Попытка самоубийства была неудачной, но в ней нашла выход снедавшая ученого неудовлетворенность. Мёллера тошнило от Америки – от ее грязной науки, уродливой политики и эгоистичного общества. Он хотел сбежать туда, где было бы легче соединить науку и социализм. Радикальные генетические вмешательства он мог представить только в радикально эгалитарном обществе. Ученый знал, что в Берлине в 30-е годы амбициозная либеральная демократия с социалистическим уклоном избавлялась от шелухи прошлого – там рождалась новая республика. Как писал Твен, это был «новейший город» мира – место, где ученые, писатели, философы и интеллектуалы собирались в кафе и салонах, чтобы строить свободное футуристическое общество. Мёллер решил, что потенциал современной генетики мог бы раскрыться в полной мере именно в Берлине. Зимой 1932 года он собрал чемоданы, отправил в Германию несколько сотен линий мух, 10 тысяч пробирок, тысячу стеклянных бутылок, один микроскоп, два велосипеда, новехонький «Форд» – и отбыл на работу в берлинский Институт исследований мозга, входящий в Общество кайзера Вильгельма[361]. Он и не подозревал, что принявший его город действительно увидит мощное развитие генетики, но только в исторически самой жуткой ее форме.
Lebensunwertes Leben(Жизнь, недостойная жизни)
Физически и умственно неполноценные не должны увековечивать свое несчастье в телах собственных потомков. Здесь на народное государство ложится тяжелейшая ноша воспитательной работы. Но однажды станет ясно, что это деяние величием превосходит самые победоносные войны нынешней буржуазной эпохи.
Он хотел быть Богом, <…> чтобы создать новую расу.
Шестьдесят лет жизни индивида с наследственным заболеванием обходятся в среднем в 50 000 рейхсмарок.
Как выразился биолог Фриц Ленц[364], нацизм – не более чем «прикладная биология»[365]. Весной 1933 года на глазах Германа Мёллера, только приступившего к работе в Институте исследований мозга[366], нацистскую «прикладную биологию» начали претворять в жизнь. В январе того года Адольфа Гитлера, фюрера Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП), назначили рейхсканцлером Германии. В марте немецкий парламент одобрил Закон о чрезвычайных полномочиях, который давал Гитлеру беспрецедентное право принимать законы без участия парламента. Вооруженные отряды торжествующих нацистов маршировали по улицам Берлина с горящими факелами, празднуя победу.
«Прикладная биология» в понимании нацистов на самом деле была прикладной генетикой, нацеленной на обеспечение расовой гигиены (нем. Rassenhygiene). Нацисты не первыми использовали это понятие: еще в 1895 году его придумал Альфред Плётц[367], [368], немецкий врач и биолог (вспомните, это его страстная речь на конференции по евгенике в 1912 году особенно напугала лондонскую аудиторию). Плётц говорил, что расовая гигиена – это генетическое очищение расы, подобно тому как личная гигиена – физическое очищение тела. Если личная гигиена рутинно освобождает тело от грязи и экскрементов, то расовая избавляет общество от генетического шлака, помогая рождению более здоровой и чистой расы. В 1914 году коллега Плётца, генетик Генрих Полл[369], написал: «Точно так же, как организм безжалостно жертвует переродившимися клетками, как хирург беспощадно удаляет больной орган – и то и другое ради спасения целого, – так и органические сущности высшего порядка, включая родственные группы или целые государства, не должны излишне беспокоиться и уклоняться от вторжения в личную свободу, чтобы воспрепятствовать носителям наследственных заболеваний распространять свои вредоносные гены из поколения в поколение».
Плётц и Полл видели в британских и американских евгениках вроде Гальтона, Придди и Девенпорта первопроходцев новой «науки». Колонию для эпилептиков и слабоумных в штате Вирджиния они считали идеальным экспериментом по генетическому очищению. В начале 1920-х, когда в Америке выискивали и помещали в евгенические лагеря женщин вроде Кэрри Бак, немецкие евгеники налегли на разработку государственной программы изоляции, стерилизации и искоренения «генетически дефектных» людей. В немецких университетах учредили ставки для профессоров, специализирующихся на расовых биологии и гигиене, а в медицинских вузах науку о расах включили в обязательную программу. Академическим центром науки о расах стал основанный Обществом кайзера Вильгельма Институт антропологии, человеческой наследственности и евгеники, который находился в двух шагах от берлинской лаборатории Мёллера[370].
В 1920-х Гитлер сидел в тюрьме за организацию Пивного путча[371] – неудавшуюся попытку переворота с целью захвата власти в Мюнхене. Там он и прочитал о Плётце и расовой науке. Гитлер был потрясен. Как и Плётц, он считал, что дефектные гены медленно отравляют нацию и препятствуют возрождению сильного, здорового государства. Когда в 30-х годах нацисты захватили власть, Гитлер осознал, что теперь идеи этой науки можно воплотить в жизнь, и приступил к этому немедленно: в 1933-м, меньше чем через пять месяцев после принятия Закона о чрезвычайных полномочиях, нацисты приняли Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями, неофициально называемый Стерилизационным законом[372]. Основные положения закона авторы явно позаимствовали из американской евгенической программы, придав им для пущего эффекта еще радикальности. «Любой человек, страдающий наследственным заболеванием, может быть стерилизован путем хирургической операции», – гласил закон. Первоначальный список «наследственных заболеваний» включал умственную отсталость, шизофрению, эпилепсию, депрессию, слепоту, глухоту и тяжелые уродства. Чтобы кого-то стерилизовать, врачу нужно было подать заявление в особый евгенический суд. «После принятия судом решения о стерилизации, – значилось в законе, – операция должна проводиться даже против воли лица, подлежащего стерилизации. <…> Если прочие меры недостаточны, допустимо прямое применение силы».
Чтобы обеспечить закону общественную поддержку, развернули хитроумную пропагандистскую кампанию – эту формулу нацисты в итоге отточили до пугающего совершенства. Фильмы от Расово-политического управления НСДАП, в которых демонстрировали проблемы «дефективных» и «неполноценных» – Das Erbe («Наследственность», 1935)[373] и Erbkrank («Наследственная болезнь», 1936)[374], – собирали полные кинозалы по всей стране. В фильме «Наследственная болезнь» психически нездоровая женщина в муках нервного срыва навязчиво теребит свои руки и волосы; уродливый ребенок лежит, забытый и истощенный, на кровати; женщина с укороченными конечностями ходит на четвереньках, как вьючное животное. С этими пугающими, тяжелыми лентами резко контрастировали кинематографические оды прекрасным арийским телам: в знаменитой, прославляющей немецких спортсменов «Олимпии» Лени Рифеншталь[375] блестящие молодые люди с мускулистыми телами демонстрировали чудеса гимнастики как признаки генетического совершенства. «Дефективные» вызывали у зрителей отвращение, а атлетичные «сверхлюди» вдохновляли и внушали зависть.
В то время как запущенная государством машина агитпропа вырабатывала у населения пассивное согласие на евгеническую стерилизацию, нацисты следили за юридическим подкреплением расширения границ расовой чистки. С ноября 1933 года новый закон уже позволял насильно стерилизовать «опасных преступников»[376], включая оппозиционеров, писателей и журналистов. В октябре 1935 года были приняты Нюрнбергские законы[377] о защите наследственного здоровья немецкого народа. Призванные ограничить генетическое смешение, они запрещали евреям вступать в брак с людьми немецкой крови или в сексуальные отношения с лицами арийского происхождения. И сложно представить себе более гротескную иллюстрацию сопоставления чистоты в доме с чистотой расовой, чем законодательный запрет нанимать в еврейские дома «немецких горничных».
Масштабные программы по стерилизации и изоляции требовали создания столь же масштабного административного аппарата. К 1934 году каждый месяц стерилизовали около 5 тысяч взрослых[378]; к концу нацистского режима функционировали 200 судов по наследственному (генетическому) здоровью. Кроме того, не покладая рук трудились апелляционные суды, пересматривающие положительные решения о стерилизации. По ту сторону Атлантического океана американские евгеники восторгались такими стараниями и сокрушались по поводу собственной неспособности добиться столь же эффективных мер. Лотроп Стоддард, еще один протеже Чарльза Девенпорта, в конце 1930-х посетил одно заседание евгенического суда и восхитился отлаженностью и эффективностью работы системы. Во время визита Стоддарда судили маниакально-депрессивную женщину, глухонемую девочку, девочку с умственной отсталостью и «обезьяноподобного мужчину», который женился на еврейке и сильно напоминал гомосексуала – словом, собрал целую триаду преступлений. Из записей Стоддарда неясно, каким образом установили наследственную природу всех этих симптомов, тем не менее суд немедля одобрил стерилизацию всех подсудимых.