[34] — местонахождение Академии наук, — расположенный в монастыре, стены которого не только благоприятствовали работе ученого-исследователя, его тихим занятиям, но также позволяли проводить заседания и служили одновременно целому ряду академиков жильем, если те не предпочитали, как Фернкорн или Горный советник, иметь свой собственный домашний очаг.
Жизнь у подножия Пагоса имела все приятные стороны находящейся в отдалении от большого города резиденции, учитывая еще и такое обстоятельство, как царившая вокруг политическая напряженность, вызванная смутой. Времена делались все жестче, отвердевали, как скорлупа, и тем слаще становился плод внутри нее — личная интимная жизнь как таковая.
Через заднюю террасу Луций вышел в парк, плавно поднимавшийся по склону горы вверх. Коротко постриженный газон только что полили; зеленую луговину прорезали слегка выпуклые дорожки из утрамбованной кирпичной крошки, внося цветовое оживление. Он прошел по одной из этих красных прожилок до калитки, за которой его ждал с лошадьми Костар. Они оседлали коней и поскакали не спеша по узкой дороге, уходившей в глубину гор.
Утро было приятным. От залива тянуло свежим ветерком, по мере подъема морская гладь все больше открывалась взору. Кони хорошо отдохнули, они легко бежали, слегка гарцуя, по каменистой тропе, местами увлажненной сбегавшими с гор ручейками. Капли брызгами повисали и искрились в зеленых кронах и бахроме листвы. Как всегда, когда Луций хорошим ранним утром ощущал сильные бока лошади, в нем поднимались воспоминания о его молодости, проведенной в Бургляндии. Он чувствовал себя здесь вольнее, а все интриги казались ничтожными.
Они ехали вдоль цепочки маленьких молочных ферм, виноградников и сельских вилл. Здесь же находился и садик Ортнера; домик с голубыми ставнями и плоской крышей с булыжниками на ней глядел на них с южного склона. Грядки располагались террасами, на которых крепились шпалеры. По бокам прохода сбегал двумя каскадами ручей. Вся земля и даже пазы в каменной кладке, задерживавшей оползание террас, были засажены цветами; грядки тянулись, как полосы спектра, карабкаясь по склону вверх. Гортензия, помощница Ортнера, подвязывала лыком тяжелые виноградные лозы с гроздьями, закрепляя их на шпалерах. Поэта не было видно, он мог сидеть за письменным столом или трудиться в теплицах.
Рядом работали каменщики, клали фундамент под ателье, которое Проконсул распорядился соорудить для Хальдера. В таком месте художник не будет испытывать недостатка ни в красках, ни в перспективе. В глубине проступали контуры Новой Академии и космической обсерватории со сверкающим зеленым куполом одной из самых высоких ее башен. Это был классический образец первого электронного радиотелескопа и тем самым — новой космографии. Но все это давно уже стало историей.
Дорога повернула от домов в сторону ущелья. Только здесь по-настоящему становился заметен пещерный характер горы. В некоторых местах отвесный склон был усеян темными отверстиями ходов, пробуравивших известняк. Стаи горных ласточек кружили, стремясь попасть в отверстия, вход в которые закрывали дикие заросли кустарника. Ущелье обезлюдело; во времена Великих огневых ударов здесь царило большое оживление. Приплюснутым зданиям из стеклостали, таким, как Центральное ведомство и другие уцелевшие образчики черепашьего стиля, полностью соответствовала подземная жизнь в пещерах и лабиринтах шахт. Пагос управлялся тогда Объединенным обществом по движимому имуществу, прорывшим здесь ходы лабиринтов и сгруппировавшим их в отдельные системы катакомб, которые вели в глубь горного массива. Известняк легко выбирался и был в то же время достаточно упругим, не обрушивался при создании больших сводов. Основание Общества по движимому имуществу было одним из самых крупных дел того времени, сдача изрытой горы в аренду принесла неслыханные барыши. Практически не было ни одного предпринимателя, не снявшего хотя бы одного отсека, и ни одной конторы, не арендовавшей подземной галереи — кто для хранения товара, а кто как убежище на случай военной угрозы. К этому стоит еще добавить музейный бум, возрастающий, когда надвигается тень разрушения. Это были времена владения двойной собственностью — подверженной разрушению наверху и надежно укрытой в земле. В первую очередь библиотеки и архивы сумели таким образом уберечь свои богатства от огня — сначала они прятали там копии, дубликаты и фотограммы, но вскоре отношение к горе изменилось и туда стали упрятывать оригиналы.
Со времен Регентства, установившего порядок на планете, все это отошло в область воспоминаний. Однако как каждый исторический этап отражается на общественных институтах и учреждениях, так случилось и тут. В катакомбах сохранились специфические отрасли коммунальных служб, которые сами по себе тяготеют к подземному царству. В других же ущельях горного массива разместились огромные картотеки и хранилища реестровых книг, уединившиеся там в своей замкнутой пропыленной жизни, отличающейся, однако, большой точностью и скрупулезностью, и превратившиеся в чистое эльдорадо бюрократии. Здесь покоилась, подобно отдыхающему мозгу, уложенная в папки память. Как Координатное ведомство обеспечило себе монополию на установление местонахождения любого предмета по его форме, так и Центральный архив сделал то же относительно временных связей, узурпировав все, что называется «ходом событий», — без него оказывалось невозможным обойтись, едва возникал вопрос о необходимости привлечения к делу архивных материалов. Как и в Координатном ведомстве, даже и близко не напоминавшем старые патентные бюро, здесь тоже царили полная механизация и рафинированная автоматика, когда требовалось вызволить к жизни запыленные реестровые книги. С тех пор как дух времени продал душу материальному миру с его детерминизмом, статистика заняла ведущее место как в практике, так и в теории. Она поставляла основополагающие сведения даже историографии. Недавно Сернер посвятил этой проблеме одно из своих эссе: в нем прослеживался путь от полной свободы к сдерживающей эмоции цифре и больше всего внимания уделялось истории плебисцитов и политических заверений. Работа была признана удачным ходом в шахматной борьбе, которая велась за оказание влияния на Центральный архив. Практически значение, которое приобрело это учреждение, зиждилось на совершенствовании методов машинной обработки поставляемых сведений, с одной стороны, и оперативности средств связи — с другой. С молниеносной быстротой открывался доступ к огромному запасу накопленных сведений. Каждый телефонный звонок в лабиринты приводил там в движение сплетенную из чувствительных, как ганглии, узлов сеть. Не существовало ни одной газеты или биржи труда, ни одного исследовательского центра, фирмы или конторы, в смете которых не значились бы на первом месте консультации Центрального архива. Там можно было многое узнать — не только по поводу разных дел и событий, но и касательно отдельных личностей. По этим причинам ведомство причислялось к тем, что жили по закону неприступных крепостей. И тем же оправдывалось еще и то обстоятельство, что в самых верхних его эшелонах бюрократической власти немалую роль играли мавретанцы — они знали толк в прикладной статистике и ценили убедительность ее силы. В их руках собранные в этих поперечных известняковых траншеях сведения получали свое особое толкование и применение.
Дорога поднималась вверх. Они сошли с коней, чтобы облегчить животным путь, и повели их за собой, держа за поводья. По левую руку появились предупредительные сигналы: они вступили на территорию, где под землею хранились государственные сокровища. Казначейство оказалось вторым ведомством, оставшимся на Пагосе и имевшим внутри него разветвленную подземную сеть, оно подчинялось исключительно Проконсулу. Проходы сюда преграждались встроенными в скалу редюитами и специально подобранной охраной. Эту службу несли резервные войсковые части, размещенные вокруг шале, а также курсанты Военной школы.
Казна была двойной и отвечала по своей структуре проведенной Регентом денежной реформе, которая, как все мероприятия тех дней, носила одновременно как консервативный, так и прогрессивный характер. Возвратом к старому было введение вновь в обращение золота как меры стоимости и покрытия эмиссии банкнот. Весь оборот денежной массы обеспечивался золотым запасом, находившимся под присмотром Горного советника. С момента открытия Фортунио и другими новых эльдорадо проще простого было поддерживать эти запасы на должной высоте, разумеется, получив на то «добро» Регента. К этому еще добавилась добыча золота из моря с помощью ауромагнитов.
На основе расчетов золотом заключались сделки по движимому и недвижимому имуществу; золото было мерой всему, что зовется товаром. Новой, прогрессивной стала энергетическая валюта: в основе ее лежали энергетические мощности, что позволяло выражать ее в цифрах и определять ее курс по отношению к золоту. Ее базой было второе валютное хранилище энергией, — сравнимый разве что с подземными кладовыми таких полезных ископаемых, как уголь и нефть. Только энергобассейн представлял собой не залежи, а постоянно функционирующие плутониевые мастерские. Урановый огонь, неограниченное применение которого Регент сделал своей прерогативой, выступал здесь в роли чисто финансовой и рабочей силы. Для пользования энергией была введена разменная монета специальной формы. Ее опускали в бесчисленные автоматы, подававшие в дома, служебные помещения и на транспортные средства энергетические мощности, которые можно было обратить в свет, силу, тепло, движение и любой другой вид технической службы. К этому добавлялось еще общее количество энергии, расходуемой всеми движущимися и недвижущимися машинами на суше, море и в воздухе, находившимися как в общественном, так и в личном пользовании. Энергия передавалась излучателями по ионизированным каналам и измерялась автоматами до того, как была израсходована потребителем. Производство энергии составляло социализированную отрасль экономики, золотое обращение — капиталистическую. В принципе обе они являлись аспектами одного и того же процесса. Товарное производство находилось практически полностью в руках частного сектора, свободу которого регулировал государственный сектор — производство энергии. Таким образом, экономическая структура, в зависимости от того, под каким углом ее рассматривать, носила явно государственный или явно свободно-рыночный характер. Это находило свое выражение, как уже было сказано, и в валюте тоже.