Коротко и ясно. Но следует еще вопрос:
– Кому поручалось составление «обобщенных» протоколов?
– Леонову – как руководителю следственной части по особо важным делам, Шварцману – как его заместителю и грамотному человеку…
А в это время за кулисами тюрьмы кипела совершенно другая работа. В МГБ была создана специальная следственная группа, которая тщательным образом изучала поднятые из архива данные агентурных наблюдений, фонограммы тайного прослушивания в квартирах и служебных кабинетах врачей, истории болезней.
Но самое страшное, что никто из арестованных врачей не давал нужных показаний.
Однажды Сталин вызвал Игнатьева и поинтересовался:
– Как идет работа по «делу врачей»?
Новому министру сказать было нечего. Изменились времена и нравы, а самое главное – стиль работы госбезопасности. А вождь требовал самых решительных мер.
– Я не проситель у МГБ! – все больше и больше заводился Сталин. – Я могу и потребовать, и в морду дать, если вами не будут выполняться мои требования. Мы вас разгоним как баранов! – он был в ярости. – В МГБ полно чекистов, которые не видят дальше собственного носа. Вы там докатились до состояния полных идиотов и не хотите выполнять директивы ЦэКа…
«К концу января 1942 г. почти во всех разговорах с тов. Сталиным я слышал не только острую брань, – вспоминал Игнатьев, – но и угрозы приблизительно такого характера:
“Если вы не раскроете террористов, американских агентов среди врачей, то вы будете там, где сейчас находится Абакумов… Я не эмгэбэшник. Я могу требовать и прямо заявлять вам об этом, если вы не выполняете моих требований… Мы будем управлять вами как баранами” и т. д.».
В конце 1951 года Рюмин на докладе у Сталина высказал сомнения по поводу работы прокуратуры, мол, им вряд ли удастся размотать дело Абакумова.
– Они – чекисты, – размышляя, отвечал вождь. – От них уговорами ничего не добьешься, их надо… – и он несколько раз ударил ребром ладони по столу.
Став заместителем министра, курировавшего следствие в МГБ, Рюмин утвердил (22 февраля 1952 г.) постановление, «согласно которому расследование уголовного дела Абакумова» было передано в министерство государственной безопасности. После чего Абакумова и других арестованных очень скоро перевезли из Матросской Тишины в Лефортово. Там Виктора Семеновича заковали в кандалы. Но и это было еще не все.
Арестованных круглые сутки держали в наручниках, допрашивали без сна и били в кровь. Били в кабинете № 65 Лефортовской тюрьмы только тех, кто был неразговорчив. «Однако избитый в кровь, изувеченный Абакумов ни в чем не признался».
К. Столяров пишет: «От Абакумова добивались выдачи связей с иностранными спецслужбами. На ежедневных допросах его обвиняли в том, что он был “прислужником вражеских разведок”, предлагали не увиливать, а говорить, что заставляло его “так старательно служить англичанам и американцам”, и однажды заявили: “Установлено, что вредительски-подрывную работу вы проводили и в военной контрразведке. Абакумов, прекратите лгать и раскрывайте ваши подлинные вражеские замыслы!” У изнуренного пытками Абакумова хватило сил усмехнуться и спросить: “Что же я, по-вашему, и на немцев работал?”»
Спровоцировав невиданную перетряску на Лубянке, «дело врачей», начиная с 1952 года, разрабатывалось органами МГБ под руководством М. Д. Рюмина. Вождь ежедневно читал протоколы допросов. Он требовал от МГБ максимальной разработки версии о сионистском характере заговора и о связях заговорщиков с английской и американской разведкой через «Джойнт» (сионистская благотворительная организация).
В сентябре 1952 года с помощью избиений от бывшего заместителя начальника следственной части МГБ полковника Л. А. Шварцмана были получены «важные» показания на Кагановича, Хрущева, Меркулова, Кобулова, Мамулова и ряда других соратников Сталина и Берия. Но самыми важными для советского руководства были признания Шварцмана о том, что он якобы готовил террористические акты против Маленкова и что о его планах знали Абакумов, Райхман, Палкин, полковник Л. Е. Иткин – начальник следственного отдела Управления контрразведки Московского военного округа, Эйтигон и прокурор Дорон. Показания Шварцмана оказались настолько своевременными, что само дело Абакумова впредь стало именоваться делом Абакумова – Шварцмана.
«По мнению бывшего руководителя государственной архивной службы Российской Федерации профессора Р. Г. Пихоя, Сталин лично руководил следствием и определял степень виновности того или иного участника “заговора”. На полях дела есть его пометки: “Абакумов и Власик отдали Тимашук на расправу иностранным шпионам-террористам Егорову, Виноградову, Василенко, Майорову”. Или: “Он (Жданов) не просто умер, а был убит Абакумовым”, – пишет Я. Этингер.
3 ноября 1952 года Рюмин утвердил постановление о предъявлении дополнительного обвинения: «Принимая во внимание, что следствием по делу Абакумова собраны доказательства, изобличающие его в том, что он:
а) вынашивал изменнические замыслы и, стремясь к высшей власти в стране, сколотил в МГБ СССР преступную группу из еврейских националистов, с помощью которых обманывал и игнорировал ЦК КПСС, собирал материалы, порочащие отдельных руководителей Советского правительства, а также отгораживал чекистский аппарат от руководящих партийных органов;
б) опираясь на своих сообщников, проводил вредительскую подрывную работу в области контрразведывательной деятельности…
– дополнительно предъявить Абакумову Виктору Семеновичу обвинение в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58—7, 58—8, и 58–11 УК РСФСР».
В Лефортовской тюрьме было холодно. Абакумова лишили прогулок, ларька, книг, а кормили, как выразился И.А. Чернов, «впроголодь». Он же вспоминал: «Был у них отработан садистский прием – перевернут тебя на спину, снимут брюки, раздвинут ноги и давай хлестать сыромятной плетью. Боль невыразимая, особенно, если бьют с оттяжкой. После такой пытки я графин воды выпивал, жажда была – все внутри полыхало. Тут подпишешь даже то, что придушил собственную маму годика за три до своего рождения».
С февраля Виктора Семеновича, что называется, пропустили через Лефортовский конвейер: первые восемь дней держали в темной и холодной камере, а в течение месяца спать давали по часу-полтора в сутки.
18 апреля ему дали возможность написать письмо, и он пишет: «Товарищам Берия и Маленкову»: «На всех допросах стоит сплошной мат, издевательства, оскорбления, насмешки и прочие зверские выходки. Бросали меня со стула на пол. Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером 2 метра. В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день), я провел восемь суток. Установка включалась, холод все время усиливался. Я много раз впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал – был обманут. Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг. 23 марта это чуть не кончилось смертью – меня чудом отходили и положили в санчасть, впрыснув сердечные препараты и положив под ноги резиновые пузыри с горячей водой. Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Мне ответили: “Руководство МГБ”. Путем расспросов я узнал, что это Рюмин, который делает, что и как хочет».
В заключение своего письма Виктор Семенович просит:
«1) Закончить все и вернуть меня к работе… мне нужно лечение.
2) Если какое-то время будет продолжаться эта история, то заберите меня из Лефортово и избавьте от Рюмина и его друзей. Может быть, надо вернуть в Матросскую тюрьму и дать допрашивать прокурорам…
Может быть, можно вернуть жену и ребенка домой, я Вам вечно буду за это благодарен. Она человек очень честный и хороший.
Уважающий Вас В. Абакумов».
В этом письме больше всего удивляет настойчивое обращение Абакумова к тем, кто в принципе не заинтересован в помощи. Причем можно заметить, что письмо скорее напоминает докладную записку не бывшего министра, а будто бы действующего, но временно находящегося под следствием.
Виктор Семенович, стойкий и мужественный человек, почему-то уверен в кратковременности своего пребывания за решеткой. Но уже за то короткое время, что он провел на допросах и в одиночках, его здоровье сильно подорвано и даже у тюремных медиков вызывает опасения:
«Заключенный № 15 еле стоит на ногах, передвигается с посторонней помощью, жалуется на боли в сердце, слабость, головокружение… Бледен, губы и слизистые с цианотичным оттенком. При пальпации спины болезненность мышц в области межреберных промежутков… Стопы гиперемированы, пастозны… По состоянию здоровья нуждается в переводе из карцера в камеру».
Теперь допрашивать его разрешено «только лежа в течение 2-х часов».
Осенью 1952 года Виктору Семеновичу еще раз дают возможность написать: «Прошло уже более года, а меня по-прежнему беспрерывно допрашивают. Все это время мне ставили большое количество вопросов – странных, нелепых и просто провокационных. Например, вопрос о суде над “ленинградцами”: “Почему я добился расстрела Вознесенского, Кузнецова и других?” Вы же хорошо знаете, как все было. Следователь Рюмин должен знать, что такие вопросы решает ЦК, но почему-то спрашивает об этом у меня. Теперь новая линия. Продолжают меня мучить, называя “узурпатором”. Приводят умопомрачительные показания разных лиц. Многие сидели в холодильнике и лгут, кто как может. Об этом страшилище – холодильнике – я писал Вам прошлый раз».
Нет, Виктор Семенович не желает сдаваться. Он по-прежнему настойчиво обращается к Берия и Маленкову и, как раньше, лишь информирует их о своем положении, жутком и страшном, в котором долго не может находиться министр госбезопасности. Не бывший, а действующий!
«Сколько вранья, клеветы и грязи написано на бумаге. Они, очевидно, должны взять отказные протоколы от людей, которые врали и клеветали. Иначе, как можно оставить бумаги с такими записями.