— Хороший враг эта лиса! — Желая взять ситуацию в свои руки, громко прокомментировал произошедшее Кияма. — Приятно иметь дело с врагом, который может оказаться сильнее и хитрее тебя. Большая честь! Необходимо в ближайшие дни отправиться на охоту и показать лисичке, кто здесь хозяин. — Он усмехнулся, позволяя сыну тоже высказаться.
— Если охота окажется удачной, я подарю самураю, поразившему лису, пару испанских пистолетов, которые я приобрел еще во времена «черного корабля», — сообщил тот.
Все приветствовали слова Умино криками радости и одобрения. Тем не менее остальные соревнования в этот день прошли из рук вон плохо. Мечники, сражающиеся друг с другом деревянными мечами, уже не чувствовали поддержки зала, так как все только и могли думать что о лисице, чудным образом пробравшейся в замок.
Всем было ясно, что ни один нормальный зверь посреди бела дня не полезет в жилище людей, ни один — если только это не лиса-оборотень, злой демон, явившийся навредить клану.
Оторвавшись от созерцания учебного боя, Кияма весело посмотрел на сидящую под зонтиками невестку и ее придворных дам. Толстушка Фусако была покладистого нрава, но совсем не походила на знатную особу, внучку ныне покойного даймё Оноси. Она плохо разбиралась в стихах и тех очаровательных мелочах, которые обычно отличают действительно знатную даму от крестьянки или торговки овощами. Впрочем, она была милой и доброй и за пять лет брака родила Умино троих детей.
Все зонтики как на подбор были радостно летних цветов, с бабочками, огромными пионами, ручейками и даже радугой. Кимоно, пояса оби и веера тоже были очень яркими и праздничными.
Так что Кияма невольно подумал, что в последнее время он редко балует домашних маленькими праздниками, не говоря о том, что они давно не были ни при дворе принца, ни в замке сегуна.
Об этом следовало подумать, общение с сильными мира сего могло помочь сыну и его потомкам в дальнейшем стать настоящим Когэ. Почему бы и нет? Все княжеские рода когда-то пребывали в бедности, возделывали свои рисовые поля, ловили рыбу, и все, кто теперь кичится своим высоким положением, будут со временем сброшены с пьедестала истории и втоптаны в грязь.
«Да, сыну пора делать карьеру, пора показать себя настоящим мужчиной, пора…» — Кияма было приятно фантазировать о будущем, эти фантазии несли краткую передышку, сходную с той, что время от времени дарят людям сны.
В снах человек может забыть свои печали, на краткий миг став счастливым. Печаль Кияма, как вода из-подо льда, точилась из знания того, что не пройдет и пятнадцати лет, как его род будет стерт с лица земли, и рожденные сейчас в счастье и довольстве дети, возможно, никогда не увидят лиц собственных детей. Да что там пятнадцать лет, судьба уже начинала затягивать свою петлю вокруг шеи клана Фудзимото, вокруг всех христиан Японии.
Даймё нахмурился, вспоминая последние донесения его подданных, чуть ли не ежедневно приходящие из разных частей страны. Везде в той или иной степени происходило одно и то же: желающий единолично контролировать импорт из варварских стран сегунат стремился извести католические миссии, изначально поставившие на ноги всю происходящую сейчас в Японии торговлю, весь ввозимый импорт! А заодно с миссиями вытравить и всех христиан.
Пока еще Токугава не отдал жесткого приказа всем христианам отречься от веры, официально храмы славили Господа, и католические священники в оранжевых шелковых одеждах буддийских монахов продолжали исповедовать и причащать прихожан, венчали, творили таинство крещения, читали проповеди. Пока еще во владениях Кияма и почти всех даймё-христиан все оставалось по-старому. Хотя то из одной, а то из другой провинции начинали поступать тревожные известия. То тут, то там самураи сегуната в коричневых кимоно закрывали христианские храмы и казнили отказавшихся отречься от веры христиан. Уже брели по дорогам оставшиеся без хозяев ронины, готовые пополнить собой воровские и разбойничающие шайки.
Слухи на длинных, быстрых ногах летели по всей Японии, обрастая по дороге новыми подробностями и невероятными деталями.
Кто-то радовался переменам, говоря, что пришедшая из-за океана вера только вредит интересам Японии, мешая самураям сосредотачиваться на исполнении долга, кто-то был на стороне христиан.
Впрочем, ясного приказа, в котором сегун бы официально запретил христианство на всей территории Японии, пока не поступало, и воины сегуната, вооруженные приказом Токугава, пока истребляли новую веру в небольших, отдаленных от Эдо провинциях. Но о таких своих действиях великий сегун, понятное дело, не распространялся на всю Японию. И до поры до времени оставалось только гадать, что на самом деле происходит. Что происходило в Эдо — главном городе Токугава? Где, по слухам, не осталось ни одного христианина, что творится в портовых городах и прилегающих к ним деревнях? Повсюду уже скакали убийцы Токугава с приказом отречься от христианства или умереть. Уже летели головы пришлых священников и их прихожан, а Кияма забрасывали просьбами вмешаться в происходящее или взять братьев по вере под свое покровительство.
Да, Кияма чувствовал всей кожей неизбежный кризис. И если даже Токугава будет верен мирному соглашению, подписанному с Кияма и покойным Оноси, его сын, этот мрачный, вечно всех подозревающий в измене Хидэтада, все равно сотрет христиан с лица земли.
Впрочем, Кияма отнюдь не был магом или пророком. Просто живя некогда в эпоху, названия которой он и сам не знал, да и не было в то время никакого специального названия у XXI века, он изучал историю Японии XVII века, и теперь, что называется, сверялся с написанным.
— Вы сегодня мрачны, отец? — Неожиданно раздавшийся за спиной голос отвлек Кияма от скорбных дум. — Продолжается недомогание? Вам плохо?
Кияма с нежностью посмотрел на сына — похудевший, высокий и совсем не красивый, он теперь уже не напоминал некогда ковыляющего по замку малыша, которого так любил старый Кияма. Теперь перед даймё стоял его наследник и друг, его сын, подаривший внуков, наполнивших древний замок смехом и непрекращающимися шалостями. Вспомнив о внуках, Кияма снова помрачнел.
— Твоя правда, живот по-прежнему крутит. — Он озабоченно поцокал языком. — Должно быть, съел что-то не то или… а впрочем, старость не радость.
— О какой старости идет речь? — Со своего места поднялась невестка. — Вы молоды и по-прежнему весьма привлекательны, вы способны осчастливить множество женщин, которые были бы благодарны вам за самый ничтожный знак вашего внимания.
Кияма усмехнулся, вспоминая любовные утехи с младшей наложницей.
— Ерунда. Не придавайте, пожалуйста, значения. Уже все прошло. — Он ласково поглядел на Фусако, отмечая, что та изменила прическу. — Скажите лучше, как вам понравился текст, который я передал вам вчера со служанкой.
— О, как раз об этом стихотворении я хотел бы поговорить с вами особо. — Сын вежливо поклонился дамам, предлагая всем занять свои места на разложенных на открытой веранде подушках. — Я хотел бы поблагодарить вас, отец, за то удовольствие, которое вы доставили нам всем этим произведением.
Кияма невольно отметил, что, говоря «за всех», Умино избегает смотреть в сторону ничего не понимающей в литературе жены.
«Да, ему бы девушку потоньше да пообразованнее», — отметил про себя Кияма.
— Ваш внук Судатё подготовил сюрприз. — Умино помог малышу пробраться ближе к деду. — Ну же, расскажи нам стихотворение, которое ты выучил утром.
Все зааплодировали.
Цветок склонился над цветком —
Юная девушка прикоснулась губами к лепесткам
и выпила ароматную росу.
«Цветок склонился над цветком?» —
Повторил монах и, смутившись,
уткнул взгляд в чашку для подаяния.
Все это Судатё произнес на одном дыхании и, залившись краской, бросился на шею матери.
— Прежде, чем я что-то скажу по существу дела. — Умино перехватил взгляд отца и отчего-то тоже густо покраснел, так, будто сумел прочесть тайные мысли главы рода. — Позвольте узнать, кто написал это великолепное произведение? Чтобы мы могли воздать ему по достоинству. — Умино оглянулся, ища поддержки у разноцветных зонтиков и вееров, качающихся в странной синхронности и согласии, точно перед отцом и сыном сидели не женщины, а какой-то огромный яркий и, главное, разумный цветочный куст.
Заняв свое место, Кияма какое-то время обмахивался веером с изображением солнца, все выжидающе смотрели на него.
— Боюсь, что будет неправильным открывать вам имя автора этого произведения, — наконец сообщил он, весело оглядывая притихшее собрание. — Потому что, если я скажу вам, что текст сей принадлежит самому Будде, вы, чего доброго, разместите его на алтаре, где будете на него молиться, возжигая благовония.
Он сделал паузу, позволяя собравшимся проникнуться глубиной его мысли.
— Я говорю так, потому что хотя мы и христиане, мы должны уважать религию наших предков. Впрочем, если я скажу, что стихотворение принадлежит перу одного из апостолов или патриарху веры, вся разница в том, что вы немедленно поместите его в домашнем храме. — Он задумался. — Если я скажу, что написал это стихотворение сам, — глаза Кияма засверкали веселыми огоньками, — вы, конечно же, будете поздравлять меня и хвалить за литературный талант. Вы станете читать его малышам, добиваясь их почтения к автору. И заставите старших детей учить данное произведение наизусть, — он подмигнул Судате. — Если я открою вам, что стихотворение принадлежит известной куртизанке из одного из чайных домов Эдо, которую я посещал, когда был на Совете сегуната, вы будете наперебой советовать моему сыну последовать по моим же стопам. Если же я отвечу, что стихотворение написал наш повар или массажист — вы посмеетесь и забудете о нем. Какой же смысл мне говорить вам, кто автор этого стихотворения?
Добившись нужного эффекта, Кияма низко поклонился своей семье и, сославшись на неотложные дела, отправился в свой кабинет, где в который раз принялся за изучение привезенных с собой исторических материалов, с единственной целью — любым способом отвести удар от семьи.