Через четверть часа посетители «Ганзы» собрались в общем зале, где Пальмирен Розет объяснил им смысл своих последних слов.
По приказанию профессора Бен-Зуф все убрал со стола, и на нем разложили согласно их достоинству занятые у Исаака Хаккабута серебряные монеты — две кучки по двадцати пятифранковых монет, кучка из десяти монет по два франка, кучка из двадцати монет по пятьдесят сантимов.
— Господа, — сказал Пальмирен Розет, весьма довольный самим собой, — к сожалению, у вас не хватило предусмотрительности спасти во время столкновения метр и гирю весом в килограмм, и поэтому мне пришлось изобрести способ заменить эти два предмета, необходимые для вычисления силы тяжести, массы и плотности моей кометы.
Это вступление было несколько длинно, но весьма характерно для всякого оратора, уверенного в себе и в своей власти над аудиторией. Капитану Сервадаку, графу Тимашеву и лейтенанту Прокофьеву и в голову не пришло протестовать против обращенного к ним нелепого упрека. Они привыкли к чудачествам Пальмирена Розета.
— Господа, — продолжал профессор, — прежде всего я удостоверился, что эти монеты совсем новенькие, не стертые и не стесанные. Следовательно, они отвечают требуемым условиям, чтобы произвести мои опыт со всей необходимой точностью. Итак, сначала я воспользуюсь ими, чтобы получить точную длину земного метра.
Гектор Сервадак и его приятели поняли идею профессора еще прежде, чем он ее высказал. Что же касается Бен-Зуфа, то он таращил глаза на ученого, как будто тот был фокусником из балаганчика на Монмартре.
Профессор взял за основу своего первого опыта следующее соображение, пришедшее ему в голову внезапно, когда он услышал звон монет в ящике у Исаака Хаккабута.
Как известно, французская денежная система — десятичная, и следовательно, десятичными являются и все монеты, от одного сантима до ста франков, а именно: во-первых, один, два, пять, десять сантимов медью, во-вторых, двадцать сантимов, пятьдесят сантимов, один франк, два франка, пять франков серебром, в-третьих, пять, десять, двадцать, пятьдесят и сто франков золотом.
Таким образом, существуют монеты более крупного достоинства, чем франк, кратные ему; и монеты более мелкого достоинства — все десятичные доли франка. Франк же есть не что иное, как эталон.
Тут профессор Пальмирен Розет попросил слушателей обратить особое внимание на то, что все эти монеты точно вымерены и диаметр их строго установлен законом. Так, если взять к примеру монеты в пять франков, в два франка и в пятьдесят сантимов серебром, то первые имеют в диаметре тридцать семь миллиметров, вторые — двадцать семь миллиметров, а третьи — восемнадцать миллиметров.
Нельзя ли в таком случае, аккуратно положив рядом известное количество монет различного достоинства, получить совершенно определенную меру длины, а именно земной метр?
Это было вполне возможно, и профессор, зная это, велел отобрать десять пятифранковых монет из двадцати имеющихся, десять монет по два франка и двадцать — по пятьдесят сантимов.
Действительно, быстро произведя на клочке бумаги следующее вычисление, он показал его своим слушателям:
10 монет в 5 франков по 0,037 м = 0,370 м
10 монет в 2 франка по 0,027 м = 0,270 м
20 монет в 50 сантимов по 0,018 м = 0,360 м
Итого = 1,000 м
— Прекрасно, дорогой профессор, — сказал Гектор Сервадак. — Теперь нам остается положить рядом эти сорок монет так, чтобы прямая прошла через их центры, и мы получим в точности длину земного метра.
— Честное слово алжирца, — воскликнул Бен-Зуф, — а хорошо все-таки быть ученым!..
— Он называет это быть ученым! — презрительно фыркнул Пальмирен Розет, пожимая плечами.
На столе положили в ряд десять пятифранковых монет так, чтобы центры их соединяла одна и та же прямая, затем десять монет по два франка и двадцать монет по пятьдесят сантимов. У обоих концов образованной таким образом прямой сделали на столе отметки.
— Вот, господа, — сказал тогда профессор, — точная длина земного метра.
Измерение было произведено с величайшей точностью. При помощи циркуля метр разделили на десять равных частей — дециметры. Затем, вырезав прут соответствующей длины, передали его механику «Добрыни».
Этому искусному мастеру оставалось вырубить кусок неизвестной горной породы, из которой состоял вулканический массив, обтесать его так, чтобы каждая из шести граней вышла размером в один квадратный дециметр, и получить безукоризненно точный куб.
Это и нужно было Пальмирену Розету.
Метр был налицо. Нужно было найти груз весом точно в один килограмм.
Это оказалось еще легче.
В самом деле, французские монеты обладают не только строго определенными размерами, но и точно установленным весом.
Если взять, например, пятифранковую монету, она весит ровно двадцать пять граммов, столько же, сколько пять монет по одному франку, каждая из которых весит пять граммов.[14]
Значит, сорок пятифранковых серебряных монет весят один килограмм.
Капитан Сервадак и его товарищи поняли сразу мысль профессора.
— Ну-ну, — проговорил Бен-Зуф, — теперь я вижу, что для этой штуки мало быть ученым, надо еще…
— Что же? — спросил Гектор Сервадак.
— Надо еще быть богачом!
Замечание Бен-Зуфа вызвало дружный хохот.
Наконец, несколько часов спустя механик с большой точностью вытесал из горной породы кубический дециметр и вручил его профессору.
Теперь Пальмирен Розет, имея под рукой гирю весом в килограмм, кубический дециметр и, наконец, безмен для взвешивания, мог без труда определить силу тяжести, массу и плотность своей кометы.
— Господа, — заявил он, — я должен вам напомнить, на случай, если вы забыли или попросту не знаете, знаменитый закон Ньютона, гласящий, что сила притяжения прямо пропорциональна массе и обратно пропорциональна квадрату расстояния. Прошу вас не забывать этого.
Профессор прекрасно умел объяснять. Правда, и ученики у него были необычайно старательные.
— Вот в этом мешочке, — продолжал он, — находятся сорок пятифранковых монет. Эти монеты весили бы на Земле ровно килограмм. Следовательно, если бы, находясь на Земле, я подвесил мешочек к крючку безмена, стрелка показала бы один килограмм. Ясно?
Говоря так, Пальмирен Розет не сводил пристального взгляда с Бен-Зуфа. В этом он подражал Араго, который во время лекций всегда смотрел на того из слушателей, кто казался ему самым тупым, и если этот слушатель, по-видимому, понимал объяснения, Араго убеждался, что излагает предмет достаточно ясно.[15]
Здесь же перед профессором сидел денщик капитана Сервадака; правда, он был неглуп, но зато невежествен, что сводилось к одному и тому же.
Когда ему показалось, что Бен-Зуф все усвоил, профессор продолжал лекцию в следующих выражениях:
— Итак, господа, я взвешу эти сорок монет на безмене, и ввиду того, что опыт производится на Галлии, мы и узнаем, сколько они весят на Галлии.
Мешочек с деньгами подвесили к крючку, стрелка безмена заколебалась, остановилась и показала на круге с нанесенными на нем делениями сто тридцать три грамма.
— Итак, — объяснял Пальмирен Розет, — то, что весит на Земле килограмм, весит на Галлии всего сто тридцать три грамма, то есть почти в семь раз меньше. Ясно?
Бен-Зуф утвердительно кивнул головой, и профессор продолжал с важностью:
— Теперь вам понятно, что результатов, достигнутых с помощью безмена, я не мог бы получить на обыкновенных весах. Действительно, обе чашки, если на одну положить монеты, а на другую гирю весом в килограмм, остались бы в равновесии, так как тяжесть обеих уменьшилась бы одинаково. Понятно вам?
— Даже мне понятно, — отвечал Бен-Зуф.
— Итак, — снова начал профессор, — если тяжесть здесь в семь раз меньше, чем на земном шаре, из этого надо заключить, что сила тяжести на Галлии составляет одну седьмую силы тяжести на поверхности Земли.
— Превосходно! — сказал капитан Сервадак. — Теперь мы выяснили этот вопрос. Итак, дорогой профессор, перейдем к массе.
— Нет, сначала к плотности, — возразил Пальмирен Розет.
— В самом деле, — согласился лейтенант Прокофьев, — нам уже известен объем Галлии, а узнав ее плотность, мы без труда определим ее массу.
Соображения лейтенанта были справедливы, и оставалось лишь приступить к вычислению плотности Галлии.
Этим и занялся профессор. Он взял вытесанный из вулканической породы кубик с ребром, равным одному дециметру.
— Господа, — сказал он, — перед вами кусок той неведомой горной породы, которую во время кругосветного плаванья вы повсюду встречали на поверхности Галлии. Право, можно подумать, что на моей комете нет никакого другого вещества. Прибрежные скалы, вулканический массив, побережье, как на севере, так и на юге, — все состоит из одного и того же минерала, которого вы, по своему невежеству в геологии, не сумели определить.
— Да, и нам бы очень хотелось знать, что это за вещество, — сказал Гектор Сервадак.
— Итак, я считаю себя вправе предположить, — продолжал Пальмирен Розет, — что Галлия целиком состоит из данного вещества. Вот перед вами кубический дециметр этой породы. Сколько бы он весил на Земле? Он весил бы ровно в семь раз больше, чем на Галлии, так как, повторяю, сила тяжести на комете в семь раз меньше, чем на земном шаре. Вы поняли? Что вы смотрите на меня, выпучив глаза?
Последние слова относились к Бен-Зуфу.
— Ничего не понял, — отвечал тот.
— Ну так я не стану терять времени, чтобы вам это втолковать. Остальные поняли, этого с меня достаточно.
— Экий невежа! — пробормотал Бен-Зуф.
— Взвесим же этот кубик, — заключил профессор. — Я как бы вешаю свою комету на крючок безмена.
Кубик подвесили, и стрелка показала один килограмм четыреста тридцать граммов.
— Один килограмм четыреста тридцать граммов, помноженные на семь, дадут около десяти килограммов! — воскликнул Пальмирен Розет. — Поскольку плотность Земли приблизительно равняется пяти, то плотность Галлии, будучи равна десяти, вдвое больше. В противном случае сила тяжести на моей комете составляла бы не одну седьмую земной силы тяжести, а одну пятнадцатую!