– Тебе теперь часы ни к чему, Биллиш, - проговорил капитан.
Накрыв лицо Билли большой шершавой ладонью, он пробормотал что-то среднее между молитвой и ругательством.
Еще несколько минут ледяной капитан стоял в комнате неподвижно, приоткрыв рот и задумчиво глядя в потолок. Потом, словно вспомнив о том, что ожидает его снаружи, подошел к окну и молча, знаком скомандовал клерку начинать выдачу денег. Чуть шевельнувшись, очередь плотнее придвинулась к столу.
В комнату тихо вошла его жена, а следом за ней Имия. Плечо Эйви было перевязано.
– Наш Биллиш умер, - сказал им капитан.
– О господи, и это в день ассатасси… - всхлипнула Эйви. - Говори что хочешь, но оплакивать его я не стану.
– Я прикажу, чтобы рабы отнесли его тело в подвал на лед, - подала голос Имия, подходя к постели, чтобы взглянуть на неподвижное тело со сведенными судорогой членами. - Мы похороним его завтра, после праздника. Перед смертью он мне кое-что сказал - это может оказаться ценным вкладом во врачебную науку.
– Имия, ты знаешь, что делать, - займись Биллишем, - попросил Мунтрас. - Ты права, будет лучше, если мы похороним его завтра. Попрощаемся с ним по обычаю, не торопясь. А я пока пойду взгляну на сети. Я еле таскаю ноги, но всем, похоже, на это наплевать.
Не обращая внимания на весело щебечущих женщин, развешивающих на деревянных колах сети для просушки, капитан Мунтрас прошел к воде. Для прогулки к морю он надел высокие крепкие сапоги и руки держал глубоко в карманах куртки. Он широко шагал по берегу, и время от времени то одна, то другая игуана бросалась за ним, как какая-нибудь мелкая дворняжка из-под забора. Ледяной капитан совершенно равнодушно отгонял их, легко пиная ребром ступни в бок. Игуаны лениво лежали на мелководье, среди толстых коричневых колец водорослей, там, где их могли омывать волны. Когда водорослей наваливалось слишком много, игуаны делали несколько гибких резких движений, освобождаясь от нежеланного груза. В некоторых местах игуаны лежали в воде в несколько слоев, словно сельди в бочке, безразличные ко всему на свете, к своему положению и водорослям. Другими обитателями унылого берега были волосатые двенадцатиногие крабы, с которыми у игуан был заключен договор о взаимном ненападении, - крабы, числом превышающие многие миллионы и шустро кишащие среди камней. Крабы подбирали и пожирали кусочки любой пищи, оставшейся после их чешуйчатых собратьев-рептилий, будь то мясо моллюсков или обрывок морской травы; не верилось и в то, что панцирники могли отказать себе в удовольствии полакомиться зазевавшимся детенышем игуаны. Морской берег Димариама отличался от других мест собственным, привычным для его обитателей шумом - хрустом и скрежетом бесчисленных панцирей и жестких лап о мелкую гальку или о чешую равнодушных рена берег волн.
Не обращая внимания на кишащую под ногами и вокруг жизнь, капитан Мунтрас устремил взгляд в море, куда-то за Лордри, горбатый остров-кит.
Его сын покинул родной дом, прихватив с собой часы - то ли как талисман, то ли для того, чтобы выручить немного денег. Украв часы, Див сбежал, не сказав никому ни слова на прощание.
– Почему ты это сделал? - вполголоса спросил Мунтрас у ветра, не сводя глаз с невидимой точки на горизонте пурпурного спокойного моря. - Потому же, почему все мужчины рано или поздно покидают родной дом, так я считаю. Возможно, ты просто больше не мог жить со своими близкими, выносить семью… а может быть, в тебе проснулась жажда приключений, захотелось повидать свет, посетить все его удивительные уголки, вкусить его прелестей, познать женщин. Что ж, если так, удачи тебе, парень. Но ты никогда не станешь лучшим в мире ледяным купцом, это уж наверняка. Будем надеяться, что ты не ограничишься продажей на базаре ворованных колец.
Женщины с сетями, сутулые жены рабочих с его ледника, уже кричали ему, предупреждая о скором приливе. Махнув женщинам рукой, капитан принялся подниматься по прибрежному склону, уходя от кишащей на границе воды и суши серой неприхотливой жизни.
Сомнений больше нет, компания достанется Имии и Судье. Нельзя сказать, что они его любимцы, но сумеют взяться за дело с умом и, может быть, даже преуспеют в ледяной торговле больше его самого. Выбора нет - жизнь решила за него сама. Печалиться и сожалеть не о чем. Никогда он не мог понять свою дочь, никогда не чувствовал себя в ее обществе уютно, но в том, что она женщина порядочная и толковая, не сомневался.
Завтра он позовет своих немногочисленных друзей, и они устроят Биллишу достойные похороны и поминки. И не потому, что он или Биллиш верили в богов - ни тот, ни другой не признавали такой глупости. Просто оба они этого заслуживали; он сделает это ради себя и в память о Биллише.
Капитан торопливо поднимался к берегу и толпящимся там женщинам - добравшись до сетей, он будет в безопасности от поднимающейся воды.
– Все будет хорошо, Биллиш, приятель, - бормотал он едва слышно. - Мы еще всем утрем нос.
Описывая бесчисленные круги около Гелликонии, Аверн был не одинок в своем полете. Вместе с ним по собственным орбитам носились многочисленные отряды вспомогательных спутников. Назначение этих спутников было простым - вести наблюдение за секторами планеты, недоступными в данный момент самому Аверну из-за его положения на орбите. Однако во время погребения Билли случилось так, что Аверн сам проплывал над северным побережьем Лордриардри.
На станции наблюдения любые похороны были событием значительным. Будучи существами хрупкими и понимая это, люди никогда не взирали на чужую смерть как на что-то чуждое, понимая ее как переход к иному существованию, не лишенному определенной приятности. Да и сама по себе меланхолическая грусть, вызываемая видом усопшего и картиной похорон, освежала и вносила некое разнообразие. За похоронами Билли на Аверне следили почти все, среди прочих и Рози Йи Пин, которая сопереживала зрелищу, лежа в постели со своим новым приятелем.
Наставник Билли, человек с совершенно сухими глазами, произнес короткую речь, отдав должное геройству и выдержке покойного, знавшего о неизбежном конце. Эпитафия Билли стала и эпитафией выступлениям недовольных. С облегчением забыв обо всех распрях и недовольстве, поскольку их источник исчез сам собой, люди вернулись к своим ежедневным обязанностям. Один из авернцев написал грустную песню о Билли, умершем вдали от семьи и похороненном в чужом краю; на том все и закончилось.
На Гелликонии уже было похоронено немало авернцев, победителей известной лотереи. Каким образом это может повлиять на развитие планеты - вот о чем разговаривали иногда в комнатах отдыха станции наблюдения.
Будь Билли похоронен на Земле, этот случай наверняка привлек бы меньшее внимание и на это событие смотрели бы не столь отстраненно, без глобального переосмысления. Каждое живое существо в одиночестве проходит свой путь от размера одной клетки до момента рождения, путь, который, в частности, у людей занимает три четверти года. Степень организации живого существа, в особенности разумного, настолько высока, что оно никак, ни при каких условиях не может существовать вечно. Возвращение на неорганический уровень неотвратимо и заранее предопределено. Ослабевая с годами, химические связи наконец распадаются.
Именно это случилось и с Билли. Он не был бессмертен, но бессмертными и вечными были атомы, составлявшие его тело. С атомами ничего не случилось, они остались такими, какими были всегда. И не было ничего необычного в том, что землянина похоронили в почве планеты, удаленной от его родины, Земли, на тысячи световых лет. И Гелликония и Земля по сути были сестрами, рожденными из одних и тех же останков давно угасших звезд.
Но в одном наставник Билли, человек во всех отношениях здравый, заблуждался. Говоря о Билли, он сказал, что тому предстоит теперь долгий отдых, покой. Однако общая вселенская драма, в которой человечество играло свою маленькую, но вполне определенную роль, была частью перманентного взрыва универсума. Потому-то с космической точки зрения покоя быть не могло нигде и ни в чем - только безостановочное движение и перемещение частиц и энергий.
Глава 17Полет смерти
Генерал ТолрамКетинет щеголял в широкополой шляпе и старых широкие штанах, заправленных в голенища высоких, по колено, солдатских сапог. На груди висел на ремне новенький мушкет. Отчаянно размахивая над головой борлиенским флагом, генерал брел по мелководью навстречу неизвестным кораблям.
Позади раздавались ободряющие выкрики его маленького воинства. Всего с ним было двенадцать человек, во главе их стоял молодой сметливый лейтенант, ГорторЛанстатет. Борлиенцы стояли на узкой песчаной косе; у них за спиной, на другом берегу темного Касола, начинались джунгли. Их плавание из Орделея - по сути бегство с поля проигранной битвы - завершилось; на «Лордриардрийском увальне» они прошли всю реку Касол, и пороги, и те тихие заводи, где течение было настолько слабым, что со дна к поверхности поднимались ростки клубнеплодов, сплетающиеся меж собой подобно соперничающим в брачный период угрям и распускающиеся над водой цветами, источающими запах мертвечины и разложения. Эта вонь была проклятием джунглей.
Заросли по берегам Касола свивались в узлы, змеясь и сплетаясь с не меньшей энергией и ненавистью ко всему пытающемуся проникнуть в них, чем поднимающиеся с речного дна щупальца. Со стороны джунгли казались совершенно непроходимыми; поднявшиеся за короткое время ползучие растения, лианы и прочие охотники до влаги и солнца без следа скрыли проход, по которому совсем недавно, каких-нибудь полтеннера назад, генерал ТолрамКетинет без всяких помех провел своих солдат. Да и сами джунгли стали другими, изменились, превратились из дождевого леса в лес муссонный, подавляли, низко опуская свой полог над головами борлиенских солдат.
Там, где река наконец выносила свои бурые воды в море, из леса выползал зловонный туман, волна за волной поднимаясь по неровным склонам, коими заканчивался горный массив Рандонанис.