Привели курдку – сказали, что она может целебно плюнуть. Я отказал наотрез. Поили из поильничка. Сказали, что волнение мне не показано. Звонили из редакции. Спросили вдову. Все три подошли к телефону. Старшая объяснила, почему я не написал политическую колонку. Младшая рассказала много интересного о старшей. По радио – «Гибель богов». Думаю, что Валгалла мне обеспечена (бе эзрат ха-Шем!). Нюхаю и слышу уже хорошо.
Д-р нетрадиционной медицины из МГИ настаивает на уринотерапии. От доноров отбою нет. Поили из поильничка. Звонили из редакции. Там все потеряли, поэтому просили даты жизни по памяти. Факсом. Назначили писать NN, спросили, как я на это посмотрю. Я пошутил: «Посмотрим».
Спасти меня может только обертывание – так объяснила мне одна заезжая из Цны: обертывание с последующим обласкиванием. И жим и отжим – программа «Суперледи (Кристалл)». Я сказал, что мне поможет осиновый кол и 13 серебряных кадурим. Звонили из редакции, из отдела рекламы. У них там прошла реклама: «Аппликатор Кузнецова». Говорят, помогает, а я даже уверен, что помогает. Пришли какие-то люди и иглоукалывали все тело. Слышу уже хорошо, различаю ноты. Ночью проходил процедуры: шияцу, даяцу и субару. Бегло гутарю на диалекте Хань. Никуда не выхожу без аппликатора. Это чудо какое-то!
Мне надо поголодать! Это точно. И перейти на американский натуральный продукт. А прошу только одного – морошки. Не звонили из редакции. Слух прошел окончательно. Подносили зеркало.
Собрались друзья и коллеги. Выразили общее мнение, что меня лечат неправильно, особенно пагубен аппликатор. Ели кутью. Душой с ними. В сущности, они все – милейшие люди и хорошие профессионалы. Вечеринка удалась.
С утра дудели. Снизу. Гаврила. Свесившись из окна, швырнул в него гонорар. Не попал. Себя – чувствую, но выхожу из себя по любому поводу. Разбил поильник. Звонили из редакции. Спрашивали, как пишется слово «эвтаназия». Я не согласился.
Как развлекалось французское дворянство
Мешок на голову мне решили не надевать. Из уважения к иностранно-подданному. Пожалуй, зря решили не надевать, потому что череп болел у меня страшно. Знаете, почему в условиях российской глубинки не выживают инструкторы кибуцного производства, коммивояжеры «купат-холима», резиденты Мосада, руководители хоровой (танец есть такой – «хора») самодеятельности холодного сохнутовского производства, поэты-переводчики с ашкенойзис и прочая засыльная израильская шелупонь?
Правильно! Потому что с Ними – надо пить. А пить, как Они, – мы не способны. А если с Ними не пить, то как с Ними разговаривать? А пьют Они все. Так вот, череп, говорю, болел.
– Значит, так, – шепотом сказал мне местный главный негодяй поволжского масштаба, – тебе нужен А.! (Здесь и далее я буду именовать – исключительно от ужаса, фобоса и деймоса – искомого мной, оч-ч-чень серьезного человека иностранной, лучше латинской, литерой А.) Но имей в виду: А. – не прост. К нему надо подкатиться. И не дури, а то исчезнешь.
– И многие исчезали? – поинтересовался я весело.
Пока местный крестный отец молчал и сопел, веселье мое таяло и капало на смокинг… Мы многозначительно – глаза в глаза – выпили фирменного – ресторана «Синдерелла» – разведенной сивухи. Помолчали.
– Вокруг барака не переставить!
– А, – сказал я, уже забыв, о чем, собственно, речь.
– А., – сказал он, роняя скользкий локоть из-под челюсти. – Сколько исчезло… Завтра поедем. Не бздюмо. Ты – со мной. Завтра собираются самые-самые. Авторитеты. Не засыпай, Мишаня… Ты – со мной! Я тебя подведу…
– Зачем меня подводить?.. Хачик, ты меня лучше не подводи.
– Я тебя подведу. Иначе не достигнем. А я – подведу! Не бздюмо!
– А я не бздюмо.
Потом меня откантовали в гостиницу.
А. – был мне нужен позарез. А. – был капиталист комсомольской выучки и международного калибра. Интерпол, Госдеп США, Любимов из «Красного квадрата», прокурор Степанков и Маргарет Тэтчер искали встречи с А., но он пренебрегал. Ему было недосуг. Когда вскользь, между делом, прозвучала фамилия А., мой московский собеседник и министр чего-то там военного встал во фрунт.
– Сядьте! – гаркнул я ему.
– Слушаюсь, – сказал он.
Больше я его никогда не видел. В министерстве говорили, что он в отпуске, а по-моему, он перешел границу и укрылся в Ленкорани…
А. – нужен был мне позарез. Я хотел порасспросить его, как единственного специалиста, – о том, как взаимосоотносятся в контролируемом им регионе администрация, мафия и капитал. Всего-навсего. Я это люблю. Я люблю все знать. Авось пригодится для баллады.
Хачика я спаивал еще пару дней. Иногда меня посещала мысль, что это он, наоборот, меня спаивает. Он стряхивал эту мысль с широкого своего плеча, она была зелененькая, небольшого росточка и с рогами. Хачик был важным меном, ходил с охраной, которая его отчетливо боялась до дрожи и бережно носила по ночам. Хачик обещал «подвести» меня к А.
…Слет А. и аналогичных Б., В., Г., «а несколько прибудут из-за бугра» (Хачик еле тянул на X. в этой плеяде), должен был проходить в некоем приватизированном – из санатория – комплексе за городом и охраняться областной милицией, ОМОНом, выделенными из подшефного военного округа танками и еще «своими»… Каждый приглашенный прибудет со своей командой, но в «периметр» их не впустят…
Первым в мой номер вошел без стука человек-гора и осмотрелся. Потом вошли еще трое.
– Этот, что ли? – спросил двухметровый у тушующегося Хачика.
Я решил, что уже все. Пропал. Меня исчезнут. Мама! Но толстый просто проследил, чтобы я не взял с собой базуки и отравленного стилета.
На всякий случай меня похлопали по контуру. Обычно я боюсь щекотки. А тогда хоть бы хны! Я даже не взвизгнул. Меня вывели. Ехать в санаторий мне расхотелось. Хачик упорно отводил глаза от моего молитвенного взгляда. Внизу ждали: две «девятки» с крупными, не оставляющими просвета мужчинами, командкар с пятнистыми коммандос, опять «девятка», «ауди» Хачика и львовский автобус. В львовском автобусе под наблюдением т. н. качка в спорткостюме сидели… В общем, я таких не видал даже в Каннах. То есть по отдельности я таких видал: в кино видал, в «Пентхаузе» там, украдкой – видал. Ну, жены были у меня красавицы… Я сразу же пошел в автобус, твердо пошел. Пока меня мягко отводил к «ауди» человек-гора, я чуть шею не свернул, взыскуя ответного взора. Хоть бы что! Сидят, как напудренные, в затылок друг дружке. По-моему, даже не мигают. Дюжина ослепительных, невероятных, каждая – на две головы выше меня, лунные колени на высоте груди. Ноги на ширине плеч.
Мешок на голову мне решили не надевать. И глаз моих жадных не завязали. Все равно обзор полностью перекрывался соседом слева и еще большим монстром справа, впереди сидела тушка Хачика, а правил обхлопыватель. Колонна тронулась, в машине дышали большие люди, меня замутило. Мы дули вслед джипу, за нами следовали прочие экипажи. Интересный автобус замыкал. Меня сморило. Проснулся я при прохождении периметра: бетонный забор, крепостные ворота, ребята с автоматами «узи». Внутрь пропускали только спешившихся, причем всех прогнали через металлоискатели. Настроение у меня испортилось окончательно, но тут подъехал «Икарус», и из него гуськом потянулись аэлиты без вещей. Все с пластиковыми пакетами. Молча. Что-то мне показалось подозрительным в их приезде, что-то насторожило. Но меня уже вели по гравию к строению «санатория». Вдоль березок. Почти под локотки. Сзади плелся Хачик. Меня познабливало, то ли с похмельица, то ли от страха, то ли от любопытства. Пожалуй, все-таки с бодуна. «Санаторий» был тих и пустынен.
– Пока – со мной в номере! Вечером тебя увезут.
Хачик говорил со мной кисло-официально.
Я толкнул дверь: номер как номер. Вполне советское гостиничное великолепие задрипанного мотеля под Хадерой… Но ах! – какие красотки! И тут меня осенило! А ведь те куклы сидели в львовском автобусе, а эти вышли из «Икаруса».
Захлопнув дверь, Хачик подпрыгнул, оживился и вытащил бутылку коньяка:
– Спасемся? А то – я уже засох, как веточка…
– А.? – сказал я.
– А. – потом, – отрезал Хачик. – Забросим в клюв?
Запивали водичкой, вполне железистой. В душе у стока сидел рослый таракан.
– Ты из номера без меня не высовывайся. Хавать пойдем вместе. Здесь весело. Скоро можно будет начинать: в бильярд играешь?
– А то?
– Ну, тогда забросим в клюв. Для меткости.
– А то? – сказал я.
Запили водичкой. Я подошел к стеклянной двери и вышел в лоджию. К зданию санатория тянулись цепочки красавиц… Шли по трое крупные дяди. Судить по привизгам по этажам – там уже начиналась настоящая жизнь настоящих людей. В номер постучались.
– Антре, – сказал я.
Вошла Патриция Каас. Или это была Бо Дерек. Я их путаю.
– Блин, занято! – произнесла Бо Дерек ПТУшным контральто.
– Ничего-ничего. Мы потеснимся! – разлетелся я.
Хачик уже спал, разбросав хобот по подушке.
– Перебьется, – отрезала прелестница. – Вы чьи? Кононовские?
– Я, знаете, сам по себе. Меня зовут Михаэль… А вас?
– Перебьешься, – сказала девушка из песни. Но уже снисходительнее. – Алка, здесь кононовские, – крикнула она в коридор.
– Ты что, лоханка?! Кононовские в оранжерее, где раньше столовка была! Около холма для презентаций… – донеслось из коридора.
В номер вошла еще одна Бо Дерек. Или Патриция Каас. У меня совсем голова пошла кругом от воодушевления.
– Присаживайтесь, сударыня, – гаркнул я. – Позвольте ваш багаж!
Дивы поставили пакеты на трельяж. Я предложил им сигареты, длинный «Бродвей».
– Армянские, – узнала, рассматривая пачку, Алла Дерек.
Я покосился на набирающего силу храпа Хачика… Возражать побоялся. Девушки вытащили по пачке поддельного «Ротманса» и задымили. На меня внимания обращалось немного, но зато пристальное, невзначай. Сидели они картинно, с оттяжкой носка, сигарета на отлете. Им здесь начинало нравиться, не говоря уж обо мне.