Благо, моим наихудшим опасениям не суждено было сбыться, по крайней мере в ближайшее время. Старина Франки, встретивший нас на этаже, сообщил Джу, о том что по просьбе сверху он назначен блюстителем закона и порядка, что будет приглядывать за тем, дабы кто-то из многочисленных просящих не натворил каких-либо дел. Пожав плечами, девушка согласилась, да и ей-то что. «Ну, блюдёшь и блюди, только не мешай» — читалось в её безразличном взгляде, направленном на здоровяка. Меня же подобным взором она боялась наградить, хотя по эстетике тела, да и мужественности, как мне кажется, накаченный Франкенштейн мог дать фору любому спортсмену и атлету. Эх, неужели эпоха мышц как у старины Арни ушла в прошлое, уступив место смазливым мальчишкам с миловидным женским личиком? Ушла эпоха вместе со всеми стараниями культуристов…
Уже на подходе к своему «до не обыденности обычному» кабинету я заметил сидящую вдоль стенки очередь из самых первых и ответственных торопыг, под пристальным взглядом которых я стал чувствовать себя чутка не в своей тарелки. Для этих бедолаг я был кем-то вроде того же бога, паромщика, или, как минимум, декана, готовящегося принимать всех провинившихся или попавших в списки на отчисление. Одно мое слово могло напрочь изменить их жизни так же, как некогда Хэ изменила и мою. Чёрт, опять я это вспомнил…
— Уважаемая Бокин, я слегка нервничаю, разрешите перед тем, как мы начнем, отлучиться покурить? — Демонстративно показав пачку, спросил я, глядя на уводившую в сторону табличку с надписью типа «Курилки».
— Идеальных людей не существует… — едва слышно буркнула она.
— Что? — Не до конца осознав, к чему это было, переспросил я.
— Ничего-ничего, иди, я пока разложусь.
Не успев ступить на порог приемной, тотчас вместе с Франки мы удалились в комнату спокойствия и уединения. Сложно было сказать, какое место я любил на работе больше: курилку или проходную, через которую уходил домой, оба этих участочка казались такими родными. Как сказала бы мама, видя как сильно я не хочу возвращаться к своим новым рабочим обязанностям: «тебе бы лишь бы не работать»!
— Да уж. — Вытащив капсулу смерти, я предложил такую же моему большому и подкаченному телохранителю, на что мужчина, глянув на пачку, с усмешкой отозвал6ся:
— Убойный табак, особенно для смертного вроде тебя.
Не зная, как на подобное ответить, не нашел я чего-то более лучшего, кроме старого доброго анекдота.
— Как-то отец заметил меня за курением сигарет и велел разом скурить всю пачку, мол, или так, или выпорю.
— И что? — на серьезных щах спросил тот, но сигарету всё же взял.
— С тех пор я курю по пачке в день… — «покер фес», и чего я только ждал от… — Кстати, Франки, ты ведь своего рода тоже искусственно созданный, как те гомункулы, верно?
Мужчина многозначительно кивнул, а после, в одну тягу покончив с начатой сигаретой, вдумчиво произнес:
— Отчасти, Михаил. По кодексу творцов, я и мне подобные должны истребляться, едва ступив на свет. Эти азиаточки, служащие суккубам, невинные создания по сравнению со мной. Хотите послушать?
— Разумеется. — Тотчас кивнул я. Когда ещё услышишь историю того, кого так красочно описывали в бесконечном количестве фильмов и сериалов?
— Моя вторая жизнь началась в Лондоне в конце века семнадцатого-начале восемнадцатого. На тот момент контроль над этим телом был полностью подвластен одной из пяти личностей: уличному маньяку, что в благодарность за вновь подаренную жизнь убил нашего создателя и отца. Да-да, мой друг, когда-то я был собран из нескольких кусков, подобно пазлу. Львиная доля принадлежала портовому рабочему, слабоумному Кельвину. Мозг — хитрому и ушлому банкиру, напившемуся и подставившемуся местным нищим, коих тот так сильно призирал. Сердце и часть органов принадлежали нашему некогда главному «я» — уличному садисту и маньяку, погибшему не от ножей или виселицы, а от обыденной простуды. И душа… Душа ребенка, не успевшего всецело познать жизнь. С ним, тем ребенком, обладающим знаниями всех своих предшественников, Вы по факту сейчас и разговариваете.
— Хочешь сказать, ты в любой момент можешь стать кем-то из вот этих вот парней? — Переживая за то, что может произойти с Чу, с опаской спросил я.
— Не могу, ибо все они уже давно мертвы, а в этом теле остался только я и одно единое сознание. — Эта новость позволила вздохнуть с облегчением, но всё же стоило держаться с этим парнем как можно аккуратнее. — Вижу, Вы не до конца верите моим словам, но да ладно. Доверие — штука сложная, и, с Вашего позволения, я продолжу. — Вытянув ещё одну сигарету, а после поиграв плечами здоровяк спиной уперся в стену.
— Время тогда было неспокойное, тяжелое и темное. Бесконечные стычки аристократии под бесконечные колониальные воины истощили корону. В моем родном городе царила безработица, нечего было есть, негде было спать. Казалось, мир сходил с ума, утопая во вшах, дерьме и болезнях, разносимых уличными крысами, что по тем временам не уступали размерам тех же крупных кошек. Помню, видел раз, как чьего-то здоровяка уличного кота, прихватив за горло, утаскивала в свое логово мерзкая лысохвостая.
Был я тогда сыном портовой шлюхи, не удосужившейся даже дать мне имя. Кобатская баба только и знала, что кутить, блудить, да люд чернорабочий грязью поливать. Хорошая женщина была — удивились? А вот да, именно хорошая, ибо в отличии от других портовых нежеланного отпрыска не утопила в канаве и не бросила псам на съедение, а вырастила как смогла, да и подкармливать не забывала. В то время я имел детство, которому многие бы позавидовали, и не стал бы я тем, кто я есть, если бы в один день к ней не явился тот, на кого мы сейчас и охотимся — бог.
Мать была популярной женщиной, но не слишком умной. Тогда за деньги она была готова лечь в постель со всеми, это её и сгубило, а вместе с ней сгубило и меня. Дело так было…
На одном из испанских перехваченных трофейных кораблей в наш портовый город явился некий весьма умный и заинтересованный в культурном прогрессе бог, одержимый созданием существ подобных тем же гомункулам. Как позднее выяснилось, звали его Аколнауакталь — ацтекский обезумивший от мести божок решил отомстить всей цивилизованной Европе, наполнив ту своими детьми и подчиненными, к слову, Ако отвечал за подземное царство своего региона, что, после устроенной испанцами бойни, было попросту переполнено злобными душами, ищущими мести. Так вот, стащив из своих закромов проклятое золото, тот решил обосноваться у своего врага под носом, выдумав весьма коварный замысел по исполнению своей мести. Как он собирался отомстить? Чужими руками и фактически без своего личного присутствия! Вручая беднякам заколдованные темной магией деньги, он буквально сводил тех с ума, загоняя бедолаг в могилу.
Та черная магия работала так:
Получив золото, она активировала в человеке все скрытые желания, будь те грязные, связанные с похотью и жадностью, или самые чистые и непорочные, как пожертвования и помощь близкому. Все мысли проклятого были нацелены на то, чтобы скорее потратить полученное сокровище, и вот, как только деньги покидали руки новоиспеченного хозяина, начинала действовать другая часть коварного плана Аколнауакталя. Шли минуты, часы, и бывшие владельцы, постепенно сходя с ума, начинали жалеть о содеянном, больше всего желая лишь одного, побыстрее вернуть утраченное золото. К этому времени, когда проклятый спохватывался и возвращался к тому, кому передал свои кровные, деньги чаще всего уже уходили дальше по рукам, провоцируя всё новые и новые всплески отчаяния и сожаления, доводившие безумных до самых тяжких грехов.
Той ночью мать передала мне один золотой, мне, мальчишке до этого видевшего разве что серебряник в руках уличных торговцев, сказав, что это мой подарок за все прошедшие дни рождения, которые мы вместе ни разу не справляли. Она предложила мне купить все, что только я пожелаю. Такое было истинное желание моей матери. Я был так рад, как сейчас помню, это чувство эйфории, окрылённости, как я бегу к местному торговцу хлебом и с гордость отдаю ему свой золотой в обмен на то, что мы с матерью будем питаться его лучшим хлебом целую неделю или даже больше.
На тот момент уже весь свежий хлеб был продан, на улице была ночь, близившаяся к утру, печь рано встававшего пекаря только-только начинала разгораться и вместо чего-то стоящего старик просто передал мне пару вчерашних булок, но и этого тогда для меня было достаточно. Радостный я бежал к своей матери, представляя, как та обрадуется. Я хотел, чтобы она мной гордилась, хотел увидеть её улыбку, но… В ту ночь я лишь увидел её испуганные глаза и слёзы перед тем, как незнакомец задушил её, а после и меня.
— Где деньги, крысеныш?! — кричал обезумивший хозяин монеты. — Верни мне их! повторял тот раз за разом.
— И я вернул. — Не знаю, как это подействовало на то целостное наше общее сознание, но, когда телом завладел маньяк, первое, что он сделал — нашел того безумца, охотившегося за проклятыми деньгами. Нашел, и точно так же задушил, перед этим напихав тому полную глотку проклятого золота. К слову, это произошло спустя лет пятнадцать-двадцать после моей смерти, и не в Лондоне, а в совершенно другом городе. Однако, время и место не изменили факта того, что месть была исполнена. К тому времени обо мне уже ходило много плохих сплетен, и уже спустя неделю после гибели моего убийцы на меня вышел Акол. Тщательно следивший до этого за моими подвигами, он был взволнован и рад, ведь, как оказалось, именно он спонсировал все труды нашего создателя. Договориться с убийцей ему так и не удалось, был спор, бог стер с лица земли сознание маньяка, а после, посчитав, что мы мертвы, бросил наше тело в реку. — После этих слов Франки умолк. Аккуратно затушив сигарету, мужчина, уставившись себе под ноги, о чем-то крепко задумался.
— Быть может, именно Аколнауакталь и стоит за созданием гомункулов? Ты не спрашивал об этом Марса и Афину? — Поинтересовался я.
— Нет, это точно не он. Этот подонок сейчас под полным надзором в месте куда страшнее, чем любая преисподняя любой религии. — Видя моё недоумевающее лицо, громила добавил: — Представь себе, Миша, в этом мире порой происходят вещи куда страшнее смерти. Идем, нас уже заждались. — Хлопнув меня по плечу, так и недорассказав, чем закончилась история, произнес Франкенштейн.