еугрожающих эпизодов. Так, в четыре года он с удовольствием съел сэндвич[1097] с арахисовым маслом и поплатился за это комой.
В 1993-м, когда Джесси было 12[1098], два педиатра из Пенсильвании, Марк Бэтшоу и Джеймс Уилсон, начали опыты по генотерапии детей с дефицитом OTC. Уилсон, когда-то в колледже игравший в американский футбол, был склонен к риску и амбициозным экспериментам с людьми. Он основал генотерапевтическую компанию Genova и Институт генотерапии человека при Пенсильванском университете. И Уилсона, и Бэтшоу интересовал дефицит OTC. Как и дефицит ADA, это заболевание связано с дисфункцией единственного гена, что делало его идеальным тестовым объектом для генотерапии. Но формат терапии, задуманный Уилсоном и Бэтшоу, был гораздо радикальнее: вместо того чтобы а-ля Андерсон и Блейз извлекать клетки, генетически модифицировать их и возвращать в детей, ученые планировали внедрять нормальный ген в тело напрямую, тоже с помощью вирусов. И это уже не было бы облегченной версией генотерапии: они создали бы вирус, несущий ген OTC, и доставили бы его в печень по кровяному руслу, позволив вирусу заражать клетки прямо на месте, in situ.
Уилсон и Бэтшоу полагали, что инфицированные вирусом клетки печени начнут синтезировать фермент OTC и дефицит скорректируется. Сигналом успеха станет снижение уровня аммиака в крови. «Это казалось довольно незатейливым», – вспоминал Уилсон. Для доставки гена коллеги выбрали аденовирус, который может вызывать разве что «простуду» и не связан ни с какими серьезными заболеваниями. Казалось, это был безопасный и разумный выбор: самый вкрадчивый из вирусов послужит транспортным средством для самого смелого за десятилетие генетического эксперимента над человеком.
Летом 1993-го Бэтшоу и Уилсон начали вводить модифицированные аденовирусы мышам и обезьянам. Эксперимент на мышах прошел так, как и предполагали: вирус достиг клеток печени и вбросил в них ген[1099], превратив гепатоциты в миниатюрные фабрики по производству функционального фермента OTC. А вот с обезьянами все было сложнее. Повышенные дозы вируса у некоторых животных вызывали бурный иммунный ответ, приводивший к воспалению и отказу печени. Одна из обезьян умерла от кровоизлияния. Чтобы сделать систему доставки генов безопаснее, Уилсон и Бэтшоу модифицировали вектор, удалив многие вирусные гены, способные активировать иммунитет. К тому же они в 17 раз сократили потенциальную дозу для человека с целью обезопасить вирус вдвойне. В 1997-м они обратились в ККР за одобрением испытания на людях. Комитет, столь упорствовавший поначалу, уже изменился: за десятилетний период между испытаниями ADA-терапии и заявкой Уилсона когда-то свирепые стражи, бдившие границы свобод рекомбинантной ДНК, превратились в восторженную группу поддержки генотерапии человека. Бурлящий энтузиазм выплескивался даже за пределы комитета. В ответ на запрос ККР об оценке проекта Уилсона биоэтики заявили, что набор детей с ярко выраженным дефицитом OTC может обернуться «принуждением»: какой родитель не захочет попробовать революционную терапию, способную помочь умирающему ребенку? Вместо этого этики порекомендовали провести испытания на обычных волонтерах и пациентах с нетяжелым дефицитом OTC, каким и был Джесси Гелсингер.
Тем временем в Аризоне Гелсингер протестовал против лекарств и изощренных ограничений рациона («Все подростки бунтуют», – говорил мне Пол, отец Джесси. Но подростковый бунт мог восприниматься особенно остро, если речь шла о «гамбургере и стакане молока»). Летом 1998-го Гелсингер, которому тогда было 17, узнал об испытаниях OTC-терапии в Пенсильванском университете. Мысль о генной терапии завладела молодым человеком. Он отчаянно хотел отдохнуть от изматывающего распорядка своей жизни. «Но еще больше его воодушевляла мысль о том, – вспоминал отец Джесси, – что он делает это ради детей. Как можно было ему отказать?»
Гелсингеру не терпелось подать заявку. В июне 1999-го с помощью местных врачей он связался с пенсильванской командой, чтобы записаться на клинические исследования. В том же месяце Пол и Джесси прилетели в Филадельфию на встречу с Уилсоном и Бэтшоу, и оба пришли от нее в восторг. Испытания казались Полу «прекрасной, прекрасной затеей». Они посетили клинику, а затем бродили по городу в дымке воодушевления и предвкушения. Джесси остановился перед бронзовым Рокки Бальбоа у арены «Спектрум». Пол сделал снимок сына, вскинувшего руки в победной боксерской стойке.
Джесси вернулся в Филадельфию 9 сентября со спортивной сумкой, набитой одеждой, книгами и видеозаписями любимых боев, готовый начать испытания в университетской клинике. Он остановился у своего дяди и в назначенное утро должен был лечь в больницу. Процедуру врачи представили настолько быстрой и безболезненной, что Пол собирался забрать сына уже через неделю после завершения терапии и вернуться с ним домой коммерческим рейсом.
Утром 13 сентября, в запланированный день вирусной инъекции, уровень аммиака у Гелсингера колебался в районе 70 мкмоль/л, что было вдвое выше нормы и на верхней границе допустимого для участия в испытаниях. Медсестры сообщили об отклонениях в лабораторных показателях Уилсону и Бэтшоу. Протокол тем временем на полных оборотах воплощался в жизнь. Операционный блок находился в режиме ожидания. Жидкость с вирусами уже оттаяла и поблескивала своей пластиковой оболочкой. Уилсон с Бэтшоу обсудили пригодность Гелсингера и решили, что клинической опасности испытание для него не представляет, ведь все предыдущие 17 пациентов хорошо перенесли инъекцию. Приблизительно к 9:30 утра Джесси привезли в кабинет интервенционной радиологии. Два крупных катетера змеями пробрались через ноги обездвиженного пациента в артерию, питающую печень. В районе 11 утра хирург взял около 30 миллилитров раствора из пакета с клубящимся концентратом аденовируса и впрыснул в артерию Гелсингера. Сотни миллионов невидимых инфекционных частиц, несущих ген OTC, устремились в печень. К полудню процедура была завершена[1100].
В послеобеденное время ничего не происходило. Вечером у Гелсингера, уже вернувшегося в свою палату, подскочила температура. Термометр показывал 40 градусов. Лицо Джесси пылало. Уилсон и Бэтшоу не придали значения этому симптому: у других пациентов тоже был кратковременный жар. Джесси позвонил Полу в Аризону и перед тем, как повесить трубку, сказал: «Я люблю тебя». Натянув на себя одеяло, он попытался заснуть, но этой ночью спать удавалось лишь урывками.
Следующим утром медсестра заметила, что белки глаз Джесси стали бледно-желтыми. Анализ подтвердил, что билирубин, образующийся в результате распада эритроцитов и выделяемый печенью, усиленно поступает в кровь пациента. Повышение уровня билирубина могло произойти по двум причинам: либо нанесли урон печени, либо спровоцировали обильное разрушение клеток крови. Так или иначе это был грозный знак. Если бы речь шла о любом другом человеке, на небольшое усиление клеточного распада или легкую печеночную недостаточность можно было не обращать внимания. Но у пациента с дефицитом OTC сочетание двух этих условий могло спровоцировать настоящую биохимическую бурю: дополнительный белок, высвобождавшийся из клеток крови, не мог бы переработаться, а печень, и в лучшие-то времена плохо справлявшаяся с белковым метаболизмом, при повреждении – да на фоне избытка белка – делала бы это еще хуже. Тело отравляло бы себя собственными ядами.
К полудню уровень аммиака у Джесси поднялся до шокирующих 393 мкмоль/л – почти в 10 раз выше нормы. Об этом оповестили Пола Гелсингера и Марка Бэтшоу. Джеймс Уилсон услышал новости от хирурга, который вводил катетеры и впрыскивал вирус. Пол взял билет на ночной рейс до Пенсильвании, а команда врачей в реанимационном отделении спешно приступила к диализу, чтобы предотвратить кому.
В 8 часов следующего утра, когда Пол Гелсингер добрался до клиники, дыхание Джесси было учащенным, а сознание – спутанным. Его почки отказывали. Реаниматологи решили ввести пациента в медикаментозный сон и стабилизировать дыхание аппаратом искусственной вентиляции легких. Тем же вечером его легкие начали отказывать из-за наполнения воспалительной жидкостью. Аппарат уже не мог загонять достаточное количество кислорода внутрь, и Джесси подключили к устройству, которое вводило кислород прямо в кровь. Работа его мозга тоже ухудшилась. Невролог, которого позвали для осмотра, обратил внимание на характерное для повреждения мозга положение глазных яблок.
Следующим утром на Восточное побережье обрушился ураган «Флойд», терзавший берега Пенсильвании и Мэриленда пронизывающими ветрами и ливневыми потоками. Бэтшоу застрял в поезде по дороге в клинику. Последние минуты заряда своего мобильного телефона он потратил на разговор с врачами и медсестрами, а затем сидел в кромешной тьме, изнемогая от беспокойства. К вечеру состояние Джесси вновь ухудшилось. Его почки отключились. Кома стала еще глубже. Пол Гелсингер, застигнутый непогодой в отеле, не нашел ни одного такси и прошагал больше двух километров в бушующем шторме, чтобы навестить Джесси в реанимационном отделении. Его сына было невозможно узнать: бесчувственное, опухшее, покрытое синяками желтушное тело пересекали десятки катетеров и проводов. Вентиляционный аппарат, без толку пытаясь перебороть сопротивление воспаленных легких, издавал плоский, монотонный звук ветра, врезающегося в воду. Комната гудела и пищала сотней устройств, регистрирующих медленное угасание мальчика в безнадежной физиологической беде.
Утром в пятницу, 17 сентября, на четвертый день после введения генотерапевтических вирусов, у Джесси зафиксировали гибель головного мозга. Пол Гелсингер принял решение отключить систему жизнеобеспечения. Пришедший в палату священник положил руку на голову Джесси, помазал его елеем и прочитал «Отче наш». Один за другим умолкли все аппараты. Комната погрузилась в тишину, прерываемую только глубоким агональным дыханием Джесси. В 14:30 сердце Джесси остановилось. Пациента официально объявили мертвым.