«Дело врачей» стало хорошим поводом для устранения Абакумова чужими руками. А ведь он единственный не имел политических амбиций. Его задача заключалась в руководстве ведомством, которое занималось самыми главными для политики Сталина делами. И основной нитью в ее проведении считалось как можно больше знать обо всех. При этом, несмотря на огромные полномочия, несмотря на то, что он делал в своем ведомстве, что хотел, Виктор Семенович не принимал решения в одиночку. Политика государства как внутри, так и за его пределами решалась по приказу самого Сталина.
Кроме всего прочего, Абакумов охранял подступы к нему, контролируя очень и очень многое. Виктор Семенович отличался особой осторожностью и если конфликтовал, то делал это с ведома вождя или с его молчаливого согласия.
Однако в «деле врачей» он проявил «преступную» инициативу по меркам Сталина, что и переполнило чашу терпения последнего. Скрыв факты в выбитых Рюминым показаниях Этингера, Виктор Семенович ускорил конец своей стремительной карьеры. Больной и стареющий Иосиф Виссарионович, боявшийся отравления и не доверяющий никому, даже из тех, кто верой и правдой служил ему многие годы, не мог понять, почему Абакумов позволил себе такую самодеятельность.
«Арест Берии, еще вчера могущественного руководителя, вызвал смятение в умах, – рассказывает Н. Петров. – Хотя дело Берии на время отодвинуло Рюмина в тень, следствие шло. 12 сентября 1953-го МВД направило Маленкову и Хрущеву докладную записку о завершении расследования дела Рюмина с предложением приговорить его к 25 годам тюремного заключения. Почему-то Кремль решил помедлить, а к весне 1954-го пришла пора передавать дело в суд, и теперь было решено Рюмина расстрелять.
На суде Военной коллегии, проходившем со 2 по 7 июля 1954-го, Рюмин отказался от своих показаний, данных на предварительном следствии, заявил, что сам подвергался “невыносимым пыткам”, содержался около 40 суток в карцере, а все его показания на следствии были искажены. В свое оправдание он представил суду два простейших ходатайства, в которых требовал заново произвести ряд следственных действий. Суд их отклонил, но они были приобщены к ходатайству Рюмина о помиловании.
На что надеялся Рюмин, когда говорил о возможной переквалификации судом вмененной ему статьи 58—7 (вредительство) на статью 193.17 “а” (превышение власти или преступная халатность)? Да очень просто. За превышение власти он получил бы максимум 10 лет. В этом случае его срок подлежал бы сокращению вдвое (по амнистии, объявленной 27 марта 1953-го), то есть до 5 лет, а при этом сроке, все по той же амнистии – выпускали. На 58-ю статью амнистия не распространялась, так что Рюмин был прав, в этом случае – обязательно расстреляют. Так и случилось – 7 июля был вынесен расстрельный приговор, 19 июля отклонено ходатайство о помиловании, и 22 июля 1954-го в 21.05 Рюмина расстреляли. Его тело было предано кремации в тот же день в десять часов вечера. Прах захоронен в могиле для “невостребованных прахов” на Донском кладбище…»
Скоро настанет и очередь Абакумова…
Суда Виктор Семенович ждал долго. А когда дождался, стало легче. При Сталине он просидел один год и восемь месяцев. «Дело врачей» затягивалось, и только смерть вождя подарила ему еще больше года жизни. Сегодня можно с достоверностью сказать, что если бы Сталин прожил дольше, участь Абакумова была бы решена в 1953 году…
Арест Берия продлил жизнь Виктору Семеновичу еще на месяцы, а потом его спасла борьба за власть в Кремле Хрущева. Это тоже сыграло свою положительную роль. Как говорится, карты так легли. Словом, после смерти вождя Абакумов просидел еще один год и девять месяцев…
Трудно было забыть этот день, когда 12 июля 1951 года к особой тюрьме подъехала черная машина. Открылись дверцы и из нее вышли заместитель министра госбезопасности С.А. Гоглидзе, начальник Главного управления погранвойск МГБ Н.П. Стаханов, два сотрудника военной прокуратуры и одетый легко В.С. Абакумов. Прибывших уже ожидал Клейменов. Как самый старший Гоглидзе обратился к нему как к начальнику тюрьмы первым, указав на Абакумова:
– Вы знаете это человека?
– Так точно, знаю.
– Тогда примите его как арестованного.
Прошли годы…14 декабря 1954 года началось открытое судебное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР.
Происходило это действо в Доме офицеров Ленинградского военного округа, там же, где судили «ленинградцев». Видимо, неплохо зная советскую судебную систему, Виктор Семенович отказался от услуг адвоката, и при этом держался на суде с большим достоинством. В ответ на вопрос суда, признает ли он себя виновным, бывший министр заявил: «Виновным себя не признаю. Это дело провокационное, оно сфабриковано Берией, Кобуловым и Рюминым».
К. А. Столяров в своей книге «Голгофа» пишет:
«В ходе судебного разбирательства Абакумов заявил следующие ходатайства:
– приобщить к делу его докладные записки в ЦК ВКП(б) и в Совет Министров СССР, касавшиеся всех вопросов рассматриваемого дела;
– приобщить к делу постановление директивных органов о расследовании преступной деятельности Кузнецова, Вознесенского, Попкова и других;
– приобщить к делу изданные им приказы и директивы, направленные на ликвидацию недостатков, имевшихся в работе следственного аппарата МГБ СССР;
– приобщить к делу постановление директивных органов о сокрытии Меркуловым некоторых материалов по делу “авиационников”;
– приобщить к делу протокол об окончании следствия, подписанный в январе 1953 года т.т. Ильичевым и Китаевым;
– вызвать в суд в качестве свидетеля бывшего первого заместителя министра государственной безопасности С.М. Огольцова, который непосредственно курировал следственную часть по особо важным делам;
– рассмотреть в судебном заседании факты применения к нему мер физического воздействия в период предварительного следствия;
– занести в протокол судебного заседания, что на следствии ему не разрешили писать заявления в Президиум ЦК КПСС».
Обосновывая эти ходатайства, Абакумов был убежден, что без них суд не может установить объективность принимаемых решений.
Речь шла о выполнении приказов руководителей партии и государства, проведении в жизнь постановлений Политбюро ЦК ВКП(б) или же о собственной инициативе министра.
Как и следовало ожидать, государственный обвинитель Р. А. Руденко на это заявил: «Я считаю, что большинство ходатайств, заявленных подсудимым Абакумовым, несостоятельны и удовлетворению не подлежат». А значит, вопрос по Абакумову был решен задолго до суда в Кремле.
Н. А. Чернов вспоминал: «Объявили мне, что суд состоится в Ленинграде, только в декабре, перед отправкой. Везли туда в обычном поезде, в купированном вагоне, без наручников, будто я не арестованный, а командированный. Как поезд тронулся, заглянул в купе Таланов, новый начальник Внутренней тюрьмы, отвечавший за нашу доставку, и вежливо спрашивает: “Чернов, как устроились?” – “Отлично, – отзываюсь. – А почему на дорожку вина не даете?” Таланов развеселился и говорит: “Вот когда обратно повезем, обязательно дадим!”
Судили нас в окружном Доме офицеров. Со своим адвокатом я до этого не встречался, познакомились прямо в судебном заседании. Зачем он был нужен, я и по сей день не уяснил. Мы с ним ни о чем не говорили, только разок я шепотом спросил: “Суд идет, а обо мне ни слова – не допрашивают и почти не упоминают?” А он в ответ: “Очень хорошо. Сидите и помалкивайте”.
Как подошла моя очередь говорить на процессе, я отказался от показаний, выбитых из меня на предварительном следствии, и твердо заявил, что “обобщенные” протоколы “авиаторов” не корректировал – такую работу поручали только мастерам этого дела. “Кого вы считаете мастерами?” – спросил Руденко, поддерживающий обвинение. “Обер-мастером был Шварцман, а мастером – Броверман”, – без запинки сообщил я…
На суде Броверман изобличал всех, в особенности меня, а Абакумов держался с большим достоинством. Про других не скажу, не помню, не до того мне было – ждал, как все обернется. А когда Руденко потребовал для меня двадцать пять лет тюремного заключения – вот тут я и понял, с какими благодетелями имею дело. В последнем слове я отрицал вину перед советской властью, и дали мне пятнадцать лет, но не тюрьмы, а лагерей. Броверман хватанул четвертак, а остальные расстрел. У Абакумова, помню, ни одна жилка в лице не дрогнула, будто не про него речь…»
На открытом судебном заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР присутствовали: председательствующий – генерал-лейтенант юстиции Е. Л. Зейдин, члены – генерал-майор юстиции В. В. Сюльдин и полковник юстиции В.В. Борисоглебский, секретари – капитаны юстиции М. В. Афанасьев, Л.М. Горбунов и Н. М. Поляков, с участием государственного обвинителя – Генерального прокурора СССР, действительного государственного советника юстиции Р. А. Руденко и защиты – членов Московской городской коллегии адвокатов Л. И. Гринева, М.В. Степанова, М. И. Рогова и Л. В. Павлова.
На скамье подсудимых находились Абакумов, Леонов, Лихачев, Комаров, Чернов и Броверман. Шварцман выступал в качестве свидетеля – материалы о совершенных им преступных деяниях были выделены в отдельное производство и его осудили позднее…
В свою защиту Виктор Семенович сказал следующее: «Я заявляю, что настоящее дело против меня сфабриковано. Я заключен под стражу в результате происков Берии и ложного доноса Рюмина, три года нахожусь в тюрьме, в тяжелейших условиях. Меня избивали. Администрация не дает мне бумаги. Жена с маленьким ребенком содержится в тюрьме. Мое обвинение начал фальсифицировать Рюмин, который обвинил меня в тягчайших преступлениях и докатился до абсурда, признав меня за главаря еврейской контрреволюционной организации. Одни обвинения в отношения меня прекращались, другие появлялись. Все недостатки в органах ЧК, скопившиеся за длительный период, вменяются мне как преступления. Я ничего не делал сам. В ЦК давались указания, а я их выполнял. Государственный обвинитель ругает меня, с одной стороны, за допущенные перегибы, а с другой – за промахи, смазывания. Где же тут логика?»