Может быть, было бы лучше закончить всю эту историю до отъ-езда тов. Сталина в отпуск? Говорю это потому, что иногда в период отпуска некоторые вопросы решались острее. Поймите мое положение и поэтому извините меня за такой совет.
Еще раз прошу Вас о жене и ребенке. Верните их домой. У жены здоровье плохое, а ребенку нужен воздух. Иначе можно погубить и ее, и моего дорогого, единственного сына. Прошу Вас, помогите мне в этом».
К. Столяров комментирует эти два письма следующим образом: «У писем есть еще одна особенность: все они снабжены постскриптумами, в которых Абакумов заверяет Берию в неизменной преданности, клянется, что “всем сердцем любит тов. Сталина и тов. Берию”, называет его “самым близким человеком”, намекает, что “крепко пригодится в будущем”», и т. п.
Для него это была последняя надежда, а она, как известно, и умирает последней. То, что писал Виктор Семенович своим врагам, это было одно, а другое он показывал всем, и им в том числе, что сломить Абакумова невозможно. Заставить показать против себя – также невозможно. Он верил, он надеялся, а может быть, даже был уверен в том, что они остановят эксперименты и освободят его.
И он упорно молчал.
На очередном допросе полковник Седов спрашивает Абакумова:
– Голословно отрицая совершенные вами преступления, вы еще раз показываете свое враждебное отношение к ВКП(б) и Советскому государству. Когда вы намерены разоружиться и рассказать правду о вашей преступной деятельности?
– На предыдущих допросах я уже показал, что преступлений против ВКП(б) и Советского государства не совершал. К этим своим показаниям на сегодняшнем допросе ничего добавить не могу, – будто заученными словами отвечает Виктор Семенович. (Перерыв с шестнадцати тридцати на семь часов. И так до четырех часов сорока пяти минут.) Но абсолютно ничего нового. Хотя кое-что меняется…
Рассказывает Н. Петров: «Теперь звезда Рюмина сияла в полном блеске. В период с июля 1951-го по ноябрь 1952-го он пять раз был принят Сталиным в кремлевском кабинете. Непосредственно из уст “кремлевского горца” получал указания, как вести дела, кого и с какой интенсивностью допрашивать, кого круглосуточно держать в наручниках, кого бить и пытать. А ведь были еще и многочисленные телефонные указания Сталина.
В этой головокружительной карьере Рюмина прежде всего угадывается типичная для Сталина вера в “маленького человека”, способного разоблачить “вражеские махинации” зарвавшихся чинуш из околокремлевского слоя управленцев, гасящих народную инициативу. Главное – поддержать такого маленького разоблачителя сверху, протянуть ему руку помощи непосредственно из Кремля. И вместе с ним пытать, громить, сокрушать вчерашние авторитеты.
Да, биография Рюмина проста и незатейлива, а стаж и опыт в чекистской работе невелики. Но разве в этом главное. Для Сталина он “маленький человек”, не побоявшийся выступить против начальства и разоблачить “вражеские происки”. Об особо трепетном отношении Сталина к Рюмину писал в объяснительной записке в марте 1953-го бывший министр госбезопасности Игнатьев: “В один из воскресных дней (вечером) в конце августа 1952 г. товарищ Сталин вызвал меня на Ближнюю дачу и после очень резкого разговора о том, что чекисты разучились работать, ожирели, растеряли и забыли традиции ЧК времен Дзержинского, оторвались от партии, хотят встать над партией, – взял в руки записку о результатах экспертизы по препарату сердца товарища Жданова, спросил, кто проявил эту инициативу, и на мой ответ, что проделал это Рюмин со своими работниками, товарищ Сталин сказал: “Я все время говорю, что Рюмин честный человек и коммунист, он помог ЦК вскрыть серьезные преступления в МГБ, но он, бедняга, не находит среди вас поддержки, и это происходит потому, что я назначил его вопреки вашему возражению. Рюмин молодец, я требую, чтобы вы прислушивались к нему и приблизили его к себе. Имейте в виду – старым работникам МГБ я не очень доверяю”.
Несмотря на постоянное давление Сталина, Игнатьев и Рюмин не могли добиться желаемого результата. Как показал Рюмин: “К сентябрю 1952 г., несмотря на фальсификацию следствия и другие ухищрения, стало очевидным, что дело сотрудников проваливается, так как ни от кого из арестованных, кроме Шварцмана, не удалось получить нужных нам показаний о корнях вредительства, о которых говорилось в их “показаниях”. Тогда я и Игнатьев пошли на крайнее средство и добились разрешения на применение к арестованным мер физического воздействия. 4 ноября я вместе с помощником начальника следчасти Гришаевым выехал в Лефортовскую тюрьму и приказал избить резиновыми дубинками и плетками группу арестованных чекистов, однако и эти меры не дали никаких результатов”.
Точно так же было форсировано следствие по “делу врачей”. В ночь с 12 на 13 ноября 1952-го Рюмин особо свирепствовал. Он лично принял участие в избиении профессора В. Х. Василенко. Об этом эпизоде Василенко рассказал в подробностях во время суда над Рюминым:
“Рюмин тогда пришел ко мне в камеру, приказал одеть на меня наручники и перевести в другое помещение. Меня привели в какое-то специальное помещение, где Рюмин спросил меня – буду ли говорить правду. Я ответил, что все мои показания, данные следствию, являются правдой и другой правды я не знаю. Тогда Рюмин меня ударил, а его помощники свалили на пол и стали избивать. Я потерял сознание. Рюмин опять требовал, чтобы я сознавался в совершении преступлений. Так как я свои показания не менял, то процедура избиения была совершена еще дважды. (…) Рюмин бил меня руками по лицу, а его помощники резиновыми палками по телу, причем Рюмин все время кричал, чтобы били сильнее. (…) После избиения, на следующий день, Рюмин пришел в кабинет к следователю, и я тогда заявил ему, что буду подписывать о чем угодно и что сильно боюсь Рюмина”.
Рюмин усердствовал, но было поздно. Сталин внезапно разочаровался в нем. Милость диктатора быстро сменилась гневом. Решением Сталина 13 ноября 1952-го Рюмин был снят с должности заместителя министра госбезопасности и начальника следственной части МГБ за то, что “не добрался до корней дела” и “не способен выполнить” указания правительства по расследованию дел Абакумова – Шварцмана и “врачей”, которые “все еще остаются нераскрытыми до конца”».
В общем, Рюмина отстраняют от должности и лишь в феврале 1953 года «пристраивают» на должность старшего контролера Министерства государственного контроля СССР. Но ненадолго…
А 17 ноября 1952 года помощник начальника следчасти по особо важным делам подполковник Гришаев докладывает рапортом заместителю начальника следчасти полковнику Соколову: «Согласно распоряжению Министра государственной безопасности Союза ССР товарища Игнатьева С. Д., 15 ноября 1952 г. арестованный № 15 перемещен в камеру № 77 Бутырской тюрьмы… из шести камер, расположенных в конце коридора, где размещена камера № 77, выведены все заключенные, и, таким образом, по соседству с арестованным № 15 других заключенных нет.
В целях конспирации эта часть коридора отгорожена специальной портьерой. У двери камеры выставлен круглосуточный пост из числа наиболее проверенных надзирателей. Надзиратели предупреждены, что арестованный № 15 способен допустить любую провокацию и может прибегнуть к самоубийству.
Поэтому за ним необходимо вести особо тщательное наблюдение. Также в целях конспирации принято решение прикрепить к арестованному № 15 наиболее проверенного, умеющего держать язык за зубами врача и вызов других врачей к арестованному производить только в экстренных случаях. Согласно указанию министра, арестованный № 15 закован в наручники, которые будут сниматься только во время принятия пищи. Все остальное время арестованный № 15 будет сидеть в наручниках, причем в дневное время с руками за спину, а в ночное время – с руками на животе».
Допросы продолжались и в Бутырской тюрьме. Там его допрашивал бывший секретарь ЦК ВЛКСМ В. Н. Зайчиков, который рассказывал Н. Месяцеву, как в первый раз привели Абакумова:
– А, мне следователя-новичка дали?
– Как вы определили?
– Вы были депутатом Верховного Совета, у вас еще на лацкане след от значка, ботинки из-за границы.
Абакумов его сразу раскусил.
И снова Виктор Семенович отрицал измену Родине, говорил, что были ошибки, недостатки, промахи.
– За них я готов отвечать. Я Родине не изменял, – твердил он.
Пытать же его больше не решались, потому что здоровье Абакумова ухудшалось.
А что же с ним делать тогда? Например, секретарь партбюро парторганизации следчасти по особо важным делам МГБ СССР Цветаев в своем рапорте указывает:
«По имеющимся врачебным заключениям, арестованный № 15 якобы страдает болезнью сердца, а наблюдающий за ним врач разрешил допрашивать его не более 3–4 часов и только в дневное время.
При таком положении, учитывая поведение арестованного № 15, на мой взгляд, добиться от него признания вины в совершенных им преступлениях невозможно». Далее он предлагает:
«Мне кажется, целесообразно было бы поставить об этом Инстанцию и предпринять необходимые меры в направлении получения от арестованного № 15 признательных показаний. Такой мерой, по-моему, может быть тщательное медицинское освидетельствование арестованного № 15 и в случае необходимости – применение срочных медицинских средств для быстрого восстановления его здоровья с тем, чтобы после этого его можно было бы активно допрашивать и обязательно пользоваться при этом острыми методами».
Зато бывшие подчиненные Виктора Семеновича старались вовсю… и давали признательные показания.
Например, бывший заместитель начальника секретариата МГБ СССР полковник Яков Михайлович Броверман, одногодка министра и житомирский еврей говорил столько, что следователи не успевали записывать.
Вот его некоторые ответы, которые говорят сами за себя:
«…ШВАРЦМАН, РАЙХМАН, ПАЛКИН, БЕЛКИН и я, занимая ответственные посты в МГБ СССР и являясь убежденными еврейскими националистами, не только распространяли вражеские вымыслы в отношении национальной политики партии, но и активно помогали АБАКУМОВУ обманывать ЦК КПСС и проводить вредительскую работу в чекистских органах.