• Она наносит на себя или стирает химические метки в ответ на изменения среды – так она кодирует своеобразную клеточную память[898] (об этом мы еще поговорим).
• Она непостижима, уязвима, вынослива, адаптивна, единообразна и уникальна.
• Она нацелена на развитие. Она усеяна обломками прошлого.
• Она создана выживать.
• Она напоминает нас.
Часть VВ ЗазеркальеГенетика идентичности и «нормальности» (2001–2015)
Как бы мне хотелось поглядеть[899], куда ведет Зазеркальный коридор! Наверняка он приводит в такие чудеса!
«Значит, мы одинаковые»[901]
Нужно провести повторное голосование[902]. Тут что-то не так.
Что у меня общего с евреями?[904] У меня даже с самим собой мало общего.
Социолог Эверетт Хьюз однажды с иронией заметил, что медицина воспринимает мир через «зеркальное письмо». Болезни определяют критерии здоровья. Аномалии прочерчивают границы нормальности. Отклонения ограничивают пространство единообразия. Такое зеркальное письмо может приводить[906] к катастрофически извращенному видению человеческого тела. Ортопед начинает думать о костях как о зонах возможного перелома; мозг в воображении невролога становится местом, где теряется память. В одной старой байке бостонский хирург, который как раз таки сам потерял память, вспоминал знакомых только по названиям операций, которые он им делал.
Бо́льшую часть истории биологии человека, как отметил научный журналист Мэтт Ридли, гены тоже видели в кривых зеркалах – идентифицировали по аномалиям и болезням, вызываемым их мутациями. Отсюда ген муковисцидоза, ген Хантингтона, ген рака молочной железы BRCA1 и многие другие. Для биолога такая номенклатура абсурдна: функция BRCA1 не в том, чтобы, мутируя, вызывать рак груди, а в том, чтобы в нормальном состоянии обеспечивать репарацию ДНК. «Доброкачественный» ген рака молочной железы BRCA1 предназначен исключительно для починки сломанной ДНК. Сотни миллионов женщин с семейными историями без рака груди наследуют этот доброкачественный вариант. Мутантный вариант, или аллель, – назовем его м-BRCA1 – определяет такие изменения в структуре белка BRCA1, которые блокируют его способность чинить ДНК. Таким образом, неисправность BRCA1 приводит к мутациям, благоприятствующим развитию рака.
Ген дрозофилы, названный wingless («бескрылый»), кодирует белок, настоящая функция которого не создавать насекомых без крыльев, а инструктировать построение этих органов. Называть ген геном муковисцидоза, по словам Ридли, «столь же абсурдно, как определять органы[907] их заболеваниями: печень вызывает цирроз, сердце – инфаркт, а мозг служит причиной инсульта».
Проект «Геном человека» позволил генетикам обратить это зеркальное письмо. Исчерпывающий каталог нормальных генов человеческого генома – и инструменты, созданные для его составления, – дали принципиальную возможность подступиться к «неотраженной» генетике, и необходимость использовать патологию для обозначения границ нормальной физиологии отпала. В 1988 году Национальный исследовательский совет США внес в документ о геномном проекте важное утверждение, обозначившее контуры будущих геномных исследований: «В последовательности ДНК закодированы фундаментальные[908] детерминанты таких ключевых для человеческой культуры умственных способностей, как память, способность к обучению и владение языком. Здесь же локализованы мутации и вариации, которые служат причиной или повышают риск развития множества болезней, приносящих людям значительные страдания».
Внимательный читатель мог заметить, что в этих двух предложениях отражены два направления притязаний новой науки. Традиционно генетика человека ставила во главу угла патологии – «болезни, приносящие людям значительные страдания». Но теперь, вооружившись новыми инструментами и методами, она свободно могла исследовать и прежде недоступные аспекты человеческой биологии. Генетика перешла с берега патологий на берег нормальности. Новая наука могла бы углубить понимание истории, языка, памяти, культуры, сексуальности, идентичности и расы. В самых смелых своих устремлениях генетика могла бы стать наукой нормы – платформой для исследования здоровья, идентичности и судьбы.
Смещение траектории генетики ознаменует и поворот в биографии гена. До этого момента наш рассказ был организован по историческому принципу: путешествие от зарождения представлений о гене до проекта «Геном человека» проходило в соответствии с более-менее линейной хронологией концептуальных прорывов и открытий. Но генетика человека сместила фокус с патологии на норму и лишила хронологический подход возможности охватить все многообразие исследовательских направлений. Наука перешла на более узкие темы, организовав себя вокруг отдельных, хотя и пересекающихся вопросов биологии человека, и теперь мы говорим о генетике расы, гендера, сексуальности, интеллекта, темперамента и личности.
С ростом могущества концепции гена значительно углубляются представления о том, как гены влияют на нашу жизнь. Однако попытка подобраться к человеческой нормальности, отталкиваясь от генов, подведет генетику к необходимости решать одни из самых сложных научных и моральных дилемм в ее истории.
Если мы хотим понять, что говорят о нас гены, вначале лучше разобраться с тем, что они говорят о нашем происхождении. В середине XIX века, задолго до рождения человеческой генетики, антропологи, биологи и лингвисты пытались определиться с происхождением человека, устраивая ожесточенные схватки. В 1854 году швейцарско-американский естествоиспытатель Луи Агасси прославился как один из самых пламенных апологетов теории полигенизма. Эта теория предполагала, что три основные человеческие расы – «белые, азиаты и негры», как их обычно называли полигенисты – произошли независимо друг от друга из разных предковых линий несколько миллионов лет назад.
Агасси был, вероятно, самым выдающимся расистом за всю историю науки: расистом в фундаментальном смысле слова – потому что верил в наследуемые различия между человеческими расами – и расистом в прикладном смысле – потому что приписывал одним расам естественное превосходство над другими. В ужасе отвергая всякую возможность делить общего предка с африканцами, Агасси утверждал, что у каждой расы есть свои праотцы и праматери, расы независимо зародились и независимо развивались во времени и пространстве (имя Адам, как полагал ученый, происходит от слова на иврите, означающего «тот, кто краснеет», – а краснеть заметно может только белый человек. Агасси заключил, что должно было быть несколько Адамов, краснеющих и не краснеющих, по одному на каждую расу).
В 1859-м теории Агасси был брошен вызов: опубликовали «Происхождение видов». Хотя Дарвин там намеренно не касался вопроса происхождения человека, его представление об эволюции путем естественного отбора очевидно шло вразрез с идеей Агасси о раздельных родословных человеческих рас: если все вьюрки или все черепахи происходили от общего предка, то с чего бы у людей было иначе?
Эта академическая дуэль, как и почти всякая другая, была до комичного односторонней. Агасси, гарвардский профессор с солидными бакенбардами, был одним из известнейших натуралистов в мире, в то время как о Дарвине, зараженном сомнениями самоучке, биологе-бывшем-священнике из «другого» Кембриджа, за пределами Англии особо никто и не слышал. Тем не менее, предчувствуя потенциально фатальное для него противостояние, Агасси с невероятным грохотом обрушил лавину опровержений на книгу Дарвина: «Если бы мистер Дарвин или его сторонники[909] предоставили хотя бы один-единственный факт, демонстрирующий, что особи с течением времени меняются таким образом, чтобы в конце концов образовывать виды, <…> положение дел могло бы быть иным».
Но даже Агасси пришлось признать, что его теория о разных предках разных рас рискует столкнуться не с «одним-единственным» опровергающим фактом, а с множеством. В 1848 году в немецкой долине Неандерталь[910] рабочие известнякового карьера случайно обнаружили необычный череп. Он напоминал человеческий, но все же существенно отличался, например, вытянутой мозговой частью, утопленным подбородком, мощным сложением челюстей и выраженными надбровными дугами. Сперва сочли, что это останки какого-то уродливого безумца, застрявшего в пещере в результате несчастного случая, однако в последующие десятилетия из ущелий и пещер, разбросанных по Европе и Азии, извлекли множество похожих черепов и костей. Реконструкция скелета из найденных образцов явила миру ходящего прямо на кривоватых ногах гоминида с крепким телосложением и сильно выдающимися надбровьями – этакого вечно насупившегося рестлера[911]. Э