Не повезло Хидэёри, не повезло. Но только потерянного, как известно, не воротишь, и если верить истории, наследники Токугава-но Иэясу, как нечего делать, будут держать власть в стране еще пару славных веков.
Ал снял с шеи тяжелый амулет со змеей и, перекрестившись, отвинтил невидимую крышечку.
«Вот так все и должно было закончиться, — пронеслось у него в голове, — пришел ни с чем, и уйду ни с чем».
Он встряхнул амулет, как бутылочку саке, и, запрокинув голову, попытался вылить содержимое себе в глотку. На язык выкатилась одна отвратительного вкуса капля, и эликсир иссяк.
В полном непонимании Ал смотрел некоторое время на пустой амулет, который носил много лет на шее, и крыл его давно позабытыми матюгами.
С другой стороны, ему вдруг сделалось смешно, что он, достигший невероятных для европейца вершин, имеющий все, о чем только может мечтать человек, вдруг окажется в Питере обыкновенным заурядным и не интересным никому бомжом. Как он будет валяться пьяный и никому не нужный за ларьками на Сенной, теша прохожих и себя рассказами о паланкинах, чайных церемониях и гейшах.
Как будет жалеть, что оставил дома добрую, покорную жену и четверых детей. Бросит дело, которому отдал шестнадцать лет жизни. Да, здесь Ал был нужен и необходим, он был первым советником великого Токугава Иэясу, изобретателем и политиком.
Мужчина может считать себя состоявшимся только тогда, когда он полностью обеспечивает жизнь и комфорт своей семье, когда у него есть свое дело, в котором он бог и король, когда у него, несмотря на достаток и устойчивое положение в обществе, есть куда расти.
Ал отодвинул закрывающую дверь занавеску, в коридоре ему поклонились дежурившие самураи. Попросил, чтобы его провели во двор, и, оказавшись там, велел сопровождающему его самураю атаковать.
— Быть может, господин желает, чтобы я принес учебные мечи, — попытался отвертеться юноша, который явно слышал о золотоволосом варваре такое, после чего его не тянуло скрестить с ним мечи.
— Ну тащи. — Ал сделал несколько приседаний, восстанавливая кровообращение. Он чувствовал себя прекрасно. Теперь Гендзико будет пристроена, Амакаву пойдет служить, а Минору и Марико, останутся с ним, как и Фудзико. Все сложилось. Все нормально. Даже если Токугава даст дуба, не казнят же его в самом деле. Ну, отберут замок, дадут взамен что-нибудь другое, или сам купит. Можно будет поселиться у Кима или убраться в Англию, где его примут как национального героя, и он получит титул пэра. Жизнь удалась!
Юный самурай вернулся с четырьмя деревянными мечами, которые он с поклоном протянул Алу.
Ал не глядя взял два меча, один из которых привычно сунул за пояс. Другой крутанул в руке, проверяя вес и балансировку, после чего принял оборонительную стойку.
Самурай пригнулся и, выставив перед собой меч, приготовился к атаке: первым нападать на гостя считалось дурным тоном. Ал двумя руками завел меч себе за голову и с резким выдохом рубанул перед собой, так, как раскалывают топором пень. Юный самурай закрылся мечом, одновременно отбрасывая противника. Ал, не удержав равновесия, опрокинулся на спину. Его меч с глухим треском разломался, однако Ал и не собирался отступать, уже в полете выхватив второй меч и выбрасывая его вперед перед собой. Так что кинувшийся на него было самурай невольно налетел на эту неприятную преграду.
«Хорошо, меч не настоящий, кишки бы вылетели за милую душу», — только и успел подумать Ал, вскакивая на ноги. Он был уже готов продолжать бой, в то время как юный самурай после полученного удара еще не мог разогнуться.
— Голова с плеч, — объявил Ал, сделав мечом движение в воздухе.
Раздались аплодисменты и слова одобрения собравшихся во дворе самураев.
Ал хотел было протянуть поединщику руку, но тот поднялся сам, красный от стыда и все еще держащийся за живот.
С балкона второго этажа за Алом наблюдали Гендзико, Кияма и еще несколько не известных Алу самураев и дам.
— Я вижу, вы еще не уехали, — дружелюбно обратился к Алу Кияма, — если ваш отъезд можно отложить, быть может, вы все же присоединитесь к пиру в честь вашей дочери и моего сына?
Ал оправил кимоно, думая о том, что у него с собой нет гербовой одежды. Среди самураев, наблюдавших за учебным поединком Ала, стояли прибывшие с ним самураи.
Глава 21ТЮРЬМА
Утверждай что-либо, только когда тебе исполнится сорок лет. К этому возрасту ты уже достаточно повидаешь, и хорошего и дурного, и сможешь сделать правильные выводы. Начальство не должно давать ответственных постов молодым людям, которые от усердия, избыточной силы и нехватки жизненного опыта способны причинить много бед.
Еду действительно вскоре принесли, из-за своей решетки Тико наблюдал за тем, как открылась дверь в тюремный коридор и одетый в полотняные штаны и куртку самуи старик подкатил к мальчикам тележку со съестным.
Истекая слюной и мечтая только об одном — как можно скорее набить брюхо, Тико, однако, не потерял присутствия духа и попробовал даже вежливо заговорить со служащим, но не получил в ответ ни одного слова. Просовывая сквозь прутья решетки чашечку с пшенкой, сырую рыбку и чашку с соусом, старик только мычал, отчего Тико предположил, что тот немой.
Какая досада.
Старик сначала обслужил новенького и затем подошел к клетке, за которой томился Амакаву. Тико заметил, что его приятелю еще дали маленький серый хлебец, и заскучал.
Амакаву же, вместо того чтобы радоваться лишнему куску хлеба, смотрел теперь на него с ужасом, не решаясь отломить кусочек.
— Нам не дали палочек. Как есть? — спросил Тико, расставляя кушанья возле своей постели.
— Руками. Они боятся, что мы используем палочки как оружие. — Амакаву все еще смотрел на свой хлеб, трясясь всем телом. — Разве ты не знаешь, что Токугава-сан с давних пор служат Синоби?
Тико пожал плечами и, аккуратно взяв рыбку за хвост, отщипнул от нее кусочек нежного мяса.
— Почему ты не ешь? — спросил он, опасаясь лишний раз глядеть в сторону друга. — Не голоден, тогда дай мне!
Амакаву посмотрел на Тико глазами, полными ужаса.
— Я боюсь, мне сегодня что-нибудь отрежут, — выдохнул он, продолжая пристально разглядывать хлеб. — Это за грехи мои. Воистину. За грехи! — Он заплакал.
От неожиданности Тико подавился. И бросив еду, подошел к решетке.
— Почему ты думаешь… — Он не смог подобрать слов.
— Потому что перед тем как изувечить человека, они дают ему немного дополнительной еды, чтобы у него были силы выдержать пытки. А перед тем как убить, приносят чашечку саке. — Амакаву затрясся, подтягивая колени к подбородку и обхватывая их руками. — Я никогда уже не увижу маму!
— Обязательно что-то отрежут? — Тико косился на нетронутую еду, думая о том, что, наверное, невежливо есть, когда тебе говорят о таком несчастье. С другой стороны, живот уже подворачивало от голода. — Зачем отрезать-то?
— Ну ты, брат, даешь! — возмутился такому невежеству Амакаву. — Отрезают палец и затем посылают его родителям.
— А почему палец? — Тико отошел от решетки и снова сел на свою постель, запуская руку в чашку с кашей. — Не лучше ли голову? Когда наши самураи поссорились с самураями господина Таномы, он наш сосед, был бой, и всем, кто не был зарублен во время сражения, отдали приказ покончить собой. Потом отцу прислали такие ящички с головами наших самураев, тех, что показали свою храбрость во время сэппуку, похвалили. Потом отец собрал всех наших людей и попросил гонцов еще раз рассказать о доблести павших. Головы героев возложили на алтарь… — Тико обмакнул в соус кусочек рыбьего мяса и с наслаждением положил его в рот.
— Части тела присылают родственникам для того, чтобы содрать с них деньги, мол, не заплатите, получите своего сына по частям. А заплатите, вернем все, что от него останется. А если прислать голову… без головы человек не живет… Мне это отец рассказывал.
— Дедушка говорил, что платить за пленников — вздор и выброшенные деньги. — Тико доел пшенку, запив ее остывшим чаем.
— Мой бы отец, наверное, заплатил. — Амакаву сглотнул, силясь не заплакать. — Раньше заплатил бы, до того, как я… — Он запнулся и, сев на свое место, быстро принялся есть. — После того как я подвел его.
— А моя мама точно отдала бы за меня все свои деньги. — Тико посмотрел на Амакаву, глотая слезы. — Раз такое дело, брат, надо хотя бы подумать о том, чтобы умереть достойно, не опозорив свои семьи.
Когда комендант замка Фудзимото Мицусигэ-сан доложил своему князю, что из храма Соун, что возле деревни Хатадзюку, были доставлены тела убиенных мальчиков, Кияма сразу же решил не привлекать к этому делу Ала. Бедолаге и так досталось выше крыши. Поэтому взяв с собой одного только однорукого Такеси, которым он пользовался как записной книжкой, Кияма лично отправился на осмотр тел.
Мальчики не были подвержены сексуальному насилию, но следы пыток и некоторая схожесть жертв указывали на почерк негодяя.
Дорогой тела подгнили, вонь буквально резала глаза, но даймё мужественно не показывал, как ему плохо, стараясь выглядеть бодрым и веселым.
Выйдя из часовенки, где ему показывали тела, он велел немедленно предать их огню, дабы не распускать заразу, и тут же, уже не стесняясь Такеси, проглотил красноватую пилюлю, последнюю в небольшой ореховой шкатулке, которую Кияма извлек до этого из рукава.
— Последняя, — показав на странную штуку, прокомментировал он. — Теперь даже не знаю, как дальше.
— Из будущего? — У Такеси защемило в груди. Так вот почему плохо действовал яд! Почему старый черт Кияма оказался таким двужильным. Такеси вдруг захотелось припечатать со всей силы старого даймё кулаком в нос, но он вовремя сдержался, тряся головой.
— Я уже давно написал в орден, просил выслать мне целителя, — Кияма глотнул из фляжки, которую обычно носил с собой, — да вот боюсь, что не успеет он. Как думаешь, Такеси-кун, успеет или не успеет?