще — за сутки-двое, и потому изучить глубоко вопрос, касающийся принципиальных сторон жизни страны, за такой срок практически невозможно. А надо было бы посоветоваться со специалистами, обсудить его с теми, кто владеет данной проблемой. Но времени давалось мало, то ли специально, то ли из-за недостаточной организованности.
…Обычно вводное слово произносил Горбачев, делал это он всегда пространно, иногда приводил в подтверждение своих мыслей кое-какие письма, которые ему готовили, он читал одно, второе. Вся эта прелюдия обычно предопределяла итоги обсуждения проекта постановления, подготовленного аппаратом. Поэтому так и получалось, что аппарат на самом деле ведал всем. Члены Политбюро чисто форм