– Геныч, ты спятил, – сказал кто-то внутри черепа, – она, может, и гомункул, но ты-то человек. Нет? Ты же любил ее. Спал с ней. Гладил теплую кожу. С восторгом тонул в ее ласках, отдавался горячим объятиям. Ты препарируешь ее?
Альтер эго не вытряхнешь, как камушек из ботинка. Поспорить, все же, попытался:
– Я работаю на благо человека…
Внутри головы хохотнуло:
– Какого человека? Абстрактного? А Ксения – живая, настоящая. И тебе какая разница, что и как у нее внутри? Где сердце, где легкие?
– Она обманула меня, – гнул Геныч свою линию. – Прикинулась влюбленной.
Альтер эго уже притоптывал ногой от смеха:
– Прикинулась? Она спасла тебе жизнь. Первый раз, просто пролетая мимо. Летела себе над водой, никого не трогала. А тут ты, жалкая креветка, и термодон с людоедской улыбкой. Она ведь не раздумывала: нырнула и в пузо термодону. Тебя, утопленника, вытащила и откачала. Очень человечно, между прочим.
– Ну и что? Так всякий должен поступать.
– Всякий кто? Человек! А ты заладил: гомункул, искусственный организм, особь. Даже имя ее произнести не хочешь, – альтер эго постучал изнутри по черепушке. – Слышишь меня, гуманист хренов? Она – человек. Устроена не так, как ты? А ты был влюблен в линию ее кишечника, в точеную форму печени? Тебя ее селезенка возбуждала?
– Нет, конечно, я…
Но сидевший позади глаз не слушал:
– И второй раз тебя, придурка, спасла. Яблочек ему захотелось. Сожрал у бедных дикарей их планету. Не перекинься она, глядишь, слопали бы ученого, как яблочко моченое.
Действительно, какая разница, кто откуда вылез: из естественных человечьих отверстий или из пробирки, чашки Петри, инкубационной камеры. И что такое человек нынче? Человек, перекраивающий свой собственный геном. Меняющий в себе, как в конструкторе, одни кубики на другие. А еще те, кто ничего не хочет менять. Одни отторгают других, неправильных, не таких, как они сами. Это же самая обычная ксенофобия. Петров грустно усмехнулся: «Ксенофобия. Боязнь Ксении». Он больше не боится. Он любит. И останется с ней здесь, на этой яблочной планете. Пока не умрет. У него еще двадцать лет в запасе. А человечество пусть само разбирается, нужен ли ему пресловутый ген бессмертия или нет.
Завтра утром он пойдет к Джо и попросит у Ксении прощения. Она простит. В ту ночь Петров впервые заснул быстро.
Утром он помчался на космодром. Выскочить на площадку к округлому боку Джо и закричать: «Эй, жестянка! Открывай! Я хочу видеть свою любимую!»
***
Огромная тарелка спекшейся до блеска почвы, пуста. Петров прошел по краю, заглянул за деревья, будто Джо мог спрятаться в лесу. Посмотрел в небо. Она улетела. Укрылась где-то, пока он не покинет планету. Она вернется. Как она удивится, найдя его здесь. А он обнимет ее и шепнет в самое ушко: «Я люблю тебя, Ксения». До сих пор как-то сказать не получилось. Зря.
Петров вернулся в дом: чаю, надо выпить чаю. На столе лежала флешка. Вчера ее не было. Ксения оставила? Нетерпеливо схватил и активировал.
– Доброе утро, Гена.
Голос Ксении потек, наполнил пространство, отразился от стен, захлестнул Петрова с головой, утопил:
– Это моя история. Занесешь в базу данных. Я последний оставшийся в живых симбиот проекта «Химера». Класс: диана. Личный индекс: КС6-1.
Я дефектная особь.
Не знаю, был ли дефект в моем геноме изначально, никто из кураторов проблем со мной не видел. Я выросла и приступила к работе.
Это случилось во время первого же боевого рейда. Одна из первых экзопланет – сплошные скалы и ущелья, густые желтые туманы, холод, залежи платины, родия и америция. Жизнь на планете была скудная, десяток-другой видов, в основном, насекомые. Отсутствие разнообразия биомассы компенсировалось размерами особей: трехметровые многоножки, жуки величиной с экраноплан. Проблемой стали черные шершни. Это условное название, с земными шершнями они соотносились мало. Напоминали скорее летающих медведей, жалящих, ядовитых. Но социальная организация у них была, как у общественных ос
Задачей нашей когорты было добраться до кладок в горных пещерах и уничтожить. На подлете нас атаковали шершни-солдаты. Когда на меня кинулись эти огромные косматые твари, я испугалась. Испугалась, понимаешь? Симбиоты не испытывают чувств. Наш эмоциональный фон стабильно активный, без всплесков. А я испугалась настолько, что потеряла ориентацию в воздухе. Замечу, это тоже невозможно, мы ориентируемся сразу по нескольким направляющим: стороны света, магнитные линии, рисунок ландшафта, и так далее. Бросилась в сторону, не разбирая дороги, в голове билось лишь одно: «Бежать, спасаться!» Шершни догнали меня. Жалили, рвали мои крылья: паника, боль, ужас перед неминуемой смертью. Я упала.
Между симбиотами когорты существует постоянная связь, мы называем это «зов»: электромагнитные волны, ультразвук, феромоны. Так мы общаемся. И всегда знаем, где находятся остальные, и что с ними происходит. В этом мы подобны тем же осам. Вся когорта испытала ужас вместе со мной. Они бежали. Провалили задание. Потом они подняли мое мертвое тело из ущелья. Мы всегда собираем мертвых. Биоматериал слишком ценен, чтобы разбрасываться. Мертвые особи идут в переработку для выведения новых симбиотов.
Ты извини, я путаюсь во временах, то в прошлом рассказываю, то в настоящем. Все случилось очень давно, ты знаешь. Но для меня это продолжается бесконечно, не отпускает. У людей же так бывает, правда?
Я очнулась. Без мыслей, без понимания произошедшего. Голод. Единственное, что наполняло меня до краев. Я поднялась на крыло и полетела охотиться. Да, в ипостасях, отличных от человеческой, мы способны питаться любой встреченной живностью. И тут я поняла, что не слышу свою когорту. Зов молчал. Сначала я испугалась. Чувствуешь, я опять испугалась. Я ощутила одиночество. А потом – свободу. Меня тоже никто не слышал. Нити лопнули. Я сама по себе. Это было эйфорией. Я носилась над скалами и пела. Не по-человечески. Я слышала голос планеты: тягучий, холодный, свободный. Я пела на ее языке. Понятия: одиночество, свобода, эйфория – пришли позже, когда я начала осознавать перемены. Тогда были голые эмоции. Возможно, смерть и воскрешение стали толчком, что-то изменили, не знаю. Но воскресла я совсем не той, какой умерла.
Возвращение в лагерь стало фатальной ошибкой. Меня скрутили, засунули в саркофаг – капсулу доставки в корабле. Кураторы разобрали бы меня до последней клетки, чтоб изучить. Это был первый сбой в проекте «Химера». Или прорыв.
Но я сбежала.
Орбитальный причал Земли. Грузовой сектор. Меня вытащили из саркофага и повезли к телепортационной камере. Я очнулась. Я убила всех. Захватила первый попавшийся корабль и умотала куда подальше.
Смешно, но доставшийся мне пустой грузовик, оказался тоже дефектным. Такая рифма. Ты уже понял, это Джо. Имя он выбрал сам. Ему должны были перезагрузить интеллектуальный модуль. Так что, можно сказать, я спасла личность Джо от уничтожения. Дальше была жизнь. Моя собственная, долгая. А потом я вытащила тебя из океана Дионы. Ты был абсолютно мертв. Пришлось повозиться с твоим телом, чтобы оно опять заработало. Я не смогла тебя бросить. Хотела уйти сразу, как очнешься, но ты пригласил остаться. И я осталась. Может быть, это и есть любовь? Когда не можешь расстаться. Я не знаю. Ты человек, ты должен знать.
Я улетаю на Землю. Найду твоего Иловайченко и сдамся, скажу: ты меня нашел и прислал – изучайте интересный экземпляр, эхо забытого проекта. Когда ты вернешься домой, меня уже не будет. Только лабораторный материал. Я верю, ты справишься, найдешь в том, что останется от меня свой ген бессмертия.
Маячок я бросила. Скоро за тобой прилетят. Не уходи от башни. Это священное место, сюда можно прийти только с миром.
Прощай, Гена. Наверно, я люблю тебя.
Запись закончилась.
Петров сжал в кулаке кристалл. Ксения не вернется. Дважды он терял ее, и дважды она возвращалась. В третий раз этого не случится. Голос Ксении от многообещающего «Доброе утро» поднялся волной, высокой и темной, обрушился на голову безнадежным «Прощай». Цунами отчаяния: он опоздал.
***
Вышел из дома, сел на крылечко. За зеленой стеной леса щебетали невидимые птицы. Они наполняли мир звуками, возней, своими ежедневными заботами, как душа заполняет собой сосуд тела, что бы тело и мир знали: они живы. А у Петрова внутри не стало жизни, лишь какие-то шорохи: «…они разобрали бы меня до последней клетки… они должны были стереть его личность…» Они сбиваются в плотную массу, вынуждая тебя бороться или бежать. Они превращаются в морское зубастое чудище, в муравьев Папы Сью, в срывающихся с дерева дикарей, увешанных острыми ножами. Они требуют твоей смерти.
Они превратят Ксению, его молчаливую любовь в биоматериал, в брызжущий гистонами, нуклеотидами и полипептидами бульон. Она не человек, искусственный организм, гомункул – значит, никаких этических проблем. Они убьют ее.
– Они – это ты, Геныч, – прошелестел другой голос в голове Петрова, – ты сам хотел притащить ее на Землю, провести какие-то идиотские исследования, скрининг. Она бы не вышла из лаборатории. Заслон не преодолеть.
Голоса схлестывались, как порывы ветра, шипели, спорили. В голове искрило.
– Я не знал!
– А если б знал? Потащил бы ее на закланье? Свою любимую женщину, свою русалку, птицу свою. Потащил бы? Ты отказался от любви. Струсил. Закричал испуганным ребенком: «Монстр! Монстр!»
– А Джо? Он почти разумен. Разве он не спасет ее? Разве он выполнит этот самоубийственный приказ? Он не может предать свою Шесть-Восемнадцать.
– Ты прячешься за жестянку? Джо – твоя последняя надежда?
Сколько их было, этих голосов? Он не мог сосчитать. Они уже кричали, даже птиц стало неслышно.
– Вернешься на Землю, и тебе поднесут на тарелочке: «Геннадий Петров – светило земной генетики, творец гена бессмертия. Слава! Слава!» А ты просто жалкий трус и убийца.
– Я не вернусь! Я останусь. Пусть меня сожрут дикари.