, – говорил Берг, – стала демонстрация способности ученых к самоуправлению». Привыкшие к «безграничным исследовательским устремлениям» должны были учиться себя ограничивать.
Другой отличительной чертой этой встречи был характер общения ученых с публикой. Письмо Эйнштейна – Силарда было осознанно секретным; Асиломар же, напротив, стремился обнародовать беспокойства по поводу молекулярного клонирования, сделав свой форум предельно открытым. Как объяснял Берг, «доверие общественности несомненно повысил тот факт[673], что более десяти процентов участников представляли новостные медиа. Они могли свободно описывать, комментировать и критиковать дискуссии и заключения. <…> Обсуждения, споры, свирепые обвинения, колебания мнений и достижение консенсуса – все это широко освещалось репортерами».
Последняя особенность Асиломара заслуживает отдельного пояснения – ведь речь идет о том, чего не было. В то время как биологические риски молекулярного клонирования обсуждались на конференции в изобилии, ни единого отчетливого слова не пало об этических и моральных аспектах проблемы. Что случится, если манипулировать человеческими генами научатся прямо в людях? Что, если мы начнем «вписывать» новую информацию в наши геномы? Беседа, которую завела сицилийская аудитория с Бергом, здесь так и не продолжилась.
Позже Берг размышлял над этим упущением: «Намеренно ли организаторы и участники[674] Асиломарской конференции ограничили диапазон беспокойств? <…> Конференцию критиковали за то, что она не стала разбираться с потенциалом применения рекомбинантной ДНК в дурных целях или с этическими дилеммами, которые породит применение технологии для генетического скрининга <…> и генотерапии. Но не стоит забывать, что такие перспективы еще скрывались в тумане далекого будущего. <…> Короче говоря, повестка трехдневной конференции фокусировалась на оценке [биологических] рисков. Мы решили разбираться с остальными вопросами, когда они станут более насущными и весомыми». Некоторые участники обратили внимание на отсутствие такой дискуссии, но во время самой конференции об этом никто не упомянул. И к этой теме мы еще вернемся.
Весной 1993-го я поехал в Асиломар с Бергом и группой исследователей из Стэнфорда. Тогда я был студентом в лаборатории Берга, и всем отделом мы отправились на ежегодную вылазку. Караваном легковушек и автофургонов мы покинули Стэнфорд, обогнули побережье у Санта-Круз и взяли курс на изогнутый, как шея птицы, полуостров Монтерей. Корнберг с Бергом возглавляли караван. Я ехал в арендованном фургоне, который вел другой студент, в невероятной компании оперной-дивы-ставшей-биохимиком: она работала над репликаций ДНК и периодически разражалась темами Пуччини.
В последний день поездки я прогуливался по сосновой роще с Марианной Дикманн, которая уже давно была ассистентом и коллегой Берга. Дикманн устроила для меня нетрадиционную экскурсию по Асиломару, во время которой показывала памятные места самых неистовых брожений и споров. Это было путешествие по Холмам Разногласий. Асиломар запомнился Дикманн как самая склочная конференция из всех, на которых она побывала.
Я поинтересовался у спутницы, чего же теми спорами добились. Она задумалась, переведя взгляд на море. Отлив оставил на пляже узоры от волн. Дикманн начертила ногой линию на влажном песке и ответила, что Асиломар прежде всего ознаменовал собой переход. Обретение навыка манипулировать генами означало трансформацию генетики. Мы выучили новый язык, и нам нужно было убедить себя и всех остальных, что для пользования им мы достаточно ответственны.
Наука стремится познать природу, а технология стремится ею управлять. Рекомбинантная ДНК перетащила генетику из царства науки в царство технологии. Гены больше не были абстракцией. Тысячелетиями они томились в геномах организмов, а теперь их можно было освободить, перенести в другой вид, размножить, очистить, удлинить, укоротить, перемешать, наградить мутацией, разрезать, вставить, отредактировать; человек мог лепить из них все что угодно. Гены теперь служили не только объектом, но и инструментом исследования. Есть такой яркий момент в развитии ребенка, когда он постигает рекурсивность языка – осознает, что точно так же, как с помощью мыслей можно создавать слова, с помощью слов можно создавать мысли. Рекомбинантная ДНК сделала язык генетики рекурсивным. Биологи потратили десятилетия на то, чтобы познать природу гена, – а теперь можно было использовать гены, чтобы познать биологию. Если кратко, мы перешли от размышлений о генах к мышлению генами.
Асиломар, таким образом, отметил пересечение этих ключевых осей. Он был и торжеством, и экспертизой, и объединением, и противостоянием, и предупреждением. Он начался речью и закончился документом. Он стал церемонией вручения аттестата зрелости новой генетике.
«Клонируй или умри»
Если вы знаете вопрос[675] – значит, вы уже на полпути к ответу.
Любая достаточно развитая технология[676] неотличима от магии.
Стэнли Коэн и Герберт Бойер тоже посетили Асиломар, чтобы обсудить будущее рекомбинантной ДНК. Конференция вызвала у них раздражение, даже досаду. Бойер не переносил грызню и обзывательства; он назвал ученых эгоистами, а конференцию – ночным кошмаром. Коэн отказался подписывать Асиломарское соглашение (в итоге все же пришлось: его грантодателями были Национальные институты здоровья).
Вернувшись в свои лаборатории, ученые продолжили разрабатывать тему, которую забросили из-за всей этой суеты. В мае 1974-го лаборатория Коэна опубликовала результаты эксперимента «Царевна-лягушка», который состоял в переносе лягушачьего гена в бактериальную клетку. Когда один из коллег спросил Коэна, как он определяет бактерий, у которых экспрессируются гены лягушки, тот шутливо ответил, что целует каждую бактерию и смотрит, не обратится ли она в царевну.
Поначалу этот эксперимент казался просто академическим упражнением и привлек внимание только биохимиков (биолог Джошуа Ледерберг, лауреат Нобелевской премии и коллега Коэна по Стэнфорду, был одним из немногих, кто дальновидно считал, что это упражнение «может совершенно поменять подход фармакологической индустрии[678] к производству таких биологических субстанций, как инсулин и антибиотики»). Но постепенно средства массовой информации осознали потенциал этого механизма. В мае газета San Francisco Chronicle[679] выпустила о Коэне статью, которая фокусировалась на возможности грядущего применения генно-модифицированных бактерий в качестве биологических «фабрик» по производству лекарств и химикатов. Вскоре статьи о технологиях молекулярного клонирования появились в журнале Newsweek и газете New York Times. Сам же Коэн быстро прошел боевое крещение[680] на темной стороне научной журналистики. Стоило ли целый вечер терпеливо рассказывать газетному репортеру о рекомбинантной ДНК и переносе бактериальных генов, чтобы следующим утром наткнуться на истерический заголовок: «Рукотворные микробы опустошают Землю»?
В патентном бюро Стэнфордского университета Нильс Реймерс, смекалистый бывший инженер, узнал о работе Коэна и Бойера из газет и был заинтригован ее потенциалом. Реймерс, будучи не столько офисным клерком, сколько искателем талантов, действовал активно, даже напористо: он обычно не дожидался, пока изобретатели принесут ему свои изобретения, а по собственной инициативе прочесывал научную литературу в поисках чего-нибудь интересного. Реймерс связался с Коэном и Бойером, чтобы убедить их подать совместную патентую заявку на их технологию молекулярного клонирования (их университеты, Стэнфорд и КУСФ соответственно, тоже должны были войти в число патентообладателей). Оба ученых были поражены. За время постановки экспериментов у них даже мысли не возникало, что методы получения рекомбинантных ДНК могут быть патентоспособными или смогут в будущем обрести коммерческую ценность. Зимой 1974-го, скептически настроенные, но все же поддавшиеся на уговоры Реймерса, Коэн и Бойер подали заявку на патент[681].
Новость о патентовании молекулярного клонирования дошла до научного сообщества. Корнберг и Берг были в ярости. Претензия Коэна и Бойера на «коммерческое владение технологией клонирования[682] всех возможных ДНК, во всех возможных векторах, соединенных всеми возможными способами, во всех возможных организмах – [это] сомнительно, нахально и бесцеремонно», – писал Берг. Ученые заявили, что патент приватизирует результаты биологических исследований, оплаченных государственными, общественными средствами. Берга также беспокоило, что исполнение рекомендаций Асиломарской конференции невозможно будет надлежащим образом обеспечивать и контролировать в частных компаниях. Бойер и Коэн, однако, полагали, что все делают из мухи слона. Для них патент на рекомбинантные ДНК был не более чем стопкой бумаг, путешествующих по инстанциям, и стоил он, возможно, меньше потраченных на него чернил.
Осенью 1975-го, когда кипы бумаг еще проталкивались по правовым каналам, научные пути Коэна и Бойера разошлись. Их сотрудничество было чрезвычайно продуктивным: за пять лет они совместно опубликовали 11 знаковых работ, но их интересы постепенно начали расходиться. Коэн занял должность консультанта в калифорнийской компании Cetus Corporation. Бойер же в своей лаборатории в Сан-Франциско сосредоточился на экспериментах по пере