— Станешь частью нашей команды, — Грейси подмигнул ей, словно какой-нибудь одержимый работой хэдхантер.
— И буду носить дурацкую униформу? — Сати мило оскалилась. — Извините, конечно, но со мной эта тактика не сработает.
— Давай лучше я спрошу тебя, — хитро улыбнулся Роланд, поправив палантин. — Что ты знаешь об Острове?
Сати думала целую минуту. А затем еще одну.
— Ничего, — наконец заключила она. — В школе нас пичкали всякой дребеденью типа что на Острове живут ученые, самые одаренные из одаренных. Благодаря своим способностям, они совершают открытия, которые делают наш мир лучше.
— Тебя не прельщает такая жизнь, верно? — с улыбкой заметил Грейси.
— Нисколечко, — Сати улыбнулась ему в ответ. — Но выбора у меня нет, я правильно понимаю?
Роланд не ответил. Он пригладил вьющиеся, с проседью волосы, а затем вновь пригласил ее взглянуть сквозь прозрачный корпус глайдера.
— Мы начали снижаться, взгляни-ка, что там?
На огромной скорости глайдер прорезывал розовые облака. Вскоре по левому борту замаячил город, построенный в горах. Сверкающие дома острыми пиками вонзались в небо, обширные пространства были засажены зеленью, а вокруг был бескрайний океан.
— Неплохо, — только и могла сказать Сати.
— Остров — это райский уголок, затерянный в Мировом океане. Он несет в себе много тайн. Одна из них заключается в том что Остров невозможно увидеть со спутников или обнаружить с помощью радаров. Должно быть, это действие какого-то поля, природу которого мы пока не смогли изучить.
— Каждый месяц мы привозим сюда новых одаренных, которым исполнилось шестнадцать, — продолжал Роланд. — Но они не просто живут и работают здесь. Они семья, все мы семья. Мы постоянно учимся, развиваем свои способности… Скажи, Сати, разве тебе не хочется стать сильнее? Подчинить себе свою одаренность?
Роланд знал, на что давить. Не отрывая взгляда от кусочка земли в океане, Сати кивнула.
— Ты быстро забудешь об ужасах, что творили с тобой, — сочувственно сказал президент. — Ты — уникальная, и твое место здесь, рядом с нами.
Сати улыбнулась самой милейшей улыбкой в мире. Притворяться она умела очень хорошо. Никто, даже сам хозяин рая не мог сказать, где ее место. Кроме самой Сати.
Неожиданно до них донесся приглушенный вопль, напоминающий крик обезьяны.
— Кто это? — удивилась Сати, — Какое-то животное?
— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Роланд. Девушка заметила, что впервые за их знакомство улыбка на лице президента сменилась плохо сдерживаемой яростью.
— А я могу немного прогуляться? — спросила она. — Невыносимо сидеть в каюте.
— К сожалению не можешь Сати, — категорично ответил Грейси. — Но не беспокойся: мы скоро прилетим.
Вот те на. Почему он не выпускает ее?
— Тогда последний вопрос, — устало сказала девушка. — Я могу хоть немного побыть одна?
— Конечно, Сати, — Роланд улыбнулся и легонько потрепал ее по хаотично лежащим волосам. — Кстати, мне так больше нравится.
Он вышел из каюты, и Сати мельком заметила Дану, стоявшую за дверью. Получается, девушка из Хаммацу все слышала? Или она здесь в качестве охраны? Могло ли быть так, что президент Грейси опасается ее, раз оставил за дверью своего телохранителя?
Разговор оставил неоднозначное впечатление. С одной стороны, у Сати появилась возможность отыскать Ойтуша, с другой стороны — она вновь чувствовала себя под колпаком. Роланд пытался казаться демократичным, но от его ответов возникало только больше вопросов. К тому же, он запретил ей возвращаться в Метрополь, не разрешил осмотреть глайдер — так не поступают с людьми, которых хотят, как он выразился, сделать «частью команды». И все же, Сати больше некому было доверять.
***
Это было невероятно, но Ойтуш поправлялся. Он с аппетитом съедал свой скудный паек, а по утрам впервые в жизни начал делать зарядку. Тело и разум требовали некоего режима и самодисциплины, и это явно не было признаком умирающего от дот-вируса человека.
В первые дни улучшения, когда потребность в постоянном сне стала сходить на нет, Ойтуш начал изучать свою камеру. Он досконально исползал каждый миллиметр и на ощупь изучил каждый выступ холодного грубого камня. Оказалось, что прямо по центру его камеры располагался небольшой люк, крышка которого прилегала к полу настолько плотно, что поддеть ее не представлялось возможным даже острием ножа.
Парень решил, что люк предназначался для избавления от трупов, так как его размеры как раз соответствовали средним размерам тела человека. Куда бы ни вело это отверстие, в сточную канаву или утилизатор, оно лежало за пределами тюремной камеры, и это давало хоть и мизерную, но все-таки надежду на побег. Судя по всему, смерть в очередной раз решила оставить Ойтуша в покое, а раз так, почему бы не попытаться выйти отсюда? Эта слабая надежда давала ему силы вставать по утрам, есть мерзкий обед, упражняться и изо всех сил стараться не думать о том, что он больше никогда не увидит Сати.
Свет Ойтуш видел лишь дважды в сутки, когда на пару секунд приоткрывалось окошко для выдачи пайка. Он не любил эти моменты: после этих кратковременных вспышек, глаза вновь долго привыкали к темноте. Единичные фотоны, проникающие в камеру, помогали хотя бы немного ориентироваться в пространстве, и все-таки большую часть времени Ойтушу приходилось передвигаться на ощупь.
Осязание и слух обострились до предела, компенсируя то, чего не могли увидеть глаза. Иногда парню казалось, что он уже давно ослеп и больше никогда не увидит ничего, кроме своих цветных снов. Но всякий раз, когда окошко открывалось, и глаза резала боль, он знал, что по-прежнему способен видеть.
В первые дни заключения Ойтуш ожидал, что подвал будет наполнен криками и стонами страждущих людей, но их не было. Вместо этого были звуки, куда пострашнее. Несколько раз он содрогался от звука, напоминающего влажные шлепки, как если бы гигантская лягушка неторопливо прыгала по камням. Звук доносился откуда-то снизу — парень мог слышать его, прижавшись ухом к холодному полу.
Ойтуш старался не думать о том, что это могло быть, но воображение то и дело любезно подсовывало ему тошнотворные картины гниющих трупов, которые небрежно кидали друг на друга. Он чувствовал, что смертью был пропитан каждый камешек его клетки, и знал, что люк в полу открывался не раз, для того, чтобы избавиться от очередного умершего.
Он продолжал видеть странные сны про берег моря и беременную девушку, так похожую на Сати. Более того, из потаенных уголков мозга, до Ойтуша то и дело пытались достучаться фрагменты какой-то другой жизни. Идеальных размеров галька, дома, утопающие в воде, звон посуды и плафоны, парящие в воздухе… Все эти мелочи, эти кусочки пазла были чужими воспоминаниями, ведь никогда за свою жизнь парень не покидал пределов Метрополя.
Может, его мозг был поврежден при вживлении чипа? Или галлюцинации настолько осмелели, что решили занять место в разделе долговременной памяти? Так или иначе, Ойтуш жалел, что помнит не родителей, а эти никому не нужные обрывки чьей-то настоящей или ненастоящей жизни.
К концу второй недели ему удалось сделать темноту своим другом. Иногда парень ложился на холодный камень и долго-долго всматривался во мрак, пока ему не начинало казаться, что он видит. Фрагменты воспоминаний всплывали перед глазами, словно он наблюдал их на экране в кинотеатре. Иногда, из черноты, перед Ойтушем возникали целые панорамы: хмурый Метрополь в утреннем смоге, блестящий глайдер, пролетающий в ясном полуденном небе, городской парк, где дети кидают хлеб жирным уткам в пруду…
А вот они с Сати провожают день зимнего солнцестояния. Электричество отключено, и восемь свечей горят, помогая прогнать темноту. Сати сидит у него на коленях; ей всего двенадцать, а Ойтуш уже безумно влюблен в нее. Он дает себе слово, что будет оберегать ее до конца своей жизни.
Возможно он сходил с ума, но проваливаться в эти видения было приятнее, чем биться в стену от отчаяния.
Темнота помогала Ойтушу заново проживать свою жизнь, вспоминая ее в мельчайших деталях. Он пришел к выводу, что все двадцать лет был прокрастинирующим безвольным тюфяком, и если бы не Сати, то давно бы подсел на стимуляторы. А все потому, что он узнал о несовершенстве мира еще в детстве, в то время, как другие представители Первого класса наслаждались всеобщим вниманием и заботой.
Когда Ойтушу было девять лет, они с классом ездили на экскурсию за город. Детям показывали животноводческие фермы, где выращивали генно-модифицированных коров и свиней. Взглянув в грустные глаза животных, неспособных самостоятельно передвигаться, Ойтуш единственный из всего класса заплакал. Пока никто этого не заметил, он убежал за пределы фермы и спрятался в высоких зарослях кукурузы. Его нашел пожилой мужчина, и чтобы хоть как-то развеселить, показал фокус: щелкал пальцами, от чего в руках его загорался огонь.
Ойтуш был изумлен до глубины души. Он спросил мужчину, почему его не отправили на Остров, на что тот поведал ему еще более невероятную историю. Присев рядом с заплаканным мальчишкой прямо на землю, мужчина рассказал ему, что научился создавать огонь в тридцать лет, после того, как умерла его дочь.
— Почему вы не получили штамп одаренности? — спросил Ойтуш.
— Я хотел было пойти в протекторий, — ответил тот, — Даже все документы собрал. А потом решил, что семье я важнее.
— Не жалеете, что не ушли?
Мужчина немного подумал, а затем указал Ойтушу на ярко-синий дом с красной крышей в самом конце поля.
— Видишь? Мы построили его вместе с моими детьми.
Глядя на улыбчивое, испещренное морщинками лицо одаренного, Ойтуш понял, что он ни о чем не жалеет.
Уже уходя, тот вдруг улыбнулся и крикнул:
— Знаешь, как удобно поджигать старые початки с одного щелчка?
Ойтуш рассмеялся и даже не обратил внимания на то, мужчина назвал его на «ты».