Обезьянка отвернула полную паники заплаканную мордочку, скаля зубы, и снова начала кричать.
— Щипцы, — прохрипел кулинар. Норберт поднял салфетку и нашел клещи, заканчивавшиеся двумя серповидными лезвиями. Повар слегка склонился над столиком и стиснул орудие на черепе обезьянки.
Глаза животного вылезли из орбит, вопль стал еще пронзительнее, но только Норберт слышал его по-настоящему. Звук тонул в стоне арфы и модулированном гудении, которое издавало сидевшее за инструментом существо.
Где граница? Когда следует отложить камеру и взяться за оружие? Показать миру историю или принять в ней участие?
— Ох, не могу смотреть!.. — заявила сидевшая за столом дама, продолжая смотреть. — Ей больно?
— Что ты, это же обезьяна! Как ей может быть больно?
Что-то хрустнуло, словно вырвали зуб. Кулинар положил щипцы, а затем схватил блестящее долото и столь же шикарный хромированный молоток. Приставив острие, он нанес три уверенных удара в трех местах — коротких, но резких, словно попадания стрелковых пуль из автомата Коробова. А потом он ухватился за черепную крышку, с треском рвущейся ткани снял ее, словно костяную миску, и положил на стол.
Животное под столом судорожно билось, ломая пальцы о прутья клетки, воя от боли и зовя на помощь, которая не приходила.
Норберт стоял как штатив, смотрел и снимал. Его коллеги едва заметно пошатывались, по их лицам пробегали короткие нервные судороги, у кого-то ритмично дергалась щека, кто-то глубоко дышал, раз за разом сглатывая слюну. Кто-то стоял полностью неподвижно выше пояса, но ноги его дрожали, как в приступе лихорадки. Они выглядели будто стоящие у стенки в ожидании залпа, пытаясь подавить панику.
Он сам почувствовал, как дрожит его правая рука, словно каждый удар сердца сопровождался электрическим разрядом.
Кулинар взял две серебряные ложки и, осторожно пробив мозговую оболочку, погрузил их в бледную, дрожащую, пронизанную прожилками массу, заполнявшую череп, словно белый грецкий орех. Смешанная с кровью спинномозговая жидкость заполнила сжимающий шею обезьянки воротник и потекла по желобку.
— Подставь соусник, — прохрипел кулинар.
Значит, все-таки можно бесстрастно смотреть на происходящее, чтобы остаться в живых и показать это миру. И даст это намного больше, чем еще одна самоубийственная атака.
Животное под столом продолжало биться в клетке, пока его мозг извлекали из черепа, словно пудинг из миски, давая указания, что его следует сбрызнуть лимоном, а затем полить по очереди соусами. Только теперь оно уже не кричало, а лишь издавало отчаянный стон, переходящий в хрип.
Какому миру? Ты покажешь все это лишь тупой многоглазой твари МегаНета, внимание которой способно сосредоточиться лишь на пятнадцать минут. А она поймет это лишь как окончательное подтверждение превосходства веганского образа жизни. И ничего больше. Ничего. Лишь кончик собственного носа и собственная идеология. Ивент — это эмоции.
— Зашибись, мать твою.
— Ох, не могу… Я веганка.
— Подумай, кто еще на свете может себе такое позволить. Ты узнаешь то, что знают немногие.
— Знаешь, каково оно на вкус?
— Ну?
— Как власть, — мужчина ткнул пальцем в потолок. — Настоящая.
Возвращаясь с тележками в подсобку, они выглядели как разбитый отряд. Кто-то аккуратно поставил тележку у стены, а потом сел на пол и, весь дрожа, опрокинулся набок. Кто-то лишился чувств прямо за порогом. Кто-то стоял, согнувшись пополам и упершись кулаками в колени, и судорожно всхлипывал. Несколько человек бросились в туалет, толкаясь в дверях и корчась от приступов рвоты. Некоторые просто отчаянно рыдали. Норберт оперся о стену и пару раз распрямил пальцы. Его плечи то и дело подрагивали, но руки не тряслись.
Он был дроном. Он снимал.
Распорядитель дал им целых пять минут.
— Можно выпить воды, — крикнул он. — И за работу, курва! Сам себя никто обслуживать не будет!
Зап. 6
— Господи помилуй, — задумчиво проговорил Механик. — Ты хоть представляешь, что тут у тебя?
Норберт сидел на раскладушке, накрытый золотистым одеялом из термофольги, словно ожидающая помощи психолога жертва несчастного случая, и держал в руках дымящуюся кружку с бульоном. На плече ощущалась затвердевшая, болезненная, как синяк, шишка в том месте, где товарищ Механика впрыснул ему ультразвуковым инъектором дозу витамина В и легких транквилизаторов. Теперь он бродил по помещению, поспешно сматывая кабели и складывая аппаратуру в кевларовые ящики. Два бронебука мигали кодами на экранах, стирая один за другим тысячи файлов.
— До меня еще толком не дошло, но что-то, пожалуй, есть.
— Есть, есть. Просмотришь материал при монтаже — будешь знать. Как ни странно, самый сильный фрагмент одновременно и наименее эффектный. На этом чипе у тебя вся запись и заархивированная программа, которой ее обрабатывали, на случай, если что-то посыплется. На втором — фильм уже в виде нормального файла, какими ты обычно пользуешься, и его можно монтировать в обычной программе. Он трижды прошел обработку, и его не отличить от обычной записи. Но что касается содержания… Тех двух танцовщиц на нейротиках ты наверняка продашь, так же как и обезьянок. Но тот разговор на балконе… тут уже серьезнее. Даже если кто-то это и запустит в Сеть, долго оно вряд ли провисит. Неважно, сколько у него будет заходов. Подумай, стоит ли это публиковать.
— Потому что какой-то чувак узнал, что прививки родне лучше не делать?
— Потому что он узнал, что, если держать их подальше от службы здравоохранения, они не заразятся лиссабонкой. И не заразятся потому, что не являются демографическим излишком. Это доказательство социальной инженерии на уровне евгеники, друг мой. Если говорить по-человечески — геноцида. Сам решай. Только помни, что я тебе говорил. Приготовь сумку-БиС и готовься к долгому отпуску. Тут может стать по-настоящему горячо.
— Ладно, — уклончиво ответил Норберт. — Подумаю. Нужно пока разобраться с остальным. Механик…
— Ну?
— Что там за история с тем пультом?
— Дорогая нелегальная игрушка для извращенцев. Производная от нейротиков. ПИНС. Не слышал?
— Не особо, я таким говном не увлекаюсь.
— Программно-индуцируемая нейростимуляция. Новинка. И входит в моду.
— Как бы цифровые наркотики?
— Вроде того, — Механик приложил к голове с обеих сторон по два пальца, рядом с ушами. — В обычном варианте берешь два специальных нейродиска и надеваешь сюда, а потом берешь чип с черным софтом и посылаешь себе импульс в мозговую кору, хотя бы с помощью омнифона. Кажется, есть даже приложения. Обычно покупаешь готовое и получаешь, что хочешь. Чаще всего галлюциногенное и эйфорическое воздействие, но могут быть и многократные оргазмы. Лучше всего то, что обычно чип действует все слабее, хватает на три-четыре раза, а потом его можно выкидывать. Приходится покупать следующий, иначе никакого бизнеса бы не получилось. Дураки думают, что если в этом нет никакой химии, то ничего им не сделается. В данном случае использовался еще и пульт — таким образом можно управлять импульсами, возбуждающими мозг кого-то другого. Естественно, у него должны быть контакты в черепе. Таким образом ты получаешь управляемого на расстоянии человека. Контролировать, правда, можно лишь некоторые эмоции, но этого достаточно, особенно если у тебя есть готовые библиотеки стимуляций — сексуальных, галлюцинаций и прочего. Наверняка те девушки на это даже согласились, только не знали, что случится, когда тот козел начал ковыряться в настройках. Он мог им сжечь мозговую кору, а может даже, так и произошло.
— Зависимость вызывает?
— Сильно раздражает центры удовольствия в мозгу, но иначе, чем естественное возбуждение, лишая их чувствительности. Впрочем, в двадцатом веке нейрологи подключали подобным образом мозги крыс, только примитивно, по кабелю, и давали им возможность включать возбуждение. Они падали от истощения, постоянно нажимая на рычаг. То, о чем мы говорим, намного сложнее, оно может вызывать состояние просветления, видения — настоящая биоэлектрическая нирвана. Химическое соединение возбуждает мозговые структуры, стимулирует выделение нейромедиаторов, но в конце концов выводится из организма. Здесь же ты воздействуешь на кору электрохимически и вынуждаешь ее вырабатывать то, что нужно, собственными средствами. Ты перестраиваешь саму биохимию мозга.
— Ты сделал себе копию всего этого?
— Чем меньше знаешь, тем лучше. Не бойся, не опубликую. Это твоя делянка и твой цирк. Идти можешь?
— Кажется, да, только я весь вымотался. И ноги трясутся.
Тип в анораке закрыл последний контейнер и вынес их куда-то наружу, таща по два, словно чемоданы для долгого отпуска.
— Господа, мы закончили.
Механик расстегнул один из своих бесчисленных карманов и достал из кошелька предоплатную карту.
— Как договаривались.
Тот немного постоял, вертя карточку в пальцах.
— День-два можете чувствовать себя разбитым. Это пройдет. Примите что-нибудь обезболивающее и как следует выспитесь. Мы никогда не виделись. Удачи.
В подвале остались только раскладушка и аккумуляторный походный фонарь. Механик забрал его и кивнул в сторону выхода.
«Микрон», на котором они сюда приехали, исчез. Осталась только окутанная слабым светом площадь в туманной дымке под серым как бетон небом. Механик куда-то отошел, а Норберт уставился вверх, думая, какое сейчас время суток.
Механик появился из-за контейнеров на двухместном пневмобиле, напоминавшем обшарпанное прозрачное яйцо на трех колесах.
— Подброшу тебя до дома, — сказал он и вышел, пропуская Норберта на заднее сиденье.
— У тебя есть мобиль? — удивился Норберт.
— Не-а. Кое-кто должен мне небольшую услугу.
Норберт втиснулся через вырезанное в пузыре обтекателя овальное отверстие на узкое сиденье, спина Механика закрыла ему обзор, послышался свист турбины, и они покатились в туман, разбрызгивая лужи.
Дома он принял долгий, почти десятиминутный душ, почистил зубы, прошелся по подбородку лазерным депилятором, воспользовался дезодорантом и одеколоном, обсушился горячим воздухом, надел свежее белье и чистую одежду, но все равно каким-то мистическим образом ощущал себя грязным — словно грязной была его душа, или карма, или что там еще. Дело было не в угрызениях совести — он не чувствовал себя виноватым, только в каком-то смысле замаранным, словно его обрызгало чем-то липким и вонючим.