Приемная меня поразила: во-первых, я увидел женщин, и они показались мне красивыми, во-вторых, кресла с никелированными подлокотниками и ножками. Я таких никогда не видел. Ужасно захотелось посидеть на них. Но, увы, меня поставили лицом к стенке, так что я больше не видел ни женщин, ни кресел. Третье, на что я обратил внимание, – отглаженный, в парадном мундире, какой-то худой, весь напряженный Евдокимов. Ожидание было недолгим. Кабинет мне показался очень большим. С правой стороны огромные, полузакрытые тяжелыми шторами окна. Впереди большой письменный стол, за которым сидел довольно молодой генерал-полковник. Сбоку за столом совещаний находился еще какой-то немолодой человек в штатском…
Военный был темным шатеном, с широким лицом, короткой шеей и, по-видимому, высокого роста. Черты лица грубые. Сидел он то откинувшись на спинку стула, то навалившись на стол…
Представил меня Евдокимов. Меня посадили за какой-то маленький столик, подобный тому, которые были в кабинете у следователей, а подполковник Евдокимов стоял навытяжку чуть в стороне. Допрос Абакумов вел спокойно, не кричал, не угрожал. Кроме формальных вопросов, его интересовало, нет ли у нас, и у меня в частности, связей в ЦК комсомола, почему у меня – еврея – русская фамилия, кто мои родители, откуда у Гуревича оказался “Велодок” и, конечно, готовили ли мы террористические акты, на кого и когда. Весь допрос длился минут 10–15. Во всяком случае, он не был продолжительным. Не знаю, какое впечатление я произвел на Абакумова, но он мне понравился: спокойный, не кричал, не матерился, и я подумал, что следствие быстро закончится. Я ошибался.
На следующем допросе Евдокимов мне сказал, что я был на допросе у министра ГБ Абакумова, что крайне ему не понравился, что я “не разоружился” и т. д. и следствие будет продолжаться до тех пор, пока я не выну “все камни из-за пазухи”».
Не менее интересен рассказ о встрече с Абакумовым члена НТС Ю. А. Трегубова: «Я вхожу и сразу меня поражает контраст света и тени. Эта комната еще больше той, где я только что был, но она кажется почти темной. Под ногами ковер. Направо, у стены, поблескивает чудовищных размеров сейф. Прямо у стены – письменный стол с телефоном. На нем блестит что-то бронзовое. На столе – лампа под зеленым абажуром. Некто сидит за столом и пишет. Ясно видны только светлые руки. Я молча стою минуту и потом вполголоса говорю:
– Арестованный Трегубов Георгий.
В большой комнате это выходит очень тихо, но так им положено говорить в этом месте. Сидящий поднимает голову и делает какой-то знак рукой, который можно истолковать как приказание подойти ближе. Я подхожу. Теперь я стою в трех шагах от него. Рядом со мной глубокое вольтеровское кожаное кресло. Сидящий смотрит на меня. Ему лет пятьдесят. У него умное, бритое, полное, немного одутловатое лицо со шрамом на лице. Оно кажется очень усталым. Нездоровые тени – не то лиловые, не то синие – под глазами, опухлые мешки. Он в гражданском темном костюме. Белоснежный воротничок с маленькой змеиной головкой галстука у горла. Глаза спокойно, умно и очень добро смотрят на меня.
– Вы знаете кто я? – устало говорит он.
– Не имею чести знать.
– Я министр государственной безопасности Абакумов.
– Очень рад, – отвечаю я и немножко кланяюсь.
Рука делает какой-то неопределенный жест.
– Садитесь! Я позвал вас сюда потому, что мне надо задать вам несколько вопросов.
Я молча киваю головой. Не чувствую ни страха, ни удивления, ни смущения. Я совершенно по-другому представлял себе Абакумова и теперь даже как-то не верится, что это он. А он спокойно и равнодушно что-то пишет. Потом вдруг откладывает в сторону перо.
– Трегубов!
Это звучит как оклик учителя невнимательному ребенку.
– Скажите, Трегубов, были вы все-таки американским шпионом или нет?
– Нет, никогда не был.
– Не были? Так почему же? Ведь это было так естественно для вас после крушения Германии пойти на сговор с новым врагом?
– Во-первых, я совершенно не верил, что американцы – вам враги, гражданин министр, а во-вторых, работа разведчика мне не по специальности. Я не разведчик.
– Конечно, я понимаю, никто не родится разведчиком, и я раньше собирался стать кем-то совсем другим, но многие, Трегубов, умирают разведчиками. Вы не хотели бы переквалифицироваться?
На лице Абакумова что-то вроде улыбки.
– Но прежде чем мы будем с вами говорить дальше, – снова начинает Абакумов, – скажите сначала, каково ваше отношение к советской власти?
– Мое отношение? Резко отрицательное.
Абакумов кивает головой.
– Вот так хорошо, Трегубов. Ну, а теперь?
– И теперь точно такое же.
Бледное лицо снова сумрачно и неподвижно. Абакумов несколько секунд понуро молчит.
– А вы знаете, Трегубов, что если враг не сдается, то его уничтожают?
– Знаю. Вы обо мне?
– Да.
– Меня и уничтожать не надо. Давно уничтожен.
– И себя не жалко?
Я молчу.
– А так, как живете? Здоровье? Самочувствие?
Абакумов снова улыбается.
– Плохо. Я очень слаб и голоден.
– Хорошо. Выпишу вам дополнительное питание.
Абакумов снова молчит.
– А жалко, Трегубов. Вы еще подумайте. Мы с вами на пару могли бы колоссальные дела делать.
Я чувствую, что аудиенция окончена и начинаю приподниматься с кресла. Абакумов не пытается меня удерживать. Я встаю, кланяюсь и говорю:
– До свиданья.
Потом прибавляю:
– Благодарю вас, извините, что потревожил.
Абакумов немножко изумленно кивает головой. Уж тогда я понял: с чекистами надо быть предельно вежливым, это их больше всего смущает.
Только в камере я начинаю обдумывать все то, что сказал. Впечатление от слов Абакумова и от моих собственных – смешанное. То, что он говорил, примерно выглядело как вербовка, а впрочем, может быть и нет. А результат того, что я говорил, покажет будущее. Потом мне приходит на ум, что я, вероятно, мог бы у него попросить еще какой-нибудь одежды – теплую телогрейку или бушлат. Ведь у меня своего ничего нет. Но теперь уже поздно. Свое обещание выписать дополнительное питание Абакумов сдержал. С 1 июня мне приносят в камеру не 650, а 750 граммов хлеба, на несколько граммов больше сахара, а в кашу, в обед, прибавляют ложку мясной подливки. В общем все это дополнительное питание – сущая ерунда. Но это все-таки плюс, а не минус».
А. Андрееву Виктор Семенович допрашивал прямо в Лефортово. Она вспомнит, как ее вели к нему: «…по дороге к кабинету через каждые полтора метра стоит солдат. Вводят в комнату, там сидят мой следователь и начальник отдела, а с ними очень крупный вальяжный и полный восточный человек в черном костюме. Начинает меня допрашивать.
– У Вас было оружие. Почему Вы не говорите, где оно?
– Потому что не знаю, – отвечаю.
– Но у Вас было оружие?
– Так если Вы, министр, говорите, что у нас было оружие, значит, оно было. Но я его никогда не видела.
Мне, столько лет прожившей при советской власти, не пришло в голову, что министр может врать. Он подошел ко мне близко, посмотрел:
– Какая молодая… Как же Вы во все это влипли?»
Отца Юрия Даниловича Комисарова арестовали в 1950-м прямо в кабинете А. Я. Вышинского. Ему дали «всего» пять лет, как «японскому и английскому» шпиону. Но прежде сам Абакумов выбил у него ключами два зуба, бросил на пол со стула и бил ногами…
В гневе Виктор Семенович был непредсказуем. Да вот только арестованных бил не всегда. Бил особенно упрямых. С покладистыми и разговаривал достаточно вежливо. Однако кого уж хотел избить действительно от души – не всегда получалось. Враги его были при должностях и званиях – знатные. И одним из таких можно считать Ивана Серова…
8 сентября 1946 года И. А. Серов в своем первом письме-жалобе на Абакумова напишет: «Считаю необходимым доложить Вам, тов. Сталин, о непартийном отношении ко мне т. Абакумова.
Т. Абакумов на протяжении всей войны пытался меня на всяких мелочах скомпрометировать, но я не обращал внимания, т. к. в тот период у него были ограниченные возможности к этому. В настоящее время, когда эти возможности во много раз увеличились, я счел необходимым обратиться к Вам за помощью.
Имеется много фактов, подтверждающих мои слова, но я остановлюсь лишь на некоторых из них.
В период Отечественной войны по поручению тов. Берия, я неоднократно выезжал в Особые отделы фронтов для оказания помощи в работе и устранения недостатков в условиях войны.
Так, например, в начале 1942 года поступили данные, что на Южном фронте много случаев групповых переходов наших солдат на сторону противника, что начальник Особого отдела майор госбезопасности Зеленин в это тяжелое время на фронте не занимается работой по предотвращению случаев измены, а разлагается, сожительствует с машинистками и награждает их медалями, что Зеленин заманил на квартиру жену начальника Политотдела армии, напоил ее пьяной и изнасиловал.
Выездом на место мною была организована агентурная работа в Особых отделах дивизий по предупреждению командования о готовящихся предательствах и аресту изменников. Зеленин вызывался т. Абакумовым, но о принятом решении мне неизвестно, т. к. я был переброшен на Керченский фронт.
Во всяком случае, Зеленин в настоящее время получил звание генерал-лейтенанта, работает начальником Управления Контрразведки в Германии, содержит в качестве жены одну из бывших машинисток и пользуется большим авторитетом у Абакумова. Настоящая жена Зеленина попала в плен к немцам, путалась с ними и сейчас живет отдельно…
На Керченском фронте начальником Особого отдела был генерал-майор Белянов, который вместе с командованием фронта обманывал Ставку Верховного Главнокомандующего о положении на фронте, в связи с чем по указанию тов. Берия он был мной с должности снят и из Особых отделов уволен.
С первых дней войны мне было поручено руководить истребительными батальонами и войсками НКВД по охране тылов фронтов. В связи с тем, что войска охраны тыла и истребительные батальоны очень много задерживали шпионов противника, работники Особых отделов всячески пытались забрать к себе задержанных нашими органами подозрительных лиц и шпионов и отчитаться за них.