Я потопал домой, по дороге зайдя в супермаркет и отоварившись всякой туфтой на проедание. С уходом Деда кормить меня домашними обедами стало некому.
Проснулся я резко и в ужасе. В квартире явно кто-то был. И этот кто-то не был Дедом – уж его шаги я знал, как алфавит. Я привел в порядок сердцебиение, стараясь решить, как действовать. Некто подошел к моей двери, помедлил секунду, потом направился в глубь квартиры. Мне показалось, что я до крови закусил губы, прихватив и язык. Но предаваться боли не было времени. Стараясь не шуметь, я натянул штаны, отбросил тапочки и, бесшумно ступая, босиком направился к двери. Прислушался… Некто двигался где-то в районе кухни. Интересно, что он там искал? Неужели думает, что драгоценности мы прячем в банке с крупой? Да у нас отродясь крупы не водилось. Хотя, нет, есть рис. Черный и белый. Господи, о чем это я думаю?! Я проскользнул в дверь и замер. Свет горел почти в каждой комнате. Ну до чего обнаглели ворюги! Или они тоже считают меня лузером?! Я нахмурился, огляделся, раздумывая, чем бы вооружиться, и тут на кухне что-то громыхнуло. От неожиданности я все-таки вскрикнул и, поняв, что выдал себя, так невооруженным и ринулся на кухню. Разве что без победного клича команчей. При виде меня человек обернулся и… Я повторил тот самый отборный мат Деда, который однажды подслушал по телефону. И как только я все это запомнил?!
– И тебе того же, – сказала она.
Конечно, кто еще мог бы довести до белого каления, кроме мадре?!
– Извини, – сказал я, – мне показалось, воры.
– А! – понимающе кивнула она и подняла чайник.
Именно грохот его падения и был причиной моего молниеносного прорыва на поле боя. Мадре вообще не могла сделать что-нибудь, не разбив или не уронив что-нибудь другое. Раньше я думал, что она это делает нарочно, чтобы никто не заставлял ее заниматься бытом. Сейчас понял, что ошибался. Видимо, она действительно не была приспособлена к бытовухе. Хотя, хрен знает, к чему она была приспособлена, кроме… Впрочем, это не мой геморрой.
– Ну как прошел постабортный период? – светски поинтересовался я, вспомнив нашу последнюю встречу.
Мадре закурила, посмотрела на меня, как я давеча на Пимена, и спросила голосом, каким, наверное, хирург спрашивает у раковой опухоли, перед тем как ее вырезать:
– Никак не пойму, как такое уродилось.
– Генетика, – пожал я плечами, думая, что забил гол.
– Вряд ли, – рубанула она, – судя по результатам проделанной тобой экспертизы…
– Ты! Ты! – заорал я, кинувшись к ней. – Как ты посмела! Кто тебе позволил! Это не для тебя!
– Заткнись, – приказала она, на всякий случай перейдя за другую сторону стола. – Я чужие письма не читаю… Генетика.
Опять она переиграла меня моим же оружием.
– Тогда откуда ты…
– Что? Откуда знаю? Да ничего я не знаю, наугад выстрелила. Конверт-то на видном месте валяется. Вряд ли Дед… до такого бы додумался. Остаешься ты, раз уж не я.
Иногда я так понимаю Тараса Бульбу. Так и хочется сказать: «Ты меня породила, я тебя и убью». Но я просто спросил:
– Ну и что тебя на сей раз принесло? И раз уж ты чайником уже громыхнула, то вряд ли что еще опрокинешь. Так что, будь добра, налей чай. И… извини за мат, мать… Почти каламбур. Я правда был в шоке. Да, кстати, добрый вечер.
– Не такой уж он добрый, – устало, но зато человеческим голосом сказала она.
– Что так?
– Тебе ведь пофиг, так что не утруждайся.
– Как знаешь, – пожал я плечами и, прихватив свою чашку, отправился восвояси.
Проснулся я часа в два, чувствуя себя хорошо выспавшимся, здоровым, полным творческих и прочих сил самцом. Прошлепал в ванную, вышел и, вытирая волосы, протопал на кухню. Мать честная, как же я забыл про мадре! Мало того, что она торчала на кухне, так и у меня кое-что торчало. Конечно, из нас двоих покраснел я! А она даже взгляд не отвела. Хотя чему удивляться, на своем веку она столько голых самцов перевидала. Пока я раздумывал, как себя повести, чтобы не выглядеть еще большим дураком, она, хмыкнув, отвернулась.
– И что тебя так рассмешило? – буркнул я, поднимая оброненное полотенце и обматываясь им.
– То, что вначале я решила, что ты нарочно голышом появился, мол, моя территория, как хочу, так и живу
– Правильная мысль, – нагло заявил я, – и что тебя заставило изменить мнение? Я ведь не бросился наутек, не взвизгнул, не…
– Ты инстинктивно прикрыл… чресла. Значит, все это было неожиданно.
– Да уж, – буркнул я, – почти по «Алисе»: «Все чудесатей и чудесатей». Ну, колись, мадре, какая напасть тебя привела в отчий дом? Не в том смысле, что я указываю тебе на дверь, а в смысле, что проявляю внимание.
– Да, этого тебе не занимать.
– Генетика, – опять пропихнул я.
– Все не вырастешь из детских комплексов? Или ты предпочел бы жить со мной?
– Избави бог! – театрально воздел я руки.
– Тогда не изображай из себя сиротку.
– Да я и не изображаю. Дед, что уж греха таить, был мне прекрасным отцематерем.
– Жаль, что ты не стал аутентичным сыновнуком.
– Мадре, ты меня не нервируй, я вырос и на твои провокации не поддаюсь. Кстати, Дед давеча признался, что твое происхождение…
– Заткнись! – резко выплюнула она. – Так ты ему за это мстишь? Ты-то тут при чем?
– Я мстю? Он бросил меня на произвол судьбы в состоянии глубочайшей депрессии, возможно, на грани суицида, катализированной дезавуированными…
– Заткнись! – повторила мадре. – Подумаешь, слов нахватался, живя с Дедом.
– А сама… аутентичность, чресла…
– А как прикажешь называть прибор сына?
– Мать, брейк! Пошли по новой. С чего ты взяла про месть? Дед накапал?
– Дед не смог бы накапать, он сам под капельницей.
– В каком смысле? – автоматически среагировал я.
– В прямом – пребывает в больнице, куда ты его загнал. Не надо быть Холмсом, чтобы понять это, увидев пресловутый конверт. Ну, так что тебя интересует в твоей генетике? Не сомневайся, я все расскажу без всякой экспертизы.
– Подожди, – просипел я, чувствуя мерзкий привкус во рту, – ты это серьезно про Деда? Откуда ты знаешь? Он что, позвонил не мне, а тебе? Тебе?
– Сволочь! – сказала мадре и заплакала. Впервые в жизни! В смысле, впервые за свои двадцать с небольшим лет я видел ее плачущей. Я испугался. Я так испугался, что не мог спросить, что с ним. Наверное, она поняла, потому, вытерев глаза салфеткой, вздохнула. – Инфаркт. Слава богу, микро.
Мне не стало легче, для меня инфаркт, что микро-, что макро-, звучал одинаково смертоносно.
– И если тебе от этого полегчает, – донеслось до меня, – то он мне не звонил. Просто в ту ночь… я увидела сон… Проснулась и уже не могла уснуть. С утра все звонила ему, а он не брал трубку. Тебе тоже звонила, и ты не брал. Сволочь! Я даже подумала, что вы вместе куда-то махнули. А ночью опять увидела сон и утром отправилась в институт. Нинка – его аспирантка – под страхом смерти призналась, что ему на лекции стало плохо. Хотели «скорую» вызвать, но он попросил ее отвезти в больницу. Там посмотрели и уложили. Нинка сперва удивилась тому, что он так легко согласился, а когда он взял с нее страшную клятву, что она никому не скажет и оформит ему отпуск, заподозрила неладное. Но раз уж обещала, то держалась и никому не проболталась. Она очень обрадовалась моему приходу, потому что, по ее словам, чувствовала, что Деду стало плохо на нервной почве, и он от нас скрывается в больнице. И надобно найти решение и пойти к нему, черт с ней, с клятвой. Она обещала «провести с Дедом подготовительную работу». Я поблагодарила и сказала, что буду ждать звонка.
– И сколько ты ждала? – ехидно поинтересовался я, совсем забыв, что кому-кому, а мне стоило молчать в тряпочку. Мадре, к моему удивлению, не воспользовалась ситуацией, сказав: «Два часа караулила в машине, пока Нинка не вышла. Поехала за ней… Ну, она, сама того не ведая, вывела меня на Деда. Я вошла в палату через пять минут после нее. У бедной Нинки термос из рук со страху выпал. Я сразу сказала Деду, чтобы он ее не ругал, просто я за ней следила, зная, что она его доверенное лицо. Представляешь, что мне ответил старый ловелас, когда Нинка покраснела?»
– Что?
– Он поинтересовался, с каких это пор я стала следить за его женщинами и почему? Нинка пулей вылетела из палаты, и мы смогли по-человечески поговорить. Когда я ему про сон рассказала, мне показалось, что его второй инфаркт хватит, так он побледнел и разволновался. Я хотела вызвать врача, но он не дал и рассказал… про ваши… про твое…
– Ладно, понял. Что дальше?
– Сказал, что, значит, я его дочь, раз между нами существует такая сенсорная связь.
– А ты?
– Ну не могла же я сказать, что это не так.
– Как не так?
– А так. Мне мать сказала… перед смертью.
– Я убью тебя, – заорал я, – не было у тебя никакой матери!
– Да? – удивилась она. – А я что, из пробирки получилась? Тогда до этого еще не допетрили.
– Слушай, я понимаю, ты на меня злишься. Согласен, заслужил. Но ведь так и меня можно довести до инфаркта. Я ведь в детстве, когда шарил по углам, нашел свидетельство о смерти.
– Черт! – бросила она. – Совсем забыла.
– Мать, имей совесть, хоть раз скажи правду.
– Зачем? – искренне удивилась она. – Да будь он трижды мне не отец, лучшего отца и придумать трудно. А может, он и есть отец. Зачем мне ковыряться в чужой жизни и усложнять свою? Все давно быльем поросло.
– А если у меня не поросло? Если мне надо знать?
– Вот пойди вскрой конверт и все узнаешь. Что, кишка тонка? Куда намылился? Не вздумай повторять мой трюк – не следи за мной.
– Ты тоже клятву дала?
– Не в этом дело… хочу посмотреть, как ты…
Я не дослушал. Прошел к себе, оделся и вышел. Не знаю, что подумала мадре о том, куда я намылился. Все равно она ошибалась. Я мчался к Лизе, о которой мадре было неведомо.
Мы встретились в том же кафе, что и в первый раз.