.
Еще один любопытный «узел» черновиков связан с циклом «Месяц Ав» (книга «Стихотворения Михаила Генделева», 1984)[143] и включает записанный с минимальными правками текст:
О как мне жить осталось, научи
учитель, научи меня, учитель
Когда уже всегда один в ночи
И тьму тому назад убит последний житель
Оглядываться ли по сторонам —
последние остались метры , – стынет
взгляд – стану их! К высоким жмясь стенам
вползают в город ветры из пустыни,
и известь на когтях – еще не стих!
нет небу слов, нельзя дышать гортани,
а все поверх, поверх перо вести
не разбирая прежних начертаний!
Что там зачеркнуто – что снова внесено
черным по каменному не достанет свету:
что все один. Что одиночество одно
что ночь. И мне, тебя, учитель, нету!
Следующая трансформация записана «бабочкой»; в стихотворении почти ничего не осталось от исходной молитвы, обращенной к Богу-наставнику, небеса опустели:
Под небом, коему и крикнуть не моги
чтоб небо
отпустило
и в небе все еще расходятся круги
тьму лун и лун тому назад
светила.
Как
в небеса по сторонам
теперь смотреть и знать что свод пустынен
там в арках свист
там ветры из пустыни
переползая, жмутся по стенам
известняка под когтем – все добро
а то песка – на высоту одной гортани
но все —
поверх!
вести железное перо
по письменам твоих, Учитель, начертаний.
и все, что можно
и уже равно
что нам по белому карминными чертами
что там зачеркнуто
что внесено
читать сухим зрачком, или позолоченным
Финальный текст являет картину всеобщей опустошенности, где единственным утешением становится ностальгическая память:
Вести сухим зрачком по позолоте нам
читать ли золотым
в неподнебесной сини
но
в арках свет
и свист:
там ветры из пустыни
переползая
жмутся по стенам
там
Серединного и Мертвого
морей
и Красного
сошлись зиянья
скорее от перил!
в прострелы галерей
на двор
на дно двора где говорил с друзьями
еще стучат по коридорам каблуки
всех
милых всех моих
что память отпустила
а в том
что небо нам
расходятся круги
тьму лун и лун тому назад
светила.
В архиве Е. Сошкина сохранились любезно предоставленные нам наброски, в которых нелегко распознать будущее второе стихотворение цикла «Месяц Ав»:
Даты гибельного лета
Записал, не утерпел:
«В ночь, когда пришла комета».
Дата.
Подпись не успел.
Нищими, немолодыми
мы с душою налегке
встанем
с веткой в белом дыме,
с дыма веткой в кулаке
И когда раздерлись шторы
я
сквозь слезы сквозь и резь
завизжал – один – на город
что он, город, мертвый весь.
___
Белым флагом, белым флагом
Застелили
Белым флагом черный стол.
Запиши пером
Застелили белым флагом
Стол для красного винца
Записал пером в бумагу
что свободен до конца
золотым пером поэта
цифру гибельно скрипеть
в ночь когда пришла комета
август. Подпись не успеть
даты гибельного лета
золотым пером скрипеть
Наброски становятся законченным маленьким стихотворением (беловой автограф, ФМГ):
Застелили белым флагом
стол, успей до темноты
записать пером в бумагу
что еще свободен ты
даты гибельного лета
золотым пером скрипеть
в ночь, когда пришла комета
август. Подпись не успеть.
Однако поэт движется дальше – к финальному второму стихотворению «Месяца Ав»:
«В тот месяц Ав
как миллионы люстр
хвостатая звезда над Иерусалимом
сияла…»
Обведи
каламом неленивым
узор известняка
какой провел моллюск.
«…в тот месяц Ав —
не разбирая уже литер
склонимся
над плитой:
был город пуст и
мертв
и свет кометы той
на поколение ему был первый житель».
Как и в случае приведенного выше узла, начатого «Шуламит», отдельные образы черновиков расходятся по стихотворениям цикла: «последний житель» становится светом кометы, единственным «жителем» мертвого Иерусалима; «дыма ветка» и само пришествие кометы распадаются на второе и первое стихотворения цикла:
<…>
А
в несозвездии Близнецов
огнь
кометы плясал
значит смерть
это такой сон
что снится тебе
сам.
Но тебе до того что снится тебе ли
что?
на песке налегке
стань
ясен взгляд твой и лоб твой
бел
и
ветка дыма в руке.
В заключение остановимся на представляющей чрезвычайный интерес группе материалов ФМГ, которые относятся к первой книге Генделева «Въезд в Иерусалим» (1979).
Широко известно, что «официально» Генделев «Въезд в Иерусалим» не любил и не признавал, часто исключал книгу из списков изданного, а вспоминая о ней, обычно указывал на неимоверное количество опечаток и открыто высмеивал свою тогдашнюю поэтическую незрелость[144]. В черновых набросках автобиографии, написанных в 1980 г. (ФМГ), книга была объявлена несуществующей – «благополучно не увидевшей свет уже в Святой Земле по причинам техническим».
Тем более неожиданными оказались отложившиеся в ФМГ материалы и прежде всего экземпляр «Въезда в Иерусалим» с разбивкой строф «бабочкой» и некоторыми незначительными авторскими правками. Редактура «Въезда в Иерусалим», как можно заключить, проводилась не позднее 1991 г. в связи с неосуществившимися планами публикации восьмитомного собрания книг Генделева в иерусалимском издательстве «Lexicon». При этом автор разделил «Въезд в Иерусалим» на две книги: «В ожидании лодки: Стихотворения и поэмы. 1972–1977. Ленинград» и «Свидетель: Поэмы. 1974–1986
Итак, произведения ленинградского периода обладали в глазах автора достаточной для переиздания ценностью и значимостью. Уместно напомнить, что после многолетних публичных издевательств над «Въездом в Иерусалим» Генделев в 1997 г. внезапно дал книге сравнительно высокую оценку:
Я не отказываюсь от «Въезда в Иерусалим» (ну, книга была роскошно издана: 192 опечатки). Я действительно так жил, переживал и чувствовал, но дело в том, что эта книга не имеет никакого отношения к Израилю. То есть это книга российского рефлексанта, поэта «ленинградской школы». Ну как я к ней отношусь? Как к текстам человека, который пишет стихи инстинктивно, чрезвычайно некультурно, но там что-то написано и с мокрым горлом, там что-то любопытно и в формальном смысле – так и оцениваю[146].
К планам переиздания ленинградских текстов, за исключением переписанной в Израиле и опубликованной в 1994 г. поэмы «Свидетель», Генделев после 1993 г.[147] не возвращался. Причина не только в том, что эти тексты соотносили его произведения с российской традицией и были поэтически незрелыми и «некультурными» – но, видимо, и в неоднократно отмечавшейся нами фундаментальной статичности поэтического мира Генделева и ряда его базисных компонентов. Внимательный взгляд на тексты ленинградских лет, в том числе весьма ранние, выявляет присутствие в них множества сквозных и основополагающих мотивов поэтики Генделева[148]. Поэт осознал, очевидно, что републикация их могла поставить под сомнение его декларативный авторский миф о рождении в Израиле нового Генделева – «израильского поэта, пишущего на русском языке» и вдохновляющегося уникальными «израильскими» переживаниями.
Стихотворные фрагменты и черновики из архива Михаила ГенделеваПодготовка текста, публикация и комментарии Е. Сошкина
В послесловии к своему «Неполному собранию сочинений» (2003) Генделев высказал сомнение в том, что когда-нибудь еще вернется к «стихам высоких жанров». В тот краткий период подведения итогов (новый разгар поэтической работы начался в том же 2003 г.) Генделев задумался, по крайней мере однажды, и о судьбе своего беспорядочного архива, а вернее, той его части, которая случайно избежала рутинного уничтожения и оказалась рассредоточенной по разным квартирам. Многое из того, что находилось в иерусалимской «мансарде» на улице Бен-Гиллель, – сваленные в кучу рукописи, машинописи, письма и пр. – Генделев отдал мне на попечение. Предложением разобрать их вдвоем он манкировал, что, пожалуй, было предсказуемо, заниматься же этим без него не хотелось. После очень поверхностного осмотра вверенных мне материалов я вернул некоторые из них, показавшиеся чересчур личными или – каюсь! – неинтересными. К более тщательному изучению оставшихся у меня бумаг я приступил спустя долгое время, примерно через год после смерти Генделева (он умер 30 марта 2009 г.). Среди них обнаружились и несколько групп этюдов к оставленным или кардинально пересмотренным замыслам. В дальнейшем для удобства изложения я буду пользоваться определением «стихотворение» для каждой такой группы текстов. Отличные друг от друга по замыслу стихотворения весьма немногочисленны, однако некоторые из них существуют во множестве редакций. Четыре стихотворения, публикуемые ныне (далее всюду –