Глава 1Зима 1637 года
В одной деревне, что близ утиного болота, жил прорицатель, которого все почитали, так как на много ли окрест он умел разгадывать сны и объяснять приметы. Тем не менее этот человек твердо решил переезжать в Эдо.
— Зачем тебе покидать край, где ты единственный предсказатель, и переселяться туда, где их пруд пруди?
— Там много предсказателей, а тут комаров, — ответил предсказатель.
Он хотел сказать, что комары мешают местным жителям спать, потому они не видят снов, и предсказатель вынужден оставаться без работы.
Зима 1637 года не радовала — солнце хоть и светило время от времени, но совсем не согревало землю, прилетевший откуда-то с промерзшего Хоккайдо ветер срывал с деревьев разноцветную листву, расточительно рассыпая ее под ногами, по утрам изо рта вырывался пар, а пожухлая трава покрывалась инеем.
А потом полили дожди — холодные дожди, немедленно превратившие дороги в непроходимую грязь и поля в болота. В такие дни любо-дорого сидеть в своем замке или доме, да хоть в охотничьей хижине, пить подогретое саке или чай, вести непринужденные беседы. Все, лето закончилось, золотая пора подходит к концу, впереди зима, а мы, мол, всех злых духов обманули, обставили, а теперь в тепле и уюте. Хорошо, чтобы рядом ласково щебетала приятная особа, чтобы шушукались между собой служанки, а по циновкам ползали малыши.
Впрочем, все это не важно. Можно без детей, и даже без женщин. Хотя без женщин особенно скучно становится именно в такие холодные унылые вечера. Можно почитать книгу, сочинить стихотворение, поиграть с кем-нибудь в облавные шашки… но все это мелочи и суета сует. А самое главное, чтобы поблизости не дай бог не оказалось христиан и особенно их неуловимого главаря — Амакуса Сиро, вот ведь хитрая бестия, вроде все его видят, общаются, следы его ног целуют, клочки одежды кладут в ладанку и носят на теле. Всем чудесный юноша являлся хотя бы раз, предупреждал о беде, лечил, деньги приносил, у всех был, но только не у него — не являлся он к человеку, который больше всех остальных его ищет. Ни разу не зашел он к Алексу Глюку. А ведь как бы славно вышло, один добрый удар меча — и нет больше харизматичного лидера, без которого «возмущенные» массы и не подумали бы вякать. Сидели бы себе тихо и мирно, страдая по мере своего христианского терпения, бог терпел и нам велел.
Конечно, рано или поздно, так или иначе, восстание вспыхнуло бы, но вряд ли где-нибудь еще оно имело бы предпосылки перерасти в настоящую трагедию. Впрочем, какой смысл теперь переживать. Согласно притащенным из будущего документам, восстание должно начаться буквально через десять дней, а именно 17 декабря 1637 года. Ал вздохнул, собираясь с мыслями.
Вот ведь как получается, вроде почти что все время знал эту информацию, годами жил с ней, мечтал вывезти семью в Европу. Жил, жил, да и сжился. И теперь буквально накануне грандиозной заварушки его семья до сих пор в Японии, а он, старый дурак, мечется по всем островам богини Аматэрасу в наивной надежде если не отыскать Амакуса, то хотя бы обнаружить пропавших неведомо куда Кима и Юкки. С потерей старого приятеля Ал до сих пор не сумел свыкнуться, уж слишком любил жизнь старый игровик. Да и сколько его можно было провожать на тот свет, в то время как тот непременно возвращался пред светлые очи Ала. Обновленный, молодой, с новыми возможностями и средствами. И вот бессмертный Ким пропал словно навсегда.
«Да нет, — оборвал сам себя Ал. — Не такой Ким человек, чтобы позволить укокошить себя столь глупым способом. Прорвемся. Слышишь, старый черт, или, возможно, не старый уже. Возможно, и молодой. Прорвемся. Отыщу тебя, и тогда вместе».
Фудзико в сопровождении своих придворных дам вышла проводить мужа. Хорошо хоть внучку не взяла, только дай этим бабам волю, непременно заморят или заморозят младенца. А вот Ичиро — этого на веревке не удержишь, вот и теперь, знать, кружится возле самураев со своими маленькими мечами, словно тоже в поход собрался. Шустрый, толковый пацан — внучек Ала. С ранних лет оружие в руках держит любо-дорого. Только охотой, любимым баловством дедушки, брезгует, особливо псовой, помнит, видать, как года два назад один из самураев отца вдруг, то ли озорства ради, то ли перепутав с какой-то лесной живностью, пристрелил любимую собаку мальчика. Хотя озорство — это вряд ли… собака сына дайме приметная была — крупная, пушистая, бледно-желтая с рыжими подпалами. Малыш с ней только что в одной будке не спал. Провинившегося самурая на суде, Минору учиненном, по всей форме допрашивали и после казнили. Да только Ичиро после этого уже собак не заводил и к отцовским близко не подходил. Вот такая история.
Подолы кимоно женщин забрызганы жидкой грязью, у жены так вообще весь низ набряк холодной водой.
— Шла бы ты в помещение, ну что, в самом деле, за церемонии, как будто в первый раз из дома отлучаюсь, — ласково пожурил Ал благоверную. Двор вокруг замка не был вымощен камнем, как давно уже хотел сделать Алекс, дорожки, аккуратные садики, все это находилось теперь под водой, а еще совсем недавно крошечное озерцо расплылось, подточив и осыпав аккуратные берега. Напрасно ежедневно самураи пытались засыпать лужи песком, те все равно появлялись. Мостить же двор не решались, так как в случае осады замка произрастающие здесь растения пошли бы на корм лошадям.
— Да уж мы как-нибудь потерпим. — Фудзико улыбалась во весь рот, то и дело цокая языком и кокетливо поднимая полу своего одеяния. По ее дождевику стекали холодные ручейки, на голове красовалась здоровенная монашеская шляпа, отчего госпожа Грюку разительно напоминала гриб.
— Только не вздумай опять подниматься на башню. — Ал погрозил жене пальцем.
На самом деле он, конечно, мог приказать, и тогда бы Фудзико не лезла наверх, не трудила больные, с вышедшими то тут, то там венами ноги, не зарабатывала одышку и сердцебиения, но и не получила бы удовольствия от осознания выполненного долга. Фудзико была достойна уважения, достойна того, чтобы все, включая странного голубоглазого мужа, соблюдали ее личное ва, считались с ее укладом и представлениями о жизни и порядке.
— Вы едете, чтобы самолично отыскать и расправиться с этим Амакуса? Я понимаю, это дело вашей чести. — Она опустила было глаза и тут же вновь подняла на Ала строгий, полный внутренней силы взгляд. — Это дело и моей чести.
— Это я во всем виноват, нужно было отправить вас с детьми в Европу или Китай. — Ал переминался с ноги на ногу, глядя то на лоснящийся от жира лоб жены, то на забрызганный грязью подол ее кимоно. — Я постараюсь, я сделаю все возможное, чтобы остановить восстание, но если…
— Вы выполните свой долг, и я выполню свой. — Фудзико была немногословна.
— Позаботься о наших внуках, детях. — Ал неловко обнял дородную супругу, на секунду нарушив установленный веками ритуал прощания, прижав ее к себе.
— Не беспокойтесь. Вы посвятили меня в тайну, сообщили время начала восстания, если через неделю после начала восстания вы не вернетесь и не пришлете весточки, я буду знать, что вас больше нет.
Не поворачиваясь, чтобы не выдать своих чувств, Ал подошел к ожидающим его самураям. Последняя вылазка. Они знали, что, скорее всего, этот поход станет для всех них или для многих по-настоящему последним. Последним, потому что любой японец знает, что такое дело чести, а значит, если господин не выполнит зарока, он, без сомнения, покончит с собой, и тогда его люди либо последуют его примеру, либо… кто сказал, что когда умирает сюзерен, на его место приходит другой и жизнь продолжится? Ну, придет, ясное дело — слава Будде, у господина есть сын и наследник Минору. Он молод и рассудителен, любит замок Грюку, но кто сказал, что он сможет оставить на службе всех самураев отца? А если и оставит, то на какие средства будет их содержать? Покупать амуницию и лошадей? Да, Грюку Минору тоже даймё, даймё, имеющий доход и личный отряд самураев. Когда отец и сын были вместе — это число удваивалось, и все были счастливы.
После того как Арекусу не станет, решится ли молодой даймё пожертвовать своими людьми в пользу людей отца? Разумеется, нет. Повезет единицам и, скорее всего, из опытных воинов и офицеров, в то время как рядовые самураи и даже, возможно, десятники будут вынуждены уходить куда глаза глядят в поисках нового места службы. Срываться не в гордом одиночестве странствующих рыцарей, а вместе с семьями… вот горюшко-то…
Говоря о долге чести и о последней вылазке, Алекс имел в виду последний шанс попытаться остановить восстание, последний по времени. Потому как всем же ясно, что во время войны не обязательно именно твоя семья погибнет в ее бушующем пламени. И на войне, и после войны люди продолжают жить. Но японцы, японцы, как обычно, поняли все по-своему.
Лил мелкий холодный дождик, самураи Ала в начищенных доспехах, одетые в чистую форму, точно облаченные в свой последний саван, мрачно следовали за господином, прокручивая в головах давно придуманные последние стихотворения, которые они надеялись успеть передать еще живым друзьям. Юный, недавно вышедший из вакато и теперь опоясанный двумя мечами сын Алова сотника Субаро размышлял о том, сумеет ли уйти из жизни достойно, как об этом рассказывают бродячие актеры и сочиняют поэты. Каково это — самолично лишить себя жизни? Да еще и на глазах у строгого и вечно придирающегося по пустякам отца? Да если тот глянет на него своими жуткими глазищами, он не только меч поднять не сумеет, а даже слово не вымолвит.
Держащийся ближе всех к Алу охотник Тохо горевал о семье, о больной жене, на руках которой остались трое детишек. Вот не станет его, и как они?.. Горько уходить из жизни, зная, что оставляешь самых дорогих тебе людей без заботы и помощи. Мертвому — хорошо. Душа спокойно летит в свою священную пустоту, в свой рай, а они… А как не уйти, когда господин ясно сказал — последний шанс и дело чести. Вот и госпожа с вечера велела наточить себе нож для сэппуку. А она, Фудзико-сан, зря ничего делать не станет. Серьезная женщина — внучка, дочь, жена и мать даймё.
В этот последний поход вместе с Алом шло два десятка избранных воинов, ровно столько, сколько нужно, дабы, не привлекая внимания к происходящему, проникнуть к христианам и уничтожить Амакуса Сиро.
Тяжело поднимаясь по узкой лестнице башни, Фудзико часто дышала, хватая ртом воздух и то и дело утирая левым рукавом взмокший лоб. Правой она придерживала полы кимоно. Еще не хватало навернуться со всех этих жутких ступенек. Опухшие ноги не слушались, и у Фудзико из глаз лились тихие, бессловесные слезы. Плакать и жаловаться на судьбу вслух она не имела права — все-таки не крестьянка, нельзя распускаться.
Ну, ничего, еще с десяток ступеней, а там можно будет уже и отдышаться.
«Господин еще недалеко ушел. Ох, ноги… Когда Арекусу не станет, я закончу срок своей службы ему, своей жизни на этой земле», — с улыбкой на красном от натуги лице подумала Фудзико, и на душе ее сделалось отрадно. Она давно уже решила не стричься в монахини, как это было принято в обществе, а просто уйти из жизни, и теперь час ухода стремительно приближался.
Амакуса Сиро проснулся в своем походном шатре оттого, что кто-то тронул его за плечо. Юноша открыл глаза и доверчиво посмотрел в сторону нарушителя спокойствия.
— Доброе утро, мама. Вы уже встали. А я, лентяй, валяюсь. — Он потянулся, с удивлением обнаруживая, что Марико мрачнее кредитора, когда тому не отдаешь в срок должного. — Я в чем-то провинился? — По его лицу тенью пронеслась тревога.
— Почему ты не ответил мне ударом? Один Будда знает, кто мог подкрасться к тебе во сне.
— Не мог же я ударить свою мать. — Сиро пристыженно опустил глаза.
— Врешь! У тебя даже меча нет! Я же велела всегда держать его у ложа! — Марико была вне себя от злобы.
— Ну, это так неудобно. И кто здесь тронет меня? — захныкал Сиро, по-мальчишески прячась от матери под накидку, служившую ему одеялом.
— Да кто угодно! Отец Марк тебе сто раз говорил, насколько ты важен для нашей миссии, для всех нас.
— Я не хочу быть важным. Я хочу просто жить. — Сиро сел, обреченно свесив голову со сбившимися со сна волосами.
— Твой дед ищет тебя по всем ханам, для того чтобы убить. Ты же помнишь, что я тебе рассказывала. Найдет — зарубит.
— Хорошо, я постараюсь в следующий раз быть осторожнее.
Марико подсела ближе к сыну, привычным движением извлекла из стоявшей возле постели шкатулки гребень и начала причесывать юношу. Тот молча терпел, позволяя матери выместить злобу на его волосах. Когда самурайский пучок был готов, уже успокоившаяся Марико не без удовольствия осмотрела свою работу, найдя ее идеальной.
— Я даю слово, что в следующий раз буду спать в обнимку с катаной, — Сиро поцеловал мать, — ну, честное слово. Я буду беречься.
— Единственное правильное в этом случае решение будет опередить твоего деда и прикончить его. — Марико снова помрачнела.
— Но он же твой отец! — Сиро застыл, держа в руках штаны хакама, его глаза умоляюще смотрели на мать. — Я не смогу поднять руку на собственного дедушку.
— Несколько лет назад отец Марк уже присылал к нему нашего человека, который устроил резню в доме твоего деда. Он убил слуг и служанок, вырезал охрану и не тронул никого из членов семьи. Твой дед, и особенно твоя бабушка Фудзико, должен был бы понять этот намек. «Вы не знаете, где мы прячем Амакуса Сиро, но мы знаем, где находитесь вы. Вы не можете дотянуться до нас, а мы дотягиваемся и запросто забираем жизни». Но даже это не остановило твоего деда, значит… единственный способ…
— Нет! — Сиро чувствовал себя несчастным.
— И еще одно. Много лет наши братья во Христе терпят лишения и издевательства даймё, на земле которых им приходится находиться. Каждый день в нашу общину приходят все новые и новые жалобы. Особенно это касается нашего злейшего врага проклятого во веки веков Масуда Токисада. Ты сам видел безносых молодых крестьянок, людей, которых этот нелюдь обращал в живые факелы. Распятых детей. Разве ты не присутствовал на венчании, на котором этот дьявол вместе с сотней своих самураев насиловали невесту и забили до смерти жениха? Мечи, арбалеты и даже огнестрельное оружие давно готовы, наши люди ждут только сигнала, чтобы подпалить дом проклятого Токисада, уничтожив и его, и его разбойников. Все ждут только тебя.
— Я против мести. — Сиро уже оделся и теперь глядел на мать сверху вниз, уже не кроткий ангел, каким она привыкла видеть его с самого детства, — нависающая над дорогой скала упрямства.
— Но ты должен! — Марико чувствовала, что теряет над ним власть. — По донесению наших разведчиков, твой дед находится в дне пути от Нагасаки.
— Я ненавижу, нет, я всего лишь презираю Масуда Токисада, но жечь дом, убивать… Христос велел прощать. Впрочем, если отец Марк или наши братья желают убивать, я не стану им мешать. Я много раз говорил уже и отцу Марку и вам, что хочу просто жить вместе с вами и Анной. И чтобы она подарила мне наследников.
— Но должен пойти именно ты! — Марико перешла на шепот. — Ты — мой Сиро! Мой Иероним! Мой прекрасный мальчик. Ведь именно ты предсказан как спасение для всех христиан Японии. Это тебе на руки садятся птицы, ты оживляешь мертвых и лечишь больных. Это ты ходишь по водам яко посуху. И если пойдешь ты — за тобой пойдут и все остальные. Ты же можешь это, мой мальчик! Ну хотя бы за смерть своего отца, за добряка Омиро Дзёте, после кончины которого я так и не вышла замуж. Ведь этот убийца — твой дед, он с самого моего детства говорил о рождении мальчика Амакуса Сиро, который будет спасением для христиан и которого он — жестокий человек — поклялся убить. Представляешь, каково мне было, выйдя замуж за твоего отца, познакомиться с тобой! Когда родители Дзёте — твои те бабушка и дедушка, о которых у нас дома почти ничего не говорили, — когда они провинились перед своим господином и в один день ушли из жизни, а наш сюзерен по своей доброте дал нам имя Амакуса, и я впервые поняла, что ты и есть тот самый Амакуса Сиро… не представляешь, что я почувствовала тогда. Поэтому мы и перестали общаться с моей семьей. Поэтому и прятались в этой общине. Ты — тот самый Амакуса Сиро, который сумеет поднять людей и наказать узаконивший убийства мирных христиан сегунат, дав понять, что у нас тоже есть честь. И сейчас пришло твое время!
— Я сказал «нет»! — Лицо юноши побелело, все время, пока мать читала ему наставления, он кусал нижнюю губу. — Я слышал все это сотни раз, восстание приведет к тысячам смертей, и ни к чему другому. На помощь к Масуда Токисада явятся самураи из Нагасаки и Христос знает откуда, потому что он здесь господин, а мы никто. Мы все погибнем, и эти смерти предопределены.
— Мы погибнем как мученики, обеспечив себе место в раю, — гордо парировала Марико.
— Ты говоришь о распятых детях… единственное, что мы можем сделать, это постараться уйти в горы и жить там, точно ямабуси. Иначе месть сегуната. Иначе не распятые, так обезглавленные дети и женщины. Мы не нужны здесь, и я говорил с нашими братьями во Христе из Китая, они готовы помочь нам покинуть эту Богом оставленную страну. И мы примем их щедрое предложение.
— Ты так говоришь, потому что твоя Анна ждет ребенка, и ты размяк, точно солома после дождя. Потому что Масуда Токисада не убил никого из твоих родственников или друзей, но если только…
— Замолчи! Если вы все считаете меня мессией, то слушайте меня! — Сиро трясло, на губах появилась столь знакомая Марико пена. — Если я тут главный, то я приказываю вам ни под каким видом не обнажать оружия против Масуда Токисада. И готовить наш народ для отправки мелкими партиями в порт Нагасаки, откуда они будут переправлены на безопасную территорию Китая. Наше дело сейчас не бряцать оружием и не изображать из себя героев, а постараться вывезти как можно больше людей. Наше дело — выскользнуть из той петли, которую затянул на шее святой католической церкви сегунат, выскользнуть, чтобы остаться жить и нести свет нашей веры. И если Масуда Токисада или кто-нибудь нападет на наш след или прознает о планах и постарается встать на пути чадам Господним… Вот тогда мы примем бой! Так и никак иначе. — С этими словами Сиро вылетел из дома, распугав на улице милующихся кошек.
— Все дело в том, что у него нет личной заинтересованности. — Какое-то время Марико стояла посреди комнаты, молча глядя вслед убегающему сыну. — Пока нет, — добавила она тихо. — Пока нет.
Глава 2Точно призрак в ночи
В одной бедной деревне не было денег на лекарства для больных. Поэтому, когда человек сильно заболевал, у него над головой трясли коробочкой, в которой лежали несколько рисинок.
— Возвращайся в наш мир. Здесь есть рис, — кричал лекарь в ухо больному. И если душа последнего не успевала улететь слишком далеко, она возвращалась в тело, и человек выздоравливал.
Сведений, много лет назад переданных Алу Кимом, было на самом деле кот наплакал. Об Амакуса Сиро — вообще пара абзацев, что же до восстания — доподлинно была известна дата начала оного — 17 декабря 1637 года, а дальше — хоть плачь: «во владениях даймё Мацукура Сигехару, что на острове Кюсю», — как будто на Кюсю так мало места для того, чтобы начать заварушку. И главное, как она началась? Из-за чего? Нет — смысл понятен, нельзя постоянно на людей давить, рано или поздно напряжение достигнет своего апогея, и тогда реакция, взрыв… и понеслось…
Это же не пираты — напали. Были бы пираты — половина проблемы, ищи удобную бухту, не дураки же они и свое дело знают. А тут… да любая причина, похотливый князек изнасиловал чью-то невесту, арестовал любимого всеми святого отца, церковь пожег, да мало ли что еще.
Терпели, терпели, да и не вытерпели. Угадать бы еще, где именно коротнет: знал бы, где упаду, соломки подложил бы…
Впрочем, если к кому-то первому и пойдут сведения о бунте, так это к местному даймё, а стало быть, где-нибудь поближе от него и следует встать. Не в самом замке — туда его покамест не приглашали, разве что самим внаглую набиться. А где-нибудь поблизости, чтобы гонцов наперво отлавливать да нужные сведения из них выколачивать.
Не благородно сие, но да ничего. Ради хорошего дела можно и опоганиться малость.
Небольшой отряд подошел к деревеньке Акира[88], название которой красноречиво предупреждало о водящихся в здешних лесах медведях. Собаки встречали конников приветливым лаем, начальник стражи спешился, поджидая, когда через толпу сбежавшихся посмотреть на незваных гостей крестьян проберется староста-брюхо-в-землю.
— Даймё Грюку со свитой желает остановиться на постой в этой деревне. Даете ли вы дозволение на размещение, или обратиться к хозяину этих мест? — остановил Сабуро нацелившегося на самые раболепные поклоны старосту.
— Отчего же, отчего же… мы всегда рады дорогим гостям, — засуетился пузан, — только вот сумеем ли угодить господину, бедность-то наша, такая бедность. — Он в страхе бросал быстрые, точно дротики, взоры на голубоглазого князя, отчаянно желая разглядеть его лицо, и одновременно опасаясь, как бы слишком пристальные взгляды не обидели пришлого вельможу. — Вот мой дом — самый большой в деревне, да только для таких высоких господ, поди, все одно, что собачья конура. Еще четыре дома почище освободить велю, милости просим, господа. Только не обессудьте, стыдно, право же, стыдно принимать в такой нищете столь важных господ.
— Ничего страшного. Мы люди привычные, отдохнем немного, голод утолим, в бане искупаемся и дальше по своим делам отправимся. — Ал примиряюще махнул рукой. — Движемся мы в Нагасаки, надеюсь, надолго не стесним вас.
Несколько проворных теток в возрасте поспешили открыть калитку, впуская спешившихся воинов. Деревня и правда была не из процветающих, во всяком случае, Алу приходилось видеть поселения и покрупнее, и поухоженнее, да и дом старосты… м-да…
— Бедность. Бедность наша. А что делать? — Староста продолжал низко кланяться, норовя то и дело заглянуть в глаза Алу, виновато улыбаясь и всякий раз подметая брюхом дорожку.
— Что же общиной не соберетесь да новый дом не отстроите? Да и гостиницу было бы неплохо… — нахмурился идущий рядом с Алом начальник охраны.
— Да была община, только вся вышла. Полдеревни христиане. — Он с опаской покосился на Ала, должно быть, прикидывая, к какой религии может относиться голубоглазый варвар. — Как указ гнать христиан вышел, наш даймё их оставил на свой страх. Оставил, но с одним условием: коли проживать на земле и с нее же питаться хотите — либо отказывайтесь от своего неправильного бога, либо платите в три раза больше, чем остальные. Часть сразу же кресты с себя поснимали, и то верно, кто же такое бремя на себя добровольно возьмет, а часть упорные — мол, мы слово дали, и все тут. Умрем, но не отречемся.
Они подошли к небольшому домику с огороженным садиком, староста заторопился лично открыть перед гостями двери, но его опередила пожилая женщина в летнем кимоно, вышедшая навстречу гостям из дома. Увидав отряд, она чинно опустилась на колени, и ее примеру последовали молодуха в голубой юбке и синей простецкой куртке и юная малышка в грубой крестьянской одежде.
Коротко поклонившись дамам, Ал прошел в дом, за его спиной суетливый староста быстро раздавал указания своим домашним.
— Вот теперь так и живем, в одной деревне церквушка христианская, при ней десятка три прихожан с семьями, и мы. Кабы были все вместе, можно было бы на общие средства и дома подправить, и всякие иные полезные дела сделать, а так… мы как-то живем, они, сам не знаю как, выживают.
— Христианская церковь, говоришь? — Ал сощурился, наблюдая, как женщины накрывают на стол. Должно быть, его людей тоже разместили по домам, обычно он не думал об этом, понимая, что за десятки отвечают десятники.
— Есть церквушка, желаете полюбопытствовать? — Староста сел было перед Алом, но тут же спохватился и вскочил.
— Ничего так не желаю, как забраться в ванну, — доброжелательно отмахнулся от него Ал.
— На что нам церкви, нам бы девок покладистых. Есть девки-то? — Сотник подмигнул девочке, должно быть, дочке хозяина, прислуживающей вместе со старшей сестрой и матерью за столом, но Ал вовремя цыкнул на него.
— Есть девки, как не быть. — Староста вздохнул. — Желаете прямо сейчас или после купания. Вода уже греется, знали бы загодя, что такие гости…
Ночью Ал вышел из дома, с удовольствием потягиваясь и глядя на круглую, точно блин, луну. Ветки большого, еще всего в красных мелких листьях клена казались серебряными, на некоторых листьях поблескивала крупная роса. Бедная деревня спала снами праведников. Это вам не столица, где ночь напролет будут жечь масло в светильниках да трепаться за жизнь, тут жизнь по древним правилам течет, пока солнышко светит — жизнь, скроется — черный омут безжизния. Рассвет — воскресение из мертвых. Ал подошел к калитке, пытаясь углядеть хоть где-то слабый огонек, куда там… лишь полная луна и яркие звезды.
Неожиданно ему почудились шаги, и вскоре Ал различил фигуру в длинных темных одеждах, судя по походке — мужчину, и семенящую в шаге от него женщину. Полная луна прекрасно освещала дорогу, так что путники могли сэкономить на фонарях, что они и делали. Ал застыл на месте, пропуская мимо себя парочку, как вдруг до него ясно донесся чуть заискивающий голос женщины.
— Послушайте меня, отец Марк, да не бегите вы так. Я же не для себя предлагаю. Послушайте. Ведь сынок у меня не рохля, не сопляк какой. Он сын самурая и не трус. Придет час, он все сделает, вы уж не извольте сомневаться. Не подведет мой сынок. Только вот в первый раз прошу, сделайте по моему слову, благословите, чтобы мой мальчик мог после отомстить за свою приемную мать.
— Да виданное ли дело, сестра, что ты у меня просишь? Чтобы я, словно какой-нибудь язычник, благословил тебя на смерть! Да ведь если только ты придешь к нашему даймё и просто назовешь свое имя… Если только скажешь, кто твой сын…
— Благословите, святой отец! Благословите, или пойду без благословения. Потому как мой мальчик только пока такой смирный, пока его настоящая беда не поцеловала, а как только…
— Не могу, сестра Мария, не могу! Ну, что вы хотите со мной делайте, но чтобы я послал на смерть мать самого… — Они остановились, женщина ткнулась лицом в грудь священника, глухо рыдая.
— Благословите, все равно рано или поздно наш душегуб всех вырежет, точно ястреб птенцов неразумных потаскает, но тогда поздно уже будет. В предсказании ясно сказано, завтра и не днем позже. Пропустим, после казнить себя за малодушие станем. Лучше пожертвовать одним человеком, чтобы сын мой после такого известия воспрял духом, пока мы еще в силе, пока нас всех по одному человеку не поубивали, пока наши братья из других общин собрали достаточно оружия и самураи не успели отобрать. Решайтесь, святой отец, сейчас или никогда!
Она резко высвободилась из объятий священника и, стуча деревянными гета, убежала прочь.
— Постойте! Куда вы бежите, сестра Мария, госпожа Марико! Подождите меня!
«Марико!» У Ала сжалось сердце. Повинуясь внезапному порыву, он одним прыжком оказался у калитки и, распахнув ее, успел увидеть лишь спину ускользающей женщины.
Напуганный столь резким появлением, священник отстранился от Ала, хватаясь за сердце и пытаясь прижаться к изгороди.
Наскоро пробормотав извинения, Ал вернулся в садик, чуть не натолкнувшись на старшую дочь хозяина.
— Не спится, Грюку-сама. — Крестьянка потупила глазки. Скорее всего, она была отвергнутой женой или переехавшей к отцу после смерти мужа вдовой. Возможно, приодень ее получше, причеши, а еще лучше дай хоть раз как следует выспаться, и ее можно будет назвать красоткой. Сейчас же она выглядела осунувшейся и преждевременно состарившейся. Спина ссутулилась, руки огрубели от тяжелой работы, но глаза… Алекс нечасто встречал у крестьянок такие умные, ясные глаза…
— Вы не знаете, что это за женщина? — он кивнул в сторону улицы. — Священник вроде как называл ее сестра Мария или Марико? — Имя Марико далось ему с трудом.
— Да, конечно. Марико, вдова, она из христианской общины, что за озером. Только мы туда не ходим, потому как боязно: если даймё прознает, сразу же утроенный налог обяжет платить. А то и прикажет своим самураям ослушникам ума-то вогнать, чтобы в другой раз неповадно было с кем ни попадя дружить. — Она сделала жест, отвращающий зло. — Поучили уже одну такую, всю кожу со спины палками сбили, а потом еще до утра в казармах с нею резвились. Сколько ни было добрых людей, никто не побрезговал. Крестьянка — оно понятно, выносливая, говорят, до рассвета еще жила.
— Христианская община. Ну да, я понял, понял.
— Странная эта Марико, очень странная, — было похоже, что дочь хозяина не против поболтать при луне. А что, приезжий важный даймё, денег отвалил за суточный постой, что другие за месяц не платят, опять же, если все и дальше так пойдет, и она сумеет гостю приглянуться, то тот ее запросто может с собой увезти, не любовницей, уж больно она нужна-то в постели, когда у него, небось, небесные красавицы ночами служат. Но, может, еще на что доброе получится сгодится. Да хоть набедренные повязки самураям стирать. Все лучше, чем здесь гнить.
— Странная? В чем же ее странность. — Спать решительно не хотелось.
— Да ведь она и не японка, если вы понимаете, о чем я, — затараторила молодка, — не японка, потому что отец ее вроде как из тех, что с «Черного корабля» к нам пожаловали. Священник, что ли.
— Священник… М-да… впрочем, он что, открыто с матерью этой вашей Марико жил?
— Открыто или нет, про то не знаю, потому как Марико с мужем в наши края недавно переехали. Омиро-сан уже тогда нежилец был, даром что огромный, точно скала, рана в нем была плохая, гнойная. Приехали, а через неделю и того… года три как овдовела горемычная. Никого себе после этого не нашла. Да и не богата она, и не красива, к тому же христианка.
— Ты тоже на личико, уж не обессудь, не принцесса, — хмыкнул Ал, — а пожалуй, надежды своим домом зажить еще не утратила.
— Замуж-то, конечно, хочется. Сын у меня растет. Одной поднять сложно. Тем более в наших местах. Уехать бы мне отсюда, пока с ребенком чего не случилось. Уж я бы полы мыла, любую самую грязную работу делала. Правда, денег у меня, как и у Марико, нет, а без денег и без красоты кому я нужна.
— Деньги — наживное. Красота придет и уйдет. Характер у тебя, я вижу хороший, голова не ерундой какой-нибудь забита. Были бы времена получше, пожалуй, и без просьбы твоей взял бы тебя во служение. А там бы и замуж повторно вышла. Красота ведь, она не каждому нужна, а ты далеко не урод. А Марико ваша, я не разглядел, почему ты считаешь ее некрасивой? Женщины вообще не умеют оценивать других женщин. Быть может, то, что ты считаешь безобразным, иному мужику самое то покажется.
— Марико, — дочь старосты хмыкнула, — так ведь полукровка, господин. У нее носище… все в округе ее цаплей кличут, даже фамилии не знают, хотя есть у нее фамилия, потому как самурайского рода. Волосы тоже у нее… даже не сказать, что и за волосы. У женщин ведь как, либо густые, либо жидкие, с проплешинами бывают, есть такие, что секутся, или вперемешку с седыми. А вот у Марико, у нее особенные такие волосы, крученые, что ли, и во все стороны, точно шкура собачья. Уж она их знай в прически укладывает, укладывает, а все впустую, во все стороны торчат, точно воронье гнездо. Лет Марико не особо и много, но и не мало — тридцать четыре, старухи говорили, но нос и, главное, волосы… ну, посудите сами, кто согласится жениться на женщине со шкурой звериной вместо волос?
— Кудрявые волосы? Большой нос?! Омиро!!! — Ал схватился за голову и, оттолкнув женщину, бросился к калитке. Распахнув ее, он вылетел на улицу и бежал какое-то время, сопровождаемый собачьим лаем.
«Может ли быть столько совпадений сразу? Бывает ли такое, чтобы годами не слышать ничего о дочери, и вдруг совершенно случайно натолкнуться на нее в забытой богом деревеньке? Все может!»
Он добежал до околицы и был вынужден остановиться. Глупо лететь неведомо куда без огня, без оружия и охраны. Глупо даже не спросить, в какой стороне замок или дом местного князька, а ведь, судя по подслушанному разговору, Марико шла именно к своему даймё. Спешила умереть!
Осознав это, Ал бросился обратно к дому, где уже сметливая молодуха сообразила разбудить начальника охраны. На ходу отдав приказ немедленно поднимать самураев, Ал потребовал свой меч и коня.
Все произошло в течение нескольких минут, привыкшие к военной службе самураи были одеты и построены во дворе. Невероятно сообразительная дочка старосты уже тащила откуда-то факелы. Запылало пламя. Бросив кошелек с монетами в подол добровольной помощницы и кивнув ей на прощание, Ал махнул самураям следовать за ним, затем сам вскочил в седло.
«Вы не вернетесь за мной! Никто не придет за мной!» — словно говорили глаза крестьянки, но сейчас Алу было не до посторонних баб.
— Стоп. — Он натянул на себя уздечку и, нагнувшись к своей недавней собеседнице, подхватил ее за талию и усадил перед собой. — Покажешь, где этот ваш даймё, — шепнул он ей на ухо, нарочно не глядя на с молчаливым отчаянием взирающего на господский произвол старосту.
Рысью они пронеслись сквозь сонную деревню, едва успев запалить факелы, впрочем, едва только перед Алом открылись ворота деревни, стало понятно, что дальше по такой дороге в полной тьме лошадям скакать небезопасно. Пришлось спешиться и вести коней под уздцы.
Немного освоившись в непривычной обстановке и, по всей видимости, не сильно переживая по поводу своего похищения, Анда взяла факел и пошла первой, старательно придерживая подол и стараясь не семенить, а двигаться наравне с мужчинами.
Марико шла через чечевичное поле, она давно уже привыкла сокращать дорогу, пробираясь к обители этим путем. Неожиданно за ее спиной послышались крики, лошадиный топот, женщина увидела факелы и побежала сломя голову. Вперед, только вперед к спасительному пролеску, в котором можно попытаться спрятаться за деревьями или под кустами.
Погоня была все ближе. Марико зацепилась гета за корень дерева и упала, тотчас поднявшись и сбросив тяжелые туфли. Она хорошо фехтовала на мечах, но сейчас у нее не было даже кинжала. Хотя что может сделать кинжал против мечей?
Что делать?
Понимая, что она проиграла, Марико повернулась к настигающему ее воину и тут же рухнула на колени — вовремя, сверкнувший было в свете луны меч скользнул на расстоянии ладони от макушки молодой женщины, не причинив ей вреда.
— Глядите, какая лисичка по господскому полю бегает? Не иначе как та самая, что повадилась у князя голубей воровать.
Воздух рассекла плеть, и тут же Марико почувствовала, как что-то обожгло ее спину.
— Ату ее! Ату! — Рядом с лицом полыхнул факел, и тотчас всадник заехал сапогом ей по ключице, отбросив Марико на шаг в сторону.
Она успела закрыть руками лицо, когда новый удар плетки обрушился на ее голову и плечи.
— Бей!
Она подобрала подол и, встав на четвереньки, проскочила между ног коня и под крики и улюлюканье кинулась опять в сторону леса.
— Хороша девка. Огонь! До утра времени еще полно, тащите ее сюда, земля правда холодна, как бы наша гостья не застудила себе чего, но да мы ее теперь и согреем, по-любому одну не оставим.
«Боже!» Да, Марико была готова к смерти. Она давно решила, погибнуть от рук местного даймё, чтобы Сиро имел повод отомстить за нее. Погибнуть с честью, как погибали до нее христианские мученики. Но это… сдохнуть в чистом поле, умирая от отвращения к себе и гадливости. Ладно, погибнуть, а если вдруг остаться в живых?!
— А ведь это же христианская сучка! Что вы думаете? Господа, вот кто топчет наши поля, совращает крестьян, портит лошадей! А ну, бейте ее.
Марико бежала, пока неведомо откуда взявшаяся петля не обвила ее ноги. Со всего маху женщина рухнула на землю, и тут же необоримая сила потащила ее обратно под копыта коней.
— Молись своему богу! — Воин занес над Марико меч, она скорчилась, готовясь принять неизбежное, воздух разрезал металл, вжик — и тут же Марико окатила горячая кровь.
На секунду она подняла глаза на своего «убийцу», в неровном свете факелов над ней гарцевал в седле безголовый труп. Марико прикрыла рот ладонью, и тут же труп начал съезжать, обливая ее кровью. Конь дернулся и, чуть не наступив на женщину, понес куда-то своего мертвого хозяина. Где-то наверху, над Марико, мечи бились о мечи, тяжелые лошади встречались и отскакивали, норовя искалечить своими подкованными копытами крохотную фигурку на земле. Марико отшатнулась от очередного всадника, стараясь отползти куда-нибудь в сторону, когда кто-то схватил ее за шиворот и, с силой оторвав от земли, перекинул через седло. Марико попыталась вырваться, и тут же железные объятия поймавшего ее воина разомкнулись, и он сам полетел на землю с разрубленным горлом. Упав в очередной раз, она увидела, как прямо в лоб ей летит нечто черное, и, не успев укрыться, грохнулась, потеряв сознание. Оглушивший ее рукоятью катаны воин хотел было поднять добычу себе в седло, но тут же был сражен метко брошенным тонким ножом.
Луна предательски скрылась за тучами, не давая разглядеть исхода сражения, и тут же вышла, осветив оставшихся в живых и победивших людей Ала. Один из самураев, спешившись, бережно поднял с земли Марико и, найдя глазами господина, положил перед ним потерявшую сознание дочь. Желая услужить Арекусу-сама, самураи сгрудились вокруг его и отбитой с боем женщины с зажженными факелами.
Марико открыла было глаза и тут же закрыла, притворяясь, что еще в обмороке. Над ней, напуганный и взволнованный, пожалуй, больше, чем она сама, нависал ее родной отец.
Глава 3Жизнь за жизнь
Один крестьянин, отправляясь на старости лет в монастырь, передавал свой дом зятю.
— Для того чтобы настоятель принял меня в святую обитель, я должен преподнести ему денежный подарок, по закону я бесплатно отдаю тебе дом, как приданое дочки, но сколько ты дашь мне за то, что наш дом стоит рядом с домом старосты, и он всегда помогает нам по-соседски?
— Что за ерунда? Я мог бы заплатить вам за дом, но не стану платить за соседа!
Услышав столь резкий ответ, крестьянин отказался уступать дом и забрал назад дочь. А на следующий день, узнав о его поступке, староста посватался к оставшейся без мужа девушке сам. И крестьянин зажил еще лучше, чем было до этого.
Для визита к даймё Мацукура Сигехару Амакуса Сиро оделся, как обычно, во все белое. Так уж получилось, что имя, данное ему отцом, Сиро — белый, и белая форма самураев Терадзава Хиротака с крестами, которую он носил всего одно лето, сослужили ему службу, заставив местных жителей привыкнуть к юноше по имени Сиро — белый, в белой же одежде. Так что если вначале его форму украшали голубоватые кресты, сделавшись простым ронином, он носил уже чисто-белые одежды и небольшой серебряный крест на шее. Вполне достаточно.
И вот теперь, после того как отец Марк передал скорбную весть о пленении матери, он хотел только одного, чтобы его узнали и согласились на обмен. Местный даймё давно уже объявил награду за поимку мятежного лидера христиан, владеющего черной кассой и помогающего в трудные времена единоверцам, и вот теперь Сиро ехал совсем один к небольшому, плохо укрепленному замку, чтобы обменять себя на мать. Конечно, Марико сделала это специально, надеясь, что сошедший от горя и отчаяния с ума сын поднимет давно ожидающих команды христиан, но Сиро не желал кровопролития. Тем более кровопролития глупого и бессмысленного. Ведь дураку же ясно, что христиан, даже если собрать их в войско, по всей Японии наберется несколько тысяч, может с десяток тысяч, но никак не более, а это значит, что начнется страшная война. Война, которая была отвратительна доброму христианскому Богу, которому отдал свое сердце Сиро (Иероним), война, после которой все, кого любил Амакуса Сиро, погибнут. Кто-то на поле боя, но большинство на эшафоте. Погибнут не просто так, а традиционно вместе со всей своей семьей, включая стариков, беременных женщин и грудных детей.
Марико, ах, эта неугомонная мама-сан (приемная мать), сумасшедшая, взбалмошная, но такая любимая и дорогая мама. Сиро не знал своей настоящей матери, проживая с отцом, а точнее живя при отце точно вшивый и заброшенный ребенок эта. Он ел что придется, иногда по долгу службы отец отсутствовал по нескольку дней, и в это время маленькому Сиро приходилось несладко. А потом отец возвращался хмурым, загонял мальчишку в мыльню, кормил его до отвала и снова уходил на службу. Отец никогда не бил малыша, почти не ругал его, но любил ли? Маленький Сиро остро нуждался в друге, в человеке, с которым можно было бы хотя бы просто поговорить. Одному богу известно, как маленький Сиро не погиб совсем, и тут появилась она. Дочь самого знаменитого в Японии даймё — светловолосого, пришедшего из бог весть каких далей, хатамото самого сегуна Арекусу Грюку. Пришла, чтобы стать самым любимым человеком, истинным другом, учителем и любовью всей его жизни. Марико прекрасно владела мечом и в свободное от хозяйства время обучала маленького Сиро хитроумным приемам. Вместе они метали ножи и стреляли из лука. С ней, а не с вечно занятым складскими делами отцом Сиро впервые пошел на охоту и попробовал испеченное на костре кроличье мясо. Это именно Марико шила его одежду и строго следила, чтобы сын самурая всегда был чистым и хорошо причесанным.
И, наконец, именно Марико изначально знала о его предназначении, в чем и убедила отца Марка, братьев во Христе. Убедила всех, но только не самого Сиро, которому подготовка к неизбежному восстанию была костью в горле. Какое-то время он подыгрывал видевшей в нем чуть ли не воплощение самого Христа маме, но в душе, в душе он мечтал, чтобы все в их доме оставалось по-старому. Чтобы был жив отец, и чтобы мама рассказывала чудесные сказки и истории давно минувших лет. Чтобы они все вместе читали Евангелие, и… ну, и чтобы Анна, дочь священника из соседней деревни, делила с ним ложе и пела песни о героях и их возлюбленных.
Нет, ничего такого уже не получится. Теперь уже никогда. Прости, Марико, что невольно подвел тебя, но что же поделаешь? Жизнь за жизнь — справедливая мена.
Когда слуга вывел Сиро коня, навстречу им вышла, наверное, вся община. Все уже знали о постигшем дом Амакуса несчастье.
— Мы пойдем с тобой. У нас есть мечи, пистоли и порох. Мы возьмем в кольцо замок и заставим проклятого Мацукура Сигехару отдать госпожу Амакуса, — задыхаясь от волнения, преградил дорогу Сиро худощавый брат Яков, в общине давно уже забыли его японское имя, а Сиро так никогда и не знал.
— Нет. Я пойду один. — Юноша нежно улыбнулся, продираясь сквозь толпу односельчан и стараясь никого не задеть, не обидеть ненароком.
— Но если тебя убьют, кто поведет нас на штурм? Для чего тогда вчера прибыли наши братья из Нагасаки? Кто возглавит восстание? — раздалось сразу же несколько голосов.
— Не убий. — Сиро поднял вверх указательный палец, и даже погрозил им не в меру активным односельчанам.
— Но ты не понимаешь, Мацукура-сан арестует тебя, но не отдаст Марико. Он же не человек, с ним невозможно договориться. Подумай, он привяжет тебя к столбу и заставит смотреть, как будет отрезать нос или выкалывать глаза твоей матери! — вмешался появившийся точно черт из бутылки отец Иоанн.
— Он наденет на нее раскаленные сандалии и заставит танцевать, или соломенный плащ и подожжет его, как это было уже не однажды, — вторил ему недавно обращенный ронин Койске-сан, откликающийся теперь на «брат Матфей».
Лицо Амакуса исказила гримаса страдания, сама мысль, что кто-то может причинить Марико боль, казалась невыносимой. Впрочем, впрочем, если разрешить начать резню, страдать уже придется по поводу каждой зарезанной в результате восстания женщины, каждого обезглавленного ребенка… Нет.
— Если Господь желает испытать нас, мы примем свою участь с покорностью, — нарочито стараясь говорить медленно, дабы все успели уразуметь правоту сказанного, сообщил собранию Сиро. — А теперь не задерживайте меня, я иду выручать свою маму.
— Прости меня, — Яков вцепился за полы одежды Амакуса, и его примеру тут же последовали уже привыкшие видеть в прикосновении к белому самураю источник исцеления и избавления от страданий братья и сестры во Христе, — а что если они отпустят Марико уже искалеченной? Что если она не сумеет идти сама? Кто доставит ее до общины, если ты не возьмешь с собой людей? Кто, в конце концов, передаст нам, что вы оба схвачены и самураи Мацукура Сигехару в любой момент могут обрушиться на наши головы? Я не смею усомниться в мужестве госпожи Амакуса, сестры Марии, но отец Марк говорит, что она попалась к ним еще с вечера. И возможно, всю ночь над ней трудились палачи. Так что не исключено, что они уже знают место нахождения нашей деревни, и вскоре сюда придут самураи.
— Я понял. — Амакуса вздохнул, собираясь с мыслями. Действительно, идти совсем одному было рискованно не только для него. — Хорошо. Я возьму с собой десять человек. Но с тем расчетом, что в замок я войду один. И если ни я, ни Марико не выйдем оттуда, они предупредят вас о том, что следует собираться и уходить в Нагасаки, где вас ждут корабли.
Десять человек. Сиро торопился, и, взяв на себя полномочия командира, брат Яков быстро протараторил имена нынешней свиты Амакуса-сан. Сам Сиро ненавидел эту вечную помпезность, с которой рвались сопровождать его молодые христиане. Но да нелюбовь к шумихе — это одно, а идти против такой толпы совсем иное.
Глава 4Проверка на святость
Из двух видов посуды прилично вкушать: из малой — вино, из большой — знания.
Не перепутай!
В доме старосты, ныне занимаемом Арекусу, Марико осмотрел сопровождающий ее отца врач, который не нашел никаких повреждений и травм, после чего ей все-таки пришлось открыть глаза, делая вид, будто бы только что очнулась от обморока.
«Не говорить про Сиро. Вообще ничего не говорить этому человеку», — трепетало ее сердце, но отец и сам не спешил расспрашивать Марико, точно боялся, что неосторожное слово может развеять тонкую магию, и дочь каким-нибудь непостижимым образом вдруг исчезнет.
Прислуживать госпоже вызвалась старшая дочь старосты, Анда, которая после обещания Ала взять ее на службу держалась почти что уверено, стараясь быть постоянно на виду и выполнять любые прихоти нового господина и его чудом спасенной дочери.
Остаток ночи в доме старосты, да и в деревне спали разве что дети, да и те больше ворочались, словно предчувствуя неизбежные перемены.
17 декабря 1637 года, день, которого Ал ждал много лет, так как именно в этот день должно было начаться роковое восстание, застал господина Грюку перед постелью, на которой лежала, молча поглаживая руку отца, Марико. Когда за окошком забрезжил рассвет и Анда вместе с матерью и младшей сестрой внесли в комнату завтрак, к замку даймё Мацукура Сигехару подъехал белый, опоясанный двумя мечами всадник, за которым, то и дело озираясь по сторонам и справедливо ожидая стрел из бойниц, кипятка или камней на головы, следовал десяток молодых воинов.
Поравнявшись с дежурившими у ворот самураями, белый самурай спешился и вежливо, но сдержанно поклонившись, назвал себя, сообщив, что вчера к даймё Мацукура-сан попала женщина самурайского рода, ради которой он и приехал.
Когда ворота открылись, взяв коня за повод, белый воин один, без охраны и оруженосца, вошел в замковый двор. Вопреки ожиданию местной стражи, свита осталась за воротами, не предпринимая попытки сопровождать своего господина.
— Мне сказали, что вы, молодой человек, назвались Амакуса-сан? Амакуса Сиро? — вышел навстречу самураю хозяин здешних мест. Невысокий и кривоногий, он был более похож на лавочника, нежели на прославленного убийцу и мерзавца каких мало, чьим именем бабы в деревнях давно уже пугали детей.
— Вы правы, это мое имя. — Амакуса низко поклонился даймё, лицо его выражало спокойствие, правильные черты лица, прямая осанка и благородные манеры говорили о хорошем воспитании.
— Но вам, безусловно, известно, что Амакуса Сиро — разбойник-христианин, которого я приказал поймать?
После этих слов собравшиеся во дворе самураи обнажили мечи и окружили и не пытавшегося ответить им юношу.
— Я не разбойник, на моих руках нет ничьей крови, — сдвинул красивые брови Сиро, — но я христианин, что и подтверждаю. К вам же меня привела нужда иного плана. Дело в том, что мне стало известно, что вчера к вашим людям случайно попала женщина, христианка — сестра Мария. Моя мать Амакуса Марико. И я хотел бы, чтобы вы отпустили ее, так как она не является вашей подданной. Мой отец присягал даймё Терадзава Хиротака, и я считаю себя его вассалом. Уверен, что это была досадная ошибка, возможно, ваши люди встретили ее глубокой ночью и приняли за крестьянку, но я прошу, — юноша глотнул, — я прошу вас, Мацукура-сама, отпустить мою мать и… забрать мою жизнь, коли она зачем-то нужна вам.
— Вчера… Амакуса Марико? — Даймё поскреб небритый с ночи подбородок. Никакой Марико в подвале его замка не было. Хотя, быть может, так звали женщину, из-за которой вчера он не досчитался нескольких своих людей, отправленных в дозор. Уцелевший самурай говорил о какой-то бабе, но куда та запропала и кто напал на мирный патруль?..
— Ты действительно тот самый Сиро? Христианин Сиро? Так я тебе и поверил. — Даймё рассмеялся. — Чтобы Амакуса Сиро, которого я ловлю уже несколько лет по всем горам и теснинам, вдруг сам объявился и сдался без единого удара… насмешил. Скажи уж сразу, что ты преданный вассал этого самого Амакуса-сан, готовый претерпеть муки ради господина и его уважаемой матери.
— Я и есть Амакуса Сиро. Вот, если хотите, у меня есть подорожная, подписанная моим сюзереном. — Стараясь не делать резких движений, Сиро засунул руку за пазуху и извлек оттуда свиток.
— Во время поисков настоящего Амакуса Сиро я встречался и с другими Амакуса, много их тут Амакуса-то, и неудивительно, коли так называется остров.
— Я Амакуса Сиро, получивший при крещении имя Иероним. Какие вам еще нужны доказательства. Я пришел за своей матерью.
— Христианин… м-да… беседовал я на прошлой молодой луне с одним христианином, бери выше, со священником. Он мне все Писание изложил, такая память. Все, от чудного зачатия до смерти. На дыбе болтаясь повествовал, и когда мои ребята ему пальцы молотками дробили, и когда суставы бамбуковой пилой пилили, все на путь истинный наставить пытался. Все изложил, с пояснениями, чтобы доходчивее было. Да только не понял я ничегошеньки. Вот, например, отчего ваш Христос, когда его с учениками в саду том, запамятовал, солдаты арестовывать явились, отчего же они тогда сопротивления не оказали, за учителя своего не вступились? Почему сам Иисус Петру меч обнажить не позволил? Ведь как есть положили бы они вооруженных стражников, и он дворами, огородами и ушел бы?
— Иисус должен был погибнуть. В этом заключалась Его святая миссия. За всех погибнуть.
— Чувство долга, это мне понятно. Но вот чтобы позволить плевать на себя, бить и даже не ответить, не постараться хотя бы несколько врагов с собой на тот свет утащить? Загадочно…
Амакуса молчал, украдкой подсчитывая обступивших его самураев. Силы были слишком не равны, а за его спиной уже закрылись ворота, и десяток… нет, нельзя думать о том, что кто-то должен отдать за тебя жизнь. Это неправильно. Но разве правильно погибнуть, не вызволив при этом мать?
— А что, христианин мог бы повторить путь Христа?
— Я пришел и весь в вашей власти. — Амакуса невольно положил руку на рукоять катаны и тут же убрал, устыдившись столь далекого от покорности и смирения жеста.
— Убить тебя — не штука. Это даже неинтересно, — дайме задумался, — а вот если бы ты, милый друг, мне показал настоящее христианское смирение. Ну, позволил бы мне и моим людям бить тебя кнутом, пинать ногами, плевать в лицо. Если бы мы макали тебя лицом в дерьмо, ссали на тебя, обзывали поносными прозвищами, а ты бы все это спокойно сносил, даже не пытаясь притронуться к оружию… Мог бы ты не соблазниться поднять меч, если бы мы сейчас, к примеру, раздели тебя донага и, оскопив, попользовались все вместе твоей розовой задницей? А… чешутся руки выхватить катану? Чешутся ведь? А твой Христос, поди, все оскорбления выдержал. И ты его за это уважаешь. И может быть, я бы тоже его уважать стал, если бы своими глазами узрел, как человек из самурайской семьи втаптывает в грязь свою честь ради спасения матери.
Покрываясь обильным потом, Сиро медленно вытащил из ножен оба меча и, помедлив, положил их на землю.
— А вот этого как раз и не нужно, — остановил его даймё. — Пусть оружие будет при тебе или возле тебя. Так, чтобы в любой момент ты мог до него дотянуться, дабы поквитаться со мной или этими господами. Что до них, то мне без разницы, если ты и убьешь кого, новых найму. До меня же дотянуться у тебя руки коротки. Так. Но коли сопротивляться начнешь, мать твою я лично на кусочки порежу и птицам на корм по полям, по лесам разбросаю. Понял ли?
Амакуса кивнул, и тут же один из людей Мацукура Сигехару ударил его кулаком в живот. Согнувшись, Сиро полетел на землю, тут же поднимаясь и пытаясь разогнуться. Следующий удар пришелся по почкам, он снова упал, и тут же кто-то саданул пяткой в подбородок.
Сиро отлетел в сторону, кто-то дернул его за одежду так, что материя затрещала, и под оглушительный смех самураев он снова полетел на землю, но на этот раз участники веселья чуть увеличили свой круг, давая место человеку с кнутом в руке. Воздух взвизгнул, и тут же кнут обжег плечи юноши, ужалив в щеку. Снова характерный звук рвущегося воздуха, но теперь кнут обвился вокруг талии Сиро, причиняя ему страдания. Юноша вскрикнул, хватаясь за остов стоящего во дворе колодца, и тут же удары начали сыпаться на него один за другим. Вжик — роздых, вжик — пауза, вжик. Так работает человек, знающий кнут в совершенстве. Профессионал. Спокойно, без истерики и рывков, раз за разом разрывая одежду и беззащитную кожу. Вжик — красная полоса, вжик — первые капли крови, вжик…
— Все, братья. Они поймали нашего Сиро и теперь измываются над ним! — закричал остальным забравшийся на стену и увидавший оттуда расправу Яков. По странному стечению обстоятельств стоящие на часах самураи так загляделись на избиение странного гостя, что пропустили вражеского лазутчика.
— Нашего Сиро?! А ну, Павел и Иосиф, вы скачите в деревню, поднимаете народ. А мы — заряжай, ребята. Отобьем нашего Сиро!
Понеслось.
Велика заморская штуковина мушкет, велика, тяжела и неудобна чрезмерно. Шестьдесят пять калибров в стволе его, весит как иной четырехгодовалый ребенок. Так что ежели стрелок хотя бы в течение одной стражи потаскает его на плече, во время боя всенепременнейше руки его будут трястись, а это уже урон для войска и на руку неприятелю. Оттого к мушкету особая подставка с развилиной полагается — сошка. Втыкается подставка, ясное дело, в землю, а на рогатину сверху накладывается дульная часть ружья. Удобно, руки не дрыгаются с натуги, отдача не столь сильна, как если бы енту железную дуру в руках держать. Одно слово — иноземная техника! При мушкете во все времена два человека приставлено, впрочем, в Японии народу много, можно и несколько, благо стрелял бы родимый куда надо, а не по воробьям пулял, небо не гневил, на землю не покушался и, особая статья, чтобы по своим не бил.
Стрелок от тяжелой работы избавлен, помощник и мушкет на себе прет, и подставку. Стрелку белы рученьки раньше времени трудить не след, дабы они во время боя твердость не потеряли, порох зернистый, специальный заранее подобрал, наличие его в пороховых кошелях проверил, в сухости убедился, ну и Будда с тобой. Порох сухой, да для себя лично кожаную подушку на правое плечо, чтобы при отдаче кость не выбило, или тяжелый доспех. Вот и вся премудрость.
Впрочем, иметь одного стрелка при одном мушкете неразумно и нерачительно, оттого что стрелки чаще в бою погибают, чем их помощники. Оттого при мушкете непременно еще пара умеющих пользоваться заморским огнестрельным чудом имеется.
Хорошая штука мушкет — на больших расстояниях закованных в броню воинов из седел вышибает, стальные кирасы пробивает, рогатые шлемы насквозь. Что же до стрельбы по джонкам или даже по испанским фрегатам, то коли в лодочке ближе к посудине сей пробиться да выжить, когда по тебе с борта стрелять начнут, то двухдюймовый деревянный корабельный фальшборт пробьет — нечего делать.
Не хотел Амакуса Сиро кровь проливать, не желал, чтобы друзья его за его же пустоголовость рассчитывались. О Марико всю дорогу думал, вот и проглядел, как сопровождающие его самураи мушкет с рогатиной тайком от него с собой прихватили, что у всех по луку и колчану со стрелами за спиной припрятано. Не заметил и как вслед за ними, точно охотники по следу, вышли из деревни еще человек сто, а за ними еще столько же. Так что когда Яков заорал, что-де Сиро убивают, и двое названных им самураев за подмогой поскакали, из-за леска их маневр уже видели и тут же с места снялись и на приступ замка помчались.
Сиро еще и бить-то толком не начали, а друзья его уже взгромоздились на крепостную стену и ну стрелы белые по двору сеять. А навстречу им хозяева с мечами и рогатинами, при помощи которых лестницы вражеские во все времена не сложно было сбивать. Двоих действительно сбросили со стен, один был разрублен подскочившим стражем, но зато остальные устроились на верхотуре и ну стрелять оттуда, валя одного за другим защитников замка.
Лежит Сиро в сторонке возле колодца, разбитыми губами шевелит, свежей дыркой от зуба свистит, а сделать-то ничего не может. Поздно уже. Попробовал, называется, себя в роли спасителя, да, видно, кишка тонка. Иисус-то Богом был, мог так сказать ученикам своим, что-де не суйтесь, Мое это дело, миссия Моя. А он, Сиро, не мог. Не за весь народ на земле, за одну-единственную Марико — приемную маму, которая дороже ему всех родных.
Видит Сиро, как братья во Христе лихо сокращают количество слуг «Пилатовых», видит-то видит, а… руки коротки. Встал бы, да боится, что во весь рост больше белых стрел телом своим поймает. И так положение глупее не придумать, так еще и выйти из боя с оперенной задницей или пробитой мошонкой. Стыд!
А народ к замку все подваливает и подваливает горячими волнами. Бабах! Палит мушкет. Откуда взялся мушкет? Падают воины, рядом с Сиро падают, корчатся от боли, у кого горло звездочкой развалено, кто вообще без головы. Кто-то в битве кисть руки утратил, у кого-то глаз на одной нитке болтается. Отчего же не врачуешь ты — новый мессия? Человек, которому сам демон-искуситель князь мира да отец лжи на час поручил побыть «наместником Бога в человеческом аду». Что? Не появляются целительные силы? Не потому ли, что сам ты не от Бога, да, впрочем, и не от дьявола. Этот бы быстрее быстрого с любой, даже самой сложной работенкой справился, заново головы пришил бы, время взад повернул. Нет, не божественный ты, не сатанинский — человек из плоти и крови, мальчик, дите неразумное, даром что самурай.
Плачет Сиро, а что сделаешь? Меч его пропал, когда самого Сиро кнутом потчевали. А теперь взял кто или придавили телами мертвыми. Попробуй поищи. Погибай, а сперва наглядись, как ради тебя, за тебя другие свои жизни отдают. Эх, Марико! Не того ты ждала! Не затем растила белого воина, чтобы он так тебя подвел!
Глава 5Дочь
Один лавочник много пил, и от него ушла жена. Тогда лавочник продал все ее вещи и купил на них саке. Напился и уснул. Ночью к нему в дом влез вор, нашел только вино, выпил его и тоже уснул. Утром проснулся лавочник, захотел утолить жажду, но нашел только пьяного вора. Обшарил его карманы, забрал все деньги, купил на них саке, напился и уснул. К ночи проснулся вор, начал пить, напился и уснул. На следующее утро лавочник вновь обнаружил вора, снял с него одежду, продал ее и купил саке. Так и жили они в дивном единении, пока не вернулась жена лавочника и не навела порядок.
А что поделаешь, в пьяном доме и главенство женщины во благо.
После того как личный врач Ала осмотрел Марико и не выявил никаких хворей, ей пришлось-таки разрешить отцу покормить себя, и даже ответила на пару вопросов, сразу же выдвинув условие, что она не будет рассказывать ни о своей жизни, ни о делах общины, требуя, чтобы ее называли сестра Мария.
Ну и то хлеб. Ал был счастлив уже и тем, что исчезнувшая десять лет назад дочь вернулась к нему. Что же до тайн, то тут тоже можно было понять — все японцы от мала до велика помешаны на долге перед своим господином, так что, скорее всего, Марико тоже дала клятву, после чего была вынуждена держать рот на замке. Впрочем, разве можно скрыть что-нибудь в деревне? Анда, дочка старосты, знала ее и как Марию, и как Марико, правда, Ал не спросил ее фамилию, но да никогда ведь не поздно поинтересоваться. Дочь овдовела — что же, бывает. Дзёте был неплохим человеком, жалко его, но да ведь и на нем свет клином не сошелся, и получше найдутся. Не останется дочь даймё без супруга. Понадобится, так сваты в очередь у замка Грюку встанут, поганой метлой не отгонишь. Только бы самим добраться до замка, до своей земли, побыстрее покинуть опасное место, где не сегодня завтра начнется бойня. Покинуть и снова зажить одной семьей.
Не сегодня завтра. Это бабки так гадают, а он, Ал, сведения из проверенного личным опытом будущего имеет, не завтра и не послезавтра, а конкретно сегодня начнется восстание, если уже не началось.
Началось, не началось… хоть на заварке чайной гадай. А впрочем, какая теперь разница, когда Марико нашлась, какой смысл медлить? Ждать вестей? Не по радио же будет оповещать даймё Мацукура Сигехару о покушении на его особу или осаде замка. Не безродным же крестьянам, давно разучившимся держать в руках оружие, понесет он эту весть. Ал поднялся, на ходу напяливая куртку камисимо и зычно отдавая распоряжения ожидающим его за дверьми караульным.
Уразумев, что отец собирается спешно увезти ее домой, Марико только стиснула зубы, понимая, что с ним не поспоришь. Да и что она могла возразить? Рассказать про Сиро? Нет уж, лучше увести его подальше от этих мест, как подраненная птица уводит лису от своего драгоценного гнезда. Навсегда забыть, что у нее когда-то был ребенок, и, быть может, хотя бы таким способом отвести удар.
— Сиро! — Марико засунула голову под покрывало. — Где же ты, мой дорогой? Мой единственный, мой родной? Самый родной и любимый?
Белый воин, мессия, которого она не рожала, но любила, наверное, не меньше, чем та, другая дева Мария, любила Иисуса. Любила, заранее зная о его участи и оплакивая неминуемое расставание. Мария… имя, которое Марико получила при крещении, та Мария знала с самого начала, с того момента, как появился голубь, принесший благую весть, — она знала, что ее дорогому сыну уготовлена смерть на кресте. Как же можно было одновременно вынашивать и ребенка, и эту мысль? Как жить, понимая, что вот сегодня он играет у твоих ног, а завтра… завтра…
Но разве дети самураев не рождаются для того, чтобы стать самураями? Разве многих из них не ждет смерть в первом же бою? Разве не высшая доблесть умереть за своего господина? Умереть самому — счастье. Потерять ребенка — нет.
Глава 6Тайная миссия
Золото, долгие годы лежащее в огромных сундуках предков, уместится в карманах потомков.
Утро 18 декабря, остров Кюсю,
владения даймё Мацукура Сигехару
Судя по привезенным из будущего Кимом записям, восстание должно было начаться вчера, об этом говорят и мушкетные выстрелы, и зарево, которое было заметно в небе на рассвете. Зарево со стороны господского замка.
Ал чувствовал прилив сил, восстание невольно проявило своих руководителей и лидеров, так что до этого скрытый стеной тайны и круговой порукой Амакуса теперь был вынужден находиться на первом плане боевых действий. И это хорошо, в первые дни восстания обычно не проблема подобраться к его зачинщикам, дальше будет хуже.
Правда, теперь с Алом была его родная дочь Марико, но да дочь — одно, а долг чести — совсем иное. Впрочем, тут следовало подумать.
Во-первых, просчитать дальнейшие ходы, в том числе и возможность отступления. Итак, первым делом следует уяснить, что времени очень мало, Япония — небольшое островное государство, мятежное пламя будет распространяться быстро, а значит, по-хорошему, нужно не только успеть сделать свое дело, но и вернуться вместе с дочерью обратно. Тем более что Фудзико знает, когда начнется восстание, и будет ждать условленное время.
Во-вторых, просчитать варианты провала.
О последнем не хотелось думать, но было необходимо.
Ал давно уже потребовал себе письменные принадлежности и теперь сидел над ними, не в силах выдавить хотя бы несколько слов жене. А ведь Фудзико должна знать, что Марико нашлась. И вот в этом, пожалуй, основная загвоздка. Куда деть только что спасенную Марико? Оставить в деревне, а деревня, по словам старосты, в трехстах кенах от атакованного людьми Амакуса замка. Так что, возможно, уже сегодня либо согнанный со своих земель кровавый даймё со своими приспешниками нагрянут, либо сами восставшие явятся проверять, не спрятался ли здесь кто-нибудь из их бывших обидчиков. И те и другие не лучшая компания для молодой женщины самурайского рода.
Вернуть ее в дом, где она жила все это время, ведь где-то она жила? Но Марико наотрез отказывается обсуждать эту тему, а значит, вариант автоматически отпадает.
Взять дочь с собой? Разведывательный отряд в двадцать человек, без сомнения, подходит для шпионажа и охраны персоны своего даймё, может проникнуть в штаб повстанцев и попытаться выкрасть лидера. Трудновато, но вполне выполнимо.
Но ползти в самый котел войны, таща за собой собственного ребенка, да в случае провала…
Ал повернулся в сторону ширмы, за которой спала Марико. Все сходилось к тому, что либо ему придется рискнуть вновь обретенным чадом, либо забыть об идее покончить с Амакуса, просто забрать Марико и сразу же после завтрака рвануть домой. И пусть Япония пожинает урожай собственной недальновидности и глупости, его дело — как можно скорее зафрахтовать корабль для Фудзико, Марико, Минору и Гендзико с семьями. Он уже потерял одного ребенка, если медлить, потеряет и остальных. Плевать на долг чести, плевать на Японию, плевать на все вокруг. Важно спасти тех, кто доверен тебе самой судьбой, уплыть с ними или, на худой конец, запереться в замке Грюку и держать там осаду.
Наверное, надо было отписать Мико в Эдо, как-никак, свой, можно сказать, человек. Лучший воин ордена «Змеи», так же, как и Ал, так же, как и Ким, переброшенный в древнюю Японию, но… двадцать самураев — это не двести, и даже не сто. Они ему, Алу, самому понадобятся. В разворачивающейся ситуации каждый человек на счету, тем более если ты прямо сейчас сидишь на линии фронта, медитируя и вспоминая давно затверженные исторические факты.
В этот момент фусима сдвинулась, и в образовавшемся перед Алом проеме показалась голова его оруженосца Субаро.
— Не будет ли каких-либо приказаний, Грюку-сама? — Только что сделанная безупречная самурайская прическа, чисто выбритый лоб, форма… особое волнение и понятное нетерпение перед боем. Ведь господин сказал «дело чести и последний шанс», сообщил, что намечается заварушка и потребуется храбрость. И вот же, прямо под носом слышны выстрелы и пахнет гарью, перепуганные крестьяне бегают по деревне, точно встревоженные куропатки, причитая и не зная, с какой стороны на них упадет неминуемая беда.
— Останься, я думаю. — Ал сдвинул брови. По-хорошему, конечно, было бы немедленно отправить Марико к матери, вручив ей письмо с приказом и дав несколько человек охраны, но людей и так ничтожно мало. Ко всему прочему, сумеет ли Ал выполнить свою миссию, оставшись с половиной отряда, из которого каждый знает свое дело и по сути незаменим?
За спиной зашевелилась дочь, должно быть, услышала голоса и пытается проснуться. Ал не боялся говорить с оруженосцем при Марико, пусть слушает, ее же саму не смутит любопытный взгляд молодого мужчины, она скрыта за ширмой, разве что сама пожелает высунуться, но да дело молодое. Ал вдруг вспомнил, что теперь, после того как Марико овдовела, ему следует подумать о ее повторном браке, и невольно улыбнулся. Хорошо, когда у тебя есть дети, приносящие подобные заботы.
— Пригласи наших десятников, и… Марико-сан, если хочешь, можешь одеться и присоединиться к нашему разговору. Или найди Анда-сан, скажи, чтобы покормила тебя. — На самом деле это было в корне неправильно, и служанка должна была явиться к дочери господина, к которой она была приставлена. Помочь одеться, нанести легкую утреннюю косметику, подать завтрак, но… как говорится, на войне как на войне.
— Я уже одеваюсь. — Марико еще немного повозилась и вскоре действительно показалась из-за ширмы, но не в рваной и грязной после вчерашнего юкате, а во вполне чистой, хотя и простоватой, юбке и куртке, должно быть, сама Анда или ее сестра поделилась с дочерью господина своей лучшей одеждой. Непокорные волосы дочери были тщательно причесаны и уложены в подобие прически, закрепленной для верности двумя деревянными шпильками — в общем, до придворной дамы, конечно, далековато, но в походных условиях сойдет. Ал отметил, что, несмотря на то что дочь набелила лицо откуда-то взявшимися белилами, левый глаз припух, отчего казалось, что она лукаво щурится.
Ладно, синяки и ссадины заживут, одежду купим другую, косметику Анда научится накладывать, и не такому приходится в жизни учиться, но, главное, какая умница. Без напоминаний, он-то, Ал, грешным делом, вчера и позабыл обо всех этих дамских штучках, а вот она все учла. Толковая служанка. Клад!
Остолбеневший при появлении Марико оруженосец взял себя в руки, быстро, но вежливо поклонившись дочери господина, моментально юркнул за дверь.
Марико поклонилась отцу, и тот придвинул ей подушку по левую руку от себя. Наверное, правильнее было бы посадить дочь за своей спиной, подальше от мужчин, но тут особый случай, не исключено, что придется прибегать к ее знаниям местности, а это значит, всякий раз оборачиваться, невежливо показывая своим людям спину, к тому же Ал сейчас больше всего на свете хотел просто сидеть рядышком с Марико, нежно обнимая или держа ее нежную ручку в своей. Хотя когда это у Марико была нежная ручка, когда они вот так сидели в обнимочку, как отец с любимой дочерью? Если с ней, с беспутной Марико, он только и делал что скакал на лошади или учил ее сложным приемам боя на мечах. А обнимал, если исключить время далекого и невозвратного младенчества, то обнимал он ее ровно два раза, в первый, когда во время охоты она свалилась с коня и подвернула ногу, и второй, когда сам случайно порезал ее во время тренировочного боя. Вот тогда они действительно сидели бочок к бочку, Ал гладил непокорные волосы дочери, с нетерпением ожидая лекаря. Это с другой дочерью, с дочкой Фудзико, с таинственной и печальной, точно лебедушка, Гендзико, он мог сидеть часами, любуясь на красавицу луну или считая звезды. Пока их ва не разрушала негодяйка Марико.
А вот с Марико… получается, что с родной дочерью он ни разу вот так по-человечески и не побыл. Когда же она вдруг ни с того ни с сего потребовала себе в мужья покорного, как бычок, которого тянут за собой на веревке, детинушку Дзёте, Ал перекрестился на радостях. Решил, что хоть теперь дочь перестанет носить шаровары и куртку камисимо и бегать по дому с оружием. Думал, что появятся у нее любимый мужчина, свой дом, народятся детушки, и сама Марико из неотесанной пацанки наконец-то превратится в даму. И вот же как получилось.
Кстати, а что же на самом деле произошло с Дзёте? Где жила Марико? Почему они скрывались? Есть ли у нее дети? Уж за столько времени определенно должны были появиться. Учитывая, что муж мог взять наложниц, вот и муж Гендзико одарил ее малышами от первой жены, а у Минору — сын от Юкки и грудная дочь от Айко, а что же она?..
Мысли зашевелились с неожиданной прытью, миссия миссией, спасение семьи — дело непростое, да и не прямо сейчас ему корабли фрахтовать, по-любому нужно сначала до замка добраться. А вот Марико… Отчего Марико вознамерилась вдруг в тайны играть?
Ласково улыбнувшись дочери, Ал вышел из дома и, прикрыв за собой седзи, подозвал бросившуюся к нему с поклонами и приветствиями Анду.
— Вот что, милая, даю тебе время две стражи для того, чтобы разузнать, где и с кем здесь жила моя дочь, — шепнул он ей в ухо. — Смотри, чтоб ей ни полсловечка!
— А вы без меня Грюку-сама не уедете? А как мой ребенок? Могу я взять его с собой?
— Выполни приказ — и возьмешь ребенка с собой. И вот еще… — Он огляделся и, приметив возвращающегося в компании двух самураев Субаро, велел ему охранять новую служанку. О том, что делать, она должна была рассказать ему по дороге. — Две стражи, не больше, — предупредил он с нарочитой строгостью.
Лицо Анды побелело, но она стоически приняла неизбежное — в случае опоздания отряд уйдет без нее.
Глава 7Совет
Бог убережет от лезущих в дом воров, но кто спасет от вора, уже находящегося в доме?
— Значит, так… — Ал окинул взглядом готовых внимать каждому его слову самураев. В последний момент он изменил ранее принятое решение и пригласил не только двоих десятников, но и всех остальных самураев, дабы не терять времени. Марико сидела за столом по левую руку от Ала, нисколько не смущаясь оказанной ей высокой чести. Еще бы — княжеская кровь. Или, возможно, она имела много воли в доме мужа, почему бы и нет, рохлей Дзёте, наверное, несложно было управлять. Впрочем, все эти вопросы должны были разрешиться в течение каких-нибудь двух страж, когда явятся Анда и Субаро, а пока перед Алом стояла непростая задача изложить своим людям известные ему исторические факты, касаемые восстания в Симабара, но так, чтобы те не сочли своего даймё помешанным и не приняли за колдуна. Перед ним на полу была разложена тщательно составленная Минору карта местности.
Хотя до этого ли ему сейчас?
— Значит, так, — Ал кашлянул и приказал принести и разложить карту местности, давным-давно составленную для него Минору. — Все вы знаете, для чего мы находимся здесь. — Короткая пауза. Он обежал взглядом внимающих ему самураев. Оба десятника сидели недалеко от него, один по правую руку, другой подле Марико. — Мы приехали сюда с тем, чтобы убить нашего врага Амакуса Сиро.
Когда в воздухе прозвучало имя ее сына, Марико до крови закусила губу, но ее лицо при этом осталось непроницаемым.
— Человек, которого мы должны разыскать и убить, зовется Амакуса Сиро, но, возможно, что здесь его знают как Масуда Токисада, кроме того, у него имеется христианское имя Джером или Иероним. О нашем враге нам также известно, что он самурайского рода, и его отец и он сам служили одному из местных даймё. Те, кто видел Амакуса Сиро или брата Иеронима, утверждают, что он предпочитает носить белые одежды, эта особенность может открыть его перед нами, но я бы не стал слишком сильно доверять этой информации. Юноша вполне может переодеться, и если вы будете искать человека в белом, он пройдет мимо вас, как протекает песок между пальцев.
Впрочем, если много лет он умудрялся скрываться так, что его было невозможно обнаружить, вчера произошло событие, благодаря которому мы знаем с предельной точностью, где он находится. Все вы слышали выстрелы, видели зарево и даже теперь чувствуете запах гари. Это горит замок даймё Мацукура Сигехару, и поджег его именно Амакуса Сиро, который, скорее всего, до сих пор там.
Теперь самураи заметно оживились, многие позволили себе переглядываться и радостно улыбаться. Впрочем, подобную вольность себе могли позволить только низшие чины, десятники, а также Марико и сам Ал оставались спокойными и сосредоточенными.
— Я не знаю, сколько сейчас мятежников в замке и его окрестностях, не думаю, что много. Поэтому наша задача — добраться до замка, обнаружить главаря и уничтожить его. Причем это нужно сделать как можно быстрее, не в открытом сражении, это понятно, но пробравшись в лагерь Амакуса Сиро. Двадцать человек — это не двести и не тысяча, я не знаю, сколько там повстанцев, но явно, что больше нас в несколько раз.
После этих слов самураи начали недовольно перешептываться и обидчиво сопеть, но Ал остановил их взмахом руки.
— Я понимаю, что долг самурая — умереть за своего господина, и умереть при таком раскладе сущая ерунда. Поэтому я ставлю более сложную задачу — выследить и умертвить Амакуса Сиро, после чего благополучно и с минимальными потерями отступить в сторону дома. Не забывайте, что мой долг чести не только расправиться с Сиро, но и доставить Марико-сан в замок Грюку. А если это мой долг чести, то, стало быть, и ваш.
Последняя фраза понравилась самураям больше, и Ал, ободряемый возникшей тишиной, склонился над разложенной перед ним картой местности.
— Мы выйдем сегодня, и наше счастье, если люди Амакуса будут еще в замке, иначе придется искать их по всем окрестным деревням. Предупреждаю, что время будет работать против нас, Мацукура Сигехару был, конечно, отъявленным мерзавцем, и мне нисколько его не жаль, но кроме всего, он был вассалом даймё Нагасаки. Я лично знаю господина Терадзава Хиротака и готов спорить на что угодно, что он вышлет подкрепление местному даймё, лишь только гонец Мацукара Сигехару явится в его замок, или когда к нему прилетит голубь с письмом. — Несмотря на то что Ал большую часть жизни жил в Японии, он еще не научился должным образом хитрить, но с другой стороны, не мог же он вот так взять и рассказать, как получилось, что он обладает сведениями, которыми мог бы похвастаться любой колдун или прорицатель. Откуда он все это взял? Так что приходилось импровизировать по ходу дела, забрасывая пробные камни и проверяя результат.
Пока все шло более-менее нормально. Историю с гонцом все восприняли как вполне реальную штуку, во всяком случае, недоумения на лицах не обнаруживалось.
— Восстание началось вчера — семнадцатого декабря, и затем распространится на острова Амакуса.
— Но простите, Грюку-сама, отчего вы думаете, что непременно?.. — не выдержал первый десятник.
— Потому что парень носит фамилию Амакуса, а стало быть, он из тех мест, и после сожжения замка они должны отступать в места более-менее им известные. — Ал кивнул головой десятнику, мол, это же так очевидно, и тот сконфуженно ткнулся лбом в татами. — Почему я говорю о том, что они не попытаются кинуться врассыпную, а продолжат свое дело, — возвысил голос Ал, — тут тоже все, мне кажется, просто. Тот, кто идет против законов сегуната, понимает, что за это его ждет неминуемая расплата. А значит, остается одно: либо покончить с собой сразу же по завершению праведной мести, либо попытаться прикончить как можно больше тех, кто может поднять против них оружие. Не забывайте, что мы находимся на земле, которая совсем недавно находилась под властью даймё-христианина, а потом этих самых христиан всячески унижали и преследовали. Поэтому, поняв, что за смерть Мацукура Сигехару сегунат отомстит, скорее всего, повелев казнить большую часть местных христиан, независимо, участвовали они в восстании или нет, те присоединятся к восстанию, дабы умереть с оружием в руках.
Последняя фраза была встречена тихим одобрением, и теперь нужно было как-то объяснить самое сложное, рассказать, что, согласно историческим хроникам, должно произойти дальше.
Ал вздохнул, искоса взглянув на Марико, дочь выглядела неважно, хотя последнее можно отнести насчет вчерашних приключений, когда дочка чуть было не попалась в руки местной замковой стражи, чуть было не оказалась растоптанной под копытами коней, зарубленной мечами… наверное, жестоким было поднимать ее с постели и тем более сажать рядом с собой во время совета. Но, с другой стороны, в самом скором времени ему все равно пришлось бы взять Марико с собой, и если дочь должна была рискнуть жизнью, Алу не хотелось использовать ее вслепую.
— Сегодня 18 декабря, Нагасаки совсем рядом, прикиньте, сколько побежит гонец или полетит голубь, прибавьте максимум день на сборы, на самом деле куда как быстрее, плюс дорогу сюда. И вы поймете, что уже через неделю здесь будет полно самураев из Нагасаки, которые явятся для усмирения восстания. И тогда уже добраться до Амакуса Сиро будет куда более проблематично, нежели теперь. Следовательно, у нас есть дня три, четыре, для того чтобы либо выследить Сиро на расстоянии, либо примкнуть к нему под видом явившихся на подмогу ему христиан. Скоро их здесь будет многие сотни, и мы, то есть вы, конечно, с легкостью затеряетесь среди них. Никто не может знать всех своих соседей, а услышав про победу над Мацукура Сигехару, к Сиро явятся и из Нагасаки, и из Симабара, и из Омура… нищие ронины, христиане, даже крестьяне… мне кажется, это неплохой план?
Ал был очень доволен. На самом деле, исторические сведения относительно событий в Симабара он давно уже выучил назубок. Три-четыре дня… это он, конечно, хватил, на самом деле армия Нагасаки в количестве трех тысяч самураев столкнется с бойцами Амакуса Сиро ровно через десять дней после начала восстания, 27 декабря 1637 года, бесславно оставив на поле боя более 2800 человек! Уцелевшие пара сотен будут вынуждены отступать, падая на колени перед даймё Терадзава Хиротака и прося немедленно выслать подкрепление. После чего правитель Нагасаки будет вынужден доложить о происходящем сегуну, и тот пришлет войско, которое сломит сопротивление недавних победителей, уничтожив около тысячи человек и оттеснив оставшихся к Симабара.
Он знал то, за что сейчас новый сегун, пожалуй, выложил бы кругленькую сумму или даже приблизил опального даймё Грюку к своей лучезарной особе, но Ал знал и то, что будет происходить дальше, отчего он мечтал только о двух вещах: пристрелить щенка Сиро, позволив таким образом собственной семье спастись из кровавой мясорубки и отбыть из Японии. Теперь к заветным желаниям добавилась сумасшедшая мечта — спасти дочь. Но всему свое время.
Глава 8Марико — выбор сделан
Одна вдова, несмотря на богатство и покладистый характер, никак не могла выйти замуж. Каждый день она одевалась в свои лучшие одежды и садилась перед своим домом в ожидании, что кто-нибудь посватается к ней.
Просидев так с месяц, она купила новый светильник, зажгла его и поставила подле себя.
— Зачем тебе свет, когда и без него светло? — спрашивали соседи.
— Чтобы меня наконец заметили, — отвечала женщина.
Марико еле досидела до конца совета. Что делать? Сбежать и попытаться добраться до Сиро первой? Но у самураев Ала быстрые кони, сможет ли она скрыться от них? Вряд ли. Попытаться убить Ала? Можно, конечно, но только это лучше было бы сделать еще вчера, когда он, не подозревая о предательстве, уснул в одной с ней комнате. Теперь, в окружении самураев, он был недосягаем. Даже поговорить с ним наедине казалось проблематичным. Две стражи. Ал четко сказал, еще перед советом, выступаем через две стражи, теперь уже одна. Сто против одного, что за это время он не сядет с чашкой чая в руке, не отправится медитировать на ближайший прудик, не наведается в храм.
Вместо этого он будет бесконечно проверять коней, отдавать приказания своим людям, словом, быть на виду. Да и если она убьет отца, как бы жутко это ни звучало, самураи тотчас же зарубят ее, а потом все равно понесутся выполнять долг чести, и тогда уже кто спасет ее сына?
Марико обошла двор старосты, наблюдая за тем, как самураи отца совершают свои последние приготовления, все это было ей с детства знакомо. Воины заново брили лбы и делали самурайские пучки, одни или при помощи слуг. Кто-то разминался с мечом, кто-то с любовью и тщанием проверял наличие метательных ножей, подтягивал шнурки на броне…
Слуги носились с поручениями, приглашенные помогать девушки из соседних домов, смущаясь, подавали по требованию воинов воду или саке, помогали оправить одежду или завязать сандалии, и только она, Марико, смотрела на все эти волнительные сборы, не участвуя в них и не имея возможности сделать что-то такое, чтобы никакого похода уже не состоялось. Или чтобы сын успел уйти куда подальше, до того, как его обнаружит мстительный дед.
Впрочем, невозможно находиться во всей этой суете и ничегошеньки не делать. Подозрительно. Она кликнула свою новую служанку Анду, неплохое имя для крестьянки (Анда — девушка в поле), но той не оказалось ни в доме, ни во дворе.
— Простите мою дочь, — староста низко склонился перед Марико. — Но господин дал ей какое-то поручение в деревне, стражу уже отсутствует, но к моменту сбора непременно поспеет. Может, другую дочку кликнуть или выбирайте любую из деревенских, вот их нынче сколько у нас.
— Анде что-то поручил Арекусу-сан? — на всякий случай уточнила Марико, хотя и в первый раз прекрасно все расслышала.
Что может простая крестьянка, пусть даже дочь старосты, сделать для важного даймё, кроме как переплести с ним ноги? Если это что-то из хозяйственных мелочей, то на дворе полно служанок, к тому же Анда отправлена куда-то. В деревню или… Мысли завертелись с неожиданной скоростью. Анда умна и сообразительна, это Марико приметила еще вчера, когда та ухаживала за ней, и сегодня утром, когда приготовила чистую одежду и сделала тугую прическу, которая не развалится от быстрой скачки и не будет развеяна ветром. Такие служанки на вес золота. Но Ал, должно быть, нашел ей другое применение, что-то более важное, чем находиться неотлучно при его пострадавшей вчера дочери. Что же это?
Если нужно было послать гонца — Анда вряд ли справится с этим делом, может ли женщина отнести куда-то доверенное ей письмо? Вряд ли? Хотя, с другой стороны, она вполне может сопровождать посланника, указывая ему дорогу. Да, еще одна ценность Анды в том, что она прекрасно ориентируется в этих местах. Живя в деревне, обычно знаешь не только своих соседей, а поля, в которых работают все от мала до велика, леса, где можно собирать травы и грибы и где так приятно гулять. Местный житель без труда проведет отряд по незаметным для глаз скрытым тропам и знает, где в глубокой речке брод. Скорее всего, Анда осведомлена, где находится христианская деревенька с последним в этих местах божьим домом. Деревню не скроешь. Деревенские могут поклясться тебе чем угодно, что не станут общаться с соседями, но то срочно нужно наведаться к кузнецу, а свой болен или умер, то купец забредет со своим товаром, и местные кумушки, что взять с женщин, ринутся покупать у него дешевый аляповатый материал для нарядов. То староста с самураями заявится к христианам со сбором налогов. А ведь она — Анда — старшая дочь старосты, может быть даже, приезжала в их деревню с отцом? Короче, если бы самому Алу пришлось искать крестьянскую общину, ему пришлось бы повозиться, бестолково обшаривая горы, но с Андой, с Андой он доберется до деревни за полстражи.
Марико подумала было, что тоже может убежать и ждать Сиро в общине, но ведь Арекусу четко сказал, что Сиро и его люди будут какое-то время сидеть возле сгоревшего замка, а затем двинутся на острова Амакуса. О том, что отец каким-то непостижимым образом ведает будущее, она знала давно, и поэтому ловила каждое его слово на совете. Жаль, Ал осторожничал и не выдал всей информации. Марико закрыла глаза, пытаясь оказаться в своем детстве, в замке Грюку или еще лучше, в небольшом домике в Эдо, который особенно любил отец, оказаться, чтобы еще раз услышать историю о мальчике Амакуса Сиро, который поднимет христиан и устроит восстание. День восстания совпал, место — владения даймё Мацукура Сигехару на Кюсю. Все было так, как предсказывал Арекусу много лет назад. Но вот что дальше? В памяти сохранилась только концовка: восстание было разбито и много тысяч его участников казнены. Но сейчас это было не важно. Нужно другое, любым доступным способом выяснить у Ала подробности. Вот он сказал, что они пойдут на острова Амакуса и что нагасакский даймё Терадзава Хиротака пришлет своих самураев, а куда именно пойдут? Где произойдет сражение? Ведь если Сиро получит эти сведения, если узнает, где и когда будет нанесен удар, чтобы уйти из-под удара и зайти с тыла, быть может, тогда исход восстания получится другим, и ее чудный мальчик приведет христиан к победе. Но как узнать?
Нет, сейчас она не убежит от отца, а напротив, будет верно служить ему, постарается быть полезной, чтобы наедине или в присутствии своих командиров он выдал остальную информацию. И тогда…
Глава 9Старый рыбак
Рыба не любит прозрачный водоем.
Декабрь в этом году выдался засушливым, не то чтобы дождей не было вовсе, но совсем не так, как прошлой зимой. В солнечные дни можно ничего лишнего не надевать, особенно если всего-то пробежать от дома к баньке или заскочить к соседям. Разве для этого нужно одеваться. Вот и сейчас Анда так стремилась выполнить задание нового господина, что вылетела бы из дома даже без накидки, хорошо мать в последний момент окликнула. А-то… стоит только заболеть, и вот уже нет хорошей работы, пропадай дуреха Анда вместе со своим дитем. Где пропадай? А где разбила тебя ломота с кашлем, где жар в теле обнаружился, там и погибай. На первом же постоялом дворе господин оставит тебя, заплатив несколько монет, и хорошо, если на постоялом дворе, вполне может и на дороге.
Правильно мать догнала, не то сейчас набегалась бы Анда с молодым оруженосцем Арекусу-сама на предательском пронизывающем, ледяном ветру. Солнце светит, а ветер отчего-то такой холоднющий.
Анда поежилась под материнской выцветшей накидкой, не следовало показываться молодому самураю в таком старье, вон он как глазищими своими зыркает, кажется, уже всю Анду рассмотрел, стыдно, словно она не одетая перед ним, то есть совсем голая, а он пялится, бессовестный, дырку прожжет. Вот ведь странность. Никогда муж не смотрел на нее такими глазами, да и вообще никто не смотрел. Отец рано выдал Анду замуж, так рано, что она еще и не успела осознать, смотрят на нее мужчины или отворачиваются, и должна ли она смотреть на них. Даже в голову такое не приходило, все работа да работа.
Отец оттого в двенадцать лет и отдал замуж, что сын кузнеца из соседней деревни проездом в медвежьем углу оказался и заодно посватался, а у нее в тот же день в самый первый раз крови пошли. Так все удачно сложилось, что, не успев даже как следует прочувствовать свое новое положение в жизни, она была усажена на телегу, на которую родители покидали кое-какое приданое, и поминай как звали.
Уезжая из родной деревни, Анда лила слезы, обещая никогда больше не возвращаться в родительский дом. И что же. Вернулась. Да не просто вернулась, а с горем-бедой пожаловала, с вдовьей долей, без давным-давно прожитого приданого и сынком увечным. Посмертным, как говорили соседи. Отчего посмертным. А оттого, что не прожила Анда в новом доме и года, как по высочайшему повелению даймё Мацукура Сигехару муж Анды Такако, его младший брат Кадо и свекр — все под суд попали за долг перед господином. Урожай в тот год, почитай что совсем не уродился, крестьяне в кузню разве что починить что-то приходили, нового не заказывали, вот и сплоховали.
А даймё, нет, чтобы высечь бедолаг, измыслил применить свое любимое наказание — горящие плащи. Обрядили всех троих в соломенные рубища, привязали к голове соломенные же шляпы и запалили забавы для.
Свекр помер на месте, Такако через неделю в своем доме, Анда с ним намучилась, ни спать, ни отдохнуть не могла, а младший Кадо до сих пор живет, женился и дети у него. Анде бы после смерти мужа к младшему Кадо наложницей идти, как-никак не приживалка она — вдова. Но тут стали соседи замечать, что стан Анды округляться начал, а раньше худая была, точно жердина. Не иначе, на смертном одре с умирающим мужем зачала дитенка посмертного, дабы не посмел ее после брюхатую Кадо из дома выставить.
Слухи змеями расползлись по всей деревне, и вскоре уже глаза ей колоть начали тем, что, мол, свела она своей страстью болезного мужа в могилу. Хотели и ее саму на суд к даймё притащить, дабы тот рассудил и казнил ее вместе с никому не нужным посмертным ребенком, но сам Кадо за невестку заступился, и пока другие судили да рядили, как именно ябеду даймё подавать, по-быстрому погрузил ее нехитрый скарб на телегу да и вернул родителям.
Они быстро миновали деревню, то и дело ловя на себе любопытные взгляды односельчан. А действительно — необычное дело, чтобы Анда, старшая дочь старосты, вдова, вдруг вот так в открытую посреди белого дня с молодым самураем по улицам прогуливалась. Неспроста это, видать, нашла себе стерва нового муженька, чтобы и его в могилу свести.
Анда закусила губу и, не опустив голову, а наоборот, вызывающе вздернув подбородок, шла не за Субаро, а почти вровень с ним. Да и как бы она, интересно, за ним шла, когда тут ведь куда идти знать нужно, и не прогулка у них вовсе, а ответственное и очень даже срочное задание от самого даймё Арекусу Грюку. Более чем срочное, потому как если Анда и Субаро не поспеют ко времени, красавчик оруженосец сядет на своего коня и поминай как звали, а Анде боги уж точно второй раз такого шанса не предложат. Вот тогда точно до гроба будут перетирать ее косточки односельчане, как возмечталось вдовице Анде заполучить себе молодого красивого самурая в любовники, а он возьми да и ускачи от нее.
Анда искоса смотрела на Субаро — ох и красив же парень. Ох и ладен! Брови широкие, но не в разные стороны, точно трава у канавы, а волосинка к волосинке, словно шкурки беличьи, глаза большие и ясные, век бы в такие глядела, наглядеться бы не могла. Рот у Субаро маленький, даже мужским назвать совестно, а над верхней губой легкий пушок, точно тень легла.
Невысок Субаро, но и низким не назвать. Ладен, спина ровная, руки не крупные, стопы аккуратные. Сразу видно — хороших родителей сын. Или боги постарались, чтобы таким красавчиком уродился. «Субаро» — третий сын. Стало быть, не главный наследник — это завсегда лучше, чем если бы первенец был, которого родители неизменно на лучшей невесте женят и наложниц ему из самурайского рода подберут. А третий… третьему могут разрешить, не женой, так наложницей, второй или третьей… Ой, что это она! Забылась и с разгона о камешек ногой ударилась. Больно!
— И что это у вас в деревне за дорогами не следят?! — Субаро присел рядом с Андой, а та зарделась вдруг, от чего сделалась еще красивее, ведь он, Субаро, еще вчера приметил, какая Анда необыкновенная девушка. То есть все вроде при ней, как и при любой женщине, а вот же, все так, да не так. Все привычно и одновременно чудно и от того волнительно и прекрасно. Лицо простовато, но глаза… Субаро и в замке Грюку, и при дворе сегуна, где бывал с господином, никогда не видел таких горящих глаз. Волосы, даром что все время в прическу строгую вплетены, шпильками заколоты, а то и тряпицей перевязаны, а поди — чистый шелк, не крупная Анда, и не маленькая. А еще в теле ее словно сила какая-то скрыта, божественная сила. Видно, много в жизни она руками своими делала, на спине своей таскала, много горя выстрадала, и столько любви и ласки в ней, что век черпай, а не вычерпаешь. И еще, даже даймё отметил, что умная она и на прочих крестьянок вовсе не похожа.
— Что с вами, Анда-сан? — Субаро опустился на колени, хотел осмотреть пострадавшую ногу, в искусстве врачевания он, правда, ничего не смыслил, но слишком уж хотелось Анду, утешая, обнимать. Вот так бы обнял, и сидел бы, сидел… нет, не время, надо поручение исполнять.
— Ничего, Субаро-сан, не беспокойтесь. Все уже прошло. — На «Анда-сан» она аж задохнулась! Чтобы самурай, чтобы оруженосец самого… и ее, крестьянку, госпожой величал! Вот воспитание!!!
— Да как же ничего, когда нога в крови. — Субаро попытался развязать сандаль Анды да носок снять, но она не дала.
— Все хорошо, Субаро-сан, пойдемте быстрее. — Она встала, опираясь на руку юного самурая. Большой палец сильно болел, должно быть, с разгона ноготь сломала, но не об этом сейчас следует думать. Не об этом, и даже не о том, как приятны ей нечаянные ласки молодого и привлекательного самурая, но только если они сейчас промедлят, оставит ее Грюку-сан в деревне, оставит и забудет.
— Никак беда приключилась? — К Анде и Субаро уже спешил рыбак Акено. — Может, в мой дом зайдете, жена как раз водоросли заживляющие заготовила, наложим повязку и дальше пойдете.
— Давайте. — Субаро подтолкнул Анду в сторону рыбацкой хижины, но та только и могла что схватить его за руки. Невежливо, конечно, но что поделаешь. В деревне старика Акено обходили стороной, даже рыбу у него брали, когда уже у других рыбаков все заканчивалось. Потому как, коли слуги даймё Мацукура Сигехару прознают, непременно повышенный налог повелят платить, потому как у Акено дочь замужем за христианином, в деревеньке с большой церковью живут. А отец, добрая душа, нет-нет да и ходит тайными тропами, с внуками поиграть…
— Стоп!
— Что опять не так? — Субаро втолкнул Анду в уже распахнутую перед ней калитку, и ей пришлось подчиниться.
— Присаживайтесь, простите за бедность. — Старик Акено опустился перед Андой на колени, быстро и бережно разул ее, в это время его жена уже принесла маленькие чашечки прохладного чая.
Анда терпела врачевание, страдая не столько от боли, сколько от потери времени и еще от того, что о том, что она распивала чаи в доме отца христианки, будет доложено даймё Мацукура Сигехару, и тогда… жаль отца, но да главное тут не он, а чтобы ее с сыном уже поблизости не было. Тогда, поди, и наказывать будет некого. Разве отец отвечает за дочь, которая поступила во служение важному господину? Пусть тогда обращаются с претензиями к самому Грюку-сама. Если осмелятся, конечно.
— Теплые деньки, как последние монетки в кошельке, — глядя не на ногу, а куда-то в окно, завел необходимую в таких случаях беседу Акено. — Я слышал, Анда, госпожа Амакуса у вас в доме. Что же она, не сильно пострадала? У нас в деревне чего только не говорят.
При слове «Амакуса» Субаро подавился чаем и громко откашлялся. Услужливая старуха тотчас налила ему в чистую чашку, сокрушаясь о том, что, должно быть, в чай попал листик.
— Амакуса? Ах, Марико. А я, признаться, и забыла, что ее фамилия Амакуса. — Анда выразительно посмотрела на Субаро, но тот и сам понял, что речь идет о дочери Грюку-сама, о которой следовало узнать как можно больше, и приготовился слушать и запоминать.
— Вы, должно быть, часто встречались с ней в крестьянской деревне? — простодушно предположила Анда. А действительно, что бы не встречаться, когда все знают, что у него половина семьи за медвежьим озером.
— Как не встречаться. Встречался. Хотя в доме у нее и не бывал. Но со стороны видел. Самурайского рода — не простая женщина. Да и сын ее… сама небось слышала, Амакуса Сиро, очень не простой человек… — Акено смочил чистую тряпицу и аккуратно обвязал ею ногу Анды, — конечно, не простой, если такой важный господин, как Грюку-сама, собственной персоной явился к нему на подмогу и уже взял под охрану его досточтимую мать. Нам про то, правда, никто специально не докладывал, кто снизойдет до таких бедняков, но мы ведь тоже пожили на этом свете, и много чего повидали, и сами, если нужно, догадаться обо всем можем. Отец Марк завсегда говорил, что Сиро ну вроде как бодхисатва… запамятовал, как его… у христиан ведь нет бодхисатв, у них по-другому как-то. Хотя как без бодхисатв?
— Понятно, — Субаро нетерпеливо перебил старика. — Вы правильно обо всем догадались, — он кивнул Анде, чтобы помалкивала. — Мой господин действительно будет защищать госпожу Амакуса и ее сына, бодхисатва он или нет.
— Бодхисатва, бодхисатва, что мы святого от простого не отличим? — закланялся рыбак. — Мертвых оживляет, болезных лечит и теперь еще, соседи говорят, напал на замок даймё Мацукура Сигехару и срубил тому голову. Ох, и натерпелись же мы все от этого чудовища. Ох, и настрадались. И все от того, что сегун ничего не знает о том, что у нас здесь деется, а то непременно бы вступился, потому как нету больше сил никаких зверя лютого терпеть. Вы бы, господин приезжий, поведали своему даймё, что нужно перво-наперво глаза сегуну открыть, чтобы не судил Амакуса-сан слишком строго. А то и наградил бы его за то, что избавил нас всех от эдакого ужаса. Может, замолвите словечко, а то ведь, не ровен час, кто-нибудь из уцелевших самураев Мацукура-сан сочинит ябеду, и что тогда? Придут войска и всех до одного предадут лютой смерти. Мне, скажем, уже все равно, я жизнь пожил. А дочку с внуками ой как жалко! Так, может быть, передадите слова мои своему даймё?
— Передам, не сомневайтесь. — Красивые брови Субаро сдвинулись к переносице. По всему выходило, что господину следовало спешно ехать к разрушенному замку, так как Сиро, скорее всего, находился где-нибудь поблизости. Он извлек из-за пояса несколько монет и, поблагодарив за помощь, положил их на крошечный столик. Анда взглянула на монеты, потом на свою уже перевязанную ногу и, зардевшись, засеменила за Субаро, на ходу завязывая сандаль. Ноге уже было не так больно, но идти по-прежнему вровень с красивым самураем она уже не могла.
Юкки вздохнула и со стоном присела на циновку. Нет, разумеется, она уже не была прежней Юкки, прежней — беззаботной, красивой Юкки больше нет, а ее тело сожжено согласно обряду. И теперь она… Юкки прилегла, завернув ноги в желтоватую накидку, да, возможно, в старости и есть какие-то преимущества, но пока Юкки замечала одни недостатки. Поясница ныла, ноги опухли, но самое главное, сразу же, как она вселилась в тело старухи-матери старосты деревни Акира, ее не покидал досадливый страх. Страх подкрался к ней, когда Юкки впервые в новом теле ступила на крыльцо дома. Вдруг ни с того ни с сего помутилось в глазах и подкосились коленки, так что Юкки была вынуждена схватиться за плечо стоящего рядом мальчика. Она не имела понятия, что это за ребенок, в каких она с ним отношениях, родственник он, слуга или господин. Но по тому, с какой почтительностью он держался, она догадалась, что ничего страшного уже не произойдет, и позволила ребенку проводить себя в дом. Впрочем, ей действительно было плохо и страшно. «Новое тело»… мда, можно ли так назвать старушечье рыхлое больное тело «новым»? Ее «новое тело» таило в себе тучу неприятных сюрпризов, которые Юкки совсем не хотелось открывать.
Надо было как можно скорее сменить носитель, но для этого следовало оглянуться по сторонам и, главное, попытаться выяснить местонахождение Арекусу. Светловолосый и светлоглазый свекр, единственный во всей Японии, нет на всей земле человека, который, вопреки здравому смыслу и логике, мог помочь ей. За последние несколько лет, проведенных вдали от своей семьи, Юкки успела сменить десятки красивых и безобразных тел, все время стремясь вернуться к Минору и Ичиро. Наверное, проще всего было бы сначала обрести тело, затем встретиться с матерью и с ее помощью списаться со свекром. Конечно, Осиба терпеть не может золотого варвара и, скорее всего, попытается еще раз запереть Юкки в одной из комнат замка, но разве можно запереть молнию? Осиба не дура, и она прекрасно понимает, что Юкки в любой момент может покинуть тело и исчезнуть от нее теперь уже навсегда… а значит, ей придется считаться с желаниями дочери.
Да, безусловно, Юкки следовало опять просить о помощи мать, но она трепетала при одной только мысли довериться хоть в чем-то этой жестокой, не знающей жалости женщине. К тому же Арекусу… Арекусу постоянно был где-то совсем рядом, так близко, что, казалось бы, протяни руку и непременно дотронешься. Но отчего-то у Юкки не получалось внедриться в кого-то из ближайшего окружения свекра. Всегда что-то мешало, обычно страх, что вместо того чтобы выбить душу из служанки или телохранителя Арекусу Грюку, она врежется в самого Арекусу, и тогда уже никто не сумеет помочь ей.
Долгое время она кружила возле Минору, но бывший муж не понимал посланных ему знаков и не шел на контакт, когда Юкки представала перед ним в образе крестьянки, старика-садовника или странствующего монаха. Как все было бы просто, если бы Минору хотя бы раз выслушал ее, ведь это же не имеет значения, в каком виде явится Юкки пред своим мужем Минору. Да хоть нищим ронином. Главное, чтобы муж послушал ее и согласился подыскать красивую девушку, лучше несколько на выбор. Пусть бы это была крестьянка, дочь купца, рыбака или даже жена даймё. Какая разница, главное, чтобы она понравилась и Минору, и Юкки. И тогда она, ведьма Юкки, выбьет душу из понравившегося тела, и они заживут как в прежние времена. Если нужно, Минору даже женится на ней во второй раз. Но Минору не шел на контакт, не ища, а, казалось бы, наоборот, закрываясь от нее. Не меньшей глупостью отличалась и Фудзико.
Потом Юкки решила, что ей уже не добраться до Минору, и тогда она на какое-то время сосредоточилась на сыне. Ичиро рос смелым и веселым ребенком. Желая быть ближе к сыну, Юкки на свой страх и риск обращалась то собакой, то уткой, она плавала перед ним в пруду черной черепахой и летала над головой белой цаплей.
Но больше всего Ичиро полюбил ее в образе живущей на заднем дворе мохнатой собаки, с которой он был готов целый день играть. Юкки уже почти было смирилась с собачьей жизнью, стремясь проводить все время с ребенком, пока один из самураев Минору спьяну не подстрелил ее из ружья. Чудом Юкки успела вылететь из бьющегося в агонии мохнатого собачьего тела, слыша душераздерающий плач своего сына.
После смерти любимой собаки мальчик наотрез отказался, чтобы отец заводил ему щенка, так что Юкки пришлось вновь задуматься о том, как ей вернуться к мужу и сыну.
Вот тогда и возникла идея попробовать отыскать Арекусу. Человека, который видел ее уже в разных обличьях, в том числе и в теле сегуна Хидэтада, и не удивился бы ее появлению. Но вот как подобраться к Арекусу? Потому как это всегда проще сказать, но сложнее сделать.
Юкки думала, а думать она могла лишь находясь в живом, желательно человеческом теле, например, в теле старой женщины, почему бы и нет? Когда душа отделяется от тела, какие тут мысли, бешеная скорость, когда вокруг все мелькает, и только одно желание влететь хоть в какое-нибудь тело, скрыться, спрятаться, обрести покой. У души нет глаз, нет ума, точно стрела, врезается она в первую подвернувшуюся мишень, не отдавая себе отчета в том, старик перед тобой, ребенок, юноша или девушка. Что уж говорить о прицельном вселении, так, чтобы выбрать, скажем, дочку даймё, умницу и красавицу. Такую, например, как дочь Арекусу Гендзико, и начать жизнь заново.
Правда, так только поначалу Осиба думала, а она, Юкки, уже давно поняла, что красавица Гендзико принадлежит своему мужу и детям. А вселись Юкки в незамужнюю дочку какого-нибудь даймё, станет тот слушать ее причитания и выдавать замуж за Минору? Да ни за что на свете. У него, у даймё, поди, свои виды на красавицу дочь имеются. И жить тогда Юкки в новом, красивом теле, да с нелюбимым мужем.
Впрочем, о Гендзико речь как зашла, так и прекратилась, Осиба по старой памяти хотела Арекусу собаку дохлую на крыльцо подбросить, но пусть она и старается, если сможет, да только у Юкки своя голова на плечах имеется, и она понимает, что коли к Арекусу в теле его любимой Гендзико явится, не будет тогда ей пощады.
Поэтому Юкки уже давно решила, что сначала отыщет самого Арекусу, а затем примет обличье какой-нибудь миловидной крестьянки. Станет бранить ее свекр за то, что лишила жизни безродную? Если и будет, то недолго. От родителей-крестьян завсегда можно без хлопот забрать дочку. Ну, заплатит он им, хорошо заплатит. И семья довольна, и она наконец обретет покой.
Правда, с крестьянками пока тоже как-то не получалось, то ли неподходящие это были тела для Юкки, то ли еще что. Специально для нее мама собирала по всей округе хорошеньких девушек, которых отлавливали черные самураи Осибы, девушек приводили к Юкки, раздевали донага, тщательно осматривали волосы и зубы, девственность Юкки не интересовала, что же до болезней, то тут следовало быть осторожнее, так как можно, конечно, выбрать по красивой фигурке и хорошенькому личику, но вдруг пропустишь гнилые зубы, и что потом? Смотреть, как муж с отвращением отворачивает от нее свое красивое лицо? Бывали и другие болезни — мало известные пока в Японии, но неприятные и плохо поддающиеся излечению. Наследство «черного корабля», как говаривал в былые времена Арекусу.
Опять Арекусу, определенно, без Арекусу Грюку ей было не вернуться к Минору и Ичиро, поэтому теперь, в теле старой женщины, она должна была попытаться отыскать его и продумать план возвращения.
Только будучи человеком, она могла собрать необходимые ей сведения относительно местонахождения голубоглазого даймё. Выяснить, чем он живет и с кем живет. Меньше всего Юкки хотелось бы ненароком выбить душу из члена семьи своего бывшего свекра, за Фудзико он точно бы не простил ее, да и с остальными следовало быть поаккуратнее, а значит, она должна была появиться на небольшом расстоянии от него. Идеально — в соседнем доме. Можно, конечно, и в соседнем городе, но ведь тогда придется тратить время на переезд, просить о встрече, а кто сказал, что Арекусу или его вездесущая жена не отклонят эту просьбу. Ведь не может же Юкки, вселившись в тело, скажем, настоятеля монастыря, послать ему письмо, что, мол, это она и жаждет поскорее воссоединиться с родными. Не может, потому что гонца не проблема перехватить, а письмо прочитать. А тогда смерть настоятелю монастыря, смерть самому Арекусу и его близким, включая Ичиро. Нет, тут следовало действовать очень аккуратно. Юкки прислушалась. Поблизости вроде как никого не было. Она затихла, позволяя силе вовлечь себя в коридоры времени. Вновь зазвенел в ушах ветер странствий, и душа Юкки вырвалась из тела старой женщины, выстрелив собой в звездное небо.
Глава 10Десятник
Есть приметы на все времена, огонь стремится вверх, вода вниз. Можно повернуть факел, чтобы он смотрел в землю, или заставить воду подниматься фонтаном — результат все вернется на круги своя. Можно побрить лоб и обзавестись оружием, но трус никогда не сможет стать самураем.
Сведения, полученные от рыбака относительно дочери Арекусу носатой Марико, нужно было передать как можно шустрее, но Анда не могла быстро идти. Вот ведь незадача! А как она хотела упасть на колени перед всесильным даймё Грюку, радостно докладывая о выполнении задания. Нет, она успела бы вернуться, даже если бы шла черепашьим шагом, но Субаро, красавчик Субаро тоже хотел как можно скорее доложиться господину, сам хотел. И теперь он не шел, а бежал перед хромавшей все сильнее и сильнее Андой.
— Стоп. — Субаро резко остановился, сокрушенно глядя за неуклюже припадавшую на больную ногу Анду. — Так дело не пойдет. С тобой до вечера не управимся, и донесение важное. Вот что, я иду вперед, докладываю господину, и ты уж как сможешь, даю слово, что позабочусь о том, чтобы тебя с ребенком не забыли. Понятно?
Понятно-то, конечно, понятно, всю славу решил захапать наглый Субаро. Он отрапортует Грюку-сама, тот наградит или просто похвалит его, похвала, как известно, лишней еще никогда не была. А она, Анда… о ней зазнавшийся мальчишка не вспомнит! Всю славу себе присвоит, даром что совсем недавно так нежно в глазки заглядывал, таким заботливым голосом разговаривал, так что сердце вот-вот готово было выскочить из груди. Ах, бедная Анда! Бедная, несчастная.
— Да. Конечно. Я все понимаю. — Анда закусила губу. — Бегите вперед. Донесение действительно важное, не стоит думать обо мне.
Субаро еще раз смерил Анду оценивающим взглядом и, коротко поклонившись, побежал со всех ног, точно не личный оруженосец даймё Грюку, а деревенский мальчишка. Больше всего Анде в этот момент хотелось плакать. Ведь если бы не она, разве оруженосец получил бы такие сведения, если бы она не повредила ногу, старый рыбак не зазвал бы их к себе домой, да Анда и сама не пошла бы. Если бы не пошла, не рассказал бы он о Марико, дочери даймё Грюку. Череда событий выстроилась в простую цепь о трех звеньях, но вот захочет ли сам даймё выяснять степень участия Анды или поверит хвастунишке Субаро? Нет, теперь самое главное забыть о нанесенной обиде и успеть прийти ко времени домой. Теперь нужно думать о том, чтобы вообще Арекусу Грюку не забыл ее здесь и выполнил обещание. А значит, нужно было торопиться изо всех сил.
В три прыжка Субаро достиг дома старосты и влетел во двор, чуть было не сорвав с петель маленькую дверцу калитки. А чего она не открылась сразу? Не обращая внимания на выбежавших к нему навстречу слуг, он влетел в дом, успев только сбросить на пороге сандалии, и встал в нерешительности — Арекусу не было!
— Чего ты такой взъерошенный, или старостина дочка тебя так пригрела, ты точно по углям побегал, — вместо приветствия процедил сквозь зубы десятник Фумихиро, служивший в прежние времена врагу рода Токугава Исидо, после падения которого Ал взял его на службу.
— А где Арекусу Грюку? — Субаро вдруг сделалось неудобно, под прищуренным командирским взглядом. Действительно, влетел в дом, точно на пожар. Разве так самураи поступают. — Господин посылал меня с важным заданием. И я спешил к нему, чтобы доложиться. Где он?
— Господин и его дочь отправились к какому-то озеру, я тут не ориентируюсь. А вместо себя оставил меня, так что докладывать будешь мне. Понял?
Субаро в нерешительности переминался с ноги на ногу.
— Так ведь было сказано лично. Как я могу?
— Не бойся, я с тобой не шутки шучу, господин тоже у нас не убогий умом, понимает. Да только обстоятельства ныне такие. Ты ведь принес сведения относительно дочки нашего даймё, госпожи Марико? Так ведь?
Субаро нахмуренно смотрел на десятника.
— Так вот, Марико-сан, должно быть, почувствовала неладное и от отца с самого утра не отлипает. Сначала подслушивала его разговоры с самураями, ваш разговор тоже, надо думать, слышала, от того и взбесилась совсем, потом… в общем, Арекусу-сама решил, что раз уж она подвох прочухала, то, и правда, от себя ее ни на кэн не отпустит, пока замка Грюку не достигнем. А чтобы она ваших с ним разговоров не касалась, он мне получить от тебя донесения велел.
— Теперь понял.
Оруженосец и десятник присели на подушки, после чего Субаро честно пересказал весь разговор с рыбаком, упомянув при этом отличившуюся новую служанку Анду.
— Она Амакуса! — Десятник вскрикнул и тут же сам зажал себе рот ладонью. — Ты понимаешь, что это значит? Выходит… да что же это?
— Оттого и бежал всю дорогу. — Субаро смущенно улыбался.
— Это донесение и вправду следует сообщить как можно быстрее. Ведь если все так, а в этом я не сомневаюсь, откуда простому рыбаку знать, что мы по лесам и полям ищем этого Амакуса Сиро? Получается, что сейчас рядом с господином мать его злейшего врага! Ядовитая гадина, которая знает о цели господина и послана его врагами, чтобы умертвить его, пока он не добрался до ее сына!!! Вот что сделаем. Поскольку Марико знает, что приказ получил ты, то она и ждать будет именно тебя. Поэтому сейчас ты останешься в доме старосты, на случай, если Арекусу обойдет деревню с другой стороны и раньше меня примчится сюда. Я же поскачу сейчас к нему и найду способ доложить так, чтобы коварная не оказалась рядом. Ты тоже смотри в оба, если рядом с господином будет его дочь, сначала отведи его в сторону. В крайнем случае, сначала крути ей руки, а затем объясняй что да как.
Субаро кивнул, только теперь ощущая весь ужас положения.
— Все, я пошел. — Почти так же поспешно, как перед этим Субаро, десятник соскочил с крыльца, стащил с обувной полки сандалии и, обувшись, вскочил на коня.
Юкки метнулась вправо, если, конечно, в коридорах времени есть право и лево, верх и низ. Все кружилось, сливаясь в однообразные линии, люди, дома, леса, небо. Она с трудом выровняла полет, поняв вдруг, что летит вверх. Пришлось поворачивать, после чего земля оказалась, где ей и положено, снизу. Замелькали крошечные деревца, такие маленькие, что Юкки вначале показалось, будто она летит над травой. Озера величиной с крошечные лужи, малюсенькие домики… ага. Человеческое поселение.
— Арекусу, где-то рядом должен быть Арекусу. Нельзя улетать слишком далеко, нужно встретиться с Арекусу и…
Домики укрупнились, Юкки пролетела мимо большого раскидистого дерева, кажется, яблоня, уже наметила широкий, просторный двор, где копошились множество человек, но неведомая сила резко потащила ее вверх. Самый широкий двор в деревне — дом старосты. Арекусу остановился в доме старосты, но, должно быть, его самого здесь нет. Как жаль, что на такой скорости сложно выбрать себе подходящее тело, вообще почти невозможно отличить мужчину от женщины, потому что видишь не людей, а сияющие на них круги мишени, и одно непременно затягивает тебя туда.
Может, лучше вернуться и попытаться вселиться в кого-нибудь из слуг или самураев Арекусу? Нет, поздно. Лесок, сгоревший замок, кривое, точно серп, озерцо, стайка людей, только не Арекусу… Будда помоги, только не в Арекусу, иначе все пропало.
Юкки резко пошла на снижение, пытаясь определить спину, на которой вдруг замаячат круги мишени. Вот вспышка на одном, на другом, рядом с Арекусу женщина, так может… нет, мишень ослепила ее и вдруг прилепилась к спине скачущего во весь опор воина. Юкки взвизгнула и устремилась за ним.
— Папа, это, кажется, к тебе. — Марико приложила ладонь к глазам, защищая их от солнца. — Вот как несется, словно горные духи гонятся по его следам. Что это его так всполошило?
— Это десятник Фумихиро. — Ал нахмурился. — Постой в сторонке, родная. Мне нужно поговорить с ним о мужских делах.
— Ну, папа… — Марико была недовольна. — Хочешь, чтобы я шла с тобой на смерть, и не доверяешь…
— Стой здесь, я сказал.
Он вышел навстречу Фумихиро. В то время как готовые к чему-то подобному самураи встали перед Марико, словно охраняя ее от неведомого зла.
— Грюку-сан, Субаро принес срочное донесение, ваша дочь… — Десятник одним прыжком соскочил с коня и вдруг неуклюже грохнулся о землю.
— Что моя дочь? — Ал присел рядом с пострадавшим самураем, пощупал жилку на шее, Фумихиро был жив. — Что передал тебе Субаро о Марико? — Он старался говорить тише, почти шипел. Оглянулся на самураев, все еще стоящих живой стеной между ним и дочерью.
Фумихиро открыл глаза.
— Ты в порядке? Что узнал Субаро? Ну?
— Арекусу-сан, простите меня. — Фумихиро сел, хлопая глазами на своего начальника.
— Не за что прощать, старый дурак. Что сказал тебе Субаро. Что-то важное, раз ты так несся.
— Арекусу, я… — из глаз десятника потекли слезы, — я…
«Черт, опять вселилась в мужика!»
— Что ты хотел сказать Фумихиро, забыл, что ли? — Алекс терял терпение.
«Фумихиро — десятник и личный друг Арекусу. Еще хуже, такого он мне, пожалуй, не простит. Нельзя начинать жизнь с убийства друга». Юкки вздохнула широкой грудью десятника Фумихиро и покинула сразу же обмякшее тело.
— Фумихиро-сан! — вскрикнул Ал, а Юкки резко пошла вверх, чтобы сделать еще одну попытку и предстать перед Алом в теле какого-нибудь малозначимого крестьянина.
Поняв, что Фумихиро мертв, Ал велел погрузить его тело на одну из лошадей, и все вместе они устремились в обратный путь, в деревню, где должен был ждать их Субаро. Странно как-то умер старый Фумихиро, не на поле боя, не лишив сам себя жизни, а точно ребенок, выпав из седла.
Глава 11Сиро — время действовать
Пропалывать огород и избавляться от дурных качеств — суть одно и то же. И в том, и в другом случае нельзя оставлять корней.
Марико в замке дайме не оказалось. Это стало понятно еще вчера, сразу же после взятия логова Мацукура Сигехару. Не было ее и в подвалах, не было нигде. Возможно, мама нарочно обманула его, спрятавшись где-нибудь у соседей, в любом случае теперь было уже поздно. Сиро позволил брату Матфею прикладывать к его синякам компрессы из чая. Сразу сделалось легче. Боль немного отступила, исчезло докучное жжение. Сам Сиро лежал на удобной циновке в чужом доме.
— Какой дурак приказал сжечь замок? — Тон, которым задавал вопрос Сиро, был спокоен, но внутри него читалось напряжение зажатой тетивы. Чуть-чуть что-то не по нему и… — В нем же можно было укрыться. А теперь?..
— От кого укрыться? — В комнату вошли братья Иоанн и Александр, оба недавно обращенные. За ними, боязливо озираясь и переминаясь с ноги на ногу, выглядывали еще с десяток односельчан.
— А вы считаете, что повелитель Нагасаки нас теперь по головушке погладит? — Юноша вздохнул. — Ну, входите уж, раз пришли. Или вы думали, что мы будем сидеть за этими стенами. — Он досадливо ударил кулаком в перегородку. Не сломал, но легкий прозрачный домик весь закачался. — Думать было надо. Теперь где новый замок искать? — Побитого Сиро и еще несколько человек доставили в дом мастера, шьющего форму для солдат даймё Мацукура Сигехару, что в ближайшей к замку деревне.
— А может, нам того, врассыпную по домам? — задал вопрос самый тихий из братьев во Христе горбатый Иосиф.
— Ага. Чтобы за наши провинности невинные люди отвечали? Неужели вы думаете, что когда сюда явятся солдаты сегуната и потребуют человека по три с каждого двора, никто не проговорится, что сделали это мы — христиане? Или вы считаете, что наша деревня вдруг может сделаться невидимой?
— За этот день к нам уже пришли три сотни крестьян из ближайших деревень и десяток ронинов, должно быть, из тех, что грабили в Синих горах, и скоро будет еще. — Не дослушав своего предводителя, запальчиво начал Савва. — Лучше умереть в бою, чем покорно встать на колени.
— В Синих, как же, знаю, знатные ребята, помнится, я бежал от них, земли не чуял, оба сандалия потерял, хворост разбросал. Страшно!
— В лес нужно уходить. — Сиро обреченно смотрел на свои руки. — Подальше от людей. Не то… Нужно ронинов ваших порасспросить, где есть ближайший замок, может удасться занять и засесть за стенами. Хотя все это… — Сиро был в отчаянии.
— Ронины прибыли и ждут встречи с вами. — Матфей склонился перед Сиро, коснувшись лбом татами. — И еще, отец Марк желает поговорить с вами.
— Сначала отец Марк, а затем ронины. — Сиро терял терпение, синяки снова разболелись. Хотелось просто завернуться в футон и спать, спать, спать…
— Отец Марк хочет говорить наедине.
— Да будет так. Ступайте, готовьтесь в дорогу. Иоанн, Иосиф, ваше дело приготовить продовольствие и одеяла, Арекусанудур и Матуфей — нам понадобится оружие.
— Иероним! — Отец Марк влетел, расталкивая уже уходящих крестьян. — Ты нашел Марико?
«Грюку-сан, ваша дочь…» Что же разузнал Субаро о Марико? Ал снова и снова воссоздавал в памяти последние минуты жизни своего десятника. Да. Вне всякого сомнения, он стремился выполнить приказ, оставив мальчишку в доме старосты, дабы Марико ничего не заподозрила. Но раз так, отчего же было чуть ли не кричать это свое донесение? Ведь ясно видел, что Марико рядом? Вот старый дуралей. Или не дуралей? Мог ли он не разглядеть Марико? Совершенно исключается. Во-первых, даже если бы он и не признал в спутнице Ала его дочь, что это женщина, за версту понятно, а женщина — значит, Марико. А при Марико велено молчать. Почему же он не отозвал его в сторону? Отчего понадобилось кричать, и эта странная смерть, словно какой-то дух сжал в кулаке его сердце. Странная смерть, странное поведение.
Хотя, быть может, Субаро и Анда накопали нечто такое о Марико, что десятник бросился очертя голову, дабы упредить его — Ала. Но только в чем? К чему такая спешка? Вряд ли дочь за эти годы сделалась маньяком-убийцей. Не было меж ней и Алом и личной вражды, скорее уж наоборот, он обучал свою младшую владению мечом, проводя с ней больше времени, нежели с остальными своими детьми. Но так спешить и так кричать можно только в одном случае — Субаро выяснил, что Марико опасна, и десятник счел меру ее опасности таковой, что отбросил все условности и пытался хотя бы докричаться до своего господина, понимая, что голос по-любому опередит его самого.
На всякий случай Ал уже шепнул двум своим самураям, чтобы держались поближе к Марико, а когда они въедут в деревню, чтобы и вовсе держали ее, пока господин не переговорит с Субаро.
На въезде в деревню Марико действительно заволновалась и попыталась было устроить что-то вроде скачек наперегонки, но знающие свое дело самураи стиснули ее с двух сторон, нашептывая что-то о безопасности и личном приказе Грюку-сама, в то время как Ал оказался впереди всех и в сопровождении двух своих телохранителей быстрее молнии долетел до дома старосты.
Юкки сделала поворот и устремилась в сторону ближайшей деревни. На этот раз ее недалеко отнесло от Арекусу, от которого она ждала помощи.
Она разглядела мчавшихся по дороге всадников и, не желая наносить больше урона своему свекру, бросилась к дому, уже ощущая мощные волны открывшейся мишени.
— Грюку-сама! — Навстречу Алу из дома выскочил давно поджидающий его Субаро. — Десятник Фумихиро уже доложил вам?
— Что ты узнал? — Ал оглянулся, не догоняет ли его дочь.
— Десятник?
— Умер по дороге твой десятник. Живо, что вы выяснили? — Ал толкнул юношу к дому, охранники заспешили за ними, встать у дверей.
— Мы с Андой направились в христианскую дерев…
— Короче.
— По дороге Анда ушибла ногу, и мы…
— Еще короче. — Ал терял терпение.
Юкки вздохнула и позволила огненной мишени затянуть ее в себя.
— Марико-сан на самом деле… — Субаро внезапно остановился и, выпучив глаза, рухнул на своего господина. Ал поймал его, мальчик вздохнул и, встретившись глазами с глазами Ала, испустил дух.
Юкки была растеряна, а может быть, потеряна. В первый раз в жизни она не удержалась в оболочке и вылетела из нее не по собственному желанию. Она так и не поняла, кого убила на сей раз, да это было и не важно. В любом случае Арекусу ничего не успел понять, так быстро все произошло.
Глава 12Ловушка
Не верить в Бога — глупо, не верить в себя — опасно.
Ронины прибыли более чем кстати, так как мало напасть на замок своего природного князя, нужно уметь защищать себя в горах и в поле, за укрепленными стенами и лицом к лицу. Сам Сиро с детства обучался владению самурайским мечом, так как был из самурайского рода, десятка три его сподвижников много месяцев получали уроки у мастера боя, выписанного отцом Марком из Нагасаки, все крестьяне худо-бедно умеют драться. Но этого было недостаточно. Стоять с таким войском против армии сегуната и надеяться продержаться хотя бы несколько дней — пустые фантазии. То, что против них пошлют воинов из Эдо и других городов, Сиро не сомневался. Впрочем, и из Нагасаки бы хватило. Сколько у него воинов?
Сиро не мог с точностью ответить на этот вопрос, так как с каждой новой стражей людей становилось все больше и больше. Прибывший в ставку Амакуса отец Марк сообщил о подошедших христианах с Омура. Как они могли за такое короткое время и получить сообщение о гибели даймё и добраться до места? Это можно было считать чудом, но чудом рукотворным, и принадлежало оно вездесущему отцу Марку, которому Марико загодя сообщила дату начала восстания. Впрочем, Сиро и не думал пенять нахальному священнику, так как теперь для него любой человек был на вес риса, а отец Марк умудрился поставить в лагерь не только подготовленных воинов, а все они пришли со своим вооружением, фуражом, одеялами и даже лошадьми. Коней пока было мало, но отец Марк уверял, что конница прибудет в самое ближайшее время.
— Христиан в Японии много, очень много, и еще больше недовольных нынешним режимом, — торопливо заглатывая пшенку, делился мыслями отец Марк. — Мы будем отвоевывать земли и замки. Будем строить церкви и обращать безбожников в свою веру, мы…
— Новых ронинов ко мне. — Сиро напряженно думал, священник мешал ему своей болтовней. Вот так бы и заткнул проклятого, из-за него ведь все. Но Сиро не смел навредить человеку, которому так верила Марико. Марико, где же она?
— Вы звали? — Дверь отъехала в сторону, и десять одетых в лохмотья человек предстали перед своим новым повелителем.
— Сейчас пойдете к медвежьему озеру. Вы знаете эти места?
Вместо ответа старший, сразу же севший напротив Сиро, уверенно кивнул.
— Пойдете к медвежьему озеру и разобьете там лагерь. — Он задумался. — Костры… штук… тридцать — там удобная равнина.
— Удобная для боя. Для открытого боя. — Кивнул старший. — У нас пока мало человек. И откуда мы знаем, с какой стороны подойдет неприятель?
— Неприятель подойдет со стороны Нагасаки, это главный город нашего сюзерена, стало быть, ему первому и учить нас уму-разуму. Но открытого боя пока предпринимать не станем. Я хочу, чтобы вы разбили лагерь в том месте, зажгли костры, разложили рядом с ними… ну… можно положить солому и прикрыть ее одеялами, как будто люди спят.
— Ага, понятно.
— Пусть все будет как в обычном лагере, можно даже посты расставить. Скоро стемнеет. Неприятель захочет напасть на нас в темноте. Кто мы такие, чтобы вызывать нас на честный бой? Итак, войска Тарадзава Хиротака выйдут из Нагасаки, пройдут главной дорогой, минуют лесок, обнаружат наш фальшивый лагерь. Пусть увидят лагерь и спящих людей. Бросятся туда, а мы…
— Мы расстреляем их из луков и мушкетов из засады. — Правильно понял нового командира ронин.
— Так и есть. Как ваше имя?
— Нагае. В юности служил в охране осакского замка под началом моего брата. Потом… разное было…
— Я назначаю вас, Нагае-сан, главным в этой операции, и да поможет вам Бог.
Луки были, были и мушкеты, и мечи, бережно припасаемые отцом Марком и другими братьями ко дню предсказанного восстания. Была одежда для воинов, собственно если бы речь шла только о самураях властелина Нагасаки, воины Сиро были более-менее готовы стоять какое-то время. Но (а это Сиро знал доподлинно) за Нагасаки мощной стеной стоит сегунат, который не позволит неизвестно кому бесчинствовать на его земле. А другой земли в Японии — той, которая не принадлежала бы сегунату, — не было и в помине.
Глава 13Тайна раскрыта
Змея всегда выбирает извилистую дорогу.
— Субаро! — Ал тряхнул безвольное тело бывшего оруженосца, но мальчик не подавал признаков жизни. — Что же это? Такой молодой. Что это — сердце? А почему раньше не проявлялось? Сначала Фумихиро, потом Субаро! — Пульса не было. Подъехавшие вслед за Алом самураи и Марико настороженно смотрели на господина. — Эпидемия, что ли? Может, не будет никакого восстания, а мы здесь все он неизвестной науке чумы…
Поняв, что произошло, самураи обступили Ала, с удивлением разглядывая лежащего перед ними оруженосца. Никаких следов насильственной смерти. Ни малейших признаков болезни.
— Он с кем-нибудь тут разговаривал?
— С десятником, а потом попросил подать ему обед и все время сидел в вашем доме. — Явился встревоженный староста. — Но он не успел ничего поесть, чем хотите поклянусь. Он ничего не ел, а значит, и не мог отравиться в моем доме. Может, по дороге где, когда вы посылали его с поручениями. Его и мою дочь. Ой, Анды-то все нет. Может, они по дороге где покушали и… а моя семья тут ни при чем. Не травили мы господина самурая, даже случайно не могли, потому как рыба только что поймана, да и не ел-то он… говорю же, не успел поесть перед смертью. — Лицо старосты побелело от страха, обвислые щеки тряслись.
— Где Анда? Немедленно разыскать Анду. По дороге не разговаривать. — Ал распустил самурайский пучок и, растрепав седые волосы, вошел в дом.
За ним жена старосты уже несла бутылочку саке.
— Отец, можно с вами?
— Ты что-то хочешь мне рассказать? — В голове Ала шевелилось тревожное, десятник умер, не успев передать донесения Субаро, и Субаро умер, оба странным образом и именно когда должны были рассказать что-то о Марико. Но только что?
— В детстве вы много раз говорили о восстании в Симабара, я так поняла, что вчера оно должно было начаться. Этот дым?..
— Несомненно. Это начало восстания. — Кивнул Ал, и Марико, устроившись рядом с отцом, налила в чашечку саке и подала ему.
— Теперь мы должны ехать туда, где спалили замок? Могу ли я получить оружие, чтобы быть полезной вам?
— Оружие?.. — Ал застонал. — Я бы дорого заплатил за то, чтобы ты была сейчас в замке Грюку, а не сражалась на поле боя, рискуя быть изуродованной или погибнуть.
— Телесное уродство меня мало трогает. — Марико пожала плечами. — Нам священник говорит, что куда опаснее уродство духовное. Если хочешь, я поеду, даже не взяв с собой кинжала для сэппуку. Как скажешь. Просто я подумала, что было бы неправильно задаром отдать свою жизнь, тем более что ты учил меня бою.
— Возьми любое оружие, скажи Мията-сан, и он даст тебе… нет, не надо. Ты все равно не знаешь его в лицо. Возьми из моего арсенала меч, метательные ножи… все что нужно. — Он махнул рукой в сторону бережно сложенной в углу амуниции — последнее, что успел сделать Субаро. Но вот что он должен был передать?
— Я возьму вот этот нож для сэппуку. Помнишь, в детстве мама подарила мне точно такой же, с синей ручкой… — Марико стояла какое-то время разглядывая амуницию, — и, наверное, меч, в бою нож против меча… — Она сокрушенно помотала головой.
— Все что желаешь.
— Ты говорил, мы выступаем через две стражи. Но две стражи прошли. Почему мы еще здесь?
— Нужно дождаться Анду.
— Дочь старосты? Зачем она тебе?
— Анда была с Субаро и должна знать о том, что не успел сказать он.
В этот момент во дворе затопали подошвы сандалий, Ал услышал голос Анды и поднялся навстречу. Но голос своей новой служанки признала и Марико, одним прыжком она оказалась возле отца, сверкнув в воздухе острым ножом когай. В следующее мгновение Ал схватил дочь за руку и, вывернув запястье, завладел кинжалом.
Марико попыталась метнуться к остальному оружию, но отец прижал ее коленкой к полу. Седзи распахнулись, на пороге возвышались два самурая стражи, между которыми, припадая на ушибленную и вновь кровоточащую ногу, стояла смущенная и растроганная важностью происходящего Анда.
Глава 14На распутье
Богач и кривую дочь замуж отдаст.
В тот день Ал так и не отправился на поиски ненавистного Амакуса Сиро, да и вообще теперь вряд ли бы собрался. Странным образом ставшая целью его жизни ликвидация христианского лидера вдруг была остановлена пойманной латной перчаткой стрелой. Стрелой, почти уже достигшей своей цели.
Несмотря на умение держаться и не выдавать своих эмоций, Ал чувствовал себя потерянным и разбитым. Самураи, его самураи, многие из которых выросли с мыслью о «деле чести клана», теперь должны были уйти ни с чем. Трусливо убраться с поля боя, не достигнув намеченного, не сделав того, о чем клялись дома матерям, женам и невестам. А что им остается, когда господин приказал отступать. Повиноваться, проглатывая горькую обиду.
Черное неожиданно сделалось золотым, а белое оказалось в пятнах. Появились оттенки, которых прежде Ал не замечал, будучи ослепленным своей навязчивой идеей. Да, именно так следовало думать об убийстве юноши, который тебе во внуки годится. Так и не иначе. Да, христианское восстание началось, и оно повлечет за собой братоубийственную войну и массовые казни, столь ненавистные Алу, и, наверное, можно было еще снять голову с лидера восстания, дабы предотвратить неизбежное. Но… эта голова принадлежала приемному сыну Марико, которого она любила больше всего на свете, ради которого согласилась на разлуку со своей семьей. Согласилась жить в изгнании, хотя ей в любой момент протянули бы руку помощи.
И Ал не мог не уважать решение дочери, даже если оно гробило его репутацию и начисто подминало под себя цель жизни. Понимая, что что-то пошло не по плану, самураи толпились во дворе, делая вид, будто заняты важными делами, а на самом деле обращенные в слух.
После того как, давясь слезами и проклятиями, Марико поведала историю своей жизни и знакомства с Сиро, рассказала, как погибли родители мужа, и сюзерен дал им новую фамилию Амакуса, и как она поняла, что ее приемный сын, ее маленький Сиро и есть тот самый мальчик, который будет совершать чудеса во имя христианского Бога. Что это тот самый ребенок, которого поклялся убить ее родной отец! Она рассказывала, как рос ее сын, каким добрым и необыкновенным он был. Как на крыше их дома свили гнездо пара аистов, и в тот же год неожиданно у крестьян оказались полные закрома зерна. Как ее Сиро врачевал больных людей, всего лишь приближаясь к ним, и как ожил утонувший было ребенок, сестра которого ненароком выронила его из корзины в ручей.
Возможно, что мальчик и не был мертвым, но ведь самому Сиро тогда едва исполнилось семь. И такой кроха бесстрашно подошел к рыдающей девчонке и малышу, которого считал мертвым. Подошел, потому что не мог поступить иначе. Не мог пройти мимо несчастья никому не нужной девочки, да любой бы прошел мимо, даже ухом не повел. А он… правда, и девочка не крестьянкой оказалась, а из рода самого Мусумото и потом вышла за брата Марико Минору, но да не суть. Важно же другое — какой Сиро добрый и необыкновенный. Как он не умеет врать и готов поделиться последним, что у него есть…
Марико долго говорила, ее слезы успели просохнуть, глаза источали свет, знакомый Алу со времен, когда упрямая дочурка была еще пигалицей, которой любящий отец не мог отказать ни в чем.
Господи, где же те времена? Вот бы вернуться к началу и попытаться все изменить. Но… молодость ушла, один за другим Ал терял друзей и все глубже вживался в такую странную и такую любимую им Японию. Жена… дети… нет больше шумного выводка озорных карапузов, давно погиб Амакаву, а Минору стоит на границе Нагасаки в коричневой форме самураев сегуната, из милой пышечки Фудзико превратилась в настоящую толстуху, но как дорога она Алу, словно давно уже срослись они, сделавшись плоть от плоти, кровь от крови единым человеком. Может Ал посмотреть на красавицу из чайного домика? Заглядеться на жену или дочь знакомого? Может, конечно. Но оставить Фудзико? Оставить дом? Нет! Даже не бросить, а оскорбить, обидеть, позволить усомниться в себе? Нет и еще раз нет.
Гендзико давно замужем за Умино, сыном Кияма, вся в стихах и детях. Все такая же утонченная и тихая. А Марико — вот она, озорная, упрямая Марико. Не изменилась, все так же из отца родного веревки вьет. А он и рад! Рад ли?
Да какая уж тут радость, когда ее, Марико, сын и его, Ала, внук нынче эдакую штуку выкинул — восстание поднял. И она, Марико, хоть вяжи ее, хоть тряпкой рот затыкай, а все равно не перестанет любить своего сына, хоть и не родной он. И если Ал сейчас пойдет против своего внука, Марико для него потеряна. А если не пойдет, пойдет Минору. Потому как первым, согласно истории и здравому смыслу, отреагировать на восстание должен даймё Нагасаки, а Минору как раз сейчас волей сегуна входит в нагасакский пограничный гарнизон, стало быть, когда из Нагасаки на подавление восстания выйдут три тысячи самураев, во главе колонны среди других офицеров будет скакать его сын! Сын против внука!
— Отец, ты должен помочь мне вытащить оттуда Сиро. Мы уедем. Хочешь, в замок Грюку. Будем сидеть там и носа никуда больше не высунем, или возьму сына и вдвоем… — В словах Марико звучала фальшь. Как же, согласится находящийся в зените славы главарь бунтовщиков сбежать неизвестно куда, дабы пропасть там в безвестности? Да никогда!
Ал только хмыкнул, презрительно пожав плечами, за дверьми зашуршало, Анда принесла бутылочку саке. Вовремя.
— Хотя бы скажи, откуда беды ждать? — не отставала Марико. — Со мной что хочешь делай, а Сиро спасать надо. Я сколько лет казнилась, что в детстве невнимательно твои рассказы слушала, не запомнила, в какой день битва с нагасакскими самураями произойдет, какой замок они для себя найдут? Извелась вся, что сыну не могу будущее его как на ладони выложить. Потому как все, что ты говорил, отец, нынче сбылось. Вся моя жизнь — доскональное подтверждение тобою рассказанного. Сначала, когда фамилию сменили, поняла, что именно мой Сиро — это Амакуса Сиро, потом муж служил у Терадзава Хиротака, а несколько лет назад даймё перевел его в эти места. Все, как ты и говорил, отец, что Сиро происходил из самурайского рода, и отец его будет вассалом одного из местных даймё. Все как по-писаному. Птицы садились ему на руки, животные в лесу сами выходили на дорогу. А тут еще и восстание, как ты предсказывал, 17 декабря во владениях даймё Мацукура Сигехару на острове Кюсю. Вот он, Кюсю, а вот там, — она неопределенно махнула рукой, — руины, еще вчера бывшие его замком. Что же дальше, отец? Я не сказала Сиро, когда произойдет первое сражение с нагасакским гарнизоном. — Увидев, что отец отвернулся от нее, Марико вскочила со своего места и села напротив Ала, наливая ему саке и заглядывая в глаза. — Надо же упредить? А ты что бы сделал на моем месте? Неужто бросил бы своего сына? Пусть и не родного. Ты ведь Минору и Гендзико любил, хоть они и не родные тебе. Минору — твой законный наследник. Так бросил бы ты своего Минору?
— Минору я бы не бросил. И не брошу. — Лицо Ала выглядело осунувшимся в наступивших сумерках, он старался не смотреть в глаза дочери, что Марико расценила как нежелание видеть ее синяки.
— Ты не бросил бы Минору, а я не брошу Сиро. Так чем же мы отличаемся? Тем, что ты можешь мне приказать на правах главы клана? Но я вышла замуж и перешла в другой клан. Если бы после смерти мужа я вернулась в замок Грюку, тогда другое дело, но я не вернулась. Ты спас меня — спасибо тебе. — Марико порывисто ткнулась лбом в татами. — Спасибо тебе, а теперь сообщи, когда ждать гостей из Нагасаки, и отпусти. Я теперь — потерянный когай, вылетел из ножен, поминай как звали. Была Грюку, стала Амакуса. Не отпустишь сам, все одно сбегу. Не дашь сбежать — сигану с замковой крыши, совершу сэппуку, в общем… скажи, когда произойдет сражение, и отпусти меня миром.
— Я должен подумать. — Ал подставил чашечку, и Марико привычным движением налила ему немного саке.
А думать Алу было о чем. Не Фудзико, не совету приближенных, а именно ему. Марико не бросит сына, и он не собирается бросать сына, стало быть, первым делом ему следовало сообщить о происходящем Минору. Говорить ли о том, что среди бунтовщиков сын Марико? М-да… и что ему это даст? Другое письмо — письмо о том, что он, Ал, желает признать внука и помочь ему выбраться из заварушки и спасти друзей, — было вторым делом. Третье… было еще что-то третье… что-то такое, что Ал пропустил, а должен был бы заострить внимание.
Амакуса Сиро должен погибнуть буквально весной, если еще точнее — в апреле. 15 апреля последнее сражение, и… либо его убьют в этом бою, либо казнят после. До мая ему точно не дожить.
Известно также, что 3000 самураев из Нагасаки должны вступить в сражение 27 декабря, оставив на поле боя 2800 своих воинов. При этом нигде не было сказано, что среди погибших числился приемный сын Арекусу Грюку, Минору Грюку, но не было сведений, и что он останется в живых.
Думай, Ал, думай! Что если приказать сыну, чтобы тот сказался больным? А как передать? Письмо могут перехватить, гонца вынудят признаться под пытками. По-любому следовало ехать самому, а Марико? Куда при таком раскладе девать Марико?
А если нанести визит вежливости внуку, обрисовав в красках перспективы его вшивой армии и предложив решение проблемы? Какое? Ну, хотя бы увести заговорщиков и их семьи, спрятать на своей территории христианскую общину — на нет и суда нет. Но согласится ли Сиро с тем, что тогда пострадают невинные. Вопрос…
— Сражение произойдет 27 декабря, и оно будет победоносным для сторонников Амакуса Сиро, — наконец решился Ал.
Лицо Марико залила краска восторга. Именно с таким выражением она слушала его рассказы о боях и походах, будучи еще девочкой.
— Он должен будет идти к Симабара, так как там можно укрепиться, а здесь… сама видишь.
— Там замок… ты говорил в детстве… такое простое название. Я все время думала поехать, поглядеть, упредить, — точно во сне зашептала Марико.
— Замок, который осадят и возьмут восставшие, будет носить имя Хара. Насколько я знаю, он требует ремонта, но лучшего там все равно нет. Ты сообщишь ему название замка и скажешь, что это где-то на берегу. Во всяком случае, с воды он виден. — Ал заметил, как встрепенулась дочка, когда он сказал «ты сообщишь». — Я провожу тебя до лагеря Амакуса Сиро, надеюсь, тебя узнают в лицо…
— Да, да… я уверена, что узнают. — Закланялась нетерпеливая Марико.
— Ты скажешь, что 2 января к нагасакскому господину придет подкрепление. Будут пятьсот его самураев и еще восемьсот из Омура, христиане потерпят серьезное поражение и будут вынуждены отступить в местечко Симабара. — На самом деле Симабара на карте значился как полуостров, но Ал решил не сосредотачиваться на малосущественных деталях. — Где произойдут эти сражения, я не знаю. В первом 27 декабря против вас встанут три тысячи воинов, 3 января — тысяча триста, но они будут со снятыми с кораблей пушками, кроме того, с воды также будут бомбить с голландских кораблей.
Теперь дочка побледнела и едва дышала, боясь упустить что-то по-настоящему важное. Ал налил ей в свою чашку и заставил выпить.
— Написано, что бомбить будут с судна «Де Рюп», так что, может, нашепчешь своему… чтобы сожгли эту посудину к чертовой бабушке. — Ал почесал затылок. Что тут еще скажешь. — Я тебя, наверное, уже никогда не увижу… — Ал замер, силясь сдержать слезы.
— Скорее всего. — Низко склонила голову Марико.
— Минору, он в Нагасаки, я должен предупредить его, может быть, удасться перехватить по дороге, как-нибудь забрать домой до того, как придет приказ к наступлению.
— Не успеешь, — одними губами прошелестела Марико, и Ал застонал, понимая, что дочка права. Время бездарно упущено. До Нагасаки рукой подать, гонец из уничтоженного замка давно уже добрался до цели, и теперь самураи готовятся к праведной мести. Все напрасно!
Глава 15Когда рушатся планы
За сезоном дождей наступит время хорошей погоды. В печали уже угадывается грядущая радость.
— Если в течение недели после начала восстания Арекусу не даст о себе знать, следует погрузиться на испанский корабль, с капитаном которого давно уже существует договоренность. Если его не окажется в гавани, есть шанс воспользоваться китайским. — Фудзико наклонилась к светильнику, сидящие напротив нее сын Минору, только вчера явившийся из Нагасаки со срочным донесением сегуну и вот уже направляющийся обратно, зять Умино и дочка Гендзико слушали, не смея перебивать. — Как сказал ваш отец, а я склонна верить каждому его слову, ибо уже многое из произнесенного сбылось, как сказал Арекусу, восстание на Симабара должно было начаться 17 декабря, значит, позавчера. Это хорошо, сын мой, что вы тоже здесь. Арекусу был уверен, что вы по долгу службы окажетесь в Нагасаки и должны будете подавлять восстание. С одной стороны — это дало бы дополнительную помощь отцу, с другой — когда он вернется, вы будете ждать его здесь. А если не вернется — поведете нас на правах главы клана. — Она довольно кивнула.
— Так я как раз и пришел, чтобы сказать, что вернулся в Эдо только за тем, чтобы передать послание от даймё Терадзава Хиротака совету сегуна, и теперь возвращаюсь обратно.
— Сошлитесь на внезапную болезнь, отправьте сегуну письмо о том, что вы сломали ногу, упав с лестницы, да мало ли что могло случиться. Ваш отец желает, чтобы семья отбыла из Японии до того, как война захватит тут каждую пядь земли.
— Отец требует от меня верности клану, но забывает, что я поклялся в верности своему господину, — едва сдерживая раздражение, выговорил Минору. — Сколько можно?! Отец любит семью, я тоже люблю нашу семью. Но сегун важнее семьи, господин важнее семьи своего слуги! И если господин прикажет слуге уничтожить свою семью, слуга обязан выполнить приказ. Но если семья попросит того же… он должен обуздать свою семью, добившись, чтобы его домочадцы и слуги служили тому же господину, что и он. Той же цели! — Он встал и, коротко поклонившись матери и кивнув Умино и Гендзико, выскочил вон.
— Минору поедет в Нагасаки? — Какое-то время Фудзико смотрела в сторону, куда ушел ее сын. Все рушилось. С одной стороны, муж и так знал, что сын должен быть в Нагасаки, но надеялся, что тот постарается выполнить его приказ и явится к назначенному времени в замок Грюку, как давно уже приехал сын Кияма. Но с другой стороны — Минору впервые в жизни поступил, как настоящий японец, для которого нет в жизни иной цели, нежели принадлежать своему господину. Мысль, которую Арекусу упорно пытался вытравить из ее отпрысков, внушая им вольнодумное «думай своей головой». Мальчик определенно вырос и сделался похожим на ее первого мужа — настоящего, правильного японца, но это отчего-то не радовало состарившуюся в мечтах об иной жизни Фудзико.
Впервые в жизни она понимала, что не может смириться с решением сына, и хочет только одного, чтобы тот вопреки природе и всему, во что она всю жизнь верила, был хоть немножко похож на Арекусу. На странного голубоглазого мужа, который мог заехать по лицу сегуну Хидэтада только за то, что тот отдал дурацкий приказ отлавливать и убивать мальчишек одиннадцати-двенадцати лет. Кто ему эти мальчишки? На варвара, который обивал порог темницы, в которой томилась их невестка, девица, которую сам Арекусу не жаловал, ненавидя ее мать, отнявшую у них с Фудзико родного сына Амакаву.
Но вместо того чтобы признать право сюзерена арестовывать, пытать и казнить своих подданных, он ходил и раз, и два, и, наверное, больше. Он бродил вдоль замкового рва, надоедал стражникам, отправлял Хидэтада угрожающие записки. Он мог терпеть отвратительный характер деда Фудзико, человека, любимым занятием которого была охота за шпионами и предателями с собственноручным уничтожением последних.
Вежливо распрощавшись, вслед за Минору покинули комнату Умино и Гендзико, Фудзико продолжала сидеть, молча глядя вослед оставившим ее детям. Она думала о своей жизни, о давнишней мечте оставить этот мир и еще о том, что, как выяснилось, вовсе не хочет умирать. Даже если старые, больные ноги предадут ее, даже если зрение сделается слабее и руки начнут трястись, она не желает ни смерти, ни спокойной жизни в монастыре. Все, что ей нужно, это быть со своей семьей, с детьми, внуками… быть им полезной или просто находиться рядом. Возможно, в тягость, не по-самурайски. Но она просто хотела жить. Жить любой ценой, ценой любого унижения, но жить, чтобы быть рядом со своими.
В комнату тихо вошла Айко, наложница Минору. Маленькая и изящная, она поставила перед свекровью свежий чай. Присев рядом, налила в изящную чашечку. Фудзико старалась не смотреть на нее, не думать о ней. Чего она не знает об Айко, да все знает, можно сказать, на ее глазах росла и расцветала. Сейчас следовало думать о том, чтобы собраться в дорогу и чтобы дети и внуки не разбежались. Все должно быть, как сказал Арекусу. Семья должна спастись. Хотя что они будут делать в чужой им Испании или Китае, среди варваров или чесночников? Нечего им там делать!
Фудзико тряхнула головой, отгоняя неправильные мысли, — глава семьи сказал, значит, так и есть. Его слово закон. Но только сейчас она, Фудзико, совсем не хотела соблюдать закона. Минору отказался подчиняться воле отца, выбрав подчинение господину, и ей придется сделать свой выбор.
Давно ушла Айко, придворные дамы убрали нетронутые чашки с остывшим чаем и крошечный чайничек, Фудзико сидела не трогаясь с места. Мимо комнаты пробежал шустрый Ичиро, за ним спешили вечно не поспевавшие за мальцом няньки. Скоро нужно будет сменить их на учителей. Мальчик делается старше и сильнее, он будет носить форму и называться вакато, потом он докажет, что достоин и сделается самураем, обреет лоб и опояшется двумя мечами. Будет ли это в чужой земле? Смогут ли они сохранить свою целостность в чуждом им мире? За окном промелькнула чья-то тень или ветка… Стоп. Какая возле замка может быть ветка? Фудзико вздрогнула, отряхивая попытавшийся взять ее в тихий полон сон.
— Какая, старая дура, тебе тут ветка, ты ведь в замке на третьем этаже, а не в маленьком домике на краю Эдо. Возле замка нет и не может быть никаких деревьев, ничего, что будет способствовать захватчикам и шпионам. Но если не ветка, тогда что же это?
Она поднялась, стараясь не стонать, подошла к окну. Возможно, странное движение ей всего лишь померещилось? Тень на седзи могла быть тенью птицы или… нет, она определенно видела тень человека.
Фудзико задрала голову и какое-то время рассматривала край крыши над своей головой. Возможно ли, чтобы в замок проник шпион? А почему нет?
— Стража, — негромко позвала Фудзико и не услышала ответа. Где-то в замке плакал младенец, внизу слышались поспешные шаги фрейлин. Но стража, стража, дежурившая в коридоре… — Стража! — крикнула Фудзико, уже понимая, что произошло плохое. Она подошла к нише, в которой Арекусу держал один из своих мечей, и, сняв с подставки катану, неумело обнажила клинок. Согласно придворному правилу, женщина могла брать в руки оружие в двух случаях, если в доме начинался пожар и во время путешествия. Не полагаясь на охрану или ввиду ее отсутствия.
— Пожар?.. — Фудзико пожала плечами. — Тут столько масляных фонарей, одно неверное движение, и пожар непременно начнется. Другое дело, что она, старая женщина, будет делать с мечом? Вот если бы здесь оказалась ее сестра Тахикиро — боевая подруга Арекусу. Вот кто отлично знал, как биться этой штукой.
Фудзико подкралась к двери и, распахнув ее, оказалась в коридоре. Тихо. Ах, как тихо. Скорее всего, вся стража уже перебита, и она угодит прямой дорогой в руки проникших в замок убийц. Но что же делать?
Двигаясь, как красный краб, боком, шаг за шагом, не обуваясь, она продвигалась по узкому коридору с обнаженным мечом наизготовку. Ей отлично был виден коридор с несколькими дверьми, если смотреть через правое плечо — впереди фонарь стражи. Там, перед входом в коридор, пост и выход на лестницу. Ох, напрасно она ходит тут вооруженная, что может старая бабка в замке, напичканном разбойниками и шпионами? Только умереть. Но отступать Фудзико уже не могла. Потому что, если вырезана стража, детей и внуков ожидает смерть. Их убьют во сне, и никто даже пикнуть не успеет. Вот, что должна сделать Фудзико, поднять тревогу! Разбудить всех, кто еще может проснуться.
Она вздохнула, усмиряя сердечный ритм и шагнув в освещенное пространство, где должна была нести свою службу стража. Шаг, поворот, задыхаясь от волнения, Фудзико быстро осмотрела пространство. На полу, прикрыв голову какой-то корзиной, лежал человек. Фудзико видела только его ноги. Спит или убит? У входа в коридор она обнаружила второго стражника, сидящего, прислонившись спиной к дверному косяку. Фудзико снова крутанулась на месте, высматривая невидимого врага, на маленьком столике рядом с первым телом стояли две чашечки, точно такие, в каких Айко приносила ей чай. На полу она обнаружила пустую бутылку из-под саке.
Не опуская меча, Фудзико пнула ногой лежащего рядом с ней стражника, но тот не подал признаков жизни. Кривясь от боли, опустилась на корточки и, подняв бутылку, понюхала горлышко. Несомненно, там недавно было саке. Непростительное, вопиющее нарушение правил, но и только. Впрочем, что может случиться с двумя взрослыми, сильными мужчинами после одной бутылочки саке? Да ничего не случится. Для деда такие бутылочки приносились в больших корзинах, и он вылакивал по десять пузырей зараз. Впрочем, дед был вроде одного из легендарных богатырей, а муж… муж не любил саке, но пил его, когда не удавалось отыскать вина, и тоже не одну, да и не две за вечер. В этом плане большее подозрение вызывали чашечки из-под чая. Фудзико снова нагнулась, невзирая на усилившуюся боль в коленке, и, подняв, обнюхала чашечки. Без сомнения, в них недавно был чай.
Чай приносила Айко, и по заведенному неведомо когда обычаю, когда служанки подавали чай кому-нибудь из господ, они угощали и стражу. Поэтому и чашки точно такие же. Айко была частым гостем в замке Грюку и отлично знала этот обычай. Стало быть, Айко и…
Фудзико снова пнула лежащего перед ней самурая, и тот промычал что-то во сне. В чае был яд или мощное снотворное. Почему же оно не подействовало на нее? Да потому, что, задумавшись о своем, она не притронулась к чаю. Или, быть может, все же притронулась, и яд не в нем?
Сейчас было не до выяснений. Не закончив расследования, Фудзико выглянула на лестницу, перешагнув через стражника, перегнулась через перила. Вроде никого.
Ноги ощутили холод каменных ступеней, Фудзико поежилась, жалея, что не надела сандалии, хотя без них она двигалась совершенно бесшумно. Спуститься по лестнице, держа наизготовку катану, она не могла, очень кружилась голова, поэтому Фудзико пришлось держаться правой рукой за перила, взяв меч в левую и опустив его вниз.
Второй этаж, она неуверенно поскреблась в дверь поста стражи и, не услышав ни звука, вошла. Глазам жены даймё открылась уже привычная картина: оба стражника спокойно спали на своих местах. Второй этаж (комнаты без балконов, идеальное место, чтобы не беспокоиться за жизнь детей) занимали семьи Гендзико и Минору. Сердце Фудзико сжалось. Но она сумела преодолеть себя и вошла в коридор, выставив перед собой лезвие меча. Опять никого, только за одной из седзи угадывались очертания людей. Ага. Это комната Гендзико и Умино. Фудзико подкралась, прислушалась. Слов было не разобрать, но, по всей видимости, разговор шел вполне мирный.
Фудзико постучалась на всякий случай, опуская меч. В дверях показалось хорошенькое личико служанки, увидев госпожу в такое время да еще и без обуви, девушка коротко вскрикнула, неуклюже распахивая дверь и призывая своих господ встречать хозяйку.
— Отчего вы не обуты, мама? — Зять бережно взял ее под локоть, пытаясь усадить на подушки, встретившая Фудзико служанка уже тащила одеяло.
— В замке измена, — одними губами прошелестела Фудзико, чувствуя, как по телу гуляют мурашки.
— Садитесь мама, какая измена, вы замерзли. Зачем вам меч? Что за детские страхи? — подскочила Гендзико, и зять и дочка, оба были в ночных одеждах, должно быть, служанка только что переодела и причесала свою госпожу ко сну.
— Если я сяду, то потом будет трудно вставать. — Фудзико усмехнулась. — Стража спит и на этом этаже, и у меня. Нужно разбудить всех, кто еще может подняться на ноги. Вы пили чай?
— Чай? Какой чай? — встрепенулась служанка. — Вы хотите чая?
— Нет. Я спрашиваю, кто-нибудь пил вечером чай?
— Конечно, пили. — Гендзико пожала плечами.
— Айко приносила чай?
— При чем здесь Айко? А действительно, кто приносил чай? — Умино пожал плечами.
— Я и приносила, — потупилась служанка. — Акако приготовила и мне велела отнести, отчего бы и не отнести, коли это моя обязанность? Я неотлучно при госпоже, а Акако в детскую чай отнесла.
— Ладно. — Фудзико взглянула на зятя, но тот и сам уже все понял и быстро опоясался двумя мечами. — Будите Минору и остальных. Поднимите как можно больше народу, пусть обшарят весь замок.
Услышав, что в замок пробрался чужак, Гендзико бросилась в комнаты детей, служанка побежала за ней. Кивнув зятю, Фудзико бесстрашно вышла на лестницу, вновь ощутив холод камня под ногами.
Тот, кто усыпил стражу, не зашел на второй этаж, стало быть, его интересовала лестница. Лестница, по которой он рассчитывал убраться восвояси. Он пришел с какой-то своей целью и нейтрализовал посты стражи, потому что они расположены перед входом на этажи. Одно неверное движение, и стража уже перед тобой. Это понятно. Отчего же не убил, почему усыпил? И как во всем этом замешана Айко? Если вообще замешана. С чего это наложнице Минору понадобилось усыплять стражу? К тому же, скорее всего, чай готовил кто-то другой, а девочка всего лишь пыталась быть любезной. К тому же где доказательство, что яд был именно в чае? А почему не в бутылке из-под саке?
Фудзико спустилась на первый этаж, уже слыша, как где-то на втором Минору поднимает людей.
Первый этаж, правый коридор до конца — купальни. Почему-то Фудзико тянуло туда. Не в оружейную, не в коридор, ведущий в казармы, а именно туда… Фудзико остановилась, стараясь не сопеть. Прислушалась. Да, действительно, где-то в купальнях слышался плеск воды и неспешный разговор, смех… говорили двое, один голос мужской, а другой женский. Айко! Попалась! Неужели Айко как-то связана с врагами Арекусу.
— Айко?
— Вы что-то потеряли, госпожа? — Айко стояла за спиной Фудзико. В ночном кимоно, без косметики.
— Айко? Как ты здесь оказалась? — Фудзико беспомощно покосилась на дверь купален, все еще уверенная, что слышала оттуда голос наложницы сына.
— Муж разбудил. А его Умино-сан. Сказали, что в замок проник чужой. Все разбежались по этажам. А я решила здесь пошарить. Вы тоже? — Она покосилась на обнаженный меч.
— Там кто-то есть. — Фудзико старалась не потерять лицо. Но беззаботная Айко, казалось, не замечала ее замешательства.
— Позвать самураев?
— Не стоит. — Меньше всего в этот момент Фудзико хотела упустить Айко. Нахалка явно была связана со всем этим, но как? Об этом следовало допросить ее саму. Хотя легко сказать допросить, да трудно исполнить, когда наложница в тягости. Минору нипочем не даст разрешения на проведение допроса. Даже повысить голос на его женщину не смей, тем более что она едва разрешилась, как тут же вновь отяжелела. Опасно это для женского организма. Фудзико открыла дверь и застыла на пороге. Из ванны навстречу ей метнулась было белая обнаженная мужская фигура, но другая, женская, вскочила вслед за первой, удерживая любовника за руку.
— Что здесь происходит? — Теперь, поняв, что опасность миновала, Фудзико могла быть самой собой. Строгой и властной женой даймё Грюку.
— Простите нас, госпожа. — Обнаженная служанка повалилась к ногам Фудзико. В свете масляных светильников ее костлявая спина с выпирающим позвоночником поблескивала каплями, точно шкура дракона драгоценностями.
— Простите нас. — Мужчина так же встал на колени перед Фудзико ткнувшись лбом в татами. — Это я уговорил Кейко-сан спуститься сюда после работы.
— Все ведь улеглись, и я была никому не нужна, — заплакала женщина, в которой Фудзико вдруг узнала помощницу повара. — Айко-сан сказала, что больше никто не нуждается в моих услугах, я помыла посуду и… мне следовало спросить разрешение попользоваться ванной?
— В замок проникли чужаки. Стража второго и третьего этажа опоена сонным зельем. Ты угощала чаем стражу? — Фудзико схватила Айко за рукав, вперившись в нее требовательным жестким взглядом.
— Да, госпожа. Как обычно. Я отнесла чай вам и вашим стражникам.
— А стражникам второго этажа?
— Им тоже. — Айко заметно тряслась под кимоно.
— Зачем, если не приносила чай Минору и Гендзико с мужем? Я понимаю, напоить господ, а потом угостить стражу, но на втором этаже…
— Я и хотела напоить Минору, но пока я ходила к вам, Акако и, кажется, Намико уже разнесли чай всем, так что мне с моим подносом пришлось уходить. Вот и угостила стражников, не пропадать же добру.
— Кто дал тебе этот чай? — Фудзико немного начала успокаиваться. Выходило, что невестка невиновна, хотя невиновность еще нужно доказать.
— Кейко и дала. — Она кивнула в сторону ничего не понимающей служанки.
— Кто был с тобой, когда ты готовила чай? Этот был?
— Ни… никого не было… его тем более не было…
— Повар был?
— Повар чай не готовит. Я чай готовлю. Много лет уже готовлю, да вот еще господа с семьями и со своими слугами приехали. Они просят, чтобы их слуги сами чай заваривали, как привычнее. Но когда я завариваю, я всегда одна.
— Понятно. — В коридоре застучали сандалии стражи, и вскоре дверь за спиной Фудзико распахнулась рывком.
— Этих арестовать до выяснения, одевайтесь. — Фудзико покосилась на несчастных любовников. — Пусть покажет, откуда брала чай. Отнесите лекарю, пусть определит, если сумеет, какой в чае яд. Айко пойдет со мной.
Глава 16Черный паук
Старушка цветов в волосах не носит. Никто не оставит друга приглядывать за молодой женой.
На этот раз Айко оказалась буквально на волосок от гибели, еще бы, Симада Оно по прозванию Черный Паук проник в замок Грюку для встречи с ней. Рисуя маленького лисенка для сына Минору Ичиро, она вдруг заметила, как у верхнего правого угла окна всего на один миг показалась замотанная тряпками голова повисшего на стене, точно всамделишний паук, шпиона, и тотчас поняла, что это к ней.
Лисенок в тот день получился так себе, даже Хотару пожурила Айко за небрежность, но да не последний же это рисунок, сделает еще лучше. Теперь же ей следовало встретиться с посланцем отца Марка или, как ей хотелось думать, Амакуса Сиро. Божественного белого воина, которого она справедливо считала своим ондзином.
Проще всего было встретиться с кем-либо в купальне, где перед ужином может появиться только прислуга или приехавший в замок гость. Но все прошло на удивление гладко. Во-первых, все ванны и мыльни оказались пустыми, и второе, и немаловажное, на своем пути на этот раз Черный Паук умудрился никого не укокошить, спокойно пробежав по крышам и спустившись по веревке.
— Арекусу Грюку находится в нескольких минутах езды до лагеря нашего Сиро, — с порога сообщил Симада Оно.
Айко прикрыла рот рукой, чтобы не закричать от ужаса.
— Восстание началось, Сиро убил даймё Мацухара, спалив его замок и развалив стены, но за это его и самого теперь захотят убить.
— Грюку-сан все время говорит о том, что нужно убить Амакуса Сиро, но до сих пор…
— На этот раз все серьезно. Против нашего Сиро уже выступило отборнейшее подразделение самураев Нагасаки, а совсем рядом — Арекусу. Вместе они легко зажмут христиан в клещи. — Симада Оно показал руками, как они сдавят с двух сторон воинов Амакуса Сиро, так что Айко сделалось страшно.
— Я могу что-нибудь сделать для вас, для Амакуса Сиро? — дрожа всем телом, спросила она.
— Именно ты, сестра, и никто другой. — Черный Паук помрачнел, закусывая длинный ус. — Мы хотим, чтобы ты нанесла удар Арекусу в его тылу, дабы сломить его боевой дух. Пусть узнает о смерти своей любимой супруги, детей, внуков… пусть возвращается в замок и ищет виновных. Это отвлечет его от мести.
— Жену, детей, внуков… — Айко задрожала еще сильнее. — Вы хотите сказать, даже маленького Ичиро? Даже мою доченьку? Даже детей Гендзико?
— Для начала будет достаточно, если ты отравишь Фудзико-сан. Эта женщина опасна для нас и нашего дела, — смилостивился Симада-сан.
— Отравлю? — Айко наморщила лоб. С одной стороны, ей немного полегчало от мысли, что от нее не потребуют убить мальчика, которого она любила, как своего собственного, и который после смерти матери упорно называл мамой ее.
— Вот надежный яд. Ни вкуса, ни запаха. — Черный Паук покопался в своем поясе и достал коричневую лакированную коробку вроде тех, в которых женщины держали пудру. Неприметная такая вещица, без гербов и клейма мастера.
— Щепотка в чашку чая, и Фудзико заснет вечным сном.
— Но самураи не поверят в эту смерть, они будут искать отравителя, и… самураи стражи подтвердят, что именно я приносила Фудзико-сан чай, и тогда…
— Тогда положи щепотку на чайник, что на четыре чашки, чтобы попробовали и они, и еще дополнительную щепотку в чашку Фудзико. Ее доза будет смертельной, а они просто заснут на пару часов.
— Мне тоже нужно будет выпить этого чая? — Айко замерла, ощущая себя в этот момент сверкающей каплей росы на кончике длинного листа осоки, легкое дуновение ветра, и капли нет…
— Ты нам еще понадобишься, — спокойно ответил Паук, точно речь шла не о ее, Айкиной, жизни, а о чем-то совсем повседневном, вроде заказа новых сандалий для самураев стражи, — если смерть Фудзико не остановит Арекусу, я дам тебе знать, и ты уничтожишь Гендзико, затем ее детей, затем… — Он задумался, взвешивая на своих внутренних весах, кому из семьи Грюку следует умереть в первую очередь, а кто может еще пожить.
— Но если Арекусу не поймет ваших знаков? Вы же понимаете, что он иноземец. Вдруг он посчитает смерть госпожи естественной, что коли…
— Я позабочусь о том, чтобы он узнал, что смерть Фудзико является предупреждением. И если он не отстанет от Амакуса Сиро и не уберется в свой замок, вслед за женой ему предстоит потерять и дочь.
— Но Фудзико… почему именно Фудзико? — При одном упоминании об умной и догадливой госпоже Айко сделалось дурно.
— Фудзико — уже старая женщина и не может удовлетворять господина так, как он того заслуживает. — В голосе Симада Оно чувствовался здоровый расчет. — Ему будет неприятно, что кто-то пробрался в его замок и отравил супругу, а я напишу ему, что так оно и было, что же до потери… даже учитывая, что Фудзико-сан прекрасно ведет его домашние дела, потеря старухи не является серьезным уроном для такого человека, как даймё Грюку. Возьмет себе другую жену и в следующий раз будет осмотрительнее.
— Но Фудзико не просто жена — Фудзико лучший друг господина! — запротестовала Айко. — Посмотрите сами, после смерти наложницы Тахикиро господин не брал себе больше наложниц. Ее смерть не будет обыкновенным предупреждением — вы нанесете страшный удар, который повлечет за собой ответную месть, а Грюку-сан, вы сами сказали, в нескольких минутах езды от нашего Сиро!
— Тебе проще добраться до Гендзико? — Симада Оно вдруг сделалось скучно.
— Нет. — Глаза Айко предательски наполнились влагой.
— Ты имеешь круглосуточный доступ к Фудзико, Минору и семье Минору. Кого же ты хотела бы убить тогда?
— На… наложницу Минору. Старшую наложницу, — Айко проглотила комок, — слова давались с трудом. Никогда прежде ей не предлагали решать, кому жить, а кому умирать.
— Эта смерть не заставит Арекусу повернуть к замку.
— Но вы напишете ему, что после смерти Хотару вы убьете Фудзико или Минору… Гендзико…
— Отравите Фудзико, а потом посмотрим. Все, я ухожу. — В его голосе слышался металл, которого так боялась Айко.
Что же, долг перед ондзином — святой долг. Но как же страшно оказалось отдавать этот самый святой долг. Как страшно!..
Глава 17На войне как на войне
Снесший тысячу голов меч — невиновен!
Отправившись на встречу с Минору в Нагасаки, где сын должен был пребывать согласно личному приказу сегуна, Ал встретился на дороге с посланным на подавление восстания войском. Это произошло на третий день после сожжения замка, и Ал был удивлен столь стремительным развитием событий. Конечно, от Нагасаки до владений покойного Мацукура Сигехару рукой подать, но согласно историческим документам бой между восставшими и самураями сегуната должен был произойти только 27 декабря. Так что оставалось гадать, в исторические ли сведения закралась нередкая ошибка или события начали выходить из-под контроля, а это начисто выбивало почву из-под ног привыкшего, что он обладает знаниями о будущем и может предотвратить зло, Ала.
Представившись и переговорив с командиром самураев, Ал выяснил, что его сын отбыл со спешным донесением сегуну, так что получалось, что они разминулись, и теперь Ал мог уже не найти Минору. Стоит ли ожидать, что, вернувшись, сын примкнет к воинам Нагасаки или отправится напрямую с обратным письмом от сегуна, командир не знал или делал вид, что не знает. Что было вполне предсказуемо — военный человек обязан держать язык за зубами, даже если его об этом не просили.
Ал принял любезное приглашение вернуться в окрестности Симабара вместе с трехтысячным войском и был за это весьма благодарен, так как с такой охраной можно было не опасаться ночных грабителей. Биться против христиан его пока никто не принуждал, все же видели — человек в летах, даймё, причем с крошечной свитой, хотел повидать сына, а теперь возвращается не солоно хлебавши на свою землю. Святое дело — уважить старость, впрочем, и уважение самураи Нагасаки умели оказывать в меру. То есть проводить его, разумеется, проводили, по дороге не загружая маленький отряд Ала ни работами, ни ночными вахтами, но довели до места и на этом всё. Уж извини, господин хороший, приказ.
Марико не подавала вестей, но Ал чувствовал, что дочь жива и невредима. В ожидании решающего сражения Ал планировал отсидеться в маленьком охотничьем замке Мидори, в котором после смерти Юкки жил некоторое время Минору. Фудзико был отправлен зашифрованный отчет о произошедших событиях, и вскоре супружница прислала свой, в котором подтверждала встречу с сыном и поведала о его решении вернуться в Нагасаки.
Все это сбивало с толку, мешая сосредоточиться и обдумать положение дел.
Самураи Нагасаки встали лагерем в достаточно удобном месте, между двух деревень, откуда можно было брать продукты. Произошли несколько некрупных столкновений, после которых стало понятно, что христианское восстание было более чем хорошо спланировано, так как если 17 декабря замок брала кучка прибывших с Амакуса Сиро мальчишек, сейчас, по словам разведчиков и допрошенных крестьян, христианская армия уже насчитывала несколько тысяч и была прекрасно вооружена и снабжена провиантом. Так что складывалось впечатление, что мешки с крупой, вяленая рыба, полотно на одежду, а также военный арсенал лежали где-то на удобном и недоступном воинам сегуната складе, пока кто-то не дал сигнала все это немедленно вытащить на свет божий.
Пришли сведения, что христиане дали бой на побережье Симабара, захватив замок Хара. Пока все более-менее сходилось. В выборе замка Ал сразу же увидел руку Марико и мысленно отсалютовал дочери.
Сражение началось 26 декабря, ночью, когда воины сегуната окружили лагерь Амакуса Сиро, предварительно сняв посты и забросав спящих воинов горящими факелами. Странное дело, но спящие христиане чинно и спокойно горели, завернувшись в свои футоны, и даже наскоро построенные домики для начальства, рядом с которыми сидели и стояли охранники, полыхали совершенно беспрепятственно, вместе с недвижной стражей.
Кто-то шептал заклинания, отводящие нечистую силу, кто-то, не веря своим глазам, бросился в горящий лагерь то ли добивать, то ли будить своих врагов, когда те вдруг окружили самураев сегуната со всех сторон, расстреливая их из луков и мушкетов. Нападение было настолько неожиданным, что поначалу самураи Нагасаки не могли понять, кто именно напал на них. Стрелы летели с севера и юга, с запада и востока, валя людей и животных. В то время как самих стрелявших не было видно, воины сегуната оказались прекрасно подсвеченными со стороны фальшивого лагеря, который они сами запалили.
Число погибших насчитывалось свыше трех тысяч, больше двух сотен христиан удалось взять в плен, хоть пленение врагов ни в какие времена не относилось к излюбленной тактике японских воинов. Но на этот раз было необходимо собрать как можно больше сведений относительно врага. Впрочем, о повторном бое не заговаривали, Минору вызвался сопровождать полон до Нагасаки, передав донесение о разгроме войска и просьбы немедленно прислать подмогу. Сами самураи Нагасаки остались в лагере, готовые защищаться до подхода подкрепления.
Минору оглядел доверенный ему полон.
«Ну и кто сказал, что они все понадобятся в Нагасаки?» Конечно, он мог отказаться доставлять весь этот сброд, задерживая ответное письмо сегуна. Впрочем, он отлично знал его содержание, будучи ознакомленный с ним перед выездом. Обыкновенная отписка и ничего больше. Ну, даймё Терадзава Хиротака сообщил сегуну о сожженном замке и о том, что его самураи уже направились восстанавливать порядок, а великий сегун высказал надежду, что Терадзава Хиротака наилучшим образом справится с возникшей на территории его ханов досадой, как не один раз справлялся и до этого.
Было бы неплохо развернуться на месте и воротиться к сегуну с донесением о погибшем войске, но… Минору отлично знал свои обязанности — сначала доставить письмо даймё в Нагасаки, а уж потом, коли тот пошлет его обратно… получался крюк, неоправданная потеря времени, но… что тут поделаешь — служба.
Итак, вернемся к полону. Все ли эти люди имеют одинаковую ценность в глазах нагасакского даймё? Вряд ли. Женщин, скорее всего, вообще из ближайших деревень набрали для количества. Хотя кто их знает, вполне может затесаться мать или жена кого-нибудь из главарей, а раз так, то о многом должна знать лучше рядового воина.
Подростки… Взгляд Минору скользнул по кучке жавшихся друг к дружке мальчишек, и те ответили ему полными злобы взглядами.
— Напрасно. Думал перебинтовать ваши раны, но, пожалуй, придется тащить вас в Нагасаки как есть, — ласково улыбнулся он озверившимся на него мальчишкам, старшему из которых было не более шестнадцати. Нет, этот как раз вел себя спокойно и даже как будто исподволь пытался усмирить нахалов. — Да, христиане — это смирение… — Минору вновь взглянул в глаза юноше и вдруг вспомнил.
— А ведь я тебя знаю… А ну, встань, подойди ближе. — Минору ткнул пальцем в сторону спокойно взиравшего на него пленника.
Самураи бросились выполнять приказ командира, но связанный юноша уже и сам как-то поднялся и, качаясь от долгого сидения, побрел на зов.
— Ты? Откуда я тебя знаю? Ты сын кого-то из наших самураев? Нет? Иокогама на смотре стрелков? Осака — праздник цветов? Эдо… ну конечно, Эдо. И тебя зовут Такеси. Да, Такеси из Осаки!
Парень залился краской стыда.
— Ты спас мою мать, Такеси, или как там тебя на самом деле. Да я чуть тогда ноги не сбил, ища тебя по всем гостиницам, Такеси-сан! Вот ведь встреча! Хотел отблагодарить тебя, помочь в жизни устроиться тебе и твоему отцу. Всей твоей семье. А ты… ну каким образом ты здесь? Среди… среди… — Теперь пришел черед Минору смутиться. Перед ним стоял юноша, некогда спасший Фудзико, которого Минору поклялся отблагодарить, но юноша был врагом, врагом поверженным и к тому же связанным.
— Я могу отпустить тебя, Такеси из Осаки, хочешь, всех твоих мальчишек отпущу подобру-поздорову. Ты ведь для меня теперь ондзин, и я в неоплатном долгу, потому как мать… — Минору выхватил из-за пояса нож и перерезал веревки пленника.
— Моя мать, должно быть, погибла… или ранена? — Большие, почти девчоночьи глаза пленника наполнились слезами. — Возможно, она уже умерла или умирает. — Он кивнул головой в сторону, где не так давно проходило сражение.
— Твоя мать была оставлена на поле боя?
— Я не знаю. — Юноша чуть не плакал, его долгое время стянутая веревками левая рука утратила чувствительность, и пленник теперь пытался размять ее, массируя правой. — Я не видел ее с того момента, как запылал лагерь.
Минору хотел сказать что-то жесткое о бабах с мечами, но вовремя прикусил язык, парень мог обидеться, да и до обсуждений ли тут?!
— Мы найдем ее, — принял решение он. — На поле боя остались тысячи, не исключено, что она жива и нуждается в помощи. Как зовут твою мать, чтобы мы могли покричать ее.
Юноша сжал губы, скажи он сейчас, что искать следует Амакуса Марико, их обоих ждет неминуемая казнь. Следившие за разговором другие пленники смотрели на него с плохо скрываемым ужасом.
— Мою мать зовут Грюку, — смело глядя в глаза ошарашенному Минору, сообщил он. — Марико Грюку. Она дочь Арекусу Грюку и его жены Фудзико Грюку, урожденная Усаги.
— Марико Грюку?! — не поверил Минору. — Но… ты совсем не похож… к тому же… сколько тебе лет.
— Я не родной сын Марико. Когда она вышла за моего отца, у него уже был я. — Сиро старался держаться с достоинством, не переставая буравить Минору взглядом. — Моего отца звали Дзёте Омиро, наш даймё запретил нам произносить бывшую фамилию, Дзёте скрыл, что у него есть сын, потому что я сын куртизанки — позор рода. — Он криво улыбнулся. — Марико одна была добра ко мне, и я почитаю ее превыше, чем мог бы почитать родную мать.
— Когда ты в последний раз видел Марико? — Голова Минору кружилась. Он не верил в смерть сестры, но что она может оказаться так близко!..
— Перед сражением она приносила мне сладости. — Сиро улыбнулся, окончательно поверивший ему Минору крикнул телохранителей, и все вместе они отправились на поле недавней битвы.
Юноша прекрасно ориентировался на местности, поэтому проблем не должно было возникнуть, два рослых самурая шли рядом с Минору и его юным пленником, еще с десяток без всякой команды и даже взгляда в их сторону молча последовали за ними. Минору давно уже привык не замечать этих людей. Они заняты своим делом, ты своим, так что же гневаться друг на друга.
— Тогда в Эдо ты знал, что мы вроде как родственники? Почему ты не открылся мне?
— Знал, дядя, — Сиро сглотнул, — сам не понимаю, как сдержался, услышав, что почтенная госпожа — моя бабушка Фудзико Грюку. Ничего, что я так ее называю?
— Называй меня дядей, а Фудзико и Арекусу — бабушкой и дедушкой. Марико здесь, кто бы мог подумать?!
— Отец говорил, что его отец, ну, тот дедушка, совершил непростительный поступок против своего сюзерена, за что был приговорен к сэппуку со всей своей семьей там, на Хоккайдо. Наш даймё получил подробное письмо с указанием преступления и отчетом о выполнении казни. Он мог приговорить к смерти и нас троих, но смилостивился, велев забыть нашу фамилию и называться Ама… — Сиро чуть не произнес свою новую фамилию, вовремя остановившись. — Он дал нам фамилию Такеси и велел как бы начинать жить с самого начала, позабыв всех своих прежних родственников и друзей. Отец перевелся туда, где о нас никто ничего не слышал. Он дал слово своему сюзерену за себя, за маму и за меня, и мы не могли нарушить это слово.
— Почему же сейчас… — Минору невольно прикрыл себе рот ладонью. Вот ведь неучтивый человек, сам выпытывает и сам же стыдит парня нарушением клятвы, а тот, пожалуй, еще вчера ходил с длинной челкой.
— Сейчас, дядя, мой грех. Отец умер от ран несколько лет назад, а мать… не хочу потерять еще и мать. — Он вздохнул, невольно притормаживая у тропинки, ведущей к фальшивому лагерю.
— Прости меня. — Минору сжал руку племянника. — Твой отец умер, и вы не обязаны продолжать соблюдать ту давнюю клятву. Твоя мать снова зовется Грюку, и ты… я думаю, отец бы тоже одобрил мои слова. В общем, нам было бы приятно, чтобы ты тоже звался Грюку, чтобы жил в нашем замке вместе с мамой.
Когда самураи проходили мимо убитых стражников, Сиро перекрестился, произнеся краткую молитву над каждым. Минору сделал вид, будто бы не заметил этого. Юноша ему нравился, и он боялся напугать или ненароком обидеть его.
Запах. Ох, уж этот запах, царивший на пиру мертвецов, даже в лесочке, нет, особенно в лесочке, где чистый воздух и так и хочется дышать полной грудью, запах крови и испражнений, запах земли и рвоты были почти непереносимыми. А ведь тела еще не успели прогнить, распространяя вокруг себя чуму. Еще свежо разрубленное мясо, в котором в самом скором времени будут танцевать свой убийственный танец белые черви, еще наглые вездесущие птицы не выклевали мертвых глаз. Но уже так противно, что с души воротит.
Разрубленные человеческие тела, обломанные, торчащие из мертвой плоти кости, размозженные головы, изуродованная, залитая кровью броня, вылезшие кишки… бесформенные куски лошадиных и человеческих тел, театр смерти в его пугающем великолепии и обилии деталей.
Впрочем, еще не все умерли, кто-то замер в надежде, что его не заметят и не добьют, а кто-то в глубоком обмороке, поди отличи от покойника. Обломанное оружие, да и хорошее, поди, отыскать не проблема. Жечь не пережечь всех покойников местным крестьянам, придется в землю закапывать, хоть это и не по правилам. А по правилам лес на дрова для погребальных костров изводить? Но да тут главное сноровку проявить, крестьянам да самураям приказ отдать, навести порядок. По уму, конечно, было бы собрать городских эта, трупы изничтожать, но да где город, а где мы… да, отдать приказ, и пусть хоть что делают, хоть к себе на огород за ноги растаскивают. Тут главное отвернуться со строгостью и нипочем не смотреть на то, что произойдет дальше. Отыщет ли местный рыбак денежку, утянет ли кузнец обломанное оружие на перековку, тут главное, чтобы действующее оружие простецам не доставалось, потому как сие опасно и чревато беспорядками, а они кому же нужны?
Легенды ходят о таких местах, о полях смерти, бывших полях боя, что далеко от человеческого жилья. Годами стоят они, наводя ужас на округу, звери растаскивают тела знатных даймё, бравых офицеров и простых асигару, трудятся клыки лесных хищников, обдирают мясо с трупов воинов и их слуг, кровь смывают дожди, пытаясь похоронить на свой лад человеческие останки. Хорошо, если подземные боги проснутся и устроят в таком месте землятрясение, чтобы обвалилась почва, принимая в недра земные то, что еще совсем недавно было людьми, только редко в таких местах случаются движения земли и трещины, обходят боги столь неприятные места.
Сиро давно уже было хуже некуда, уж и извергал он из себя, и казнился и плакал, встречаясь с трупами своих бывших друзей, но да что сделаешь? Так и ходили дядя и племянник. Ходили и искали, переворачивали тела, заглядывали в очи. Искали…
— Нет Марико. — Минору остановился посреди царства мертвых, утирая пот со лба.
— Не нашли. — Сиро едва держался на ногах.
— Не нашли — значит, нет ее среди мертвых. Ты полон видел — стало быть, нет и среди пленных. На свободе твоя матушка — моя сестра. Дома пойди поищи ее. У соседей или, возможно, в лесах где хоронится. — Он пожал плечами, вспоминая непокорный норов сестренки. Даже если носатая Марико и предпочла бы прятаться в чащах лесных, то всяко не от страха, а из каких-то понятных ей одной соображений.
— Да не оставит ее Господь. — Сиро отвернулся от Минору, про себя произнося благодарственную молитву.
— Мой отец, твой дед, где-то в этих местах, — Минору беспомощно огляделся по сторонам, — давай разузнаем, да и пойдешь к нему. Вместе как-нибудь Марико разыщете, а я пока до Нагасаки доберусь. Служба.
— Мама, скорее всего, среди христиан, — простодушно предположил Сиро.
— Ну да, мы же в разных лагерях, племянничек.
— В разных, — не стал спорить с очевидным Сиро. — Но я ваш пленник и во всем покорен вашей власти. Маму мы не нашли, так что можем возвращаться в ваш лагерь. — Он опустил голову, оправил пояс. Без привычных мечей Сиро чувствовал себя неуверенно.
— Я твой должник. — Минору не трогался с места. — Ты спас мою мать, я от всей души желал бы помочь вызволить твою, теперь же… — Он нахмурил красивый лоб. — Твои христиане все равно проиграют. Я знаю об этом доподлинно. Я не спрашиваю, кому ты из них служишь, но попав в плен, ты, можно сказать, потерял хозяина, и теперь можешь решить свою судьбу сам.
Сиро молчал, опустив голову.
— Мы одна семья, я могу забрать тебя домой силой, и тебе все равно придется подчиниться мне, но я бы не хотел действовать подобным образом.
— Если вы заберете меня силой, я не смогу разыскать и спасти мою мать — вашу сестру, — напомнил юноша.
— Мне бы не хотелось прибегать к насилию, ты уйдешь и заберешь своих мальчишек, не хочу, чтобы их подвергали пыткам в замке Нагасаки. Но я… — Минору мучительно размышлял, как объяснить парню, что ему ведома тайна будущего. — В общем есть предсказание… — Он неуверенно переступал с ноги на ногу. Конечно же, отец запретил разглашать эти сведения посторонним, но разве племянник посторонний? — Есть предсказание, которое уже начало сбываться. Об этом не следует распространяться, но мне бы хотелось, чтобы ты мог реально оценить свои шансы в этой заварушке, а они равны нулю. — Минору вздохнул. — Дело в том, что сейчас ты видишь поле боя, засеянное в основном трупами в коричневой форме сегуната, и думаешь, что недалек тот день, когда вы, христиане, отпразднуете окончательную победу. Но этого не будет. Очень скоро из Нагасаки придет подкрепление, я сам и приведу его, и уже третьего января мы одержим победу, сместив вас в Симабара. Вы укроетесь в крепости, но у нас будут пушки, и… в общем, и ты, и твоя мама, и все, кто продолжит это безумие, будут либо убиты на поле боя, либо погибнут при бомбежке, либо будут казнены. Тридцать семь тысяч человек будут обезглавлены уже этой весной, еще точнее — в апреле. Наш предсказатель назвал точный день восстания, день в день предсказал это сражение, отчего же нам не верить ему и впредь. Тридцать семь тысяч, среди которых женщины и дети… казнят не только тех, кто будет участвовать в сражении, казнят всех членов семьи, посмевших бросить вызов Токугава-но Иэмицу.
— Тридцать семь тысяч? — На глаза Сиро навернулись слезы. — Тридцать семь тысяч, да это даже представить невозможно. — Еще совсем недавно, он не мог вообразить себе и несколько сотен, но это…
— Многие знатные даймё и великие военачальники переходили на сторону противника во время решающего боя и тем одерживали победу. Ты думаешь, что твой даймё или кому ты служишь, назовет тебя предателем, но это не так. Ты можешь оставить своего прежнего господина и вместе с матерью вернуться в свой замок. В любом случае победил тот, кто дольше прожил, а не кто красивее погиб. Да и в чем тут красота? — Минору расходился все больше и больше, не столько уже убеждая Сиро, сколько самого себя. А действительно, отчего он уехал из родного дома, пошел против воли отца, и теперь… нет, племянник не должен был слышать его сомнений. Но с другой стороны, он не мог просто взять мальчишку за руку и препроводить к Фудзико и семье. Мальчишка казался ранимым и не глупым, кроме того, не случайно же именно он явился в Эдо спасти Фудзико. Боги ничего не делают просто так.
— Я не могу вот так сразу… я должен подумать… — Сиро смотрел себе под ноги, опасаясь, что Минору разглядит струящиеся по лицу слезы.
— Что же, иди. Возьми человек десять из полона и… — Минору махнул рукой самураям, что они возвращаются. — Передавай Марико, что семья повсюду ищет ее. — Он вынул из-за пояса меч и на вытянутых руках протянул его бывшему пленнику.
В молчании они добрались до лагеря, Минору шел первым, за ним следовал юноша, затем охранники, и замыкали шествие сопровождающие их самураи.
Через час свободные и снабженными провиантом, деньгами и оружием Сиро и еще десять человек, которых любезно подарил ему дядя, уходили по горной тропке, ведущей к небольшому ущелью, а не к христианской деревне и уж точно не к лагерю, как это можно было подумать.
Вопреки ожиданиям бывших пленников, за ними не было слежки.
Глава 18Замок Хара
Обидно будущему императору учиться воинскому искусству.
Благодаря информации, которой Ал щедро поделился с дочерью, восставшие быстро отбили плохо охраняемый замок Хара и приступили к его спешному ремонту. Собственно, крепостные стены были что надо. Ремонту подлежали жилые и хозяйственные помещения, а также такие немаловажные части крепости, как мост и ворота. Что-то приходилось делать заново, что-то ремонтировать. В самом замке была сооружена и освящена церковь, после чего над крепостью взвились несколько христианских знамен и огромный крест, сделанный из остатков мачты сожженного христианами корабля. Об уничтожении кораблей, с которых могли начать обстрел Хары, особенно пеклась Марико, и с ней не спорили. Правда, несколько находящихся в гавани посудин, среди которых был пресловутый «Де Рюп», успели заметить восставших и спешно выйти в море. Ловить их там, по понятным причинам, никто не мог, следить, где найдут свой причал, тоже. Так что оставалось лишь сожалеть о пушках, которые можно было захватить и в дальнейшем повернуть против воинов сегуната. Впрочем, три пушки с разбитых и в дальнейшем сожженных кораблей все-таки удалось прихватить, и они были установлены таким образом, что две должны были палить по желающим взять Хару с суши и одна контролировала море. Тут же выяснилось, что среди христиан нет людей, умеющих пользоваться этим видом оружия, но пришедший одним из первых ронин Койске, брат Матфей, уверял, что сумеет освоить вражеские машины смерти, так как видел их в действии.
Оставалось надеяться, что они не разгромят сам замок, обрушив его на головы своих же братьев.
Ежедневно к замку Хара приходили ронины и крестьяне из ближайших деревень и городов, желающие принять участие в битве, подвозилось продовольствие и боеприпасы. Причем если поначалу Сиро приходилось принимать только мужчин, вскоре вслед за ними потянулись женщины с детьми и скарбом. Куда? А вот туда. Потому как все знают: если муж служит в замке — жена и дети непременно должны быть при нем. И еще потому, что в случае провала солдаты сегуната все равно вырежут семьи, так уж лучше всем сразу. Первыми со всеми членами своих семей явились христиане тайной деревни, в которой несколько лет жил сам Сиро. То и понятно, с них первый спрос, потом начали подтягиваться и остальные. По замку бегали веселые детишки с деревянными мечами, щебетали привычные ко всему жены вчерашних ронинов. Шилась одежда, в кухне готовилась еда на весь разномастный и постоянно пополняющийся личный состав, одновременно латались стены, заново перестилались прогнившие полы и отчищенные от грязи татами. Люди обживали свое временное пристанище, не желая думать о неминуемой смерти. Их радостное возбуждение невольно передавалось Сиро, вернувшемуся после плена от своего дяди Минору Грюку. Но если сам он не боялся смерти, меньше всего на свете юноша был готов пережить утрату матери и друзей, потерю любимой женщины.
Поначалу пришедшие в замок ронины требовали, чтобы им позволили присягнуть Сиро на верность, дабы получить от него заветные два меча, но потом отец Марк предложил крестить всех новоприбывших братьев, и это временно сошло за присягу. Грязные, оборванные, лохматые ронины принимали таинство крещения, после которого им разрешалось взять в руки оружие и сделать самурайскую прическу. После даже крестить новоприбывших сделалось некогда.
Меж тем недалеко от недавнего сражения, где также удалось собрать кое-какое оружие, после чего трупы были сожжены или захоронены в земле, возник новый лагерь. Точнее, явившиеся наводить порядки самураи Нагасаки обосновались в нескольких деревнях, поджидая со дня на день подкрепления из провинции Хидзен и войска из Омура. По предварительным сведениям, хидзеновских самураев возглавлял ни много ни мало их даймё, заслуживший славу превосходного воина и военного стратега.
Об этом Сиро получил донесения от крестьян, чьи родственники обосновались нынче в Харе. Возможно, следовало попробовать напасть на только что явившихся самураев сегуната и разгромить их, не дожидаясь, когда те получат подкрепление, но Сиро сразу же отверг это предложение, ссылаясь на то, что устроить вторую ловушку вряд ли удастся, и поэтому следует ждать гостей за надежными стенами Хары. Так и порешили.
Зима в этом году выпала с причудами, то несколько дней ливневые дожди, то иней по утрам, а то и мелкие, острые льдинки вместо снега. Самураи Сиро мерзли на смотровых площадках, почти с тоской выглядывая, когда же к замку приблизятся воины сегуната. На посту им следовало носить специальные шлемы, но те совсем не защищали от снега и дождя, так что пришлось разрешить заменить их на соломенные шляпы, в каких обычно ходили монахи.
Среди нагасакских самураев, а точнее среди командного состава войска, в Симабара вернулся Минору Грюку, Ал знал об этом из личного письма сына. В нем же Минору отчитывался о том, как познакомился со своим племянником, и о том, что Марико жива и находится в лагере христиан. С Минору Ал договорился встретиться, лично навестив его в расположении части и не доверяя подобную информацию бумаге. Со дня восстания прошло уже довольно-таки много времени, а Фудзико, в ослушание приказа, так и не села с семьей на корабль, ожидая возвращения детей и мужа.
Теперь Алу нужно было выбрать между Минору и Марико, но он не мог ни на что решиться и только выслушивал бесконечные донесения относительно ремонта замка Хара или готовившемся штурме замка. Ах, если бы он мог заставить их выйти из сражения и вернуться в замок Грюку…
Топча разбитые зимней непогодой дороги, в расположение войска сегуната явились сначала самураи с Омура. Их было восемьсот, не считая слуг и оруженосцев, но последних мало кто считает, подтянулись тысячи три самураев Хидзена. Последние встали сначала временным лагерем в долине, и затем были спешно переведены под стены Хары, на расстояние полумили от крепости бунтовщиков. Это расстояние было выбрано в связи с использованием пушек, которые доставили из ближайших портов.
Командовал нагасакским войском, количество которого на этот раз едва превышало пятьсот человек, непосредственно даймё Терадзава Хиротака, считавший подавление мятежа делом своей чести, Минору был доверен левый край. Воины Хидзена со своим даймё должны были подниматься к замку по горной тропе, прячась за камнями. Они же занимались обстрелом людей Сиро с подошедших кораблей. Самураи с Омура прикрывали тылы и контролировали подъездные пути к Харе на случай, если к заговорщикам явится подкрепление.
Второго января произошло сражение, о котором Ал, Минору, Марико, а раз Марико, значит и Сиро, знали заранее. Гремели пушки, стены замка да и сама земля сотрясались от мощных ударов падающих ядер, однако стены пока держались, а начавшийся в замке пожар был тотчас потушен. Из-за стен самураи Сиро пытались подстрелить копошащихся возле кое-как прикрытых пушек стрелков. Один снаряд упал во двор замка, поломав деревянный настил, под которым обычно спасалась от дождя внутренняя стража, другой чудом не разнес только что починенные ворота, пробив стену над ними и разнеся в щепу еще не успевший скинуть свой алый наряд крен.
По нехитрому плану правителя Нагасаки, крепость сначала должна была быть разгромлена ядрами, а лишь потом туда следовало отправлять самураев. Понимая, что пока у воинов сегуната есть ядра, они будут посылать их на крепость со все возрастающей меткостью, Сиро собрал своих командиров на совет. Всех интересовал один насущный вопрос, как обезвредить пушки до того, как те перебьют их всех своими ядрами. Единственным разумным решением могла стать выжидательная политика. В смысле постараться дожить до конца бомбежки, после чего под пологом тьмы пробраться в лагерь сегуната и по возможности перерезать там как можно больше народу и, если повезет, украсть или вывести из строя пушки.
Одновременно с началом совета в замке начался обстрел с моря. Начальник стражи доложил о разрушении казарм и о гибели оказавшихся там, но Сиро решил не отвлекаться от главного, велев не беспокоить его, пока сегунат не свалит ворота или не сделает прорехи в стенах. Закончив отчитывать своего подчиненного, Сиро хотел уже переходить к второму интересующему всех вопросу, организации лазарета в бывших охотничьих покоях прежних владельцев Хары, как вдруг раздался грохот, и с оглушительным треском в зал заседания через окно влетело ядро, причем оно пролетело так близко от Сиро, что оторвало рукав его одежды, однако не повредив самой руки.
«Еще один знак, о котором говорила мама», — невольно подумал Сиро, с удивлением ощупывая руку.
— Знак избранности! — кричали восторженные офицеры.
В ответ на пушечное ядро в сторону голландского судна «Де Рюп» из-за стен Хары прозвучало сразу же несколько мушкетных выстрелов. Перевесился через деревянные перила и полетел вниз с пробитым метким выстрелом горлом марсовый с мачты судна. Падая, он задавил насмерть одного человека и нанес повреждения еще двоим, не успевшим отскочить. Судно дало еще один меткий залп, разнеся часть стены со стороны моря, и тут же самураи Сиро снова начали пускать стрелы и стрелять из уже перезаряженного мушкета. Бах! На корабле ничего более примечательного не произошло, да и не всегда же покойники должны падать с верхотуры, но новый залп — и ядро разнесло часть смотровой площадки, сметя оттуда неудачливых стрелков.
Новый грохот, теперь уже заговорила пушка Хары, и голландский шкипер начал разворачивать свой корабль, спешно ставя паруса и отдавая приказ к отступлению.
Еще несколько часов продолжалась безжалостная канонада, люди падали, придавленные камнями или разорванные снарядами, прямо посреди крепостного двора, разбивались, сброшенные ядрами с башен.
К концу первого дня сражения восставшие, собрав своих покойных друзей, в ужасе констатировали, что их около тысячи, в то время как воины сегуната считали своих мертвецов десятками. На рассвете следующего дня бомбардировка повторилась и была не менее жестокой, что и накануне.
Тем не менее стены выдержали, и восставшие быстро восстановили образовавшиеся пробоины, общими усилиями втолкнув назад пару выпавших из стен камней. В замке пришлось убирать и ремонтировать уже больше, но одно хорошо: они все еще оставались за стенами, а значит, могли еще сколько-то держаться.
На исходе первого дня Минору сообщил Алу, что Сиро все еще жив. От Марико не было известий, но да Ал и не ожидал, что дочка сумеет подать весточку из осажденной крепости. Тем не менее он просто не мог повернуть в свой замок, каждый день ожидая либо известия о смерти одного из своих детей или внука, либо о вдруг возникшей возможности вытащить хоть кого-нибудь из них из кровавой бойни.
К самураям сегуната начали поступать возы с продовольствием, армейские повара готовили еду для простых воинов, а личные повара — для своих непосредственных господ. Шутка ли сказать, на усмирение кучки христиан пришлось выступить трем даймё! Минору, так же, как и его отец, был вписан в реестр самурайских княжеских семей, являлся даймё с полагающимися ему десятью тысячами коку риса и обязанностью содержать определенное его статусу и рангу количество военного люда с их семьями.
К концу первого дня стало понятно, что ядра закончились, а стены крепости все еще стоят и за ними с луками и огнестрельным оружием не спят люди Сиро. Поэтому запланированный вначале штурм пешими силами был перенесен на более благоприятное время, а пока самураи сегуната приступили к изготовлению лестниц, время от времени вступая в ленивую перестрелку с защитниками замка. Возов с ядрами из Нагасаки следовало ожидать несколько дней, так что можно было отдохнуть, пытаясь измыслить хитроумные планы, как поскорее разрушить христианское гнездо.
Проще всего обложить крепость хворостом и дровами, а затем поджечь все это. Но на стенах не зевали, щедро потчуя желающих приблизиться к ним с вязанками сучьев гостей. Поэтому идею сжечь противника живьем или, если получится, выкурить дымом, пришлось также отложить до более благоприятных времен и вернуться к первоначальному плану, осуществить который можно было после довоза ядер.
Воспользовавшись передышкой, а еще пары дней такого же интенсивного штурма крепость в ее состоянии попросту не выдержала бы, воины Сиро и их семьи занимались починкой стен и восстановлением разрушений. Священник прочел по всем умершим скорую молитву, после чего специально отряженная для такого случая похоронная команда занялась своим делом, но всех похоронить все равно было сложно, так что детям и взрослым приходилось выполнять свои обязанности бродя среди мертвых тел.
Спешно созданный лазарет после первого же боя оказался переполненным, и раненых пришлось устраивать в жилых помещениях. Счастье, что бомбежка на следующий день не продолжилась, и можно было отдохнуть, зализывая раны и набираясь сил.
Глава 19Анна
Неразборчивому жениху сойдет и жена с большой ногой. Разборчивый всегда просит у предмета своей любви туфельку с ноги, чтобы не ошибиться.
Меж тем со дня первого памятного сражения прошел месяц, за который воины сегуната нет-нет да и обстреливали Хару ядрами, нанося противнику ощутимый урон и ни разу не пробираясь через уже весьма порушенные, но все еще неприступные стены. Несколько раз предпринимались попытки достать замок со стороны моря, отправив вперед основные силы, воинов, умеющих лазить по веревкам. Но все было напрасно. Над замком все так же развевались белые христианские знамена, возвышались мятежные кресты.
Теперь единственным способом захвата Хары стал выжидающий метод. Посоветовавшись, даймё признали, что смогут взять проклятый замок только измором, хотя и это казалось проблематичным, так как в замке не было ни одного шпиона сегуната, а значит, осаждающие Хару не могли даже предположить, страдают ли защитники крепости от жажды или отсутствия продуктов, сколько в их арсеналах пороху и сколько стрел, не начались ли опасные болезни, не готов ли упасть боевой дух воинства.
Через месяц жизни за стенами замка, в ночь с третьего на четвертое февраля Амакуса Сиро вместе со своими офицерами выбрались за стены крепости и, вырезав охранный пост, напали на полусонных самураев провинции Хидзен, которые вместе со своим даймё занимали лагерь по правую сторону от замка. Неожиданность сыграла на руку людям Сиро, и они уничтожили около двух тысяч воинов, потеряв десятки своих.
Сам Амакуса Сиро вылез из заварушки живым и невредимым, о чем Минору в сдержанных выражениях отписал отцу. Про Марико так ничего и не было слышно.
Третьего марта сегунат прислал наконец долгожданное подкрепление общим числом двести тысяч самураев и боеприпасы. По сведениям, коими располагал Минору и которыми делился со своим приемным отцом, христиан к тому времени уже насчитывалось тридцать тысяч. Откуда ему стала известна эта цифра, оставалось гадать. Кампания против симабарских христиан непростительно затягивалась, это подрывало престиж сегуна, а значит, Хару следовало стереть с лица земли, задавить массой, развеять по ветру. В канцелярии главного штаба сегуна уже был сочинен новый закон о высылке всех иностранцев, находящихся на территории Японии, а также о запрете исповедания христианства. Не желающий признавать бунт собственных подданных сегун Иэмицу обвинял во всем варваров-христиан, назвав их подлинными руководителями восстания.
Зная заранее о предстоящих гонениях, Ал должен был выбраться за пределы Японии задолго до того, как его попросят это сделать официально, так как только в этом случае он мог надеяться увезти с собой хотя бы часть того, что имел, дабы после обеспечить семью на чужбине. Без сомнения, ему следовало повернуть к замку Грюку еще до того, как самураи сегуната начали обстреливать Хару, но какая-то сила упорно удерживала его в крохотном охотничьем замке, где он мог еще надеяться дождаться каких-нибудь вестей о сыне и дочери. Ослушавшись его приказа, Фудзико не собиралась покидать пределов Японии, не дождавшись своего голубоглазого мужа, и готова была покончить с собой в случае провала предприятия.
Впрочем, спасибо Фудзико. Без нее Ал точно растерялся бы сейчас, а то и впал в уныние. Да и как человеку не испугаться и не отчаяться, когда все, кто тебе дорог и кого ты хотел бы запрятать за пазуху и таким образом защищать, расползлись кто куда. А ему, Алу, нужно ли это спасение в одиночку?
Пушки Минору планомерно закидывали ядрами крепость Хара, где живы ли, умерли ли Марико и Сиро, и он, Ал, ничем не мог помешать или помочь, а только слушал грохот и гадал, не это ли ядро проломило непутевую головку дочери, жив ли или давно словил пущенную со стен крепости стрелу сын.
В этой неразберихе единственное существо, бегущее не от Ала, а к нему, была его бывшая невестка Юкки. Разуверившись в матери, которая неспешно подбирала ей самые красивые тела деревенских девушек, Юкки теперь меняла одно обличье за другим, день за днем интуитивно приближаясь к главной цели — к бывшему свекру Арекусу, надеясь, что именно он поможет ей наконец обрести новое тело и новую жизнь.
Впрочем, до новой ли невестки ему теперь? Снова и снова оказываясь в телах крестьян и самураев, настырная Юкки собирала сведения относительно симабарской заварушки, понимая, что свекор где-нибудь поблизости. Не случайно же он ждал столько лет, чтобы теперь спешно покинуть Японию, отправившись в варварскую Испанию, Голландию или Францию. Да ни за что на свете. Арекусу был здесь, рядом. Так что всякий раз, покидая надоевшее тело и влетая в горящую мишень, Юкки тряслась от страха, как бы не выбить душу из самого важного для нее на сегодняшний день человека.
— Арекусу может быть в Харе, так как он вознамерился уничтожить Амакуса Сиро, засевшего там. — Приняв решение отправиться в Хару, Юкки сбросила с себя весьма надоевшее ей тело пожилого крестьянина и, скользнув в коридоры времени, скоро увидела небольшой замок, по которому велась прицельная пальба из корабельных пушек, установленных где-то на суше. «Арекусу может погибнуть!» — только и успела подумать Юкки, перелетая через стену и вгоняя себя в трепещущую мишень. — Да!
— Ты не пострадала, сестра Анна? — Женский голос.
Юкки открыла глаза и тут же закрыла, скорчившись от боли в плече. Должно быть, в тот момент, когда она влетела в новое тело, то успело получить небольшое ранение. Да, неудачно вышло. Впрочем, по-другому и быть не могло, мишень не возникла бы на раненом, так как вселение в такое тело несло потенциальную опасность.
— Анна, скажи что-нибудь, я оттащу тебя в сторонку. — Кто-то действительно попробовал поднять ее, и Юкки закричала от боли, на этот раз разглядев за дымом и пылью лицо говорившей. Еще сюрприз. Над Юкки склонилось чумазое лицо Марико — дочери Арекусу и сестры ее мужа Минору.
— Со мной все в порядке, спасибо. — Боясь потерять из виду Марико, Юкки бережно ощупала левое плечо, ссадина, возможно вывих. Но не перелом, что радовало.
Опираясь на руку Марико, Юкки поднялась и выглянула из-за стены, в этом месте как раз была здоровенная прореха, так что невысокий рост обеих женщин не мешал им видеть все, что происходит внизу. Должно быть, это был их пост, потому что никто не гнал их, не требовал прекратить путаться под ногами. Юкки разглядела корзины с камнями, которые следовало сбрасывать на головы осаждающих. На маленькой Марико красовался длинный меч тати. Крайне неудобная, тяжелая и мешающая ходьбе штука. Впрочем, Марико была в шароварах и при самурайском поясе и двух мечах, так что, должно быть, ей было как раз удобно. Юкки как-то попробовала привесить себе на пояс длинный меч, но тогда она была в кимоно, и ей не понравилось.
Рядом с ними суетились множество людей, выстроившись в цепочку, они передавали друг другу камни. Женщины, дети… мужчины отстреливались со своих мест на стене, гремели мушкеты… пыль, дым создавали нечто вроде грязного облачка, сквозь который Юкки видела всю картину, однако пока еще было чем дышать. Она только чихнула пару раз, не пытаясь еще включаться в работу.
— Отдохни немного, Анна, сейчас мы их. — Марико снова выглянула из-за стены, слегка перевесившись и словно высматривая кого-то. — Теперь пора. Камни на стену. Быстро!
Рядом с воинственной Марико возникли сразу три женщины, которые подняли рыбную корзину, нагруженную булыжниками, и при помощи своей командирши опрокинули ее вниз, тотчас заученным движением пригибаясь и закрывая головы руками. Снизу послышались крики, и несколько быстрых стрелок пронеслось над головами успевших укрыться за стены женщин.
— Так их! — Марико бесстрашно выглянула и тотчас прижалась к уцелевшему косяку стены. — Камни на стену. Живо!
Откуда-то снизу послышались скрежет и глухие удары, так что Юкки почувствовала всем телом, как стена под ней зашевелилась, сделавшись вдруг ненадежной.
— Камни. Вот ведь они как раз под нами. Камни, во имя ваших богов!
Все еще сидящие на корточках женщины, стараясь не поднимать голов, на коленках подползли к уже поднимаемым для них с нижнего яруса корзинам с каменюгами, стараясь подтащить их не будучи замеченными стрелками сегуната. Возможно, те били с какой-нибудь возвышенности, откуда могли видеть тех, кто забрасывал камнями таранящих ворота самураев. Но проверять свою догадку Юкки не собиралась.
Донышко одной из корзин неожиданно отвалилось, и камни посыпались обратно, сопровождаемые выразительными проклятиями Марико.
— Быстрее, быстрее же… — Неугомонная дочь Арекусу оттолкнула одну из женщин и сама потащила за ручку корзины, Юкки взялась за другую ручку, ноша была не из легких. Вместе они по сигналу Марико «раз, два, три» водрузили корзину на край стены. При этом Марико и не думала лишний раз прятаться, кланяясь каждой стреле. Юкки машинально взглянула вниз и обомлела. Среди самурайских шлемов рядовых самураев сегуната красовался золотой с крыльями и тремя защитными полосами счастливый шлем ее мужа!
В этот момент Марико навалилась на корзину, и Юкки, схватив за другую ручку, потянула на себя, просыпая камни на головы тех, кто только что поднимал их на стену.
— Там Минору! Там Минору!!! — перекрикивая грохот, завопила Юкки.
— Минору? — Марико вновь взглянула вниз и, с силой оттолкнув Юкки, перевернула остатки камней на таранящих ворота.
— Там Минору! Минору Грюку! Опомнись!!!
На этот раз Марико со всей силой ударила Юкки по лицу, снова требуя камней. Над ее головой просвистела стрела, но маленькая Марико была словно заговорена.
— Там Минору! Твой родной брат Минору! — попыталась Юкки вразумить бывшую свояченицу.
— У меня нет брата. А откуда ты знаешь? — Марико зло блеснула глазами и, схватив за плечи Юкки, с силой ударила ее об стену. — Ты… шпионка сегуната! Эй, кто-нибудь, ко мне живо!!! — Ее голос потонул в шуме.
— Я знаю тебя, я… — Юкки металась, не решаясь, говорить ли правду. С другой стороны, для того чтобы грамотно солгать, нужно хотя бы представлять, в кого она вселилась. Пока она знала только имя — Анна. Христианское имя, но и что с того? — Я посвящена в твою тайну. — Юкки задыхалась, Марико совсем приперла ее к стене, снизу раздавались монотонные удары, кто-то уже сбрасывал камни на головы выламывающих ворота, заняв их место.
«Исчезнуть? Выбить душу из этой злодейки, готовой убить собственного брата? Но тогда Арекусу ни за что не простит ее. А она не скажет… Нет, лучше вытерпеть сколько можно, выяснить хоть что-то и…»
— Тебе сказал отец Марк? — Злобные глаза Марико не предвещали ничего хорошего, Юкки ощутила, как в шею уперлось нечто острое, одно движение и…
— Мама, переходите в западное крыло. Прошу вас, — раздался молодой голос, и тотчас хищница Марико выпустила свою жертву.
— Что я забыла в западном крыле, Сиро? — Она никак не могла отдышаться.
— Там вы сейчас принесете большую пользу, — спокойно возразил ей юноша в броне и серебристом шлеме.
— Отец Марк рассказал Анне о семье Грюку! — Марико ткнула в грудь Юкки грязным пальцем с обломанным ногтем.
— Это неудивительно, Анна — моя невеста. — Сиро нежно обнял Юкки, оттесняя ее от матери.
— Но она… она… — Марико не находила слов.
— Идите в западное крыло, мама. Здесь достаточно народа, кроме того, скоро зайдет солнце, а в темноте они не рискнут пойти на повторный штурм. Наши стены выдержат еще несколько дней, не стоит беспокоиться. — Его голос был мягким и обволакивающим, а рука, обнимающая ее стан, теплой и надежной. Подчиняясь волшебной музыке слов Амакуса Сиро, Марико вернула на место меч и спокойно пошла на новый пост.
— Тебе следует держаться как можно дальше от моей матери, Анна. — Сиро подал ей руку, они спустились со стены, минуя людей, передававших наверх камни, каждый из которых норовил заглянуть своему командиру в глаза, коснуться его одежды. Самые смелые оставляли камни, пытаясь заговорить с ним. Хотя бы поздороваться, получить в ответ чуть заметный кивок.
— Там, внизу, Минору Грюку, — на всякий случай сообщила Анна, меж тем глухие удары действительно прекратились.
— Я бы не хотел, чтобы пострадал мой дядя. Но он сам выбрал свою судьбу. — Сиро грустно улыбнулся. — Я рассказывал тебе, как в самом начале войны попал к нему в плен и как он отпустил меня, выяснив, что я его племянник. Мне жаль, что мы в разных лагерях, но…
— Он бы мог спасти тебя, Минору, он знаешь какой хороший? Он, как его отец Арекусу, — затараторила Юкки, запоздало обрывая себя на полслове. Слава Будде, из-за грохота Сиро не успел разобрать ничего из сказанного.
Вместе они вошли в полуразрушенный замок, в длинных коридорах которого лежали раненые, и, протиснувшись к лестнице, пошли наверх. Стоящие на посту при входе на второй этаж самураи повскакивали при виде командира и тотчас снова сели на корточки, когда тот со своей невестой скрылись из вида.
— Отец Марк говорит, что жизнь каждого человека священна, и мы не можем отнимать ее даже у тяжелораненых, но если бы он объяснил, чем их лечить, когда в замке закончились почти что все медикаменты. Мы кормим их, урезая пайки здоровых воинов, и здоровые из-за недоедания делаются слабыми. Почему нельзя обезглавить людей, избавив их от дальнейших мучений? Хотя бы тех, кого спасти невозможно? Кому нужно это милосердие?
Они прошли по длинной анфиладе комнат, седзи в которых были частично разрушены, и, оказавшись возле двери, напротив которой была расположена ниша с полочкой счастливых богов, Амакуса сам открыл перед Юкки дверь. Просторный зал был почти полностью лишен обычных для жилых помещений татами. Вероятно, Сиро отдал их лежащим в коридорах раненым, посреди зала стояла искореженная, должно быть, при падении пушечка. Возможно, ее пытались починить, но поскольку она не участвовала в бою, было понятно, что убийственная штуковина не в рабочем состоянии. Под ногами хрустело мелкое крошево. Впрочем, тут было более-менее тихо и спокойно.
— Позволь, я осмотрю твое плечо? — Сиро усадил Юкки на подушку, предварительно стряхнув с нее мусор.
— Все уже прошло, — затрепетала под ласковыми прикосновениями Юкки.
— Сейчас действительно пройдет. — Он достал из-за пояса какую-то зеленую пахучую мазь и, обнажив плечо Юкки, начал нежно втирать ее в кожу.
— У тебя нет зеркала? — В этот момент Юкки больше всего на свете хотела увидеть, какая она — невеста главного мятежника в стране. Красивая или нет? Невесты и жены не обязательно должны быть красивыми, достаточно, чтобы были родовитыми или просто богатыми. А он, Сиро, все-таки здесь вроде полевого командира или как его — главный христианин? Как в свое время был Кияма, глава даймё христиан. Интересно, есть ли у бунтовщиков даймё, или тут все крестьяне и ронины?
— Зеркало? — Сиро сдвинул брови. — А точно, есть зеркало, пойдем скорее. — Они поднялись. На этот раз Юкки вообще не ощутила больное плечо, только легкое покалывание там, где касались ее кожи пальцы Сиро. Вместе они зашли за крохотную ширму и склонились перед чашей для умывания.
Будда! Как же она была хороша! Лучше, чем в былые времена, лучше, чем ее мама, названная первой красавицей Японии, лучше самой красивой статуи Канон. Несмотря на сбившуюся прическу, грязные лицо и одежду, она была подлинной красавицей — тонкокостной, с большими, выразительными глазами, тонкими бровями и длинной грациозной шеей. Ее кисти и стопы были миниатюрными, а тело? А волосы? Повинуясь охватившему ее порыву, Юкки извлекла из прически шпильки, и черная лавина волос обрушилась на ее плечи. Она тряхнула головой и, быстро поднявшись, распустила пояс кимоно, который упал к ее ногам шелковой змеей. Юкки перешагнула через него, позволяя одежде стечь на пол.
— Ты прекрасна, Анна. — Сиро нежно обнял ее, и Юкки больше не нужно было зеркала, ее красота сполна отражалась во влюбленных глазах юноши. — Как же ты прекрасна! — Он прижался к ней, одной рукой обнимая за талию и другой снимая с себя одежду.
«Что я делаю, ведь он Сиро — сын Марико и мой племянник», — запоздало подумалось Юкки, но она уже не могла остановиться, празднуя счастливо обретенное тело. Впрочем, Минору, ее возлюбленный Минору совсем рядом, день, два, неделя, пусть месяц, и он ворвется в замок со своими самураями и увидит ее. Юкки не желала думать о том, успеет ли она объяснить Минору, кто она на самом деле, пожелает ли он во второй раз принять ее. Все отошло в прошлое, и даже сама мысль о муже показалась такой далекой, словно находилась за семистворчатым занавесом, далеко-далеко, в глубоком густом тумане. Видны лишь очертания, она еще помнит имя, запах, в памяти еще свежи его прикосновения, но его ли, мальчика Сиро…
— Я обдумал твою просьбу, — изрек Сиро, когда их объятия разорвались и вместе они по очереди поили друг друга набранной в ладоши водой из чаши для умывания.
— Какую просьбу? — Юкки только что достигла облаков и дождя, и теперь, когда по телу разлилась приятная истома, ей совсем не хотелось возвращения на землю.
— Когда сюда ворвутся воины сегуната, я лично обезглавлю тебя, чтобы тебе не пришлось принимать мучительной смерти как моей жене. Это будет не по-христиански, но я просто не перенесу мысли, что тебе могут сделать больно. Тем более теперь. — Он нежно погладил ее живот. — Как жаль, что нашему ребенку не суждено родиться…
«Я беременна?» — Юкки испуганно вытаращилась на своего любовника.
— Ну ты же видишь наши стены, они вот-вот рухнут. Кроме того, в замке почти закончилось продовольствие. Я даже воду держу у себя за ширмой, чтобы была под рукой. Ты же знаешь, какой я водохлеб. — Он улыбнулся. — Не бойся, ты не совершишь самоубийства, и на тебе не будет греха. Я возьму все на себя. У меня хватит силы, а если не хватит, попрошу Койске-сан, он столько голов уже снес, не откажет мне в последней просьбе. Только не подходи к моей матери и не лазай на стену. Скажи, мой приказ. И спокойно жди меня здесь. Не так много нам осталось с тобой.
Глава 20В осажденной крепости
Не бери в свой дом юношу, научившегося притворяться влюбленным, людей, привыкших шептаться за спиной. Все это плохие черты характера. Людей с этими приметами легче избегать, нежели исправлять.
Было сложно отвлечься от мысли о неминуемой смерти, царившей в полуразрушенном, но отчего-то все еще не рухнувшем на головы своих новых обитателей замке, отрешиться от стонов раненых, от окриков-приказов, христианских непонятных молитв. Время от времени под ударами ядер стены сотрясались, так что душа Юкки делала попытку покинуть ее новое тело. Но как раз этого она своей душе и не могла позволить. Анна… Интересно, было ли у нее нормальное японское имя, данное при рождении, или родители изначально готовили ее к служению единому богу? Новое тело не выдавало никаких секретов прошлого, Юкки понятия не имела, кто были родители Анны, из самурайского она рода или простая крестьянка. Возраст… в районе шестнадцати, но скорее всего меньше. Юкки подробно исследовало свое новое тело, пытаясь обнаружить хоть какую-то подсказку. На щиколотке белел вертикальный неровный шрам, но Юкки понятия не имела, при каких обстоятельствах Анна повредила себе ногу.
Внешность Анны — сокровище из сокровищ. Вот бы удивилась мама, узнав, какую жемчужину она обнаружила в этом погибающем замке среди безумных фанатиков. Юкки улыбнулась. Впрочем, никто не говорит, что ей удастся забрать с собой этот приз, что когда в замок ворвутся самураи Минору, Сиро не обезглавит ее. Хотя если ее не убьет добряк Сиро, скорее всего, она будет изрублена на куски ребятами Минору, еще раньше, чем успеет добраться до него и объяснить, кто она такая.
С каждым днем пребывания в замке Юкки все отчетливее и отчетливее понимала, что шансы остаться в живых после этой заварушки ничтожно малы, но упорно держалась за вновь приобретенное тело, не делая попытки покинуть его, пока ей на голову не обрушился бы потолок или в окно не влетела случайная стрела.
Наверное, шанс все же был, шанс остаться в живых или хотя бы шанс быть полезной Минору и Арекусу. Главное, Арекусу, потому что он умный и сумеет убедить сына принять ее вновь. Поэтому Юкки, невзирая на приказ Сиро сидеть в самых защищенных комнатах замка, бродила по нему, уже без омерзения и страха перешагивая через раненых и мертвых. Юкки считала людей и боеприпасы, заглядывала в кухню и кладовку с продовольствием. Как невесте самого Амакуса Сиро, ей не могли запретить даже спрашивать отчет с охраняющих боеприпасы самураев. Замок принадлежит христианам, считай Сиро. А Анна, можно сказать, жена Сиро, стало быть, кому как не ей отвечать перед мужем за наличие и сохранность всего, что в нем находится.
С каждым днем пайки уменьшались, и воды было так мало, что никто давно уже не мылся. Юкки выяснила, сколько было доставлено в замок пушек, одну она видела прямо в покоях Сиро и не успокоилась, пока не обнаружила останки остальных. Теперь она знала точно, что еще немного, совсем чуть-чуть, и в Хару либо придет страшная болезнь, обычно возникающая в местах, где долго не хоронят трупы, либо люди не смогут защищать себя, страдая от голода.
Впрочем, самураи обычно ели мало и могли, если надо, голодать. Воины Сиро хоть преимущественно и были из крестьянских семей и не имели соответствующей выучки, но держались на чем-то ином. Каждый день начинался с молитвы, сначала в маленькой церквушке, потом священник и его помощники выходили с большим крестом и Евангелием, которые они подносили для поцелуев, ласково разговаривая со своими прихожанами и благословляя их продержаться еще день. Иногда они раздавали безвкусные облатки, Юкки тоже пришлось опускаться со всеми на колени и творить крестное знамение. Разумеется, она понятия не имела, как следует вести себя с христианскими священниками, и вначале робела, но потом сообразила, что от нее требуется всего лишь скопировать движения стоящих рядом с ней женщин, вытянула два пальца и уверенно коснулась ими лба, низа груди и плеч. Потом, когда подошел священник и стоящие ближе к нему соседки послушно открыли рот и позволили положить что-то на язык, Юкки сделала то же самое и была вознаграждена твердым сухарем. В общем, все оказалось более чем просто, и она ничем не выдала себя.
Следующее испытание «исповедь» показалось Юкки невыполнимым уже потому, что она не могла расслышать, о чем говорили со священником другие люди, а если Анна не вчера сделалась христианкой, стало быть, она знала, как это должно было проходить, спрашивать же об очевидных вещах — все равно что накликать на себя лишние подозрения. Этого еще не хватало!
Но в замке у священников было полно дел и без нее, с рассвета и иногда до следующего рассвета эти люди неустанно сновали по крепости, утешая раненых, чьи грехи они обещали отмолить, очистив им путь на небеса, кроме того, они не прекращали заботиться обо всех обитателях замка, утешая, успокаивая, рассказывая сказки и поучительные истории. Наверное, в более спокойной обстановке Юкки было бы интересно послушать этих людей, поспорить с ними, но сейчас… она продолжала запоминать расположение постов, складов с боеприпасами, каждый день подсчитывая живых и умерших. Все это должно было помочь Минору добиться победы, должно было заставить его признать ее, Юккину полезность и верность, дабы он вновь принял ее в свою семью, женился на ней, позволил общаться с сыном.
Но с другой стороны, каждый вечер ее постель согревал другой мужчина, нежный и внимательный Сиро. Поначалу Юкки отдавалась ему, справляя праздник новому телу, желая прочувствовать его силу и красоту, возможность дарить любимому радость, а потом… потом вдруг, проснувшись посреди ночи, она не могла осознать, кого именно она обнимает — Минору, который перестал искать ее и спит с другими женщинами, или Сиро, найденный и обретенный.
Минору или Сиро — муж или жених? Временами ей казалось, что никакого Минору не было и в помине. Какой такой Минору? Это она рвалась к нему, меняя обличья и жертвуя на алтарь этой непонятной, странной, должно быть, давным давно уже погибшей любви все новые и новые жертвы. Это она и еще ее мать убивали одну девушку за другой, стремясь подложить на постель Минору Грюку самую красивую из них, какую только можно было отыскать, это из-за него она шлялась по дорогам сгорбленной старухой или обратившись в крестьянина, вдруг оставляла дом и семью, дабы пройти еще немного в сторону лагеря, где, по слухам, находился Минору. А что этот самый Минору сделал для того, чтобы отыскать ее?
Возможно, Минору — это и не человек, а демон, завладевший некогда ее душой. Иначе почему она так стремится к нему. Нет, так нельзя говорить, ведь она ищет встречи не только с Минору, но еще и с сыном Ичиро, хотя, надо отдать должное, о сыне она думала все меньше, с тех пор как осознала, что в ее утробе — ребенок Анны и Сиро, ребенок, которого мог не простить ей законный муж.
Глава 21Приказы не обсуждают
Если кто-то скажет вам, что не дрожит и по его телу не бегут мурашки, когда приходится зимой надевать доспех на голое тело, — этот человек либо врет, либо настолько перетрусил, что потерял чувствительность. Есть еще вариант — он этого никогда не делал.
— Я же ясно приказал тебе убить Фудзико еще месяц назад! — Глаза Симада Оно горели недобрым огнем.
— Да, господин. Простите меня, — выдавила из себя Айко, они снова встречались в бане, и это место напоминало о потерянном ребенке и о том, что в прошлый раз именно здесь были обнаружены пытающиеся уединиться Кейко и ее любовник. Ненадежное место.
— Отчего же ты не отравила ее? Не пронзила ночью ее жирную шею? Почему ты вообще ничего не сделала.
— Я пыталась. — Айко сжала кулаки. — Ради нашего господина, ради Сиро я на все готова. Он спас моего братика, я всю жизнь буду в долгу перед ним, но только это… — Она набрала в легкие воздуха и выдохнула: — Не могу. Как хотите, Симада-сан, но не могу. Ведь Фудзико — мать Минору, а Минору — мой муж. Как могу я причинить вред его матери?
— Значит, тебе не важно, что твой муж как раз в этот момент осаждает крепость Амакуса Сиро? Что старый Грюку собирает войска для того, чтобы присоединиться к сыну? Что наш господин, возможно, уже ранен или, того хуже…
— Бог не допустит! — Айко торопливо перекрестилась. — Я уже пыталась отравить Фудзико-сан, пыталась столкнуть ее с лестницы, но вы же знаете, какая она толстая! Что я могу. А ночью, если я заколю госпожу, об этом сразу же станет всем известно. Меня арестуют и предадут позорной смерти. Моя семья лишится чести!
— Твоя семья и ты сама лишитесь чести, если ты пойдешь против нашего Сиро, так как его ведет Господь! Или, ради своей семьи, ты готова пойти против Бога?
— Ну я уже подкинула госпоже ваше письмо. — Айко чувствовала себя несчастной. Наверное, госпожа Фудзико права, и наилучшим в этой жизни является ранняя смерть, но Айко просто не могла умереть вот так — будучи обезглавленной самураями Минору или по-глупому зарезанной в бане, она должна была высылать деньги своей семье. То есть ничего она не должна, выходя замуж, женщина утрачивает прежние обязательства перед отцом, уступая права на себя мужу, но… Арекусу… именно Арекусу, а не Минору первым прознал о тяжелом положении ее семьи и назначил семье Айко ежемесячное содержание. Но она все равно, гадкая Айко, предавала добряка Арекусу, шпионя для отца Марка!
Айко зарыдала, закрывая рукавом лицо. В этот момент ей было безразлично, как она выглядела и что подумает о ней всевластный Симада Оно, потому что она, негодяйка Айко, предавшая свою новую семью, все еще хочет жить! Жить любой ценой, быть может, даже убив мать Минору. Нет! Этого она никогда не сможет сделать…
— Ты знаешь, что было в том письме? — Не позволив ей как следует нареветься, Симада тряхнул девушку за плечи, заставляя смотреть в глаза. — В этом письме я дал понять Фудзико, что если она хочет сохранить свою жизнь и жизни своих близких, ей следует отписать мужу и особенно сыну, чтобы они уходили из-под стен Хары. С тех пор прошло достаточно времени, но ни Минору, ни Арекусу не вернулись домой. У Сиро заканчивается вода и почти не осталось пищи. Но это еще не самое страшное — у них уже нет пороха! Поэтому я приказываю тебе пробраться к Фудзико и…
— Я не смогу убить госпожу! — Айко уже не плакала. Она тряслась всем телом, понимая, что сейчас ее будут убивать. — Давайте лучше я скажу им, что на меня кто-то напал в замке. Что меня пытались убить, потому что Фудзико-сан отказалась написать мужу. Что вы сказали, что убьете всех, всех, всех, если Минору и Арекусу не покинут поле боя! Я скажу, что убежала от вас! Я…
— Заткнись. — Симада Оно выпустил плечи Айко, так что та чуть не упала на пол, и тут же ее лицо обожгла пощечина. Айко вскрикнула, хватаясь за разбитую губу.
— Это, чтобы тебе поверили. Но если и после этого Фудзико не пошлет гонца к Арекусу…
— Пошлет, непременно пошлет. Только не бейте меня больше, я ведь того… я могу опять потерять ребенка, и тогда господин сочтет меня нерадивой и вернет родителям, и я уже не смогу помогать Сиро!
— От тебя и так не много пользы. — Симада Оно обтер руки о черную куртку, оглядев залитое кровью лицо Айко. — Ах да, еще. — Он схватил ее за рукав кимоно и рванул вниз, материя треснула, а Айко побежала прочь, путаясь в полах одежды и размазывая кровь по лицу.
«В следующий раз непременно убьет. Если я не прикончу Фудзико, обязательно убьет», — стучало в голове, но она была не в силах думать о смерти и только бежала и бежала, плача от счастья, что на этот раз ей удалось выбраться живой.
Ночь Юкки почти не спала, так как рядом с ней не было Сиро. Не спал весь замок. Ночь на тринадцатое апреля 1638 года выдалась тревожной и шумной. Несмотря на опустившуюся на землю темноту, воины сегуната не остановили штурма, затянув вокруг стен Хары живую петлю. Целый день Сиро был на стенах, но даже его присутствие, даже его невероятное влияние на людей не могло низвергнуть войска противников в геенну огненную, не могло разверзнуть почву под их ногами, внушить панический страх.
Защитники замка дрались как черти, спихивая со своих стен воинов сегуната, но это было сопротивление последнего отчаяния, после которого могла быть только смерть.
«Вот и сбылось, о чем мечталось, Минору рядом», — подумалось Юкки. Она не боялась умереть, то есть умереть в очередной раз. Конечно, было жаль расставаться со столь совершенным телом, лицом, равного которому, возможно, уже не удастся отыскать, но она продолжала оставаться на своем месте, запертая в замке и еще надежнее в теле Анны. Конечно, следовало спешно связаться с Минору или Арекусу, попытаться покинуть столь понравившееся ей тело, влететь в оболочку какого-нибудь воина, объяснить Минору, что к чему, где она находится, как будет выглядеть, чтобы он ненароком не убил ее, чтобы защитил от своих и чужих, но, а это Юкки уже пришлось узнать за годы скитаний по чужим телам, улететь и вернуться она могла только в одно — в свое подлинное тело, зарубленное в тюрьме сегунского замка в Эдо. Ни одна из попыток вернуться в покинутое тело после смерти ее настоящего тела не увенчалась успехом, сердце переставало биться, кровь застывала в жилах, и Юкки не могла повернуть время вспять. Теперь же после всех этих поисков и бесплодных попыток она боялась только одного — потерять и это тело.
К утру она все же сладко задремала, закутавшись в грязное одеяло и свернувшись клубочком. Заснула, как показалось, на мгновение, и была разбужена Сиро, который тряс ее за плечи и растирал шершавой ладонью лицо.
— Проснись, любимая, час пробил. — Голос Сиро был переполнен нежности, но Юкки ощутила в нем тревожные нотки. Проснувшись, она встретилась с уставшими глазами словно постаревшего за одну ночь юноши.
— Вы не ложились? Но так нельзя. — Она обняла Сиро, думая о том, что христианский пророк, без сомнения, различит фальшь в ее голосе. Но он был настолько занят своими мыслями, что не заметил ее лжи.
— Я пришел выполнить свой долг. Наше дело проиграно, и я должен убить тебя… — Обреченным движением он обнажил меч. — Помолись, Анна, я же отпускаю тебе все грехи и…
— Но мы еще не проиграли? — Юкки смотрела то на обнаженный меч, то в глаза Сиро. — Они еще не в замке? — Не отрывая глаз от Сиро, она отползла в сторону, выглянула в окно, за которым было все то же море, потом, все еще не спуская глаз с юноши, как была, в ночной одежде, выскочила из комнаты и, спустившись по лестнице и пробежав по коридору, в котором располагалась лекарская часть, выглянула в окно, рядом с которым стояли сразу же два лучника, мгновенно оценив ситуацию. Все пространство перед замком кишело людьми в коричневой форме, самураи несли лестницы, перетаскивали на новое место пушку, перезаряжали и тут же стреляли из мушкетов, тащили вязанки хвороста, надеясь снова запалить их под стенами Хары.
И во всей этой сумятице она различила нобори мужа — сначала она заметила знамя, а потом крылатый шлем. Минору был близко, с ним верные ему люди. Еще немного, и он раздавит сопротивление Хары и заберет ее. Только как объяснить, что это именно она? Как сделать так, чтобы ее не зарубили?
— Пора, Анна! — За ее спиной печальной тенью возник Сиро, и Юкки вдруг поняла, что просто не успеет встретиться со своим мужем. Даже если прямо сейчас выскочит из окна… нет… она ведь не могла летать! Но даже если бы и полетела, ее подбили бы лучники Сиро или стрелки Минору.
— Пойдем в наши покои. Я не хочу убивать тебя при них. — Сиро беспомощно развел руками, но Юкки понимала, что беспомощность делает его обреченным на убийство, и это было страшно.
«Все бесполезно», — подумала Юкки, наблюдая за тем, как рука, еще вчера ласкающая ее тело, поднимает блестящий меч, замах… Перед глазами Юкки засверкала огненная мишень, и в следующий момент…
— Простите, господин, только что пришло донесение от Симада Оно, — возник между Юкки и Сиро тощий юноша, которого Юкки прежде несколько раз видела в замке.
— Что ты сказал?! — Сиро опустил меч, пустыми глазами глядя на чудом оставшуюся в живых женщину. Юкки осела на пол, лишившись последних сил. Вовремя. Стрела врезалась в стену как раз в том месте, где секундой до этого была ее голова.
— Паук сообщает, что его человек в замке Грюку убьет сегодня Фудзико. Она уже получала наше послание, и затем ее предупреждали вторично, но она и не подумала отозвать своих сына и мужа.
— Что может женщина? К чему убивать? — Сиро вложил меч в ножны.
— Симада-сан сказал, что Фудзико-сан — весьма влиятельная и разумная дама, сын и муж верят ей и вернулись бы, если бы она сказала, что от этого зависит ее жизнь… Вы же знаете женщин.
— Женщин? — Сиро бережно извлек из стены белую стрелу, продолжая поглядывать на уже пришедшую в сознание Анну. — Что я могу знать о женщинах?
— Но ваша мать сказала, что только Фудзико-сан может повернуть войска вспять. Что Арекусу Грюку не японец, и он пойдет против своего сегуна ради семьи, что Минору будет послушен ему, и тогда…
— Моя мать велела убить Фудзико-сан? — Сиро передернуло, но посланник не мог даже представить, что творилось при этом в душе его господина. Его понимала Юкки.
— Пойдем, ты еле стоишь на ногах. — Она обняла Сиро за талию и, точно ребенка, увела в их покои.
— Моя мать отдала приказ казнить свою мать — мою бабку… — Сиро тихо глотал слезы, давясь водой, из которой Юкки перед этим извлекла плавающие в ней щепки. Вода от этого не стала чище, но Сиро хотел пить, а другой воды все равно не было.
— Попробуй уснуть, твои люди не должны видеть тебя в таком виде. — Юкки уложила уже не сопротивляющегося, сломленного Сиро на постель, с которой он сам недавно поднял ее. В голове еще шумело от недавнего приключения. Шутка ли, она чуть не покинула тело, и покинула бы, если бы не странный гонец, но… — Юкки посмотрела на уснувшего Сиро. — В замке Грюку шпион, убийца… — Она покачала головой, обнаружив, что прическа совсем развалилась. Юкки собрала волосы в узел, оправила одежду.
На этот раз стены падут и захватчики прорвутся в замок, на этот раз они обезглавят Сиро и всех, кто будет при нем, а кого не изрубят на месте, казнят после… но это было уже не важно. Сиро сломался и уже не поднимет своих воинов. Они не совершат нового чуда, убийственной вылазки, не соберутся с силами, дабы сбросить врагов со своих стен. Но и это не столь важно. Думать следовало совсем о другом, о том, что было важнее, о том, что приказ отдан, и неведомый убийца убьет мать Минору. Не то чтобы она очень любила бывшую свекровь, но ее любил Минору, ее любил Арекусу, а значит, теперь Юкки следовало впервые перестать думать только о себе, а хотя бы попытаться прийти на помощь Фудзико.
Снова грохнула пушка, задрожал замок, проснулся Сиро, и в этот же момент рядом с ним рухнула, точно подкошенный стебелек, Анна. Сиро схватил в охапку любимую женщину, глядя в ее навеки теперь уже остановившиеся глаза, в ее животе зашевелился ребенок. Анна была мертва, Юкки неслась по коридорам времени, увлекаемая ветром странствий все дальше и дальше от проклятого самим небом замка.
Глава 22Марико
Приятно бывает, вернувшись домой, наблюдать за тем, как жена или наложница готовят угли для чайной церемонии, как дочери раскладывают цветы для будущей икебаны. Редкие эти моменты наполнены теплотой и отдохновением. Но плохо, если самурай наблюдает это каждый день, вместо того чтобы проводить тренировки и заботиться о благе своего сюзерена.
Никто в сумятице непрекращающегося ни днем ни ночью сражения не пытался извлечь из материнской утробы еще живой плод, христиане вообще привыкли полагаться на судьбу, как той угодно. А тут не до младенца было, когда все новые и новые волны сегунатских ратей со все возрастающей силой бились о стены замка, намереваясь стереть его в порошок, уничтожить, поглотить в живом человеческом море.
Последнее решающее сражение за крепость Хара началось 12 апреля и закончилось через три дня, оставив гору изуродованных, изломанных и искромсанных трупов и поставив на колени перед палачами сегуната тысячи повстанцев, включая их семьи, детей и стариков, равно и тех, кто находился в крепости, и тех, кто продолжал жить своей жизнью в ближайших деревнях. «Семья не должна разлучаться», — повторяли любимую присказку легендарного Арекусу Грюку победители.
Сам же Ал как раз в это время в небольшом порту недалеко от Нагасаки помогал уезжать из Японии последним уцелевшим христианам. По большей части это были семьи героев, отдавших свои жизни защите крепости Хара, но были и те, кому удалось под покровом ночи покинуть погибающий замок, спустившись к морю при помощи веревочных лестниц. Их принимали на китайские корабли, пришедшие специально на выручку братьям и сестрам во Христе.
Провожая людей на корабли, Ал с замиранием сердца разглядывал женщин, которые хоть чем-то напоминали ему пропавшую дочь, но Марико нигде не было. Кто-то говорил, что сестра Мария погибла на стенах Хары, кто-то утверждал, будто бы она была принята живой на небо, где теперь сидит по левую руку от своего сына.
Амакуса Сиро был обезглавлен в день взятия замка, и его голову в драгоценном кедровом ларце доставили в Нагасаки. Ал так и не успел встретиться с внуком. Зато в крепости его застал неожиданный сюрприз, о котором убитый горем Ал даже не подозревал. Оказалось, что когда воины сегуната ворвались в крепость, рубя каждого, кто оказывался у них на пути и прорываясь в сердце замка, дабы умертвить самого Сиро, даймё Нагасаки Терадзава Хиротака шел под прикрытием своих воинов, дабы успеть застать Сиро живым, пока тот не успел совершить сэппуку. Поговаривали, что христиане-де могут и не воспользоваться этой привилегией, считая себя не вправе совершать самоубийство, но где нельзя с честью убить себя самому, без сомнения, находится тот, кто соглашается взять грех на душу, например, вассал-нехристианин. А значит, следовало торопиться.
Амакуса Сиро должен был судить, нет, не сегун, а именно он, Терадзава Хиротака, во владениях которого все началось, а теперь, все заканчивалось. Сидящий в своем замке сегун мог запросить голову известного бунтовщика, но честь покарать врага принадлежала только ему — покончившему с христианами даймё Нагасаки! Рядом с Терадзава Хиротака плечо к плечу шел даймё Грюку Минору — один из самых смелых воинов сегуната, родной брат не сделал для блага Нагасаки и чести дома Терадзава столько, сколько сделал этот широкоплечий самурай и его странный отец, ходивший в друзьях у двух великих сегунов. Правда, Ала в поверженную Хару никто не приглашал, самураи вошли в крепость с боем и по колено в крови продирались по узким лестницам туда, где ждал их поверженный враг. Они шли туда, чтобы посмотреть в глаза столь могучему противнику и, может быть, застать последние минуты его жизни. Это было почетно, и только они — два даймё, несколько месяцев стоявшие перед проклятой крепостью и теряющие своих людей, — имели право на эту честь.
Амакуса Сиро сидел в большой полуразрушенной зале, неотрывно глядя на лежащую перед ним покойницу, красота которой отчего-то взволновала Минору, наполнив его душу непонятной печалью. Сам враг казался спокойным и умиротворенным. Когда его окликнули, он отозвался, оправил одежду, ответил на несколько формальных вопросов… его казнили тут же, так как была опасность, что содержание такого преступника, как Амакуса Сиро, под стражей могло привести к тому, что его либо отбили бы через какое-то время, либо пристрелили свои. Амакуса Сиро не должен был погибнуть случайно, нельзя было и дать повод думать, будто бы он сумел каким-то колдовским образом остаться живым.
Как ни хотел Минору попрощаться с Сиро, разузнав о судьбе сестры, у него бы все равно это не получилось. Они только посмотрели друг на друга, попрощавшись глазами. После чего Амакуса Сиро был казнен в присутствии двух даймё, их знаменосцев и старших офицеров, акт о проведении казни был тщательно составлен и подписан.
Так же, как и Ал, Минору искал какое-то время сестру, не покидая проклятого места, пока крепость не была сожжена, разрушена до основания и оттуда не были извлечены последние пытавшиеся схорониться от возмездия бунтовщики. Не было ее среди мертвых, не было и среди живых.
Недалеко от места, где совсем недавно стояла Хара, воины сегуната казнили своих врагов. Они шли на казнь тысячами, так что экзекуция растянулась на много дней.
Когда Минору и его люди, распрощавшись с Терадзава-сан, готовились пуститься в обратный путь, был устроен пир, на котором личный врач нагасакского даймё признался Минору в том, что, находясь в замке Хара, он совершил операцию, о которой давно мечтал: извлек еще живой плод из чрева умершей матери. Девочка была жива, и врач поначалу думал, что она не протянет и пары часов, поэтому он обтер малышку и, завернув в валяющееся тут же христианское знамя, сунул себе за пазуху, после чего замок был сожжен, а девочка… вот ведь чудо, девочка выжила и, по всей видимости, не собиралась умирать.
Лекарь хотел было забрать малютку себе, по всему выходило, что, заполучив голову Амакуса Сиро, его даймё вернется домой, а значит, личный врач будет следовать за ним, но тут пришло страшное открытие: ребенок, которого из чистого любопытства спас нагасакский лекарь, был ребенком самого Амакуса Сиро! Разве можно оставлять в живых потомка главного врага, когда обезглавливают детей его повара и банщика? Наверное, лекарю следовало попросту повиниться перед своим господином, отдав ему девочку на расправу, но он отлично знал своего господина. С другой стороны, обезглавь он малышку сам, как доказать потом, что убил именно ребенка Сиро, а не подменил его другим?
Услышав о спасенной девочке, Минору чуть не зашелся от радости, он с трудом дослушал лекаря и пообещал ему сохранить страшную тайну и вывезти малышку подальше от этих мест. Девочку он назвал в честь пропавшей сестры Марико.
Глава 23Та, которую не ждали
Достойны презрения ронин, утративший хозяина, женщина, не нашедшая себе мужа, торговец, не умеющий считать, и невежественный монах.
— Стой, не подходи, Минору! Стой где стоишь, и никто не пострадает. — Трясясь всем телом и бешено сверкая глазами, Айко прижимала нож к горлу Фудзико. — Не подходи, или я убью твою мать, как ты убил Амакуса Сиро, которому я служила. — Айко рыдала, не смея утирать слез, так что они капали на серое кимоно старой женщины.
— Не бойся ее, сынок. Айко уже несколько раз пыталась убить меня, у нее кишка тонка. Прирежь эту предательницу, она ничего не сделает мне.
— Еще как сделаю! — Айко кольнула Фудзико в шею, не глубоко, но кровь все же пошла.
— Не смей трогать мою мать. Отпусти ее, и я позволю тебе убраться из замка, — с деланым спокойствием предложил он. — Даю тебе честное слово, что ни я, ни кто-либо из моих людей не причинит тебе зла.
— Так же, как ты не хотел зла Сиро?
— Не хотел… — Минору потупился. — Сиро был моим племянником, мы познакомились незадолго до его смерти. За несколько месяцев, если точнее. Но он был враг сегуната.
— Я тоже враг! Ты ни за что не отпустишь меня, ты уничтожишь и мою семью! Я уйду отсюда только в компании с твоей матерью.
— Ты носишь моего ребенка, — напомнил Минору. — Я не причиню тебе вреда и не допущу, чтобы кто-то причинил. Пожалуйста, опусти нож, беременные женщины часто чудят, будем считать, что это временное помешательство. Ладно?
— Не подходи!!! — завизжала Айко. — Не подходи, мы уйдем вместе. Мы…
— Я уважал Амакуса Сиро и его мать — мою сестру Марико, сестру Марию, как говорили у вас. Я… — На секунду он задумался, нужно ли раскрывать перед взбесившейся наложницей тайну, и все же решил рискнуть. — Я спас ребенка Амакуса Сиро, его дочь. Хочешь посмотреть — она тоже Марико… Мария… Дайте ребенка!
Кто-то из слуг передал Минору теплый сверток, и он протянул Айко крошечную девочку.
— Мария? Дочка Сиро… — Айко опустила нож и безвольно сделала несколько шагов в сторону малышки. — Святая Мария! Как вы собираетесь скрыть ее происхождение?
— Мы уедем всей семьей, ты же знаешь, за пределами Японии ее не сумеют выследить. — Минору вздохнул с облегчением, Фудзико грузно осела на татами, возможно, следовало броситься к матери, утешить ее, обработать ранку, но Айко все еще была с оружием и находилась ближе к пострадавшей, нежели Минору.
Айко отвесила малышке поклон, после чего перекрестила ее и вдруг одним прыжком оказалась возле Фудзико, занеся над ней нож.
— Откуда мне знать, что это действительно дочь Сиро, может, тебе родила ее какая-нибудь местная крестьянка, может… — Она схватила за волосы Фудзико, Минору вскрикнул, и в этот момент Айко отшатнулась от Фудзико, отлетев в сторону. Невидимый удар был таким сильным, что наложница ударилась спиной о стену, на ее лице отразились удивление и радость.
— Ну вот я и дома. Кажется, в первый раз вовремя. — Подняв красивые брови, она посмотрела на нож и, улыбнувшись своим мыслям, изящно бросила его на пол. — Здравствуй, Минору, как же долго я искала тебя, ненаглядный мой. Сколько раз пыталась отыскать подходящее тело. Здравствуй, Фудзико-сан, я узнала, что в замке находится убийца, и уже сегодня он… оказывается, она? Я ведь в женском теле? — Она осмотрела себя. — Я хотя бы хорошенькая? — Юкки смахнула с лица Айкины слезы. — Почему ты молчишь, Минору. Я ведь все правильно сделала, да?
— Юкки? — Минору сделал шаг в сторону супруги, все еще опасаясь ловушки и на всякий случай загораживая собой мать.
— Ну конечно Юкки, а наш сын? Где Ичиро? И кто, ради всего святого, теперь я? — Она прижалась к Минору, в то время как сообразительная Фудзико кликнула, чтобы принесли зеркало.
— Айко! Знаешь, у меня была идея отыскать такое же миниатюрное тело, один раз даже почти что… — Она закусила губу. — Видел бы ты меня в Харе. Как же я ждала тебя тогда, все представляла, как ты ворвешься в замок и освободишь меня…
— Ты была в Харе? — ужаснулся Минору.
— Я просто искала тело недалеко от тебя или Арекусу и оказалась в Харе, ведь Хара действительно была в каких-нибудь ста кен[89] от твоего лагеря. Вот там и сидела. — Она хлюпнула изящным носиком, уткнувшись лицом в плечо мужа.
— Ты видела мою сестру? Ты видела Марико?
— Только вначале. Дело в том… — Юкки собралась с силами и, бросив для смелости еще один взгляд на свое отражение в зеркале, выпалила: — Я нечаянно влетела в тело беременной жены Амакуса Сиро. И он… только ты не подумай, он не прикасался ко мне… доктор запретил им переплетать ноги, да и не до того было. Так что я не изменяла тебе. Ни разу, ни с кем, ни в каком теле не изменяла! Я только ждала, когда ты придешь, и надеялась, что ты позволишь мне родить этого ребенка, чтобы потом жить с тобой и нашим сыном. С нашей семьей!
Глава 24Любимый враг
Одним и тем же жестом — хлопком ладонь о ладонь — можно выразить совершенно разные чувства. Хлопком я подзываю слугу, хлопаю с досады, сделав неверный ход в шашках, и пред алтарем тоже уместен хлопок в ладоши.
Грозившая покончить с собой со дня, когда великий Токугава-но Иэясу отдал приказ ей и сестре стать наложницами золотоволосого варвара, Фудзико умерла вскоре после неудачного покушения на ее жизнь. Умерла тихо, в окружении родных и близких. Руководя отправкой последних христиан в Китай и готовя корабль для собственной семьи, Ал не успел попрощаться с супругой, иначе она не умерла бы, как говаривал Минору. Она ни за что не умерла бы, прикажи ей это отец. Такова была преданность этой поистине невероятной женщины.
Сразу же после обряда сожжения Ал, его сын Минору с семьей, Умино и Гендзико с целым выводком детишек, охранниками и няньками двинулись в путь, который лежал по землям, по которым совсем недавно прошла гражданская война. Несколько сотен самураев сопровождали их, неся сокровищницы, оружие и все, что могло пригодиться опальному семейству на чужбине. Корабли ждали в порту Нагасаки, городе, в котором после недавних событий Минору числился чем-то вроде героя и личного друга местного даймё, оттого перед его семьей и были пока что открыты дороги в подвластных нагасакскому даймё ханах.
Они уже прошли через несколько деревень, сознательно беря круто в сторону от недавнего места казни. Как можно сжечь тридцать семь тысяч человек, не пользуясь при этом бензином? Очень просто — развезти по крестьянским домам по несколько трупов на каждый с категорическим приказом «избавиться от тел». Не погребальную же церемонию им устраивать. Не хотите жечь, зарывайте как собак у дороги, главное, чтобы не гнили и не распространяли заразу. Но это только 37 тысяч казненных, а ведь сколько еще было оставлено близ Хары? Согласно материалам истории, только в последнем бою с тринадцатого по пятнадцатое апреля пали 10 тысяч воинов сегуната. Япония — маленькая страна, но только войны в ней ох уж жестокие да кровопролитные, только жертвы жадным богам, сколько их ни есть, обильные. Впрочем, согласно той же истории, двести лет после восстания на Симабара по всей Японии больше не будет кровопролитий, то есть таких кровопролитий. Людишки-то, известное дело, не устанут друг дружку уничтожать, кто зарежет бедолагу путника на дороге, кто по пьяному делу порешит собутыльников в трактире, кто из ревности… будут и вылазки одного даймё на территорию другого, но все эти случаи будут насчитывать в самом пиковом случае десятки смертей. Такого уже больше не будет, а значит, можно радоваться. Отчего же Алу необходимо покидать эту страну, когда в ней с Божьей помощью только восстановились мир и порядок? Покидать страну, в которой прошла большая часть его жизни, где он находил и терял друзей, ждал рождения детей и снова терял их…
Прр… что такое? Отчего встали?
Ал протер глаза, должно быть, он заснул прямо в седле, дело для путника обыкновенное, когда вокруг полно надежной стражи. Но все же что случилось? Ах, вот уже бежит со всех ног новый оруженосец, как его бишь… после Субаро, к которому Ал прикипел душой, точно тот был ему сыном или племянником, все новые казались просто деревенскими дурнями, так что Ал даже не успевал запомнить их имена. Да и не задерживались у него чертовы мальчишки, день-два, а потом Ал отсылал их в войско или дальше учиться, сетуя старине Утомо, что не может-де найти оруженосца под стать Субаро. А этот, как его, черт? Йю вовсе не дурень. Вот и сейчас уже сбегал разузнать, в чем загвоздка, и теперь спешит с докладом. Хороший парень.
— У переправы расположился огромный отряд, сотник Утомо-сан хочет послать к ним, выяснить, кто и зачем торчит посреди дороги. Минору-сан говорит, что сам пойдет, его нобори в этих местах даже крестьяне знают. — Мальчик с облегчением выдохнул.
— Хорошо, иди туда, выясни, что к чему, и сразу ко мне.
— Понял! — Йю бросился вперед, расталкивая стоящих вокруг паланкинов стражников.
— Вы не думаете, что это могут быть христиане? — С нарочитым безразличием поинтересовалась идущая рядом со своим паланкином Гендзико. Устала, должно быть, сидеть на месте, вот и решила прогуляться. Не ко времени, конечно. Что там еще за люди встали лагерем, как бы до боя не дошло…
— Вряд ли… — Ал зевнул. — Чтобы так много и в открытую.
— А может, это люди сегуната ищут вас, отец? — По высокому лбу дочери пролегла глубокая королевская морщина, точно след от невидимого венца. Воспользовавшись паузой, Анда вытащила из паланкина бормочущую со сна четырехлетнюю дочку Гендзико, уговаривая ее пописать.
— Ну да… столько тут ездил и ничего, а тут вдруг… разве что наш сегун прознал, что мы уезжаем со всеми нашими деньгами, и не пожелал расставаться, мм…
— Все бы вам шутить. — Гендзико зябко повела плечами.
В этот момент впереди произошло какое-то шевеление, и перед Алом возник Минору.
— Они говорят, что будут разговаривать с вами. Они знают, что вы здесь, заранее знали и, я думаю, ждали. Хотя мы и не успели ничего сказать. Я вообще надеялся назвать только свое имя, чтобы не привлекать внимания. — Минору покраснел от смущения.
— Ничего, ничего. Поговорить — это можно. Что мне терять? — Ал приосанился, почему-то думая, как отреагировала бы на подобное заявление Фудзико. Наверняка бы встревожилась.
— Может, не стоит идти? Мы могли бы принять бой… — Минору опустил голову.
— Не могли бы. Нас несколько сотен, а их, я полагаю, больше тысячи. К тому же у нас на руках женщины и дети. Нет уж, раз требуют только меня, пойду, а вот если я не вернусь, тогда принимай уже собственное решение. — Ал вздохнул.
«Ну надо же — враги объявились. Не отпускает Япония, мать ее, не желает выпускать из рук белобрысого самурая, уж слишком диковинная игрушка…»
— На вашем месте, отец, я бы не был так беспечен. — За спиною Ала возник зять Умино. — Мы вполне можем развернуться и постараться уйти.
— Ждите меня здесь. — Ал равнодушно махнул рукой. — Эй, Йю, сынок, скажи, что Арекусу Грюку сейчас будет. Отряд по-любому должен передохнуть. Встаньте лагерем, окружите женщин и детей, сложите пожитки в центр и охраняйте. Удастся перекусить — уже хорошо. Вот он, лагерь, — захотят напасть, вы первые все увидите и успеете занять оборонительную позицию. Обойдут с тыла, встретите их оттуда. Всё. — Ал дал шпор коню, и самураи пропустили его, создавая что-то вроде коридора.
— Господин, оруженосец и знаменосец пойдут с вами? — подал голос Йю.
Ал посмотрел на парня с сожалением. Ну не хотел он губить еще одного пацана, а с другой стороны — позор идти одному. Даже тогда, когда его отыскал Ким, тогда еще даймё Кияма, рядом с Алом был монах-переводчик. Но тогда он еще был ноль без палочки, вчерашний пират и варвар, а теперь…
— Оруженосец и знаменосец пойдут со мной, — принял Ал нелегкое решение, и рядом с ним встали два самурая. Оба юные и на случай ловушки бесполезные, впрочем, поставь Ал за своей спиной хотя бы синоби, пользы против тысячного войска было бы кот наплакал.
Надо было бы попрощаться со всеми, обнять Гендзико, поцеловать Ичиро и Такара (Сокровище, так назвали Минору и Айко малышку, привезенную из Хары и теперь воспитываемую ими точно родную дочь). Но… ничего-то он не успел в этой жизни, а будет ли другая? Можно ли рассчитывать на второй шанс? Дадут ли старому геймеру проиграть еще одну свою жизнь? Будет ли бонус в конце пути в виде… черт его знает, в каком виде…
Впрочем, чужаки пока что вели себя более чем спокойно. Одна странность — не представились. Да и то, что ждали именно его, говорило о многом. Ждали, потому что знали, что непременно явится, что не пройдет стороной, не даст кругаля. Спешит человек, оттого и прет как последний дурак напрямик, где поджидают его разные неожиданности…
Еще странность — формы самураев то ли не были украшены гербами своего хозяина, то ли Ал не мог различить этих самых гербов в сумраке.
— Вы Арекусу Грюку? — задал вопрос явно поджидающий Ала вакато лет двенадцати.
— Я даймё Арекусу Грюку, — подтвердил Ал, сняв с головы неудобный шлем, позволяя пришлым разглядеть себя. — Могу и я спросить в ответ, кто вы? Кто ваш господин? И по какому такому праву вы задерживаете нас?
— Мое имя ничего пока не скажет вам, мне велели встретить вас и проводить к госпоже Дзатаки-но Осиба. Прошу вас.
— Осиба?!
— Здравствуйте, господин Грюку. — Выйдя из-за спин своих самураев, дама предстала перед Алом, даже не потребовав, чтобы тот расстался с оружием.
— Первым делом прими мои соболезнования по поводу смерти твоей жены, — ласково пропела Осиба, едва Ал спешился перед ней. — Я явилась с миром, хочу повидать дочь перед неизбежным расставанием. Юкки ведь с вами? Я правильно поняла?
— Юкки с нами. — Ал кивнул, уже понимая, что Осиба не собирается его убивать. Во всяком случае, не в этот раз, не сегодня.
— Ты позволишь мне попрощаться с ней? Одна ночь. Все равно уже темнеет, присоединяйтесь к моему лагерю, еды на всех хватит. А утром вы тронетесь в сторону Нагасаки, а мы вернемся в наш замок.
— Хорошо, Осиба. Я сам отец. — Ал повернулся к Йю и, быстро переговорив с ним, вернулся к Осибе. — Я попросил оруженосца передать все, что он услышал и увидел, моему сыну Минору, это его дело — разрешать или отказываться.
— Я понимаю. — Осиба взяла Ала за руку и увела его в сторону, где возле небольшого походного шатра были разложены подушки и приготовлен крохотный столик, на который тотчас девушки поставили чашки для саке. — Ты покидаешь Японию навсегда? Странно, я столько лет мечтала об этом, а теперь мне так грустно… — Она задумалась, принимая двумя руками крохотную чашечку. — Дело в том, что вместе с тобой я прощаюсь сейчас со своей молодостью, со всеми, кого я любила когда-то, с кем дышала одним воздухом. Токугава-но Иэясу, Кияма-но Онадага, мой Дзатаки… Исидо все мечтал жениться на мне, мужчина с крошечным членом хотел владеть наложницей самого Тайку! И Тайку я вспоминаю… последнее время мне почему-то не удается увидеть его лица… Мой сын от Хидэёси совсем не похож на своего отца. С одной стороны, это хорошо — Тайку был настоящим уродом, — она засмеялась, — с другой — плохо… если бы он был похож на Хидэёси, он бы был сильным и умел всего добиваться, но…
Ал залпом выпил саке, и девушка тотчас наполнила его чашку еще раз.
— Ты был связан со всеми этими людьми… так или иначе связан. Я вспоминаю Нобунага, вспоминаю твоего сына Амакаву… Ты никогда не простишь меня за него, хотя…
— Не надо об этом. — Ал снова опустошил чашку. — Не делай мне больно, если хочешь, чтобы я позволил тебе встретиться с дочерью.
— Я вспоминаю Кима. Ты не знаешь, но последнее время я много общалась с ним, когда он перестал быть великим сегуном и вдруг оказался при моем дворе. Ведь это Юкки более-менее может выбирать тело, в которое вселится, а он, Ким, такой способностью не обладает.
— Значит, Ким выжил? — Ал тряхнул головой, прогоняя сонный морок. — Ты не врешь?
— Кияма, Дзатаки, затем сегун Хидэтада… он много рассказывал мне о мире, откуда прибыли вы с ним. О грядущем. И еще о том, что если он явился по заданию ордена «Змеи», ты ворвался в Японию из чистой любви к этой земле, этому народу… Это так странно для иноземца. — Осиба откинулась на подушки, должно быть, хмель ударил ей в голову. — Скажи мне, о явившийся из будущего, что приобрел ты в Японии, о которой мечтал? Не сожалеешь ли о прожитой на чужбине жизни?
— Я… — Ал поперхнулся, затравленно глядя на расставляющих перед ними жареную рыбу девушек. — Я не стремился изменить лик Японии, мне она нравилась в любом виде. В будущем или прошлом. Я просто любил ее. Ким не соврал. Я помогал налаживать торговлю и создал два необычных отряда. Но все воины тех отрядов были убиты, большая часть в бою за Осаку, да и потом… у меня четверо детей — двое приемных и двое своих, еще были, но… — он украдкой смахнул слезу. — Мои родные дети… сын погиб… — Он опустил глаза, силясь не смотреть на Осибу. — Дочь… полагаю, тоже погибла. От приемных детей у меня есть внуки, родные не доставили мне такой радости, поэтому я могу сказать, что Япония не приняла меня, и когда я покину ее благословенные берега, здесь не останется ничего в память обо мне. История, как говаривал Ким, не прощает вмешательств в ее течение. Я попытался завести потомков в далеком прошлом, и у меня не получилось. — Он рассеянно улыбнулся. — Киму в этом плане повезло больше… но я…
Все тот же высокий самурай доложил Осибе о том, что в лагерь была доставлена молодая госпожа, и Осиба резко поднялась ей навстречу. Ал отметил, что Айко, или, наверное, теперь ее правильнее было бы называть Юкки, шла рука об руку с его сыном Минору. Красивая пара! Залюбуешься.
— Я очень признательна тебе, Арекусу, очень, — заторопилась Осиба, ее глаза горели, не отрываясь, она смотрела на маленькую Айко, пытаясь узнать в ней горячо любимую дочь. — Я хотела сделать тебе последний прощальный подарок, и, может быть, не только подарок, но и… — Она счастливо рассмеялась, когда Айко, забыв про необходимость держать себя в руках, вдруг с визгом бросилась ей на шею. — Я благодарю тебя, Арекусу, и хочу сказать. Тогда, у меня в замке, помнишь, когда я предложила тебе в компенсацию за смерть твоего родного сына родить для тебя ребенка?
— Ну и? — У Ала сжалось сердце.
— Твой ребенок родился, но ты ушел от меня, и я была вынуждена растить его в одной из своих деревень, а потом, когда он подрос и смог стать вакато, приняла в свой замок. Вот он, твой сын Йоширо. — Осиба взмахнула расписанным рукавом, и перед Алом появился проводивший его в лагерь мальчик, — его имя следует толковать как «совершенный сын», но он и вправду был весьма крупным ребенком, никогда не болел. Да и сейчас выглядит старше своего возраста и какой разумный! К тому же, приглядись, он такой же урод, как и ты. — Она снова заливисто рассмеялась. Напротив Ала стоял тот самый высокий юноша, который первым встретил его в лагере Осибы. — Приглядись — твой длинный нос, та же форма лица, а волосы… у него не черные волосы… вот чего я боялась, сейчас не видно, но у него волосы цвета коры орехового дерева. Это так странно… Познакомься, Йоширо. Это твой отец, у вас время до рассвета.
Осиба обняла Юкки, и, точно две подружки, они юркнули вместе в шатер.
«Значит, все это время у меня был сын — совершенный сын, ребенок, который никогда не болел, был умным и смелым, но все это ерунда». При свете восходящего солнца Ал явно видел, что Осиба не соврала, его сын был действительно полукровкой, кроме того, Ал чувствовал, что на этот раз змея сказала правду. Это был его ребенок.
— Я нашел своего сына, а должен покидать Японию… покидать, даже не успев как следует познакомиться с ним… — вздохнул Ал.
— А ты не уезжай Арекусу. Мы уже стары для того, чтобы от кого-то там прятаться. Пусть уезжают Умино с Гендзико, у Умино отец был главой даймё христиан, его непременно призовут к ответу. Мы же будем жить здесь. — За спиной Ала стояла умытая и причесанная Осиба в розовом кимоно с бордовым поясом. Даже в возрасте она сохранила прямую спину, горделивую осанку и весьма миловидное личико. — Ты отдашь свой замок Минору и Юкки, от тебя же всего лишь потребуется жить втайне от всех. В монастыре, своем или моем замке. Сегун издал указ, согласно которому все находящиеся на территории Японии иностранцы должны покинуть ее пределы, но живя в безвестности, не помышляя о дворцовых интригах, ты сможешь закончить свою жизнь здесь!
— Когда-то давно, в будущем, я посетил Японию. — Ал вздохнул, и тут его лицо озарила догадка. — Когда-то на Камакуре я стоял над могилой кормчего Адамса, и один из японцев мне сказал, что лежащий в земле Блэкторн был невысоким кареглазым и темноволосым человеком, совсем не таким, каким живописал его Клавелл, ну, ты не знаешь. Согласно имевшимся у меня представлениям, я был уверен, что он должен быть блондином с голубыми глазами. И когда я оказался в Японии и встретился с Блэкторном, я понял, что в той могиле должен лежать именно он, но когда Блэкторн был убит Бунтаро, его изрубленное тело никто не отвез на Камакуру. Скорее всего, его просто сожгли и прах развеяли по ветру. История изменилась, и… Я занял место Блэкторна в истории и должен занять его в той могиле. Вот что.
Осиба смотрела на Ала, точно на безумного.
— Я это к тому, что настоящий Блэкторн, тот кормчий, который посетил Японию и был другом Токугава, ну, в общем, он ведь жил в Японии и после приказа о высылке иностранцев. Жил, пусть не так вольготно, как при Иэясу, но все же жил. Служил сегунату, имел семью и умер. Отчего же я должен бежать, как последняя крыса с тонущего корабля? Наш корабль еще не тонет, ну, приверженцы одной религии поуничтожали приверженцев другой, теперь драться будет не с кем и на двести лет воцарятся покой и благодать. Разве это похоже на конец истории? Скорее уж это ее начало. Скоро, буквально через пятьдесят лет будет написан кодекс самураев «Бусидо», или Ким сделает это раньше. Мы никуда не едем! Мы остаемся здесь! Я прямо сейчас пошлю прошение на имя сегуна, попрошу, чтобы тот либо повелел мне присоединиться к прочим иностранцам, либо разрешил остаться. Я еще многое смогу сделать, и мои дети… сегун не дурак, я был полезен двум его предшественникам, и он не побоится оставить меня в Японии. Чем может угрожать власти старый варвар, чьи заслуги перед страной очевидны? Да ничем.
— Я тоже думаю, что вам нет смысла уезжать. — Осиба обняла подлетевшую к ней Айко-Юкки. — Оставайся, Арекусу. Оставайся, Юкки, и дайте мне наконец увидеть Ичиро! И этот ребенок, я не хочу, чтобы Юкки родила на чужбине. У ребенка никогда не будет бабушки!!!
— Сможешь навещать их, когда тебе пожелается, бабуля, только ради бога, скажи, жив ли еще Ким и где он?
— Ты увидишь Кима, и довольно скоро, — отмахнулась плачущая от счастья Осиба. — Никто не виноват, что твоего друга угораздило влететь в тело полупарализованного тюремного сторожа. Впрочем, воды пошли ему на пользу, и недавно он все же сумел подняться на ноги. — Открывая тайну нового тела Кима, Осиба тихо злорадствовала, представляя, как округлятся и без того круглые, невыносимого голубого цвета глаза Арекусу, когда тот опознает в калеке постаревшего коменданта осакского замка. Дивный сюрпризец. Нужно будет поприсутствовать.
— Правда, оставайтесь, отец. — Длинные светло-каштановые волосы Йоширо были зажаты в нечто, отдаленно напоминающее самурайский пучок, лоб еще не был обрит — он переминался с ноги на ногу, поглядывая исподлобья на Ала и, должно быть, стесняясь своего роста и угловатости. Очень похожий на отца статью и формой головы, только лицо более смуглое, волосы темнее, да глаза карие и раскосые, как у японца. — Я только что обрел настоящего отца, и теперь терять… впрочем, поступайте так, как считаете нужным, кто я такой, чтобы давать вам указания.
— Решено. Мы остаемся в Японии вплоть до получения разъяснения от сегуна, но, повторюсь, думаю, он не будет возражать против одного иностранца, которого почитали его отец и дед.
— Мы остаемся! — пронеслось в воздухе.
В Нагасаки по случаю всеобщего праздника самураям было преподнесено огромное число бутылочек саке, и на самом большом постоялом дворе устроили роскошный праздник. В тот же день Ал отослал прошение сегуну, и, учитывая, что отвозить его взялись личные гонцы госпожи Дзатаки Осибы и даймё Нагасаки Терадзава Хиротака, можно было не сомневаться в успехе.
Праздник длился весь день, и на закате все сидели в беседке, наблюдая за садящимся на воду солнцем.
— Как же прекрасна эта жизнь! Как прекрасна! — невольно воскликнул Ал, любуясь своей огромной семьей, шалящими детьми, красавицей Гендзико, ее нежным и преданным мужем Умино, богатырем Минору и Айко-Юкки. — Как же прекрасна эта жизнь! Может быть, так же прекрасна, как щедрые теплые лучи солнца на закате?
— Ого, отец, а вы становитесь поэтом, — улыбнулась Гендзико.
— Хотел бы я, чтобы закат моей жизни был подобен сегодняшнему закату солнца, — пошутил Минору.
Солнце украсило облака оранжевыми знаменами и опустилось еще ниже, поцеловав воду.
В это время мимо постоялого двора шла одинокая женщина в длинных черных одеждах. Ее непослушные курчавые, обильно покрытые сединой волосы были сложены в похожую на воронье гнездо прическу, длинный нос был гордо вздернут вверх, словно женщина эта больше привыкла командовать войском, чем заниматься привычными женскими делами. Марико шла и шла по пятам своего брата Минору, по словам очевидцев, унесшего из разрушенного замка Хара последнюю отраду ее нелегкой жизни, крошечную внучку, получившую ее имя. Сердце Марико тревожно билось, безошибочно указывая путь, и теперь, на закате солнца, оказавшись рядом с роскошным постоялым двором, она вдруг поняла, что пришла. Что ее внучка и потерянная где-то судьба совсем рядом, еще несколько шагов, и…