НАЧАЛЬНИК ГУКР СМЕРШ И МИНИСТР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ
Глава четвертаяИдущий напролом
Классические цели контрразведки состоят в том, чтобы «обнаружить, опознать и нейтрализовать» вражескую агентуру.
1Виктор Семенович все еще сидел в своем кабинете, периодически погружаясь в воспоминания. Но всякий раз это было мучительно больно. После некоторого профессионального равновесия его охватило неизвестно откуда появившееся волнение, словно мерзкий озноб. Теперь ему показалось, что все было гораздо серьезнее, чем можно было предположить. «Меня перехитрили, сказал он себе, как мальчишку беспризорника; почему я сразу этого не понял? Проклятая самоуверенность. Я же сам окружил себя врагами. Да какими! И все дерьмо, которое мне пришлось собирать годами, стало ловушкой. Допотопной ловушкой. Я, как последняя тварь, поскользнулся на нем. Переиграли, сволочи. Но у меня еще есть шансы отбиться от них. Есть. Это будет, пожалуй, сложно, но я должен их заставить отступить.
Тогда, в сорок первом, Сталин сам позвонил мне и сказал о назначении на должность начальника Управления Особых отделов. В сорок третьем я возглавил СМЕРШ и стал одним из заместителей вождя. Теперь я выполнял только его поручения. Берия оказался в стороне. Мы восемь лет работали вместе. Восемь. Я устраивал его, пока не начались просчеты. В последнее время ему трудно было угодить…»
Абакумов потерял счет времени и решил посмотреть на золотые часы. Прошло уже больше часа. Гора окурков в пепельнице даже удивила его, ведь он столько не курил давно. Тем не менее взял из коробки еще папиросу и нервно закурил. Подумал немного выпить, но тут же отказался от этой мысли. Не хотел накачиваться. Сегодня ему нужна была трезвая голова. Решил немедленно ехать домой на Колпачный переулок, 11. Нужно было поработать с документами и проанализировать ситуацию. Зашита требовала приличного времени. Главное, успеть.
Нажатием кнопки он вызвал офицера и сказал вошедшему:
— Все, еду домой! Дай команду навести порядок.
* * *В феврале 1943 г. Абакумову было присвоено звание — комиссар госбезопасности 2-го ранга, а 31 марта Сталин вызвал его на прием. В 22 часа 30 минут Виктор Семенович вошел в кремлевский кабинет вождя вместе с Молотовым, Берией, Маленковым, Боковым, Ильичевым, Платоновым, Щербаковым и Меркуловым.
Трудно сказать, встречался ли Абакумов с Верховным до этого, однако то, что он впервые увидел его кабинет, это точно. По крайней мере, это подтверждает журнал посещений И.В. Сталина в его кремлевском кабинете. Тех, кто входил туда впервые, поражала его исключительная простота и скромность. «Большая комната со сводчатым потолком выходила тремя окнами на кремлевский двор. Белые, гладкие стены снизу, в рост человека, облицованы светлой дубовой панелью. Справа, в углу, как войдешь, — витрина с посмертной маской Ленина. Налево — большие стоячие часы в футляре черного дерева с инкрустацией. Через весь кабинет постлана ковровая дорожка к письменному столу. Над письменным столом — портрет В.И. Ленина, выступающего с трибуны, работы художника Герасимова. На письменном столе — книги и бумаги, за столом кресло, слева от него столик с телефонами разного цвета, справа, в простенке между окнами — черный кожаный диван и стеклянный книжный шкаф», — так описал кабинет вождя авиаконструктор А. Яковлев.
Большую часть беседы Сталин стоял или делал несколько шагов взад и вперед перед столом. Зажигал кривую трубку, затягивался один раз, потом через несколько минут опять зажигал, опять затягивался, и она снова гасла.
Абакумов с Меркуловым пробыли у хозяина всего полчаса. Речь шла о реформе работы контрразведки. Дело в том, что в отсутствие Абакумова Меркулов провел срочное совещание начальников особых отделов ряда фронтов и армий, где каждый из присутствующих получил по 20 минут на выступление.
Сталин потребовал от органов военной контрразведки более лучшей работы в борьбе со шпионами и диверсантами. К 1 апреля 1943 г. Меркулов готовит проект постановления об образовании наркомата госбезопасности и схему структуры ведомства с объяснительной запиской, которые за подписью Берии 2 апреля уходят к Сталину.
По замыслу Лаврентия Павловича, все оперативно-чекистские управления и отделы выделялись из НКВД СССР и на их базе образовывался самостоятельный наркомат госбезопасности. А Управление особых отделов должно было войти в состав нового ведомства как одно из управлений контрразведки НКГБ (СМЕРИНШ— смерть иностранным шпионам). Однако этот проект не понравился Сталину. Тогда к 4 апреля Меркулов подготовил следующий вариант, где, ничего не меняя, дополнительно предлагал в управлении СМЕРИНШ усилить технические отделы и создать новые подразделения с функциями по работе в тылу. Но вождь не принял и этот проект. Он приказал вернуться к реформе по той же схеме, которая была проведена в жизнь накануне войны и снова объединить усилия руководства обороной государства с обеспечением безопасности в армии и на флоте. Фактически он потребовал подчинения военной контрразведки напрямую наркомату обороны, чего не хотел прежде всего Берия. 13 апреля в 22.05 Сталин снова проводит совещание с руководством НКВД, а 15 апреля в 23.35 Нарком обороны и Верховный приглашает на совещание Абакумова уже как будущего своего заместителя.
Когда встал вопрос о названии военной контрразведки (второе проектное название СМЕРНЕШ— смерть немецким шпионам) Сталин сказал присутствующим:
— А почему, собственно говоря, речь должна идти только о немецких шпионах против нашей армии? Давайте назовем «Смерть шпионам», а сокращенно СМЕРШ.
18 и 19 апреля Сталин снова принял Абакумова, Меркулова и Берию, чтобы окончательно решить вопрос реформирования военной контрразведки. Таким образом, 14 апреля 1943 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об организации народного комиссариата государственной безопасности». А 21 апреля 1943 г. — постановление Государственного комитета обороны № 3222 СС/ОВ с утверждением положения о ГУКР СМЕРШ НКО СССР (19 апреля 1943 г. Постановлением СНК СССР № 415–138 сс Управление Особых отделов НКВД было преобразовано в Главное управление (ГУКР) СМЕРШ НКОСССР).
В этом документе были определены конкретные задачи органов СМЕРШ:
«а) борьба со шпионской, диверсионной, террористической и иной подрывной деятельностью иностранных разведок в частях и учреждениях Красной Армии;
б) борьба с антисоветскими элементами, проникшими в части и учреждениях Красной Армии;
в) принятие необходимых агентурно-оперативных и иных (через командование) мер к созданию на фронтах условий, включающих возможность безнаказанного прохода агентуры противника через линию фронта с тем, чтобы сделать линию фронта непроницаемой для шпионских и антисоветских элементов;
г) борьба с предательством и изменой родине в частях и учреждениях Красной Армии (переход на сторону противника, укрывательство шпионов и вообще содействие работе последних);
д) борьба с дезертирством и членовредительством на фронтах;
е) проверка военнослужащих и других лиц, бывших в плену и окружении противника;
ж) выполнение специальных заданий Народного Комиссара Обороны.
2. Органы СМЕРШ освобождаются от проведения всякой другой работы, не связанной непосредственно с задачами, перечисленными в настоящем разделе».
Следующим параграфом определялись права и обязанности органов СМЕРШ:
«1. Для осуществления указанных в разделе 2-м задач Управление контрразведки Н КО (СМЕРШ) и его органы на местах имеют право:
а) Вести агентурно-осведомительную работу.
б) Производить в установленном законом порядке выемки, обыски и аресты военнослужащих Красной Армии, а также связанных с ними лиц из гражданского населения, подозреваемых в преступной деятельности.
Примечание: Порядок производства арестов военнослужащих определен в разделе 4-м настоящего Положения.
в) Проводить следствие по делам арестованных с последующей передачей дел по согласованию с органами прокуратуры на рассмотрение соответствующих судебных органов или особого Совещания при Народном Комиссариате Внутренних дел СССР.
г) Применять различные специальные мероприятия, направленные к выявлению преступной деятельности агентуры иностранных разведок и антисоветских элементов.
д) Вызывать без предварительного согласования с командованием в случаях оперативной необходимости и для допросов рядовой и командно-начальствующий состав Красной Армии».
Четвертый параграф определял порядок производства органами СМЕРШ арестов военнослужащих Красной Армии:
«1. Органы СМЕРШ производят аресты военнослужащих Красной Армии в следующем порядке:
а) Аресты рядового и младшего начсостава — по согласованию с прокурором.
б) Среднего начсостава — по согласованию с командиром и прокурором соединения, части.
в) Старшего начсостава — по согласованию с Военными Советами и прокурором.
г) Высшего начсостава — с санкции Народного Комиссара Обороны».
21 апреля вождь встречается с Абакумовым в присутствии Берии и подписывает постановление с утверждением положения.
Новое Положение определяло в составе ГУКР СМЕРШ НКО вместе с секретариатом 14 отделов. А 27 апреля Сталин утвердил штат Главного Управления СМЕРШ НКО СССР в количестве 646 человек, предусматривавший должности четырех заместителей начальника и его 16 помощников с аппаратом из 69 оперативных сотрудников на уровне начальников отделений, старших оперуполномоченных и помощников оперуполномоченных.
Первый отдел — агентурно-оперативная работа по центральным органам Красной Армии — управлениям Наркомата обороны.
Второй отдел — работа среди военнопленных, представляющих интерес для органов СМЕРШ, проверка военнослужащих Красной Армии, бывших в плену и окружении противника.
Третий отдел — борьба с агентурой противника (парашютистами), забрасываемой в наш тыл.
Четвертый отдел — контрразведывательная работа на стороне противника в целях выявления каналов проникновения агентуры противника в части и учреждения Красной Армии.
Пятый отдел — руководство работой органов СМЕРШ военных округов.
Шестой отдел — следственный.
Седьмой отдел — оперативный учет, статистика.
Восьмой отдел — оперативная техника.
Девятый отдел — обыски, аресты, установки, наружное наблюдение.
Десятый отдел «С» — работа по особым заданиям.
Одиннадцатый отдел — шифросвязь.
Отдел кадров — подбор и подготовка кадров для органов СМЕРШ, формирование новых органов СМЕРШ.
Адмфинхозотдел — финансовое и материально-хозяйственное обслуживание Управления, комендатура.
Секретариат.
Заместителями Абакумова были назначены П.Я. Мешин, H.H. Селивановский и И.Я. Бабич.
Начальником 1-го отдела— полковник ГБ Горгонов И.И., 2-го отдела — подполковник ГБ Карташев C.H., 3-го отдела— полковник ГБ Утехин Г.В., 4-го отдела— полковник ГБ Тимофеев П.П., 5-го отдела— полковник ГБ Зеничев Д.С., 6-го отдела — подполковник ГБ Леонов А.Г., 8-го отдела — подполковник ГБ Шариков М.П., 9-го отдела — подполковник ГБ Кочетков A.E., 10-го отдела — майор ГБ Збраилов А.М., 11-го отдела— полковник ГБ Чертов И.А., начальником отдела кадров— полковник ГБ Врадий И.И., начальником Адмфинхозотдела — подполковник ГБ Половнев С.А.
26 мая заместителем начальника ГУКР СМЕРШ НКО был назначен полковник Врадий И.И., а помощником комиссар ГБ Москаленко И.И.
По штату управлению СМЕРШ фронта предполагалось иметь 130 человек, если в составе фронта было более пяти армий. А если меньше, то 112 человек. Отдел СМЕРШ армии насчитывал 57 человек, отдел СМЕРШ округа — от 102 до 193.
Для обеспечения оперативной работы, конвоирования, охраны арестованных и мест заключения органам СМЕРШ на местах выделялись из частей Красной Армии: батальон — Управлению СМЕРШ фронта, рота — отделу СМЕРШ армии, взвод — отделу СМЕРШ корпуса, дивизии и бригады.
20 мая 1943 г. вышло специальное постановление ГКО «О заместителях наркома обороны», согласно которому B.C. Абакумов, оставаясь начальником Главного управления контрразведки СМЕРШ НКО, был освобожден от должности заместителя наркома. Как пишется в книге СМЕРШ: «в числе других заместителей Верховного командующих родов войск и начальников Главных управлений».
У вождя остались только два заместителя: Г.К. Жуков и по Генштабу — А.М. Василевский.
Однако и теперь Виктор Семенович работал напрямую с вождем, хоть и не являлся его заместителем.
В апреле 1943 г. приказом Сталина сотрудники СМЕРШ вместо спецзваний получили соответствующие воинские звания. А 64 сотрудникам из начсостава было присвоено воинское звание «полковник». Генерал-лейтенантами стали заместители Абакумова Мешик, Селивановский, Бабич (26 мая 1943 г.). Для подготовки и переподготовки оперативного состава органов СМЕРШ были организованы четыре постоянных школы (Первая Московская на 600 человек, Вторая Московская на 200 человек, Ташкентская на 300 человек, Хабаровская на 250 человек) и курсы с четырехмесячным сроком обучения в городах Новосибирске (250 чел.) и Свердловске (250 чел.). Срок обучения в школах указал сам Сталин: от шести месяцев до девяти. Вначале ноября 1943 г. Новосибирские курсы по подготовке оперативного состава были реорганизованы в школу (400 чел.). Ленинградские, Свердловские и Саратовские курсы приказами по ГУКР СМЕРШ НКО вскоре также стали школами.
Филипп Денисович Бобков летом 1945 г. был направлен в Ленинградскую школу контрразведки СМЕРШ. В своих мемуарах он вспоминал: www.farposst.ru
«Требования к слушателям в школе предъявлялись высокие, но мы и сами учились старательно, и не только по учебникам. И практические занятия, и теоретическую подготовку с нами проводили, широко используя документы и дела военной контрразведки. Разумеется, осваивался и опыт только что закончившейся войны.
Учиться было очень интересно. Мы знакомились с документами, связанными с разоблачением фашистской агентуры, действовавшей в нашем тылу, изучали методы заброски этой агентуры немецкими спецслужбами, подробно разбирали деятельность разведывательных и контрразведывательных органов, диверсионных и разведывательных школ, созданных немцами на оккупированной территории. Наряду с этим, конечно, штудировали операции по проникновению нашей разведки и контрразведки в немецкие спецслужбы, в диверсионные школы и штабы войск. Нужно было освоить весь этот годами накопленный опыт, ведь работа в контрразведке потребует очень серьезной профессиональной подготовки».
«Приоритет органы СМЕРШ — к чему обязывало их название — отдавали борьбе со шпионажем. В поиске и обезвреживании многочисленных вражеских агентов, наряду с традиционными методами, успешно применялись радиоигры с использованием радиостанций захваченной немецкой агентуры. Также активно велась работа по проникновению в разведшколы и карательные органы гитлеровцев. Широкий фронт приобрели розыскные мероприятия, в частности создание оперативных групп из сотрудников с включением в них в качестве опознавателей немецких агентов, явившихся с повинной. Действуя на вокзалах, базарах, контрольно-пропускных и продовольственных пунктах, в других местах скопления людей, агенты вели поиск и опознание предателей, известных им по совместной учебе в разведшколах и пребыванию в спец-лагерях. Аппарат главка буквально по крупицам собирал информацию о разыскиваемой агентуре, тщательно анализировал ее и оперативно издавал ориентировки для подчиненных органов.
Активно решались и другие задачи, поставленные перед органами СМЕРШ: борьба с террором, предательством и дезертирством, дезинформирование вражеских спецслужб и вермахта, контрразведывательная зашита наступательных и оборонительных операций фронтов и армий», — пишет в книге «За семью печатями» генерал Б.В. Гераскин.
Полковник И.А. Чернов вспоминал: «В апреле 1943 г., вскоре после создания ГУКР СМЕРШ, — назначили начальником секретариата. Я отнекивался, объяснял, что мне нравится оперативная работа, но Абакумов был непреклонен: «Нравится, не нравится, — это не разговор!» По правде говоря, не тянуло меня туда потому, что Бровермана, прежде ведавшего секретариатом, оставили там на должности зама. Он расставлял людей, был у них в чести, а тут пришлось опуститься ниже. Человек, может, затаил обиду, как с ним работать? Но ничего, сработались, в основном, думаю, по той причине, что не пересекались: он занимался своим делом — готовил информацию для Ставки Верховного Главнокомандующего, а я обеспечивал остальное.
С тех самых пор и пришлось мне вплотную сталкиваться с Абакумовым. Виктор Семенович хоть и был молодой, а пользовался большим авторитетом, в ГУКР СМЕРШ его очень уважали. Основное внимание он уделял розыскной работе, знал ее хорошо, и велась она активно. Начальников управлений в центре и на фронтах жестко держал в руках, послаблений никому не давал. Резковат — это да, бывало по-всякому, а вот чванства за ним не замечалось. Наоборот, если случалось ему обидеть кого-то, он потом вызывал к себе в кабинет и отрабатывал назад. По себе знаю: начнет иногда ругать при посторонних, чтобы те почувствовали ответственность, а ночью выберет минутку и скажет — не обращай внимания, это нужно было в воспитательных целях».
2Контрразведчикам Виктора Семеновича Абакумова противостоял серьезный, если не сказать, коварный противник. По данным историков, только на Восточном фронте действовало более 130 разведывательных, диверсионных и контрразведывательных команд СД и абвера, функционировало около 60 школ, где готовили агентуру для заброски в тыл Красной Армии.
Германский военный разведывательный и контрразведывательный орган Абвер (русск. — «отпор», «зашита», «оборона». — Примеч. авт.) был образован в 1919 г. на правах отдела военного министерства как контрразведывательный орган рейхсвера.
* * *С 1935 г. абвер возглавил Канарис Фридрих Вильгельм (1887–1945). Он стал пятым и предпоследним главой этого органа. Сорока восьмилетний адмирал родился в семье директора металлургического завода. В Первую мировую служил на крейсере «Дрезден» обер-лейтенантом. И кто знает, кем бы он стал, если бы не цепь случайностей. В декабре 1914 г. германская эскадра была уничтожена превосходящими британскими силами у Фолклендских островов.
Лишь одному крейсеру «Дрезден» удалось спрятаться в бухтах Огненной Земли. Но оставшись без топлива и запасов продовольствия, крейсер бросил якорь в чилийских территориальных водах, где внезапно появился крейсер «Глазго» и открыл по нему огонь из всех орудий.
Тогда было принято решение затопить корабль. Раненых чилийские власти эвакуировали в Вальпараисо, а остальных матросов и офицеров интернировали на острове Кириквина.
На этом острове Канарис в совершенстве изучил испанский язык и осенью 1915 г., выдавая себя за чилийца, сбежал с острова. Путешествие из юго-западной части Южной Америки в Европу заставило сделать будущего шефа Абвера невозможное — проделать путь пешком или на лошади в 1200 километров. В Аргентине Канарис сделал себе документы на имя чилийского вдовца Рида и под этим именем на пароходе «Фризия» отправился в Роттердам. Во время плавания в разговорах с англичанами он усовершенствовал свои знания английского.
Разведработой Канарис занялся с лета 1916 г. в Мадриде — помощником германского военно-морского атташе, капитана 111 ранга фон Крона. В испанских портах он выступал в качестве чилийца Рида Розаса и вербовал агентов для наблюдения за движением судов. Кроме того, в его работу входил поиск капитанов судов и коммерсантов, готовых снабжать запасами продовольствия германские базы подводных лодок. При этом он рвался на фронт, разрываясь между морем и разведкой, пока его рапорт не удовлетворили.
Однако ему снова потребовалось проделать невероятное путешествие через Южную Францию и Северную Италию в Швейцарию. Но случилось непредвиденное. При выезде из Италии в Швейцарию Рида Розаса вместе со спутником арестовали. Это стоило Канарису нескольких недель заключения в ожидании военно-полевого суда. Вскоре через влиятельных лиц и по дипломатическим каналам в Италию поступили сообщения, подтверждающие личность Рида Розаса. Тогда будущего адмирала вместе с испанским священником на испанском грузовом судне отправили через Марсель из Генуи в Картахену, с надеждой, что французская контрразведка разоблачит чилийца Рида Розаса в шпионаже на Германию. Поэтому Канарису ничего не оставалось, как открыться капитану судна и уговорить его не заходить в Марсель. Капитан согласился. В Картахене немецкой подводной лодке только с третьей попытки удалось взять Канариса на борт на рейде порта.
После благополучного возвращения Канариса перевели в подводный флот, а через несколько месяцев стажировки он стал преподавать в школе подводного плавания. В 1918 г. его назначили командиром подводной лодки, а в 1922 г. Канарис служил старшим офицером на крейсере «Берлин». И все-таки пути Господни вновь привели его в разведку.
* * *В 1938 г. на базе контрразведки рейхсвера было создано управление Абвер-заграница при штабе Верховного Главнокомандования вооруженных сил (ОКВ). Управление состояло из отделов:
Абвер-1 занимался сбором развединформации об иностранных армиях и флотах, подготовкой агентов-радистов, радиоперехватом, изготовлением документов прикрытия и оперативной техники;
Абвер-2 — подготовкой диверсионно-террористической агентуры и заброской ее в тыл противника, разработкой и изготовлением средств террора и диверсий, организацией диверсионных и террористических актов, организацией национальных легионов, созданием из немцев, проживающих на территориях стран-противников, спецформирований для захвата стратегически важных объектов. В распоряжении Абвера-2 находились специальные воинские формирования: дивизия «Бранденбург-800» и полк «Курфюрст»;
Абвер-3 — контрразведывательной работой в вооруженных силах Германии, военно-административных и военнохозяйственных учреждениях и на объектах оборонного значения;
Иностранный отдел Абвер-заграница — изучением экономики и внешней и внутренней политики иностранных государств на основе сведений, получаемых от военных атташе, МИДа и других официальных учреждений за границей; разработкой вопросов взаимодействия германской армии с армиями других стран; изучением международной печати и радиовещания;
Центральный отдел — комплектованием кадрами; обеспечением материальными и финансовыми средствами, разработкой мобилизационных планов органов абвера на военное время.
Абверштелле являлись основными звеньями абвера и вели практическую контрразведывательную и диверсионную работу против СССР при каждом военном округе. Они подчинялись соответствующим отделам управления Абвер-заграница и согласовывали свою работу с (отделами «1-Ц») разведотделами штабов военных округов.
В оккупированных областях Советского Союза были организованы четыре территориальных органа абвера: Абверштелле — Украина, Абверштелле — Юг Украины, Абверштелле — Крым, которые выявляли агентуру советской разведки и контрразведки, а также лиц, враждебно относившихся к фашистской Германии, вели борьбу с партизанами и готовили своих агентов для фронтовых команд армии. В занятых вермахтом крупных городах создавались местные отделения контрразведки — Абвернебенштелле (АНСТ), а в небольших городах, расположенных недалеко от границы и удобных для заброски агентуры, размещались их филиалы — Лусенштелле.
В июне 1941 г. в целях ведения разведывательно-диверсионной и контрразведывательной работы против Советского Союза был создан специальный орган Управления Абвер-заграница — «штаб Валли». Он подчинился соответствующим отделам Управления Абвер-заграница и отделу по изучению иностранных армий ОКВ Восточного фронта. Несколько слов и об этом отделе.
Отдел «Иностранные армии Востока» решал задачи по изучению положения дел в Красной Армии. С 1 апреля 1942 г. его возглавил генерал Райнхард Гелен. Первая группа занималась вопросами еженедельной оценки сил противника и положением его войск. Вторая группа оценивала перспективы положения, анализируя поступившую информацию и дополняя ее материалами из других источников. Третья группа с помощью специалистов по России занималась переводом документов. В результате достигнутого соглашения между Канарисом и Геленом была выработана следующая схема прохождения развединформации: все подразделения войсковой разведки, проводившие операции в полосе действий армии, докладывали об их результатах в ее разведотдел и одновременно в разведотдел группы армий. Оттуда она направлялась в службу «1-Ц» и параллельно— штабу «Валли-1». Из штаба «Валли-1» в отдел «Иностранные армии Востока». При этом абвер получал копии всех документов, переданных в отдел Гелена. Начальником штаба «Валли» являлся подполковник Гейнц Шмальшлегер.
Первый отдел руководил военной и экономической разведкой на советско-германском фронте. В его подчинении находились разведкоманды и группы, приданные штабам армейских группировок и армий для ведения разведывательной работы на соответствующих участках фронта, а также команды и группы экономической разведки, проводившие сбор разведданных в лагерях военнопленных;
Второй отдел — абверкомандами и абвергруппами по проведению диверсионной и террористической работы в частях и в тылу Красной Армии;
Третий отдел — контрразведывательной деятельностью подчиненных ему абверкоманд и абвергрупп по борьбе с советскими разведчиками, партизанами, антифашистами на оккупированной территории, в зоне фронтовых, армейских, корпусных и дивизионных тылов.
Штабу «Валли» также подчинялись две разведшколы с филиалом и авиаотряд (4–6 самолетов).
В марте 1942 г. при штабе «Валли» сформировали специальный контрразведывательный орган «зондерштаб Р» в Варшаве. Это отделение проводило агентурную работу по выявлению партизанских отрядов, антифашистских организаций и групп в тылу немецкой армии. С 1943 г. им была развернута работа по агентурной разведке в тылах советских войск.
Первый отдел вел разведывательную работу, второй отдел занимался контрразведкой, третий — пропагандой с целью разложения партизанских отрядов и четвертый отдел — административно-хозяйственной работой.
Возглавил «зондерштаб-Р» Борис Алексеевич Смысловский (1897–1988). Несколько слов об этом человеке. Он родился в Финляндии. Окончил московский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. Участник Первой мировой войны. С 1918 г. в Добровольческой армии. Начальник разведотдела штаба 11-й Русской армии в Польше.
В эмиграции окончил курсы генштаба Германии. В годы войны полковник. В марте 1942 г. Главным управлением имперской безопасности Германии был создан специальный разведывательно-диверсионный орган для подрывной деятельности по политическому разложению советского тыла — «Предприятие Цеппелин».
В своей работе «Цеппелин» взаимодействовал с абвером, командованием вермахта и с имперским министерством по делам оккупированных восточных областей.
Подчиненный VI управлению РСХА на правах особого подразделения — VI Цеп входит в группу (отдел) VI Ц, проводившую политическую разведку против СССР и стран Ближнего Востока. Штаб «Цеппелина» состоял из аппарата начальника органа и трех отделов: «Цеп-1» занимался комплектованием, оперативным руководством и снабжением; «Цеп-2» — обучением агентуры; «Цеп-3» — обработкой всех материалов о деятельности особых лагерей, фронтовых команд и агентуры, переброшенной в тыловые районы. В своей работе «Цеппелин» руководствовался «Планом действия по политическому разложению Советского Союза».
* * *Сам по себе механизм взаимодействия между гестапо, службой безопасности и абвером был определен в документе под названием «Десять заповедей сотрудничества» (1936 г.), где следовало четкое разграничение их полномочий. Военная разведка в странах противника оставалась в ведении абвера, а сфера контршпионажа только в основном принадлежала абверу, при том что само понятие было несколько размыто в подписанном соглашении. В ведении абвера находилась подготовка скрытого боевого применения на случай войны (разведывательно-диверсионные операции).
Тайной государственной полиции принадлежало оперативное расследование всех тяжких государственных преступлений и добывание политической информации из-за границы, в особенности из стран, враждебных Германии.
В 1938 г. была проведена очередная реорганизация службы внешней разведки СД в Шестое управление ГУИБ, которое летом 1941 г. возглавил Вальтер Шелленберг. А менее чем через год было заключено еще одно соглашение между СД и абвером по типу «десяти заповедей». Но это уже была программа Шелленберга, который, по воспоминаниям Гелена, «добросовестно сотрудничал с представителями Канариса в рамках соглашения, заключенного между управлением военной разведки и контрразведки и полицейскими службами. Однако положение изменилось, как только Шелленберг стал начальником внешней разведки службы безопасности». «К концу февраля 1942 г. положение адмирала Канариса уже более не было прочным», — писал в своих мемуарах Шелленберг. «Об этом не могли не знать его друзья и подчиненные, но я-то знал, что Гитлер серьезно обдумывал вопрос о том, как от него отделаться». И действительно, Гитлера не устраивал начальник абвера по многим показателям. Так, план Гитлера изобрести безупречный повод (операцию) для нападения на Польшу и порученный Гейндриху и адмиралу Канарису, только у последнего вызвал отвращение. Адмирал все же сумел уклониться от его выполнения. Со временем он культурно отказался от задания фюрера — убить Черчилля и точно так же проигнорировал его приказ о розыске бежавшего французского генерала Жиро Анри — верховного комиссара Франции в Северной Африке. По утверждению Гелена: «Канарис решительно отвергал политические убийства. Его глубокая религиозная убежденность абсолютно запрещала ему даже думать о подобной возможности». Адмирал не на шутку был обеспокоен приближавшейся войной с Россией. Шелленберг вспоминал: «Он резко критиковал руководителей вермахта, которые, несмотря на прекрасную осведомленность, были настолько безответственны и неумны, что поддерживали такого человека, как Гитлер, с его затеей закончить русскую кампанию в течение трех месяцев. Канарис не разделял и точку зрения фюрера и не мог понять, как такие генералы, как Браухич, Кейтель и Иодль, могли быть столь благодушными, оторвавшимися от жизни оптимистами. Однако возражать было бесполезно».
Генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель как-то сказал ему:
«Мой дорогой Канарис, может быть, вы понимаете что-либо в делах военной разведки, но вы моряк, и вам не следует пытаться давать нам уроки стратегического и политического планирования». Помощник адмирала Оскар Райле так охарактеризовал своего шефа:
«В свои 38 лет у него были уже белые как снег волосы. Поэтому офицеры абвера между собой очень скоро стали называть адмирала «старик» или «седовласый». Но опыт и необыкновенная судьба сделали Канариса прежде всего чрезвычайно молчаливым, одним из тех, кто проявлял искреннее участие ко всем страдающим и нуждающимся, кто многое знал о добре, зле и несбыточном. Такие люди предпочитают промолчать, нежели держаться опрометчиво или даже нескромно. Болтунов и бахвалов он на дух не переносил. Но при этом в обществе не был некомпанейским человеком. Правда, Канарис с удовольствием слушал, но если он что-то говорил после того, как присутствующие долго и пространно рассуждали о каком-либо предмете, то нередко, к их удивлению, обнаруживалось, как внимательно он следил за обсуждением и к каким глубоким выводам приходил».
Еще в 1935 г. адмирал создал совершенно новое направление абвера — контршпионаж, которому были поставлены следующие задачи:
«1. Произвести вербовку лиц, способных к выполнению контрразведывательных задач за границей, в особенности к наблюдению за подозреваемыми в шпионаже лицами и пригодными для использования при установлении резидентур противника и его персонала.
2. Изыскать средства для внедрения тайными путями в органы разведслужб противника и выяснения их методов работы и замыслов, направленных против рейха.
3. Наладить тайные контакты, с помощью которых можно было бы внедрять дезинформацию в разведслужбы противника».
Гелена, как и многих других уважавших начальника абвера офицеров, наряду с религиозностью и верностью офицерской чести, сильнее всего поражала фундаментальная образованность Канариса. Явление редкое среди высших офицеров вермахта. По мнению Гелена, Канарис обладал способностью разбираться во взаимосвязях мирового масштаба: «С этим было связано и его тонкое восприятие развития политических событий, которые он довольно часто пересказывал с поразительной точностью».
Осенью 1941 г. Канарис протестовал против правил об обращении с советскими военнопленными, подписанных генералом Рейнике 8 сентября 1941 г. Он заявил:
«Женевская конвенция об обращении с военнопленными не распространяется на отношения между Германией и СССР. Поэтому применимы лишь принципы общего международного права об обращении с военнопленными. Начиная с XVIII века они устанавливались постепенно, на той основе, что пребывание в военном плену является не местью, не наказанием, а исключительно превентивным заключением, единственной целью которого является воспрепятствовать данному военнопленному принимать дальнейшее участие в военных действиях. Этот принцип развивался в соответствии с точкой зрения, разделявшейся всеми армиями, о том, что убивать беззащитных людей или наносить им вред противоречит военной традиции».
Одним из недостатков абвера во Второй мировой войне — это было отсутствие отдела, который проводил бы анализ и оценку поступающей разведывательной информации. В своей книге Гелен по этому поводу делает следующий вывод: «В результате отсутствия постоянного и систематического анализа с использованием всех имевшихся в управлении материалов многие агентурные сообщения оценивались слишком высоко».
А ведь сам Канарис был прекрасным аналитиком, но он не мог в одиночку заниматься этой работой. Но самой серьезной проблемой для Канариса и его организации оказалась борьба службы безопасности (СД) за лидерство, так как адмиралу приходилось постоянно противодействовать этим разведывательным операциям, нередко носившим печать спешки и дилетантства. По мнению Гелена: «он находился в положении обороняющейся стороны, поскольку не имел поддержки со стороны верховного Главнокомандования вермахта».
В 1942 г. Канарис настойчиво предупреждал Гелена о коварстве шефа внешней разведки Шелленберга. Считается, что он «разгадал намерение Гиммлера и его помощников прибрать абвер к своим рукам». В воскресный вечер августа 1944 г. Вальтер Шелленберг получил приказ от обергруппенфюрера СС Мюллера выехать к Канарису и сообщить, что он арестован. Затем увезти его в Фюрстенберг и не возвращаться с ним в Берлин, пока все не будет выяснено.
А начинался закат карьеры адмирала гораздо раньше.
В феврале 1944 г. Канариса отстранили от работы после того, как агент абвера Фермерен из Турции бежал в Каир. Гитлер был взбешен. Он велел передать Канарису: «Фюрер в связи с инцидентом с Фермереном распорядился, чтобы абвер был переподчинен Главному управлению имперской безопасности». Но потом был заговор 20 июля 1944 г., который расследовали Мюллер и Кальтенбруннер.
Когда Шелленберг приехал в Берлин-Шлахтензее, Канарис сам открыл ему дверь. Они разговаривали наедине, и шеф политической разведки изложил ему суть дела и характер своего задания.
— Очень жаль, — ответил адмирал, — что нам приходится прощаться в такой обстановке. Однако мы это преодолеем. Обещайте мне честно, что в течение ближайших трех дней вы обеспечите мне возможность побеседовать с Гиммлером лично. Все прочие — Кальтенбруннер и Мюллер — это просто грязные палачи, жаждущие моей крови.
Как оказалось, в сейфе одного из служебных кабинетов Канариса были найдены две курьерские сумки с компрометирующими документами. Тем не менее его не казнили, а отправили в концлагерь Флоссенбург в Баварии. Лишь в апреле 1945 г. Гитлер отдал приказ о казни адмирала.
* * *Вальтер Шелленберг принял управление военной разведки, функции которого были разделены между 4-м и 6-м управлениями РСХА.
Первый и второй отделы были слиты в «службу МИЛ» (РСХА), третий отдел в сокращенном виде сохранял для вермахта некоторое число специалистов по охране военных тайн, а четвертый отдел и отдел управления были расформированы.
Как написал Оскар Райле: «Дело всей жизни адмирала Канариса было бездумным образом разрушено в ущерб рейху».
3По воспоминаниям ветеранов, лично знавших Виктора Семеновича Абакумова, начальник контрразведки «ни при каких обстоятельствах не изменял своей излюбленной тактике — идти напролом». В подтверждение этих слов ветеран контрразведки полковник Д.П. Тарасов рассказывал журналисту Е. Жирнову следующее:
«Однажды мы брали разведгруппу противника совместно с территориальными органами НК.ГБ и войсками по охране тылов фронта — они подчинялись НКВД. Группа была из уголовников, завербованных немцами, так что сопротивлялись они недолго, и мы взяли почти всех. Самое ценное — старший и радист с рацией. Кто их заберет? Хотели все. Абакумов встал, ни на кого не глядя, прошел к телефону ВЧ и доложил Сталину, что СМЕРШЕм задержана вражеская разведгруппа и что она перспективна в смысле радиоигры. Потом обернулся к присутствующим и объявил: «Товарищ Сталин одобрил проведение нами радиоигры, так что старший и радист — нам, остальных делите, как хотите». Представители параллельных ведомств от такой наглости оторопели. Вообще, брать все нахрапом было его излюбленной манерой».
К слову сказать, радиоэфир осваивался спецслужбами воюющих государств в годы Второй мировой войны. Поэтому радиоигры с разведкой противника стали новейшим направлением в их деятельности, основной задачей которых были систематические передачи противостоящему противнику ложной информации, с одной стороны, а с другой, благодаря радиоиграм органы военной контрразведки поддерживали у противника уверенность в том, что заброшенные им разведгруппы работают вполне активно. Это, безусловно, останавливало их от дальнейших действий.
Для проведения радиоигр использовались вражеские агенты, захваченные вместе с портативными коротковолновыми приемо-передаюшими рациями.
И те агенты, которые обычно шли на сотрудничество, работая под контролем, систематически передавали противнику ложную информацию. С весны 1943 г. все радиоигры, кроме игр «Монастырь», «Курьеры» и «Березина», находились в ведении ГУКР СМЕРШ под руководством начальника третьего отдела В.Я. Барышникова. Так, с целью дезинформации германского командования ГУКР СМЕРШ Центрального фронта и ОКР СМЕРШ Орловского военного округа провели из районов Щигры — Курск — Брянск успешную радиоигру «Опыт». Она продолжалась с 17 мая 1943 г. по август 1944 г. Задача разведгруппы, заброшенной с заданием, — установить в районах Щигры, Касторное, Курск места сосредоточения советских войск, техники, фамилии командиров, состояние транспортных путей и мостов. Также немецкую разведку интересовали сведения о передвижении воинских частей.
Три германских агента— радист «Шадрин», разведчики «Юденич» и «Суриков» — имели при себе портативную коротковолновую радиостанцию, сто двадцать тысяч рублей, топографические карты районов действия и фиктивные документы офицеров Красной Армии.
После легендирования и соответствующей подготовки первый сеанс связи с противником от имени разведгруппы состоялся 17 мая, а затем каждые два-три дня радиостанция выходила в эфир, передавая радиограммы с дезинформацией. Цель радиоигры на данном этапе заключалась в том, чтобы скрыть от германского командования подготовку наступления Красной Армии в районе Курска. Тексты дезинформаций утверждались заместителем начальника Генштаба генерал-полковником А.И. Антоновым и начальником оперативного управления Генштаба генерал-лейтенантом С.М. Штеменко.
«В шифровках, адресованных немцам, указывалось, что в сторону линии фронта якобы проходят эшелоны со строительными материалами, бронеколпаками, колючей проволокой и другими средствами, необходимыми для обороны, а в тылу фронта местные жители и саперы роют окопы, противотанковые рвы, строят блиндажи, доты и другие оборонительные сооружения. Передавались также отрывочные данные о сосредоточении войск и военной техники». Примечательно то, что самая активная работа радиостанции продолжалась всего двадцать дней. И после того как противнику передали все, что смогли, основная задача радиоигры была выполнена. Поэтому в связи с тем, что вся возможная информация для передачи исчерпала себя, приняли решение снизить активность работы радиостанции, выждать необходимое время с целью проверки реакции противника на полученную «дезу». Но противник, что называется, клюнул: «Павлу желательны сведения об артиллерийских позициях западнее Новосиля, в районе слияния рек Неруч и Зуша. Центр». Радиостанция находилась в ста пятидесяти километрах от этого населенного пункта, а значит, можно было попробовать и дальше дезинформировать противника: «Центру. В нашем районе Новосиля нет. На разведку вышли напарники. Я остался на месте. До их возвращения буду сообщать только метеосводки. Павел». Дальше было несложно сослаться на долгую дорогу и на то, что напарники с задания не вернулись. После чего наглым образом попросить продуктов и денег.
4 августа немцы отвечали: «Павлу. Помощь пришлем, точный срок сообщим позднее. Почему не сообщаете о передвижении войск и о важных военных событиях в вашем районе? Ждем срочных сведений. Центр».
В ответ ушла следующая радиограмма: «Центру. Наши люди до сих пор не вернулись. Ходил их разыскивать, но безрезультатно. Работать одному очень трудно. Денег нет. Живу плохо. Жду от вас совета и помощи. Павел». Через два дня пришло сообщение: «Павлу. Срочно готовим курьера, придет по последнему адресу. А пока давайте военные сводки, надеемся на активизацию работы. Центр». А еще через два дня на явочной квартире был арестован агент-связник, выпускник Борисовской разведшколы Подкопытов, у которого были изъяты девяносто шесть тысяч рублей, фиктивные документы, батареи для радиостанции и продовольствие.
11 августа в целях продолжения связи с радиоцентром противника и введения его в заблуждение ему было сообщено, что радист не встретил курьера и продолжает испытывать материальные затруднения.
Ответ был следующим: «Павлу. Курьер завтра будет у вас, у хозяйки. Пароль — «привет от доктора». Курьер будет с вами работать с успехом. Центр»». Теперь следовало подготовиться к встрече курьера. Но проблема была в том, что радист уже давно не сообщал никакой разведывательной информации и мог вызвать подозрение о вынужденной работе под колпаком советской контрразведки СМЕРШ. Таким образом, требовалось организовать встречу курьера с радистом, чтобы установить полученные им указания с той стороны. Однако управление СМЕРШ Центрального фронта категорически отвергло такой вариант.
Тогда на встречу отправился оперативный работник, переодетый в радиста, и один боец в форме сержанта под видом напарника. 24 августа два немецких агента были задержаны. У них изъяли семьдесят пять тысяч рублей, чистые бланки командировочных предписаний с печатью «АХО штаба 13 армии», двадцать чистых бланков продовольственных аттестатов с печатью «АХО штаба 13 армии», пятнадцать чистых бланков продовольственных аттестатов с печатью «Оперативная группа минометных частей западного фронта Ставки Верховного Главного Командования», двадцать командировочных предписаний с печатью этой же оперативной группы, двадцать удостоверений, отпечатанных на машинке, с печатью и штампом «123 отдельного батальона связи».
25 августа немцы получили очередную радиограмму: «Центру. Два курьера прибыли. Груз, сброшенный с самолета без парашюта, потеряли. Втроем идем на поиски. Павел».
Всего за период радиоигры противнику было передано 92 радиограммы, получено— 51. Были вызваны на нашу сторону и обезврежены три немецких агента и получены грузы, сброшенные с самолета.
За успешную работу по радиоигре радист «Шадрин» Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 октября 1943 г. был награжден орденом Отечественной войны II степени. Следует отметить, что только 27 октября 1943 г. B.C. Абакумов подписал в Государственный Комитет Обороны на имя Сталина записку, в которой ходатайствовал о награждении оперативных работников. А к ноябрьским праздникам 1656 человек были награждены орденом Ленина (8 чел.), орденами Красного Знамени (52 чел.), Отечественной войны 1 степени (72 чел.), Отечественной войны II степени (350 чел.), Красной Звезды (601 чел.), Знаком Почета (135 чел.), медалями «За отвагу» (312 чел.), «За трудовую доблесть» (114 чел.) и «За трудовое отличие» (12 чел.).
По мнению В.Н. Степакова, автора книги «Нарком СМЕРШа»:
«…Главная роль в успешных радиоиграх принадлежала Виктору Семеновичу Абакумову. Именно он пошел против существовавшего тогда уголовного законодательства, трактовавшего, что согласие советского человека на сотрудничество с иностранной разведкой — уже измена. Абакумов освобождал явившихся с повинной немецких агентов от уголовного наказания, что резко поднимало эффективность борьбы с абвером». Добавлю лишь, что не просто освобождал, а еще и представлял бывших агентов немецкой разведки к государственным наградам.
Исследователи Б. Сыромятников и Н. Поросков считают, что «Абакумов опередил время: только в 1960 г. Верховный Совет СССР принял дополнение к статье 1 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления — не подлежит уголовной ответственности гражданин, завербованный иностранной разведкой, если он во исполнение преступного задания никаких действий не совершил и добровольно заявил органам власти о своей связи с иностранной разведкой». Но здесь позволю себе возразить. Разве бы мог Виктор Семенович опередить время, не имея для этого определенных рычагов и возможностей? Тем более если бы это не было целесообразно в государственных интересах и лишь для незначительного контингента предателей!
* * *В феврале 1943 г. в городе Малоархангельске был задержан подозрительный гражданин «Н». Он выглядел душевнобольным, его речь была бессвязной, поведение нестандартным, а неряшливая одежда— вызывающей. «Душевнобольной» «Н» каждый день бродил по городу и его окрестностям, частенько появляясь в районах расположения воинских частей. Чем и привлек к себе внимание контрразведчиков. Проверив документы, они ничего подозрительного не обнаружили, так как те подтверждали его недееспособность и были в полном порядке. Однако оперативную проверку все же решили продолжить. «Блаженного» отпустили, и что удивительно, в подвале разрушенного дома, куда тот «привел» «смершевцев», были обнаружены портативная радиостанция типа «север», револьвер «наган», продукты и деньги в сумме 9225 рублей. Достоянием контрразведчиков стали шифры и расписание сеансов радиосвязи.
«Душевнобольным» оказался агент-маршрутник (радист) Деев, он же Фомин 1919 г. р., уроженец Орловской области. Он закончил Орловскую школу разведчиков и по заданию начальника школы был оставлен в г. Малоархангельске после отступления немецких войск. Для лучшего легального проживания и передвижения агента снабдили справкой эвакогоспиталя и метрической выпиской на имя Машенина Сергея Петровича.
* * *По свидетельству документов в 1941–1944 гг. особыми отделами НКВД СССР и ГУКР СМЕРШ НКО СССР от 55 до 65 % всех вражеских агентов были выявлены и разоблачены непосредственно в зоне боевых действий. В 1945 г. этот показатель достиг 88 %. Причем «если в 1941 г. на прифронтовую зону приходилось около 45 % от общего количества разоблаченных органами военной контрразведки агентов фашистских спецслужб, то в 1943 г. эта цифра возросла до 55 %.
Только в период подготовки и в ходе Курской битвы контрразведчиками Западного, Брянского, Центрального и Воронежского фронтов было обезврежено более 1500 немецких агентов и диверсантов. Контрразведчики Центрального фронта в июне и июле 1943 г. обезвредили пятнадцать разведывательно-диверсионных групп противника. Некоторые из них были предназначены для нападения на штаб фронта и совершения террористического акта в отношении командующего фронтом генерала армии К. К. Рокоссовского.
Во время битвы за Днепр чекисты Воронежского (1-го Украинского) фронта выявили и ликвидировали более 240 фашистских агентов и двадцать одну разведывательно-диверсионную группу».
В сентябре 1943 г. с учетом накопленного опыта военной контрразведкой за первые два года войны была разработана «Инструкция по организации розыска агентуры разведки противника». Согласно этому документу розыску подлежали «все без исключения агенты разведки противника, и в первую очередь агенты, уже переброшенные на нашу сторону или намеченные к выброске на ближайшее время».
Основанием для объявления в оперативный розыск того или иного лица как агента вражеской разведки являлись: показания арестованных и разоблаченных агентов разведки противника; заявления и показания свидетелей; показания военнопленных из числа бывших официальных сотрудников противника; сообщения зафронтовой агентуры и других агентов советских органов госбезопасности; списки и другие документальные материалы на агентуру, захваченные у разведывательных органов противника. На каждого вражеского агента (если имелась возможность провести мероприятия по активному розыску) заводилось розыскное дело.
При получении информации о вражеских агентах в отделах контрразведки СМЕРШ Действующей армии начинались оперативно-розыскные мероприятия. По всем розыскным ориентировкам и бюллетеням органы контрразведки СМЕРШ систематически проводили проверку личного состава штабов воинских соединений и частей, всех военнослужащих запасных полков, а также лиц, поступивших на фильтрационные пункты, в лагеря, бежавших из плена и вышедших из окружения.
Церковь Николы в Хамовниках, где был крещен Виктор АбакумовН.И. Подвойский. Всемерно помогал B.C. Абакумову в продвижении по службеB.C. Абакумов в начале своей карьерыВ.М. МолотовГ.Г. ЯгодаИ.В. Сталин и С.М. КировМ.Д. Берман — начальник ГУЛАГа ОГПУМ.П. ФриновскийБ.З. Кобулов — начальник следственной части НКВД СССРM.И. ТухачевскийН.И. ЕжовГенерал армии Д.Г. ПавловМосква в начале Великой Отечественной войныГ. К. ЖуковA.M. ВасилевскийК.А. МерецковФ.В. КанарисК.К. РокоссовскийА.А. ВласовВ. ШелленбергЛ.П. БерияВ.Н. Меркулов писал Н.С. Хрущеву:«Абакумов оказался, пожалуй, не менее честолюбивым и властным человеком, чем Берия, только глупее его»B.C. Абакумов на фронтеB.C. Абакумов в побежденной ГерманииГенерал-полковник B.C. Абакумов — начальник ГУКР, заместитель наркома обороны
Плакаты военных летB.C. Абакумов — глава МГБ в 1951 годуA.A. ЖдановГ.М. МаленковB.C. Абакумова расстреляли в Ленинграде 19 декабря 1954 года через один час пятнадцать минут после вынесения приговора. Ему даже не дали возможности обратиться с просьбой о помиловании
Государственный обвинитель P.A. РуденкоАрестованный B.C. Абакумов в «Матросской тишине»При организации органами СМЕРШ оперативного розыска большое значение имела тактика использования агентов-розыскников, агентов-опознавателей и агентов-маршрутников.
Агенты-розыскники действовали в местах большого скопления военнослужащих (почтальоны, писари, медики, связисты).
Агенты-опознаватели подбирались из числа разоблаченных или явившихся с повинной вражеских разведчиков и диверсантов, хорошо знавших в лицо готовившихся к переброске либо уже действовавших в советском тылу немецких агентов.
В качестве агентов-маршрутников использовались линейные надсмотрщики связи, шоферы, снабженцы.
Получила распространение и практика создания в прифронтовой полосе оперативно-розыскных групп (3–4 человека: оперативный работник, перевербованный агент разведки противника, разведчик наружного наблюдения или младший командир из роты охраны особого отдела).
В мае 1943 г. в свет вышел первый сборник «Материалов по распознаванию «поддельных документов»». В нем впервые были систематизированы уловки противника по подделке фиктивных документов. Таким образом, систематически обобщался опыт разоблачения агентуры противника. В сентябре 1943 г. вышел второй сборник, посвященный описанию печатей и штампов, используемых противником для «освящения» тех же фальшивок. А вскоре и третий. В нем говорилось: «Изменения в характере и разновидностях поддельных документов для документального оформления забрасываемой в наш тыл агентуры, сводятся в основном к следующему:
1. Увеличение количества разновидностей одного и того же документа.
2. Появление новых фиктивных документов.
3. Исчезновение из употребления некоторых, описанных в первом сборнике*разновидностей фиктивных документов.
4. Некоторые качественные изменения в изготовлении немецкой разведкой подложных документов». Доктор исторических наук A.C. Чайковский пишет: «О разнообразии фиктивных документов свидетельствовало и то, что, снабжая ими агентов, спецслужбы перешли от выдачи (особенно справок о ранении и лечении, отпускных свидетельств и т. д.) не на печатных бланках, а машинописные и даже рукописные. Условные знаки, другие приметы теряли в этом случае всякий смысл. Основными методами определения их подделки стал поиск в них логических ошибок, установление подлинностей печатей и штампов. Допускались (как вспомогательные) и такие методы: оформляющие «липу» разведцентры для машинописи располагали относительно небольшим количеством пишущих машинок и кругом лиц, ее заполняющих. Небезуспешно применялась идентификация первых и почерк вторых».
По материалам сборников были подготовлены «Краткие карманные справочники по проверке документов», которые получили и сотрудники СМЕРША.
Если до 1943 г. удостоверения личности офицерского состава армии и флота, были отпечатаны в десятках типографий, имели разные размеры, цвет обложек, качество бумаги и т. д., то в соответствии с приказом НКОСССР № 319 от 16 декабря 1943 г. офицерскому составу армии и флота произвели обмен удостоверений личности. Новый образец имел единый вид и был отпечатан централизованным порядком в ведомственных типографиях. Каждое удостоверение имело серийный и порядковый номер. При этом одновременно заполнялся и контрольный листок. Он хранился в управлении кадров, где очень легко и быстро можно было проверить подозреваемого. Параллельно с обменом документов внедрялись и «новшества». Так, на этапе подготовки к печати в специально оговоренных местах ставились лишние черточки, точки, запятые и т. д. Кроме малозаметных примет, использовались и другие приемы. A.C. Чайковский пишет: «Уловки применялись не одновременно, а частями. Каждой серии и группе номеров бланков документов соответствовали только свои им присущие особенности».
С целью разоблачения агентуры противника в июле 1944 г. был выпущен специальный сборник «Материалов по распознаванию поддельных орденов и медалей СССР, изготовляемых немецкой разведкой».
Этот документ также получили и в СМЕРШЕ. В предисловии к нему сообщалось: «В настоящее время закончено исследование отобранных у немецкой агентуры орденов и медалей. Оказалось, что в своем большинстве они являются не подлинными, а поддельными. Отличительные признаки поддельных наград могут быть относительно легко установлены, что дает дополнительные возможности в отношении проверки лиц, подозреваемых в принадлежности к немецкой разведке и в деле разоблачения вражеской агентуры». Профессор A.C. Чайковский:
«Как же выглядели поддельные награды? Орден Ленина, весом около 31 гр., изготавливался из вызолоченного серебра. Крепежный механизм не соответствовал оригиналу. Красная эмаль (на флаге) и платиновый бюст (серый цвет), отличались от подлинника как по качеству, так и по оттенку. Основными же отличительными признаками были: буквы надписи Ленин — шире; завернутый конец знамени больше и более полого загнут; концы колосьев длиннее; бюст по рисунку отличался от оригинала (плечи, ухо, нос, бородка, борта пиджака, галстук); ободок вокруг него был покрыт серой эмалью, на подлиннике — красной. Поддельная (посеребренная) Красная Звезда (весом 26–27,5 гр.) штамповалась из меди с небольшим добавлением цинка. Кроме недочетов, что и в ордене Ленина (крепежный механизм, цвет эмали и др.), отличия от оригинала имелись в фигуре красноармейца с винтовкой. Абверовцы, судя по всему, подделки были их работой, вместо сапог умудрились одеть его в ботинки. Колено правой ноги имело сильно выраженный наклон, а приклад винтовки значительно больше. Кисть правой руки была практически невидна. Расчет был прост: кто в фронтовых условиях будет присматриваться к бородке и галстуку бюста Ленина, или во что обут красноармеец? Поддельные медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» (штамповка) содержали тот же металл, что и Красная Звезда. Их вес колебался от 17 до 22 гр. Для придания вида побывавших в «боях», они слегка заоксидировались. В ряде случаев последний факт являлся одной из причин провала агентов: от носки серебро на выпуклых местах стиралось, и отчетливо проявлялись пожелтевшие места.
Небрежность проявлялась и при изготовлении составляющих. Так, колодки и ленты не соответствовали стандарту монетного двора, нарушалась технология, цвет и состав материала. Как результат, фальшивки не раз крепились к подлинным колодкам. Расхождения имелись в изображениях на лицевых сторонах наград танка и самолетов (медаль «За отвагу»), винтовки и шашки («За боевые заслуги»). В обоих случаях ободки были значительно шире, чем в оригиналах, нарушался размер шрифта надписей, не соответствовала красная эмаль в аббревиатуре слова СССР. Из всех фальшивок медаль «За оборону Сталинграда», возможно, была наиболее «достоверной». Как и оригинал, изготавливалась из латуни с добавлением меди».
По приблизительным данным, общее число фальшивых орденов и медалей СССР, выпущенных Абвером или же вообще спецслужбами фашистской Германии, составило 20–25 тыс. экземпляров.
4«В 1942–1943 годах нам окончательно удалось захватить инициативу в радиоиграх с немецкой разведкой, — вспоминал П.А. Судоплатов, начальник разведывательно-диверсионного управления НКВД-НКГБ. — Обусловлено это было тем, что мы внедрили надежных агентов в абверовские школы диверсантов-разведчиков, забрасываемых в наши тылы под Смоленском, на Украине и в Белоруссии».
А потом началось соперничество между военной контрразведкой СМЕРШ, НКВД и руководством военной разведки.
Однажды B.C. Абакумов неожиданно явился к Судоплатову и заявил:
— По указанию Советского Верховного Главнокомандования вам надлежит передать мне все руководство по радиоиграм. Этим делом должна заниматься военная контрразведка, которая находится в ведении Наркомата обороны, а не НКВД.
— Хорошо, Виктор Семенович, — ответил Судоплатов. — Вы только не кипятитесь. Я с удовольствием выполню это требование ВГК, но при одном условии. Если будет соответствующий приказ!
На том и порешили. А приказ действительно был готов. Причем на следующий день. Однако Судоплатову оставили две радиоигры: «Монастырь» и «Послушники». Но и после этого успеха Виктор Семенович остался недоволен, так как результаты этих операций докладывались лично вождю. Для него это было слишком ревностно. И на очередной встрече с Судоплатовым он сказал:
— Учтите, я этого не забуду. Я принял решение в будущем не иметь с вами никаких дел!
В годы войны Виктор Семенович набирал обороты стремительно. Став заместителем Сталина, он очень легко обрел независимость от Берии. Прямой выход на вождя поднял его статус до небес и сделал из подчиненного Лаврентия Павловича его соперником.
* * *Летом 1944 г. Абакумов вошел в конфликт с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко— видным советским партийным и государственным деятелем. Пономаренко был старше на шесть лет Виктора Семеновича, окончил Московский институт инженеров транспорта и Великую Отечественную войну встретил на посту первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии. А весной 1942 г. его назначают еще и начальником центрального штаба партизанского движения.
Итак, 20 августа 1944 г. Из главного управления контрразведки СМЕРШ под грифом «совершенно секретно» уходит письмо в центральный штаб партизанского движения товарищу Пономаренко за № 45820. Подписал его Абакумов.
«Как вам известно, по указанию товарища Сталина, оперативное обслуживание штабов партизанского движения и борьба с агентурой противника, проникающей в эти штабы и партизанские отряды, возложены на органы контрразведки СМЕРШ.
Несмотря на это, имеет место ряд случаев, когда разоблаченные и явившиеся с повинной в партизанские отряды шпионы, диверсанты, террористы, участники так называемой «Русской освободительной армии» и других формирований, созданных немцами, доставляются на нашу сторону без ведома органов контрразведки СМЕРШ, допрашиваются работниками штабов партизанского движения, которым не свойственно заниматься расследованием по такого рода делам, доставляемые из партизанских отрядов документы и составленные при допросах разоблаченных шпионов протоколы — размножаются и вместе с сообщениями рассылаются в различные адреса, в результате чего некоторые серьезные оперативные мероприятия становятся достоянием большого круга лиц.
В целях усиления борьбы с агентурой противника, прошу дать указание по линии штабов партизанского движения о следующем:
1. Все поступающие материалы из партизанских отрядов о задержании или явках с повинной шпионов, диверсантов, террористов, захваченных официальных сотрудников и документы разведывательных и контрразведывательных органов.
2. Сообщать в органы контрразведки СМЕРШ о переходах на сторону партизан групп и подразделений «РОА» и других созданных немцами формирований.
3. Лиц из этих формирований, интересующих органы контрразведки, доставлять на нашу сторону по требованию органов контрразведки СМЕРШ».
Судя по всему, Пономаренко раздражается и в буквальном смысле оскорбленный диктует ответ:
«Руководящие органы партизанского движения считают одной из важнейших своих задач усиление борьбы с агентурой противника, проникающей в партизанские отряды, и в этом отношении проводят большую и серьезную работу.
Главное управление контрразведки СМЕРШ, занимаясь оперативным обслуживанием штабов партизанского движения, при соответствующей организации дела могло бы также проводить многие мероприятия, направленные на усиление борьбы с агентурой противника.
Руководствуясь этим соображением, мы многие материалы и интересующих Вас людей, захватываемых партизанами, как только они доставлялись из тыла врага, направляли по Вашему адресу, хотя управление до последнего времени и не занималось организацией работы по борьбе с агентурой противника, проникающей в партизанские отряды.
Однако мы считаем необходимым и впредь захваченных агентов противника и материалы, какие только представляют интерес для Вашего управления, передавать Вам.
Нас поэтому крайне изумляют претензии, изложенные в Вашем письме, с которыми в принципиальном отношении нельзя согласиться.
То, что на органы контрразведки, как Вы говорите, возложена борьба с агентурой противника, проникающей в партизанские отряды, то мы это только приветствуем, хотя слышим об этом впервые.
Возникает другой вопрос, почему со времени организации СМЕРШ никто из работников этого управления не говорил о том, как они собираются и что намечают предпринять, чтобы организовать работу и развернуть борьбу с агентурой противника, почему не проведено ни одно мероприятие, а в партизанских отрядах нет ни одного вашего работника. Вы, как это видно из письма, считаете, что руководящие органы партизанского движения не могут без ведома органов контрразведки СМЕРШ решать вопрос и осуществлять в необходимых случаях доставку из тыла противника захваченных партизанами агентов врага и допрашивать их.
Логически следует, что командиры и комиссары партизанских отрядов и бригад также должны в таком случае быть лишены права допроса разоблаченных и захваченных партизанами агентов противника. Эти ваши претензии вызывают просто удивление, так как они ставят в нелепое положение руководящие органы партизанского движения и противоречат здравому смыслу.
Как же так, захватить агента и не допросить его? Как же тогда командиры и комиссары отрядов и бригад и штабы партизанского движения будут в состоянии вести дальнейшую борьбу с агентурой противника. Органы контрразведки СМЕРШ пока практически в этом деле не пришли на помощь партизанскому движению.
Больше того, партизанские отряды своими средствами и методами разоблачили тысячи шпионов, многие из которых доставлены из тыла противника, и немалое количество из них передано Вам, таких, например, разоблаченных нами без участия СМЕРШ, как Никитин, Веревкин, Гаврилов, Катков и др.
От вас, однако, мы не получили ни одного крайне интересующего нас сообщения о методах противника по борьбе с партизанами и ни об одном агенте врага, проникшем в тот или иной партизанский отряд, не получили каких бы то ни было материалов, полезных для борьбы с агентурой противника в партизанских отрядах. Вы сами понимаете, какое важное значение имеет получить материалы о действиях противника и вовремя дать направление партизанским отрядам в их сложной работе по борьбе с агентурой противника, чтобы они сумели перехитрить разведку противника.
В результате такой постановки дела минские партизаны, например, смогли осуществить в районе Минска такое серьезное мероприятие, как разложение полка «СС» так называемой «Русской освободительной армии», организовать переход личного состава полка на сторону партизан и захватить крупных агентов врага — Богданова и др.
Мы просим Вас привести конкретные примеры, в какие различные адреса рассылаются штабами партизанского движения доставляемые из партизанских отрядов документы и составленные при допросах разоблаченных шпионов протоколы. На каком основании Вы делаете подобное заявление? Информация дело серьезное и организуем ее так, как находим необходимым, и информируем того, кого считаем необходимым.
В свою очередь мы получаем от соответствующих органов немалую информацию, интересующую нас, к примеру сказать, 4-е управление НК.ГБ СССР ежедневно информирует нас и посылает сведения, материалы, которые представляют большой интерес для партизанского движения. А от Вас, повторяю, мы не получили ни одного материала. Нам кажется, что известная часть работников управления, если судить по их поведению, хотела бы быть в некоторого рода начальственном отношении к руководящим органам партизанского движения и рассматривать их вроде как подчиненные СМЕРШ органы. Но это глубокое заблуждение, которое ничего кроме разочарования не может принести таким работникам».
Судя по тексту, ответ Пономаренко больше напоминает шантаж, угрозу и нежелание выполнить требование Абакумова и тем более подчиняться ему. Следовательно, после такой переписки зарождалось некое противоборство в плане лидерства, ради которого Виктор Семенович всегда шел напролом. Его уже нельзя было остановить ничем.
Набирая силы в личной борьбе за власть, он никого не желал даже слушать. Абакумов уверовал в свою звезду и шел к ней уверенным шагом опытного чекиста, прошедшего свою собственную школу. Встав во главе СМЕРША, приблизившись к вождю и отвернувшись от Берии и Кобулова, Виктор Семенович начал не совсем тонкую комбинацию. А если точнее, то наглую и грубую. Но с другой стороны, с такими противниками и нельзя было поступить по-другому. Они понимали только грубую силу.
Когда в кабинет начальника ГУКР СМЕРШ офицер принес ответ из центрального штаба партизанского движения, он сидел в кожаном кресле, читал свежую газету и пил чай. Внимательно ознакомившись с документом, Виктор Семенович резко бросил его на стол и произнес:
— Ну что ж, товарищ Пономаренко, не хотите по-хорошему, будет вам по-плохому. Я заставлю тебя выполнять требования начальника контрразведки.
Больше всего взбесило Виктора Семеновича взаимодействие штаба партизан с четвертым управлением Судоплатова. Это был огромный камень, брошенный в СМЕРШ.
* * *В 1943 г. Абакумов арестовал комиссара госбезопасности В. Ильина. Но самое главное, что начальника третьего отдела секретно-политического управлении НКВД (работа с творческой интеллигенцией) арестовали без санкции Берии. А это был уже вызов.
П.А. Судоплатов вспоминал:
«Мягкий, с профессорскими манерами, Ильин пользовался в НКВД большим уважением. В течение пяти лет, до того как началась операция «Монастырь», он «вел» Демьянова и также участвовал в этой радиоигре с немцами на ее начальной стадии. В 1937–1938 гг. он избежал ареста, хотя и был старшим оперативным работником, поскольку в то время отвечал за работу с меньшевиками, уже не представлявшими интереса для Сталина. В конце 1938 г. Берия направил его в Орел и Ростов для расследования дела о так называемых троцкистских диверсиях на железных дорогах. Считалось, что заговорщики проникли в ряды местных руководителей советских и партийных органов. Он вернулся в Москву, потрясенный примитивностью ложных обвинений, с которыми ему пришлось столкнуться, он доложил начальству: орловское и ростовское УНКВД попросту сфабриковали дела, с тем чтобы упрочить собственное положение и укрепить свою репутацию. После его представления дело было пересмотрено, а Ильин получил назначение на должность начальника третьего отдела (…), что позволило ему добиться ареста двух важных осведомителей, снабжавших нас заведомо ложной информацией о якобы антисоветских настроениях среди ответственных работников.
Ильин вызвал осведомителей в Москву и приказал им представить подробные данные по делам двух подозреваемых. Получив их информацию, он убедился, что они за годы репрессий прекрасно научились искусству клеветы на тех, кого разрабатывали. Осведомителей-фальсификаторов арестовали и приговорили к десяти годам лагерей, а Ильин получил награду — знак «Почетный чекист». Учитывая личные контакты Ильина с такими писателями, как Алексей Толстой и прославленными музыкантами и композиторами, его часто принимал у себя Берия. Ильин также был в дружеских отношениях с Меркуловым».
Причиной ареста В. Ильина стали его дружеские отношения с генерал-майором авиации Теплинским.
Генерала Бориса Львовича Теплинского— начальника штаба ВВС Сибирского военного округа — арестовали 28 апреля 1943 г. как участника антисоветского военного заговора. Ему было сорок три года. Во время Гражданской войны Борис Львович подружился с Ильиным, когда они вместе служили в кавалерии. Затем их пути разошлись: Ильин работал в ОГПУ, а Теплинский служил в авиации, но тем не менее дружба продолжалась.
Несколько слов о Теплинском. Во время Гражданской он был трижды ранен и награжден орденом Красного Знамени. Затем окончил Военную академию РККА, Военную академию имени М.В. Фрунзе, Академию Генерального штаба. При этом оставался беспартийным и хорошо владел английским и французским языками.
П.А. Судоплатов: «Неожиданно повышение Теплинского по службе затормозилось: выяснилось, что против его нового назначения возражают органы. Тогда обратился к Ильину, пытаясь выяснить в чем дело. Тому удалось быстро узнать: единственная причина, заставившая госбезопасность отказать Теплинскому в доверии, заключалась в его присутствии на вечеринке в Военной академии в 1936 г., до ареста Тухачевского, где он якобы позволил себе с похвалой отозваться об офицерах и генералах, вскоре павших жертвами репрессий в армии».
Входе «следствия» Теплинский признал себя виновным в том, что с 1929 г. состоял участником антисоветского военного заговора, в который был вовлечен бывшим заместителем начальника оперативного управлении Генерального штаба Красной Армии Вакуличем. Также Теплинский себя признал виновным в антисоветской агитации, но затем отказался от показаний об участии в антисоветском военном заговоре. По утверждению Н.Г. Смирнова, «поскольку объективных доказательств в подтверждение этого обвинения не имелось, обвинение Теплинского в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58–1 «б» и 58–11 УК РСФСР, было снято. Но это не означало освобождения Теплинского из-под. стражи. Ведь он признался в проведении антисоветской агитации.
Поэтому «следствие» продолжалось. Как оно велось? Обычным для того времени способом: путем лишения сна, применением многодневных «стоек», жестким избиением».
В чем же заключалась вина Ильина? Ильин по телефону предостерег Теплинского, чтобы он был осторожнее в своих высказываниях.
П.А. Судоплатов: «Абакумов тут же узнал об их разговоре и, возмущенный, потребовал от Берии, чтобы он отстранил Ильина от работы. Берия вместо этого поручил Меркулову ограничиться простым внушением, притом в дружеском тоне».
По авторитетному мнению Судоплатова, Абакумов воспользовался этой историей для того, чтобы скомпрометировать Берию и Меркулова.
Однажды он доложил Сталину:
— Комиссар госбезопасности Ильин срывает проводимую СМЕРШ оперативную проверку командного состава Военно-воздушных сил Красной Армии в связи с новыми назначениями.
— Немедленно арестуйте этого негодяя, Теплинского. — ответил вождь.
Уже в пятидесятые, в связи с жалобами Бориса Львовича, по его делу была проведена дополнительная проверка, в ходе которой было установлено: в течение десяти суток его лишали сна и все это время, когда он стоял, его жестоко избивали.
«Установлено, что Теплинский допрашивался в ночное время до 5–6 часов утра. Его 108 раз вызывали на допросы, а протоколов допросов составлено всего 15. К тому же некоторые из них датированы не теми числами, когда его фактически допрашивали. Свидетели, изобличавшие его в 1943 г. в проведении антисоветской агитации, от своих показаний отказались, заявив, что вынуждены были оговорить Теплинского в результате избиений, которыми они подвергались».
В первую же ночь на допросе с пристрастием Абакумов выбил ему два передних зуба. И если учесть то обстоятельство, что Виктор Семенович не особенно любил насилие, то можно себе представить, насколько он озверел, вступив в противоборство с Берией и Меркуловым.
И Теплинский начал давать показания: «Ильин советовал ему, как лучше себя вести, чтобы не дать оснований для обвинения в симпатиях к врагам народа. Кроме того, он также признался, что делился с Ильиным своими симпатиями к ряду высших офицеров, подвергшихся арестам в 1938 году. Через неделю, в мае 1943 г., Виктор Семенович доложил Сталину о признаниях генерала Теплинского и тот дал ему санкцию на арест Ильина, которого по настоянию Абакумова арестовали прямо в кабинете Меркулова. Так Ильин оказался во внутренней тюрьме, но в ведении СМЕРШ. Буквально на следующий день состоялась очная ставка Теплинского с Ильиным.
Измученный допросами, издевательствами и побоями, бывший генерал не выдержал и оговорил своего друга. Возмущенный клеветой Ильин обозвал его бабой и врезал по лицу. Но «не найдя свидетелей для подтверждения показаний Теплинского, Абакумов оказался в сложном положении: ведь необходимо было заручиться показаниями двух свидетелей. Поскольку никто из окружения Теплинского в военных верхах даже не знал о существовании Ильина и не мог дать показания против него, найти второго свидетеля для обвинения представлялось проблематичным, а без этого нельзя было передавать дело для слушания в Военную коллегию. Ильина избивали, лишали сна, однако он не только отказывался признать себя виновным, но даже не подписывал протоколы допросов. Для оформления дела их необходимо было предъявить Сталину, чтобы он решил дальнейшую судьбу подследственного, и Абакумов боялся предстать перед Сталиным без убедительного обвинительного заключения».
Абакумов так и не смог доказать вину Ильина, и тот продолжал сидеть в одиночной камере, став жертвой борьбы за власть.
5Летом 1943 г. в Управлениях СМЕРШ Брянского и Центрального фронтов впервые в оперативной практике была разработана и проведена уникальная по-своему операция под названием «Инсценировка «Измена Родине»».
Так, 19 июня Абакумову доложили из управления контрразведки СМЕРШ Брянского фронта об итогах оперативночекистских мероприятий под кодовым названием «Измена Родине»:
«В мае с.г. наиболее пораженными изменой Родине были 415-я и 356-я сд 61-й армии и 5-я сд 63-й армии, из которых перешли к противнику 23 военнослужащих. Одной из наиболее эффективных мер борьбы с изменниками Родине, в числе других, было проведение операций по инсценированию под видом групповых сдач в плен к противнику военнослужащих, которые проводились по инициативе Управления] контрразведки СМЕРШ фронта под руководством опытных оперативных работников отделов контрразведки армии.
Операции происходили 2 и 3 июня с.г. на участках 415-й и 356-й сд с задачей: под видом сдачи в плен наших военнослужащих сблизиться с немцами, забросать их гранатами, чтобы противник в будущем каждый переход на его сторону группы или одиночек изменников встречал огнем и уничтожал.
Для проведения операций были отобраны и тщательно проверены три группы военнослужащих 415-й и 356-й сд. В каждую группу входили 4 человека.
В 415-й сд одна группа состояла из разведчиков дивизии, вторая — из штрафников.
В 356-й сд создана одна группа из разведчиков дивизии (…).
После подбора группы были отведены в тыл дивизий, где проходили под руководством опытных командиров специальную подготовку.
При подготовке особое внимание было обращено на умение участвующих в операции эффективно забросать немцев гранатами и быстро скрыться после выполнения ее. Подготовка осуществлялась на местности, аналогичной предполагаемым районам действия (…).
Одновременно были намечены конкретные места действия групп, подготовлены планы действия и расчеты артиллерийского и минометного огня для поддержки групп во время операции.
Места для операции групп были выбраны там, где имелись случаи групповых переходов линии фронта изменниками Родине. 2 июня 1943 г. в районе обороны действовали первая и вторая (группы), 3 июня с.г. в районе обороны 356-й сд действовала третья группа.
Операция первой группы (разведчики) 415-й сд2 июня с.г. в 4.00 группа после сосредоточения на исходном рубеже подползла к немецкому проволочному заграждению, встала и, подняв руки, начала искать проход в проволочном заграждении. Немцы сразу же заметили идущих и стали звать их к себе. Три немца во главе с офицером вышли навстречу разведчикам, сблизившись с группой у проволочного заграждения на 30 м. Разведчики забросали подошедших немцев гранатами, уничтожив три немца, без потерь вернулись обратно.
Отход группы поддерживался огнем из всех видов оружия.
Операция второй группы 415-й сд (штрафники)2 июня с.г. в 3.00 группа сосредоточилась на исходном рубеже в 100 м от противника, недалеко от нашего проволочного заграждения.
В 4.00 двумя партиями по два человека, с поднятыми руками, пошли к проволочному заграждению, один из первых держал в руках белый лист бумаги, означавший немецкую листовку.
При входе к проволочному заграждению немцев группа увидела двух немецких солдат, которые начали указывать место для похода через заграждение.
Группа, пройдя немецкое проволочное заграждение, заметила, что от последнего к немецким траншеям идут два хода сообщения и в траншеях группу ожидают около 20 немецких солдат. При подходе к скоплению немцев на 30 м группа забросала немецких солдат гранатами. И после использования всего запаса гранат, под прикрытием артиллерийского и минометного огня, отошла в наши окопы. При отходе два человека из группы получили легкое ранение, и сейчас находятся в строю.
Операция третьей группы 356-й сд (разведчики)3 июня с.г. в 3.00 группа вышла с исходного рубежа и дошла до проволочного заграждения немцев, где была встречена одним немецким солдатом, который их остановил словом: «хальт».
Когда старший группы назвал пароль для перехода — «штыки в землю», немец стал показывать дорогу к проходу, находясь от группы в 20 м.
В это время он был забросан гранатами, а группа вернулась в свои траншеи. По группе был открыт противником огонь, однако никто из нее ранен не был.
Все группы поставленные перед ними задачи выполнили отлично, никаких происшествий за время операций не случалось.
Поставлен вопрос перед военным советом 61-й армии о награждении участников операций, а также о снятии судимости с группы красноармейцев штрафной роты 415-й сд, принимавших участие.
Отделами контрразведки армии даны указания о проведении аналогичных инсценировок «Измена Родине» в частях, наиболее пораженных переходами военнослужащих к противнику».
* * *Не менее успешной оказалась работа СМЕРШ по централизации зафронтовой деятельности, которая очень скоро дала положительные результаты. Только за первые десять месяцев с момента образования Главного управления контрразведки в германские разведорганы и школы были внедрены 75 агентов, а 38 из них, успешно выполнив постановленные задачи, возвратились к своим.
По обобщенным данным, зафронтовые агенты представили сведения на 359 официальных сотрудников германской военной разведки и 978 выявленных шпионов и диверсантов, подготавливаемых для переброски в расположение частей Красной Армии. Впоследствии 176 вражеских разведчиков противника были арестованы органами СМЕРШ. Кроме того, 85 агентов немецких спецслужб явились с повинной, а пятеро завербованных сотрудников германской разведки оставались работать в своих разведподразделениях по заданию советской контрразведки.
С октября 1943 г. по май 1944 г. в тыл противника были переброшены 345 зафронтовых агентов, в том числе 50 перевербованных германских разведчиков. Из них вернулись после выполнения задания— 102. В разведорганы внедрились— 57, из них 31— вернулся, остались выполнять задания СМЕРШ — 26.
В ходе операций были перевербованы 69 германских разведчиков, из них в советские органы госбезопасности явились 29, остальные остались в немецких разведшколах. Всего же за шесть месяцев было выявлено 620 официальных сотрудников и 1103 агента разведорганов противника. Из этого числа органами СМЕРШ были арестованы 273 агента.
В 1943–1944 гг. стала широко практиковаться заброска в тыл противника агентурных групп (оперативные работники, агенты и радисты) с целью сбора сведений о разведорганах и спецшколах противника, внедрения в них, а также захвата кадровых сотрудников, агентов и нацистских пособников. Только за первые десять месяцев сорок третьего года в немецкий тыл были направлены семь агентурных групп, подчиненных Главному управлению контрразведки. Из 44 человек группы потеряли только четверых, при этом на вражеской территории они привлекли к сотрудничеству с советской контрразведкой 68 человек. На заключительном этапе войны военной контрразведке СМЕРШ удалось не только парализовать подрывную работу германских спецслужб по всем ее направлениям, но и перехватить инициативу в свои руки.
* * *В сентябре 1943 г. Абакумов докладывал Л.П. Берии об аресте органами СМЕРШ, НКВД и НКГБ подростков-диверсантов, завербованных германской военной разведкой:
«Впервой декаде сентября с.г. органами СМЕРШ, НКВД и НКГБ арестовано 28 агентов-диверсантов германской военной разведки в возрасте от 14 до 16 лет, переброшенных немцами на сторону частей Красной Армии на самолетах.
Из числа арестованных 15 диверсантов явились добровольно с повинной, а остальные были задержаны в результате организованного розыска.
Как показали арестованные, они имели задание от германской разведки совершать диверсионные акты на линии железных дорог, идущих к фронту, путем вывода из строя паровозов, для чего они были снабжены взрывчатым веществом, которое должны были подбрасывать в угольные штабеля, расположенные у железнодорожных станций.
Диверсанты были снабжены взрывчатым веществом специального состава, по внешнему виду похожим на куски каменного угля.
Так, 1 сентября с.г. в районе Хатунского сельсовета Михневского района Московской области был сброшен с парашютом агент-диверсант германской разведки, подросток — Репухов Дмитрий, 1927 г.р., уроженец Смоленской обл., русский, окончил 7 классов средней школы.
Репухов в тот же день явился с повинной и на допросе показал следующее:
После оккупации с. Богородицкое германскими войсками, он вместе с матерью остался проживать в этом селе. 25 июня 1943 г., согласно приказу немецкого командования, все лица мужского пола в возрасте от 14 до 16 лет должны были явиться в Козинское волостное управление на регистрацию.
Репухов, явившись вместе с другими на регистрацию, был направлен немцами в лагерь, расположенный в четырех километрах от г. Смоленска, в здании быв. МТС, где подготавливались кадры для так называемой «Русской освободительной армии».
14 июля с.г. немцы отобрали из этого лагеря 30 подростков в возрасте от 14 до 16 лет и под видом экскурсантов отправили их в местечко Вальдек, близ г. Кассель (Германия).
Все они до оккупации немцами Смоленской области жили с родителями, которые работали в колхозах или в советских учреждениях, некоторые из них являлись пионерами. Часть детей лишилась родителей, которые были убиты немцами или погибли в результате бомбежек.
По прибытии в Вальдек у подростков были отобраны подписки, обязывающие их вести борьбу против коммунистов, комиссаров и политруков.
В течение месяца они обучались на специальных курсах германской разведки, где проходили топографию, строевую подготовку и парашютное дело. (…)
25 августа с.г., после окончания обучения на курсах, все 29 подростков были доставлены в г. Орша БССР. В Орше подростки-диверсанты получили от немцев указание действовать в одиночку и после приземления на стороне частей Красной Армии должны были выйти на железную дорогу, разыскать склады, снабжающие паровозы топливом, и подбросить в штабеля с углем куски взрывчатки.
Для выполнения указанного задания каждому подростку немцы выдали по 2–3 куска взрывчатки, весом по 500 г., по форме и цвету похожие на куски каменного угля.
После выполнения задания подростки обязаны были возвратиться к немцам, собрав в пути следования к линии фронта сведения о перевозках войск и грузов.
Диверсанты были одеты в поношенную одежду гражданского и военного образца, каждому из них было выдано по 400–600 руб. советских денег, советские газеты и пропуска для обратного прохода через линию фронта к немцам.
Пропуска эти были отпечатаны на узкой полоске тонкой бумаги, завернутой в резину и зашитой в складку одежды. На пропуске на немецком языке был написан следующий текст: «Особое задание, немедленно доставить в 1-Ц» (…). Изъятая у арестованных взрывчатка была подвергнута экспертизе, которая установила:
Кусок взрывчатки представляет собой неправильной формы массу черного цвета, напоминающую каменный уголь, довольно прочную и состоящую из сцементированного угольного порошка.
Эта оболочка нанесена на сетку из шпагата и медной проволоки. Внутри оболочки находится тестообразная масса, в которой помещено спрессованное вещество белого цвета, напоминающее форму цилиндра, обвернутое в красно-желтую пергаментную бумагу. К одному из концов этого вещества прикреплен капсюль-детонатор. В капсюле-детонаторе зажат отрезок бикфордова шнура с концом, выходящим в черную массу.
Тестообразное вещество представляет собой желатинированное взрывчатое вещество, состоящее из 64 % гексогена, 28 % тротилового масла и 8 % пироксилина. Таким образом, экспертизой установлено, что это взрывчатое вещество относится к классу мощных ВВ, известных под названием «гексанит», являющихся диверсионным оружием, действующим в различного рода топках.
При загорании оболочки с поверхности взрывчатое вещество не загорается, так как довольно значительный слой оболочки (20–30 мм) представляет собой хорошо теплоизолирующий слой, предохраняющий ВВ от воспламенения. При сгорании оболочки до слоя, в котором находится бикфордов шнур, последний загорается и производится взрыв и деформация топки».
Стоит обратить внимание, что СМЕРШ в документе стоит на первом месте и только потом идет НКВД и НКГБ. Следовательно, и в этом случае общий успех трех ведомств Виктор Семенович взял себе, как это он любил делать красиво всегда, но особенно оказавшись вблизи великого вождя.
И немудрено, что количество врагов Абакумова увеличивалось с каждым годом. Один из них, В.Н. Меркулов, писал Н.С. Хрущеву в докладной записке:
«Одновременно с разделением НКВД, насколько мне помнится, выделился в самостоятельное управление так называемый СМЕРШ, начальником которого стал Абакумов. Абакумов оказался, пожалуй, не менее честолюбивым и властным человеком, чем Берия, только глупее его. Абакумов вскоре после своего назначения сумел ловко войти в доверие т. Сталина, главным образом, как он сам говорил, путем систематических, почти ежедневных докладов т. Сталину сводок о поведении ряда лиц из числа крупных военных работников. Ряд случаев убедил меня в том, что Абакумов, карьерист и интриган, хитро и тонко чернит меня перед т. Сталиным».
Так думали многие, завидуя славе и вновь открывающимся возможностям молодого и сильного человека, способного раздавить любого, вставшего на его пути. Амбиции Абакумова называли непомерными, а его взгляда побаивались.
Глава пятаяПриближаясь к победе (Эпизоды войны)
В чужую душу нельзя войти, но можно входить в нее или проходить мимо.
1На фронтах Виктор Семенович бывал часто, в кабинете засиживаться не любил и предпочитал лично знакомиться с работой своих подчиненных непосредственно в боевой обстановке. Такие поездки лишь добавляли ему авторитета, которого и без того хватало с лихвой. При этом Абакумов был сильным и смелым человеком, причем его смелость и, если хотите, даже храбрость не была показной. Но самое главное, этим качеством он резко выделялся не только среди своих коллег, но и в армии.
В годы войны начальник контрразведки не однажды рисковал своей жизнью. Его машину атаковал «мессершмитт» в районе Великих Лук на Калининском фронте. И только чудо спасло Абакумова и его охрану от неминуемой гибели. Машина была в буквальном смысле изрешечена. В 1944 г. «Виллис» Виктора Семеновича обстреляли бандеровцы. Это произошло в тылу тринадцатой армии 1-го Украинского фронта. Но в этот раз ранили адъютанта начальника контрразведки. И снова Виктора Семеновича спасло чудо.
Примерно то же самое произошло с генералом Ватутиным. 28 февраля 1944 г. Командующий фронтом собирался выехать в две подчиненные армии для отработки вопросов взаимодействия наземных войск с авиацией. После работы в 13-й армии Николай Федорович с охраной (8 человек) и в сопровождении члена Военного Совета генерала Крайнюкова и офицеров штаба 29 февраля отправился в 60-ю армию. Около восьми часов вечера, недалеко от селения Милятын на колонну из нескольких штабных машин напали бандеровцы. По другим данным, это были даже не бандеровцы, а повстанцы (от 17 до 27 человек), грабящие захваченный ими красноармейский обоз: «увидев поблизости незваных гостей, повстанцы обстреляли три автомобиля». Водитель «форда» командующего Богомолов дал задний ход и выехал из зоны огня. Однако Ватутин был ранен в бедро выше колена, и пока его довезли до ближайшего поселка, он потерял много крови. Уже в Киеве хирурги долго боролись за жизнь военачальника и, пытаясь спасти его, не раз оперировали. Но 15 апреля Ватутин умер. В этом же году от рук повстанцев погиб и командующий бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Украинского фронта генерал-лейтенант А. Штевнев.
Все эти факты производили не только сильное впечатление, но прежде всего вызывали яростный гнев.
История умалчивает, как Виктор Семенович разносил Управление контрразведки СМЕРШ 1-го Украинского фронта. Но то, что мало им не показалось, это точно. Как утверждают очевидцы, разнос был грандиозным. Абакумов потребовал очистить тылы фронта от бандитов немедленно. В феврале 1944 г. начальник Управления контрразведки СМЕРШ 1-го Украинского фронта докладывал:
«Того же числа начальник мастерской 361 ОБС, 24 СК лейтенант Михалынин, совместно со старшиной радиороты Политовым и экспедитором Коневским выехали на одной подводе из села Стадники в с. Уздицы. В пути следования им повстречалась подвода с едущими на ней 7 мужчинами в гражданской одежде. На вопрос Михалынина: «Как проехать в село Уздицы», ехавшие на подводе выхватили автоматы и скомандовали: «Руки вверх»».
Забрав повозку и военнослужащих, бандиты привезли их в один из хуторов, где уже находилось четыре бойца. Со всеми задержанными один из бандеровцев вел около часа беседу о задачах и целях УПА, после чего им были возвращены изъятые у них документы и личные вещи, задержанные освобождены. Оружие и повозки бандеровцами изъяты». В течение января-февраля 1944 г. на территории одной только Ровенской области повстанцы совершили 154 нападения на воинские части и отдельных военнослужащих. В результате были убиты 439 солдат и офицеров.
Поэтому зачистка тылов и коммуникаций стала необходимой реальностью. Для первой такого рода операции Украинский фронт выделил одну кавалерийскую дивизию, усиленную 20 бронеавтомобилями и 8 танками. Ее провели в марте. С этого месяца начинается практика проведения чекистско-армейских операций, в которых совместно с войсками НКВД участвовали боевые части и подразделения украинских фронтов.
По данным Сергея Ткаченко, только «…в апреле — мае 1944 г. в северных районах Тернопольской области военные силы повстанцев были уничтожены совместными действиями крупных соединений НКВД и РККА. После неудачных для УПА боев и насыщения прифронтовой полосы советскими войсками вследствие стабилизации линии фронта, действия повстанцев в этом регионе практически прекратились. В августе — сентябре 1944 г. войска НКВД вместе с войсками 4-го Украинского фронта провели ряд крупных войсковых операций в Дрогобычской области. В ходе их за период с 18 августа по 9 сентября были убиты 1174 повстанца, еще 1108 человек взяты в плен, а также задержаны около 6 тысяч лиц, уклонявшихся от мобилизации в Красную Армию». По борьбе с вражеским подпольем проводили свои операции и «смершевцы». Например, на территории Киевской, Житомирской и Ровенской областей в начале 1944 г. СМЕРШ 1-го Украинского фронта вскрыл ряд подпольных организаций, арестовав до 150 их участников. Тем не менее нападения повстанцев на части Красной Армии продолжались. Так, в сентябре — октябре 1944 г. в Станиславской области они уничтожили 23 офицера и 128 солдат и сержантов, а 79 человек увели в лес.
* * *С самых первых дней советской власти и вплоть до своей ликвидации Чечено-Ингушская АССР по праву считалась самой «беспокойной» и всегда оставалась очагом бандитизма.
В октябре 1943 г. бригада работников госбезопасности во главе с заместителем наркома комиссаром госбезопасности 2-го ранга Б. Кобуловым выехала в Чечено-Ингушетию, а 9 ноября по результатам ее работы была подготовлена докладная записка на имя Л. Берии «О положении в районах Чечено-Ингушской АССР»:
«Населенных пунктов в республике насчитывается 2288. Население за время войны сократилось на 25 886 человек и насчитывает 705 814 человек. Чеченцы и ингуши в целом по республике составляют около 450 000 человек. В республике 38 сект, насчитывающих свыше 20 тысяч человек. Они ведут активную антисоветскую работу, укрывают бандитов, немецких парашютистов. При приближении линии фронта в августе — сентябре 1942 г. бросили работу и бежали 80 членов ВКП(б), в том числе 16 руководителей райкомов ВКП(б), 8 руководящих работников райисполкомов и 14 председателей колхозов.
Антисоветские авторитеты, связавшись с немецкими парашютистами, по указаниям немецкой разведки организовали в октябре 1942 г. вооруженное выступление в Шатоевском, Чеберлоевском, Итумкалинском, Введенском и Галангожском районах. Отношения чеченцев и ингушей к советской власти наглядно выразилось в дезертирстве и уклонении от призыва в ряды Красной Армии. При первой мобилизации в августе 1941 г. из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 719 человек. В октябре 1941 г. из 4733 человек 362 уклонились от призыва. В январе 1942 г. при комплектовании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава. В марте 1942 г. из 14 576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13 560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к бандам. В 1943 г. из 3000 добровольцев число дезертиров составило 1870 человек. Группа чеченцев под руководством Алаутдина Хамчиева и Абдурахмана Бельтоева укрыла парашютный десант офицера германской разведслужбы Ланге и переправила его через линию фронта. Преступники были награждены рыцарскими орденами и переброшены в ЧИАССР для организации вооруженного выступления.
По данным НКВД и НКГБ ЧИАССР, на оперативном учете было 8535 человек, в том числе 27 немецких парашютистов, 457 человек, подозреваемых в связях с немецкой разведкой, 1410 членов фашистских организаций, 619 мулл и активных сектантов, 2126 дезертиров. За сентябрь — октябрь 1943 г. ликвидировано и легализовано 243 человека. На 1 ноября в республике оперируют 35 бандгрупп с обшей численностью 245 человек и 43 бандита-одиночки.
Свыше 4000 человек, участников вооруженных выступлений 1941–1942 гг., прекратили активную деятельность, но оружие — пистолеты, пулеметы, автоматические винтовки — не сдают, укрывая его для нового вооруженного выступления, которое будет приурочено ко второму наступлению немцев на Кавказ».
Характерно, что захваченный НКВД полковник Губе Осман на допросе показал:
«Среди чеченцев и ингушей я без труда находил нужных людей, готовых предать, перейти на сторону немцев и служить им. Меня удивляло: чем недовольны эти люди? Чечены и ингуши при Советской власти жили достаточно зажиточно, в достатке, гораздо лучше, чем в дореволюционное время, в чем я лично убедился по 4-х месяцев с лишним нахождения на территории Чечено-Ингушетии. Чеченцы и ингуши, повторяю, ни в чем не нуждаются, что бросалось в глаза мне, вспоминавшему тяжелые условия и постоянные лишения, в которых обретала в Турции и Германии горская эмиграция. Я не находил иного объяснения, кроме того, что этими людьми из чеченцев и ингушей, настроениями, изменческими в отношении своей Родины, руководили шкурнические соображения, желание при немцах сохранить хотя бы остатки своего благополучия, оказать услугу, в возмещение которой оккупанты им оставили хотя бы часть имеющегося скота и продуктов, землю и жилища».
После работы бригады Кобулова Берия собрал оперативное совещание, на котором основной задачей определил создание оперативных чекистских групп по предстоящим мероприятиям в Чечне. Ответственными за выполнение будущей операции были назначены заместители Берии — Серов, Апполонов, Круглов и Кобулов.
18 ноября 1943 г. Берия утвердил план оперативно-чекистских мероприятий по делу «Чечевица». 29 января 1944 г. утвердили «Инструкцию о порядке проведения выселения чеченцев и ингушей».
31 января 1944 г. выходит совершенно секретное постановление ГКО № 50 «О мероприятиях по размещению спецпоселенцев в пределах Казахской и Киргизской ССР».
17 февраля 1944 г. Берия докладывает Сталину об окончании подготовки операции, в которой учитывается абсолютно все: особенности горных районов и ее масштабы. Операцию решено провести «в течение 8 дней, в пределах которых в первые 3 дня будет закончена операция по всей низменности и предгорным районам и частично — по некоторым поселениям горных районов с охватом свыше 300 тыс. человек. В остальные 4 дня будут проведены выселения по всем горным районам с охватом оставшихся 150 тыс. человек». 23 февраля 1944 г. Берия доложил Сталину: «Сегодня, 23 февраля, на рассвете начали операцию по выселению чеченцев и ингушей. Выселение проходит нормально. Заслуживающих внимания происшествий нет. Имели место 6 случаев попытки к сопротивлению со стороны отдельных лиц, которые пресечены арестом или применением оружия».
1 марта Берия докладывал об итогах операции: «Выселение было начато 23 февраля в большинстве районов, за исключением высокогорных населенных пунктов. По 29 февраля выселены и погружены в железнодорожные эшелоны 478 479 человек, в том числе 91 250 ингушей. Погружено 180 эшелонов, из которых 159 эшелонов отправлено к месту нового поселения».
Только из Дагестана было депортировано около 28 тыс. чеченцев.
В дальнейшем операция охватила чеченцев и ингушей, уволенных из рядов Красной Армии (после февраля 1944 г.). Численность спецпоселенцев, призванных в армию с Северного Кавказа, составляла 8894 человека, из них чеченцев 4248. Также были депортированы 4146 чеченцев, ингушей, калмыков, карачаевцев и балкарцев, проживавших в Дагестанской АССР, Азербайджанской и Грузинской ССР, в Краснодарском крае, Ростовской и Астраханской областях.
А 7 марта Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована Указом Президиума Верховного Совета СССР.
Принимали участие в этой операции и подчиненные Виктора Семеновича Абакумова во взаимодействии с работниками НКВД и НКГБ. 21 февраля 1944 г. начальника военной контрразведки по этому вопросу принял Сталин. В 24.00 Абакумов переступил порог его кремлевского кабинета в очередной раз. Но встреча с вождем длилась недолго, всего полчаса. По окончании операции «Чечевица» Сталин сказал Берии:
— Представьте к наградам лиц, образцово исполнявших приказ о выселении.
И соответствующий документ был подготовлен:
«Государственный Комитет обороны Товарищу Сталину И.В.
В соответствии с Вашим указанием представляю проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями наиболее отличившихся участников операции по выселению чеченцев и ингушей.
Принимало участие 19 тысяч работников НКВД, НКГБ и СМЕРШ и до 100 тысяч офицеров и бойцов войск НКВД, значительная часть которых участвовала в выселении карачаевцев и калмыков и, кроме того, будет участвовать в предстоявшей операции по выселению балкарцев. В результате трех операций выселено в восточные районы СССР 650 тысяч чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев».
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 марта 1944 г. орден Кутузова I степени (№ 160) получил Меркулов, орден Суворова I степени получил Кобулов (№ 128), орден Суворова I степени получил Серов.
Виктору Семеновичу Абакумову дали орден Суворова II степени за номером 540.
Парадоксально, но первую награду — полководческий орден — в годы войны начальник ГУКР СМЕРШ получил только весной 1944 г. и только за операцию по выселению. А ведь до этого заслуг у Абакумова было немало, но что поделаешь, только теперь вождь решил отметить своего верного слугу! Откровенно скажу, не баловал Сталин наградами Абакумова. Сам же Виктор Семенович по каким-то неведомым причинам носить их не любил. Если посмотреть все фотографии, на которых изображен Абакумов, то можно заметить, что на его форме нет орденов и медалей, нет и привычных нам орденских планок. Есть всего несколько фотографий, где на его груди красуются ордена, но они связаны прежде всего с парадами или красными днями календаря. В быту же все эти «побрякушки» для него ничего не значили. Не любил он их, как любили многие, а все потому, что не был слабым человеком. Чем и выделялся, несомненно, в лучшую сторону от сталинских чиновников и генералов.
Хотя, впрочем, слабость у Виктора Семеновича все же была — это красивые женщины. Но слабость ли это?
2Летом 1944 г. Абакумову принесли расшифрованную радиограмму:
«IV отделом РСХА подготовлена группа, цель которой — ликвидировать Верховного. Группа состоит из двух человек. Заброска будет осуществлена воздушным путем. Район — северо-западные области. Срок — первая половина сентября. Фрау». Информация была более чем тревожной, и Виктор Семенович дает распоряжение срочно разработать контроперацию под кодовым названием «Перехват».
В ней зубры контрразведки в считанные дни предусмотрели все возможные варианты действий. Саму же операцию Абакумов взял под свой личный контроль. Тем не менее все учесть не смогли. За несколько дней до заброски террористов под Смоленском удачно приземлились пять парашютистов, имеющих своей задачей поиск площадки для посадки самолета, чтобы в назначенный день и час принять его и благополучно обеспечить высадку двух пассажиров. Потом они собирались вернуться к своим.
Атак как операция «Перехват» уже началась, то эту группу взяли через два дня после приземления. Теперь уже вместе с диверсантами контрразведчики нашли необходимую площадку и в условленный день ждали прилета «важных гостей». Но случилось непредвиденное. 5 сентября 1944 г. самолет не прилетел из-за того, что при перелете линии фронта был поврежден зенитной артиллерией и совершил вынужденную посадку в ста пятидесяти километрах от того места, где его ждали «смершевцы». Правда, вскоре этот самолет нашли, но, естественно, в нем и около него никого уже не было.
Начальник контрразведки отдал команду: «Перехват — время «Ч»», после чего все дороги, ведущие к Москве, были перекрыты и параллельно начался активный поиск немецких диверсантов. О том, как их задержали, сорок пять лет спустя рассказал Клавдий Федорович Федосеев:
«Я тогда работал начальником Кармановского райотдела НКВД. Рано утром, еще не было четырех, позвонили из Гжатского райотдела НКВД и сообщили, что на высоте 2500 метров обнаружен вражеский самолет.
Потом опять звонок:
«Самолет совершил посадку недалеко от Карманова. Предполагается, что в нем находятся немецкие диверсанты. Срочно организуйте поиск».
Я сразу же поднял своих людей — человек двадцать. Собрались все у здания райотдела. Обсуждаем, куда нам идти. Начало светать. Было прохладно, стояли первые дни осени. Вдруг вдалеке показался мотоцикл. Он ехал в нашу сторону. На скорости пронесся мимо. Мы только заметили, что за рулем сидел майор в кожаном пальто и рядом с ним молодая женщина-лейтенант. Дорога, по которой он ехал, вела в сторону соснового бора и там заканчивалась. Это мы знали. «Значит, сейчас развернется и подъедет к нам», — решил я. Так оно и получилось. Майор остановил мотоцикл возле нашей группы. Спросил, как проехать в Ржев. Это меня сразу насторожило. Может быть, это была его первая ошибка. Я представился, объяснил ситуацию и попросил предъявить документы. Он спокойно подает. Смотрю, майор из СМЕРШ. О, птица какая! Говорю, пойдемте, вместе подумаем, как разыскать диверсантов. И ваш мотоцикл очень кстати будет. Мы, мол, безлошадные. Он на ходу расстегнул свое кожаное пальто. Блеснула Звезда Героя Советского Союза на гимнастерке. Поговорили мы несколько минут. Я вижу — он очень торопится. И нервничает. Опять у меня подозрение появилось. Извинился перед ним — все-таки майор, а я старший лейтенант. Сказал, что должен еще задать несколько вопросов его спутнице — лейтенанту. Он пожал плечами. «Пожалуйста», — говорит.
А у меня, пока я с ним говорил, созрел план. Он ушел.
Вошла женщина. Я перед ней разложил на столе карту и попросил показать, по каким дорогам они уехали от дислокации своего штаба до Карманова. Она на секунду замерла, вроде бы как растерялась, и тут же взяла себя в руки. Сказала, что она не может раскрыть маршрут передвижения. «Почему?» — спрашиваю я. — «Это тайна!»
Какая же это тайна, думаю. Нет, тут что-то не то.
Ее отправили вниз. Кивнул трем вооруженным ребятам, чтобы поднялись ко мне. И из окна попросил майора пройти еще для одного вопроса. Он вошел. На столе по-прежнему лежала карта.
«Ваша спутница, — говорю, — отказалась сообщить маршрут, по которому вы ехали, покажите, пожалуйста». Вижу, и он замялся, скосив глаза на карту. Дорог там много. Почти все проселочные. Я-то их хорошо знаю. А чужому человеку сразу и не разобрать. Прошло несколько напряженных секунд. И тут я понял, что передо мной — враг. Вскинув пистолет, я крикнул: «Руки вверх!»
У дверей стояли наши ребята с винтовками на изготовку.
«Вы с ума сошли, капитан. Вы ответите за это!» — закричал он. Но я свое: «Руки вверх или стреляю!»
Тут он поднял руки, а в рукаве какое-то странное сооружение. Потом узнали, что это снаряд, пробивающий броню. За поясом у него оказалось три пистолета. Внизу, на улице, ребята арестовали женщину и привели ко мне.
Я допросил их — каждого по отдельности. И тут узнал, что заброшены они на территорию страны с целью убийства Сталина (…).
Обыскали мы мотоцикл. А там чего только нет. Три чемодана с документами и вещами, 116 мастичных печатей, семь пистолетов, два охотничьих ружья центрального боя, пять гранат, одна мина и многое другое. Таврин попросил как можно скорее доставить его в Москву. Я позвонил в Смоленск. Оттуда — в столицу. Все закрутилось, завертелось. Приехал начальник Смоленского НКВД полковник Стальнов. Увез Таврина и его жену Лидию с собой».
В этой истории меня лично поразили несколько моментов. Во-первых, приземлившись не в том месте, где предполагалось первоначально, Таврин буквально заблудился и не мог найти дорогу для выхода на основной маршрут на Москву. Более того, ни он, ни его спутница не смогли показать на карте маршрут, по которому они якобы ехали.
Они просто не ориентировались на местности. Во-вторых, когда Таврина арестовал начальник райотдела НКВД, он даже не сопротивлялся, хотя в рукаве имел специальное оружие, заряженное снарядом, пробивающим броню, а за поясом несколько пистолетов. Таврин просил только об одном — скорее доставить его в Москву. Он знал цену жизни и, судя по всему, не собирался убивать товарища Сталина. И в-третьих, имея надежные документы — заместителя начальника отдела контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта— на груди Таврина размещение наград совершенно не соответствовало правилам ношения орденов и медалей СССР, утвержденным еще в июне 1943 года. Ордена Александра Невского и Красной Звезды по новым правилам должны были быть на правой стороне груди агента, но все они почему-то находились на левой вместе с медалью «Золотая Звезда», орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени.
Складывается такое впечатление, что спецслужбы Германии слабовато готовили своих агентов к заброске в советский тыл и тем более для выполнения особо важного задания (убийство Сталина).
* * *В Москве Таврина допрашивали представители сразу трех спецслужб: начальник отдела НКВД СССР по борьбе с бандитизмом — комиссар госбезопасности 3-го ранга Леонтьев, заместитель начальника 2-го управления НКГБ СССР комиссар госбезопасности Райхман и начальник отдела ГУКР СМЕРШ НКО полковник Барышников. То есть и от Берии, и от Меркулова и от Абакумова. Итак, допрос:
«Таврин П.И., 1909 г.р., урож. с. Бобрик Нежинского района Черниговской обл. УССР, русский, в 1942 г. на фронте вступил в кандидаты в члены ВКП(б), образование незаконченное высшее, до войны работал нач. Туринской геологоразведочной партии Исыковского приискового управления, прииск «Урал-Золото». В Красную Армию призван 14 августа 1941 г.»
— 5 сентября сего г. при вашем задержании вы заявили, что являетесь агентом германской разведки. Вы подтверждаете это?
— Да, я действительно являюсь агентом германской разведки.
— Когда и при каких обстоятельствах вы были привлечены к сотрудничеству с германской разведкой?
— 30 мая 1942 г., будучи командиром пулеметной роты 1196-го полка 369-й стрелковой дивизии 30-й армии, действовавшей на Калининском фронте, я был ранен, захвачен немцами в плен, после чего содержался в различных немецких лагерях для военнопленных на оккупированной территории СССР, затем на территории Германии. В июне 1943 г. в гор. Вена, где я содержался в тюрьме за побег из лагеря для военнопленных, меня вызвали офицеры гестапо Байер и Тельман и предложили сотрудничать с германской разведкой, на что я дал согласие.
— Когда и каким путем вы были переброшены через линию фронта?
— Через линию фронта я был переброшен германской разведкой в ночь с 4 на 5 сентября с.г. с рижского аэродрома на 4-моторном транспортном самолете специальной конструкции. Немецкие летчики должны были высадить меня в районе Ржева и возвратиться в Ригу. Но самолет при посадке потерпел аварию и подняться снова в воздух не смог.
— В чем заключается «специальность» конструкции самолета, на котором вас перебросили?
— Этот самолет снабжен каучуковыми гусеницами для приземления на неприспособленных площадках.
— А разве не была заранее подготовлена площадка для посадки самолета, на котором вы были переброшены?
— Насколько мне известно, площадка никем не была подготовлена. И летчики произвели посадку самолета, выбрав площадку по местности.
— Для какой цели вы имели при себе мотоцикл, отобранный у вас при задержании?
— Мотоцикл с коляской был дан мне германской разведкой в Риге и доставлен вместе со мной для того, чтобы я имел возможность быстрее удалиться от места посадки самолета и этим избегнуть задержания.
— С какими заданиями вы были переброшены германской разведкой через линию фронта?
— Я имею задание германской разведки пробраться в Москву и организовать террористический акт против руководителя советского государства И.В. Сталина.
— И вы приняли на себя такое задание?
— Да, принял.
— Кто вам дал это задание?
— Это задание мне был дано начальником Восточного отдела СД в Берлине подполковником СС Грейфе.
— Кто персонально должен был осуществить террористический акт?
— Совершение террористического акта было поручено мне лично. Для этой цели руководителем органа СД в Риге, именуемом «Главной командой «Цеппелин-Норд»», майором Краусом Отто я был снабжен отобранными у меня при задержании пистолетами с комплектом отравленных и разрывных пуль, специальным аппаратом под названием «панцеркнакке» и бронебойно-зажигательными снарядами к нему.
— Что это за аппарат?
— «Панцеркнакке» состоит из небольшого ствола, который при помощи специального кожаного манжета закрепляется на правой руке. Аппарат портативный и может быть замаскирован в рукаве пальто. В ствол помешается реактивный снаряд, который приводится в действие путем нажатия специальной кнопки, соединенной проводом с электрической батареей, спрятанной в кармане одежды. Стрельба производится бронебойно-зажигательными снарядами.
Перед переброской через линию фронта я тренировался в стрельбе из «панцеркнакке», при этом снаряды пробивали бронированные плиты толщиной 45 мм.
— Каким образом вы намеревались использовать это оружие?
— Готовивший меня для террора, названный мною выше майор СС Краус Отто, предупредил меня, что машины, в которых ездят члены советского правительства, бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами. «Панцеркнакке» я должен был применить в том случае, если бы мне представилась возможность совершить террористический акт на улице, во время прохождения правительственной машины.
— А для какой цели предназначались отобранные у вас при задержании отравленные и разрывные пули?
— Этими пулями я должен был стрелять из автоматического пистолета в том случае, если бы очутился на близком расстоянии от И.В. Сталина.
— Расскажите подробно, каким путем вы должны были совершить террористический акт? Какие указания в этой части вы получили от германской разведки?
— Майор Краус поручил мне после высадки из самолета проникнуть в Москву и легализоваться. Для этого я был снабжен несколькими комплектами воинских документов, большим количеством чистых бланков, а также множеством штемпелей и печатей военных учреждений.
— Как вы должны были проникнуть в Москву?
— В Москву я должен был проникнуть с документами на имя заместителя начальника контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронт. По прибытии в Москву я должен был этот документ сменить.
— Почему?
— Мне было указано, что документы СМЕРШ абсолютно надежны и что я по ним проникну в Москву, не вызвав никаких подозрений. Но, как объяснил мне Краус, по этому документу находиться длительное время в каком-либо одном месте опасно и что будет значительно надежней, если я по прибытии в Москву изготовлю из имеющихся у меня чистых бланков документ на имя офицера Красной Армии, находящегося в отпуске после ранения. В Москве я должен был подыскать место для жилья на частной квартире и прописаться по этим документам.
— Что вы должны были делать дальше?
— Обосновавшись таким образом в Москве, я должен был, расширяя круг своих знакомых, устанавливать личные отношения с техническими работниками Кремля, либо с другими лицами, имеющими отношение к обслуживанию руководителей советского правительства. При этом Краус рекомендовал мне знакомиться с женщинами, в частности, с такой категорией сотрудниц, как стенографистки, машинистки, телефонистки.
— Для какой цели?
— Через этих знакомых я должен был выяснить места пребывания советского правительства, маршруты движения правительственных машин, а также установить, когда и где должны происходить торжественные заседания или собрания с участием руководителей советского правительства.
Краус предупреждал меня, что такие сведения получать нелегко и поэтому рекомендовал с нужной мне категорией женщин устанавливать интимные отношения. Он даже снабдил меня специальными препаратами, которые при подмешивании в напитки вызывают у женщин сильное половое возбуждение, что я и должен был использовать в интересах порученного мне дела.
Независимо от степени близости с людьми, сведения о членах правительства мне поручено было выведать в осторожной форме. Для проникновения на торжественные заседания я должен был использовать изготовленные немцами на мое имя документы Героя Советского Союза и соответствующие знаки отличия.
— Какие именно?
— Перед переброской через линию фронта германской разведкой мне были даны: Золотая Звезда Героя Советского Союза, Орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды и две медали «За отвагу», орденские книжки к ним, а также специально сфабрикованные вырезки из советских газет с указами о присвоении мне звания Героя Советского Союза и награждении перечисленными орденами и медалями.
Должен заметить, что германская разведка своих агентов, забрасываемых в СССР, снабжает фабрикуемыми ею же поддельными орденами, но мне были выданы подлинные.
Проникнув на торжественное заседание, я должен был, в зависимости от обстановки, приблизиться к И.В. Сталину и стрелять в него отравленными и разрывными пулями.
Работниками германской разведки, в частности Грейфе и Краусом, мне было также указано, что если представится возможность, я должен совершить террористический акт и против других членов советского правительства.
— Против кого именно?
— Против В.М. Молотова, Л.П. Берии и Л.М. Кагановича. Причем для осуществления террора против них я должен был руководствоваться теми же указаниями, какие были мне даны Грейфе и Краусом в отношении осуществления террористического акта против И.В. Сталина.
— Чем вы заслужили столь большое доверие германской разведки?
— Это мне неизвестно.
— Вы говорите неправду. Такое большое доверие германской разведки вы могли заслужить своей активной предательской работой.
— Нет, предательской работой я не занимался. Видимо, Грейфе доверил мне это задание потому, что меня соответствующим образом рекомендовал ему Жиленков (…).
— Где и когда вы установили связь с Жиленковым?
— С Жиленковым впервые я встретился в июле 1942 г. в Летценской крепости (Восточная Пруссия), где мы вместе содержались. Жиленков рассказал мне тогда, что, попав в плен, он выдал себя за шофера и работал в немецкой воинской части, но затем был опознан и заключен в Летценскую крепость. Уже тогда Жиленков высказывал резкие антисоветские настроения, обрабатывал военнопленных в антисоветском духе и написал антисоветскую клеветническую брошюру под названием «Первый день войны в Кремле». Позже Жиленков вошел в состав так называемого «Русского кабинета» (…).
— Об антисоветской работе изменников Родины Власова и других вы будете подробно допрошены позже. Сейчас ответьте на вопрос — чем помог вам Жиленков зарекомендовать себя перед германской разведкой?
— Это произошло при следующих обстоятельствах. После вербовки меня германской разведкой я в августе 1943 г. был переведен из венской тюрьмы в специальный лагерь СД близ города Замберга и зачислен в «особую команду».
— Каково назначение «особой команды»?
— «Особая команда» в Замбергском лагере СД состояла из агентов германской разведки, намеченных для активной работы на территории СССР. В составе команды было 23 человека. Пробыв некоторое время в Замберге, я в последних числах августа 1943 г. был доставлен в Берлин к подполковнику СС Грейфе. Последний в разговоре со мной расспрашивал о моих биографических данных, выяснял причины, побудившие меня дать согласие на сотрудничество с германской разведкой, после чего рассказал о заданиях, которые мне могут быть даны для работы на территории СССР.
— Что именно говорил вам Грейфе?
— Он мне сказал, что может использовать меня для разведки, диверсии или террора, и предложил подумать — какая отрасль работы меня больше устраивает, что снова вызовет меня из лагеря в Берлин.
— Вызывал ли вас Грейфе снова в Берлин?
— Да, вызывал. Этому вызову предшествовало одно обстоятельство, которое определило мое дальнейшее поведение при встрече с Грейфе.
— Какое именно обстоятельство, расскажите о нем.
— В первых числах сентября 1943 г. в Замбергский лагерь, где я в то время находился, прибыл Власов и Жиленков для передачи немцам одного из сформированных ими отрядов из русских военнопленных.
— Для какой цели создавались эти отряды?
— Как мне впоследствии объяснил Жиленков, Власов сформировал ряд воинских частей из числа советских военнопленных и белогвардейцев и поставил перед немцами вопрос о выделении ему самостоятельного участка фронта, на котором он мог бы воевать против Красной Армии силами созданных им частей. С этим якобы немцы не согласились и предложили передать сформированные части в распоряжение германского командования для направления отдельными подразделениями на различные участки фронта.
— Продолжайте ваши показания.
— Выстроив отряд, Власов произнес речь, в которой объявил, что отряд передается в распоряжение германского командования для отправки на Балканы. Затем Жиленков ходил по лагерю и беседовал с военнопленными. Я подошел к нему, и мы разговорились.
— О чем вы говорили?
— Я рассказал ему, что согласился работать на германскую разведку и зачислен в «особую команду». Жиленков одобрил мое поведение, заявив: «Наконец-то я увидел тебя там, где ты должен быть давно». Затем я сообщил Жиленкову о вызове к Грейфе и о сделанном им предложении о работе в пользу германской разведки в советском тылу.
— Как отнесся к этому Жиленков?
— Выслушав меня, он стал в резкой форме высказывать злобу против руководителей советского правительства и доказывать мне, что сейчас самой важной задачей является совершение террористического акта против И.В. Сталина, так как, по заявлению Жиленкова, за этим последует развал Советского государства. В конце нашего разговора Жиленков рекомендовал мне принять задание по террору и заявил, что по возвращении в Берлин он примет необходимые меры к ускорению моей переброски в СССР. тут же он сделал какие-то заметки в своей записной книжке. И действительно, вскоре после отьезда Власова и Жиленкова я снова был вызван к Грейфе.
— Когда это было?
— Насколько я припоминаю, это было 4 или 5 сентября 1943 г.
— О чем в этот раз с вами говорил Грейфе?
— Грейфе интересовался моей жизнью в лагере, а затем спросил, думал ли я над его предложением и какое принял решение.
— Что вы ответили Грейфе?
— Я сказал ему, что готов принять задание по террору.
— Вы и ранее выполняли задания германской разведки по убийству советских людей?
— Нет, в этот раз я впервые принял на себя задание по террору.
— Вы принимали участие в борьбе немцев против партизан и других советских патриотов?
— Нет, я этого не делал. Для этой цели германская разведка меня не использовала.
— Почему же вы тогда по собственной инициативе выбрали для себя задание по террору?
— В данном случае я руководствовался указаниями, которые мне дал Жиленков.
— Какое задание вам дал Грейфе по практическому осуществлению террористического акта?
— Получив от меня согласие принять задание по террору, Грейфе предложил разработать и представить ему в письменном виде конкретный план совершения террористического акта, а также указать, какие средства мне необходимы для этой цели.
— Вы разработали этот план?
— Этот план был разработан Жиленковым. Я его лишь переписал.
— Вы показываете неправду, пытаясь умалить свою роль. Говорите правду.
— Я говорю правду. Получив от Грейфе задание составить план совершения террористического акта, я был доставлен одним из сотрудников Грейфе в гостиницу, где меня поселили. В тот же день ко мне приезжал Жиленков, которому я рассказал о задании, полученном от Грейфе, а также о трудностях, возникших у меня при попытке написать план совершения террористического акта. Тогда Жиленков предложил мне свою помощь и увез к себе на квартиру. Там он написал этот план, поручив мне переписать его своей рукой и вручить Грейфе.
— Какие мероприятия предусматривались этим планом?
— Большая часть плана была посвящена всякого рода клеветническим выпадам против советского правительства и декларативным утверждениям о необходимости совершения террористического акта против И.В. Сталина. Затем было указано, что террористический акт должен быть совершен путем проникновения на какое-либо торжественное заседание. Все это было написано Жиленковым, я лишь дописал о средствах, необходимых для его выполнения.
— Следовательно, вы по своей инициативе потребовали от немцев такие средства, как отравленные разрывные пули и бронебойные снаряды?
— Нет, я этого не требовал. Все это мне дали немцы незадолго перед переброской через линию фронта. В плане я написал лишь о том, что мне необходимо 500 тыс. рублей денег, документы и пистолеты.
— Вы передали Грейфе этот план?
— Да, я переписал весь план совершения террористического акта своей рукой и на следующий день вручил Грейфе. Он одобрил его и направил меня в распоряжение начальника главной команды «Цеппелин-Норд» майора Отто Крауса, под руководством которого я должен был проходить подготовку. Краус в то время постоянно находился в городе Пскове, куда я прибыл 23 сентября 1943 г.
— В чем заключалась подготовка к выполнению террористического задания?
— В Пскове я занимался физической подготовкой и тренировался в стрельбе из оружия. 6 ноября 1943 г. я был снова вызван в Берлин.
— Для чего?
— Мне неизвестно, но полагаю, что Грейфе хотел лично проверить, как идет моя подготовка, так как он в беседах со мной интересовался только этим вопросом и дал мне указание ускорить окончание подготовки. Кроме того, в Берлине я имел беседу с прибывшим туда из Пскова майором Краусом. В этой беседе Краус известил меня о том, что принято решение о моем переводе в Ригу, так как, по его словам, в Пскове много советской агентуры, которая может узнать о подготовке меня к переброске через линию фронта.
В соответствии с этим указанием я в Псков не возвратился, а 2 декабря 1943 г. выехал из Берлина в Ригу, куда прибыл 5 декабря. 20 января 1944 г., в связи с обстановкой на фронте в Ригу была переведена из Пскова вся команда «Цеппелина».
После прибытия «Цеппелина» в Ригу я продолжал дальнейшую подготовку к переброске через линию фронта.
— В чем заключалась ваша подготовка в Риге?
— Совместно с переводчиком «Цеппелина» лейтенантом Делле я вплоть до моей переброски через линию фронта подготавливал для себя легенду, соответствующие документы и экипировку (…).
Я показал правду. Грейфе по своей инициативе дал мне возможность отдохнуть. Вообще, он проявлял в отношении меня признаки особого внимания. Так, когда я был вызван в Берлин в ноябре 1943 г., для меня по его указанию была куплена хорошая одежда и обувь. Кроме того, по указанию Грейфе, в Берлин была вызвана моя жена Шилова Лидия Яковлевна, которая прожила там со мной 10 дней, затем мы вместе выехали в Ригу.
— Следовательно, задержанная совместно с вами Шилова Лидия Яковлевна является вашей женой?
— Да, с ноября 1943 г. она является моей женой.
— Какое участие в совершении террористических актов должна была принять Шилова?
— Шилова также является агентом германской разведки и переброшена со мной в помощь мне, но она не посвящена в то, что я имею задание по террору.
— Вы говорите неправду. Агент германской разведки, переброшенный совместно с вами для оказания вам помощи в выполнении задания немцев, не мог не знать об их заданиях?
— Я говорю правду. Шилова не знает о заданиях, которые дали мне немцы, я взял ее с собой только как радистку.
— Она разве радистка по специальности?
— Нет, она по специальности бухгалтер, но была подготовлена рижской командой «Цеппелина» в качестве радистки и придана мне.
— Шилова находилась в Риге с 5 декабря 1943 г. по 20 января 1944 г.?
— Да, в это время она также находилась в Риге.
— Выше вы показали, что с 5 декабря 1943 г. по 20 января 1944 г. отдыхали в Риге и никуда из города не выезжали. Допрошенная нами Шилова показала, что вы выезжали из Риги в декабре 1943 г. Более того, она показала, что вы вернулись в Ригу раненым. Куда вы ездили?
— Должен признать, что я скрыл от следствия следующий факт: подготовляя меня к переброске через линию фронта, Краус несколько раз ставил передо мною вопрос о том, что я должен быть выброшен под видом инвалида Отечественной войны. В этой связи Краус требовал от меня, чтобы я согласился на хирургическую операцию, в результате которой стану хромым. С тем, чтобы уговорить меня, он связал меня с немецкими врачами, которые доказывали мне, что после войны мне сделают еще одну операцию, в результате которой нога будет нормальной. Я категорически отказался от этого. Тогда Краус предложил мне хирургическим путем сделать на теле следы ранений. Я и от этого отказывался, но, под давлением Крауса, все же был вынужден на это согласиться.
— Какая же операция была произведена над вами немцами?
— В рижском военном госпитале мне под наркозом сделали большую рану на правой части живота и две небольшие раны на руках. Я пролежал в госпитале 14 дней, после чего у меня на теле образовались следы, схожие с зарубцевавшимися ранами. Для того чтобы скрыть этот факт от Шиловой, я, по указанию Крауса, сообщил ей, что уезжаю в командировку на фронт, а по возвращении из госпиталя домой рассказал, что был ранен. Именно в этой связи я и не мог в декабре 1943 г. заниматься подготовкой к переброске через линию фронта.
— Медицинским осмотром вас установлено, что кроме «ранений», о которых вы только что показали, других ранений на теле не имеется, следовательно, ваши показания о том, что вы захвачены в плен немцами, будучи раненым, ложны?
— Да, я должен это признать.
— При каких же обстоятельствах вы в действительности очутились у немцев?
— 30 мая 1942 г., находясь на Калининском фронте и будучи послан в разведку, я изменил Родине и добровольно перешел на сторону немцев.
— Почему вы изменили Родине?
— Я должен признать, что скрыл от следствия еще один факт.
— Какой именно?
— В 1932 г., работая в гор. Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег.
В связи с тем, что меня должны были предать суду, по закону от 7 августа 1932 г., я, боясь строгой ответственности, бежал из тюрьмы, проломив с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 годах я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих этих случаях совершал побеги. В 1939 г. я по фиктивным справкам получил документы на имя Таврина и под этой фамилией был призван в Красную Армию.
Находясь на Калининском фронте, 29 мая 1942 г. я был вызван к уполномоченному особого отдела капитану Васильеву, который интересовался, почему я переменил фамилию Шилов на Таврина. Поняв, что особому отделу стали известны мои преступления, я, боясь ответственности, на следующий день, будучи в разведке, перешел на сторону немцев».
* * *После окончательного разоблачения Таврина и необходимой в таких случаях подготовки началась радиоигра.
В конце сентября 1944 г. Берлин получил первую радиограмму: «Прибыли благополучно, начали работу». А последнее донесение немцы получили 9 апреля 1945 г. 21 апреля 1945 г. B.C. Абакумова наградили орденом Кутузова I степени (№ 385). И наградили его за успешно проведенную операцию, а не только за поимку опасных террористов.
Всего же за годы войны начальник военной контрразведки был награжден тремя орденами (полководческими), не считая медалей. Один из них, а именно орден Суворова I степени за номером 216, он получил Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 июля 1944 г.
Кстати сказать, Клавдий Федорович Федосеев, тот, кто задерживал Таврина, припомнил в разговоре:
— Но я вот что никак не могу понять: когда передавал оружие, вещи, документы и деньги смоленским чекистам, дважды пересчитал купюры, в мотоцикле у Таврина был один миллион рублей. Сам видел. А когда в восьмидесятых годах приехал в Москву, пошел на Лубянку, где мне дали из архивов папку с моим допросом Таврина, я вдруг читаю, что у него было изъято 428 400 рублей.
3Генерал Гераскин, проведший за сорок семь лет службы в военной контрразведке ряд блестящих операций по разоблачению агентуры противника, в 1944 г. служил в звании лейтенанта в управлении контрразведки НКО СМЕРШ.
В своих воспоминаниях Борис Васильевич очень интересно рассказал о встрече с Абакумовым:
«Весной 1944 г. мне поручили уточнить обстановку по одному из адресов на Арбате. Судя по характеру вопросов, лицо, интересовавшее контрразведку, подозревалось в подготовке террористического акта. Выполнив задание, я возвратился в отдел, где получил указание немедленно доложить о результатах лично Абакумову.
Для рядовых сотрудников Абакумов казался недосягаемой величиной, строгим и требовательным начальником с огромной властью. «Как он воспримет мой доклад?» — не без волнения спрашивал я себя.
В большом, обшитом деревом кабинете возле письменного стола стоял Абакумов. Запомнилось его крепкое телосложение, правильные черты лица, высокий лоб и темные волосы, гладко зачесанные назад. На нем ладно смотрелась серая гимнастерка и синие бриджи с лампасами, заправленные в сапоги. Пальцы обеих рук он держал за широким военным ремнем, по-толстовски. Справа от Абакумова находился полковник с объемистой папкой бумаг в руках. Очевидно, он вел дело, по которому я посетил Арбат, и перед моим приходом закончил доклад.
Когда я представился, Абакумов, оставаясь стоять у стола, спросил:
— Ты ездил на Арбат? Доложи подробно все, что выяснил.
Волнуясь, стараясь ничего не упустить, я рассказал о результатах выполнения задания. Абакумов внимательно, не перебивая, выслушал меня, задал несколько уточняющих вопросов, а затем обратился с упреками к полковнику. Резко, даже грубо отчитал его. Полковник покраснел и, виновато вытянувшись, молчал. Насколько я понял, моя информация разошлась с его докладом. Во время «проработки» полковника я чувствовал себя скверно, готов был провалиться сквозь землю. Наконец, дав дополнительные указания, Абакумов разрешил мне уйти».
Тридцатишестилетний генерал все же за двенадцать лет в органах научился многому. В частности, умению оставить о себе впечатление, которое со временем обрастало бы фантастическими подробностями.
Неудивительно, что до сих пор многие подчиненные Виктора Семеновича сохранили в своей памяти самый положительный образ своего начальника. Но проблема только в том, что они не знали его близко, а значит, не видели его тени. Вообще, выговаривать старшему офицеру в присутствии младшего не самая лучшая воспитательная мера. Тем более что это даже запрещается уставами. Однако Виктор Семенович, вполне вероятно, не задумывался о таких пустяках, как не задумываются об этом и некоторые уважаемые современные «военачальники».
* * *Фильтрацией в СМЕРШЕ занимался 2-й отдел контрразведки.
Первичная проверка бывших военнослужащих Красной Армии была одной из тех задач, которую решали третьи отделения вторых отделов управлений KP СМЕРШ фронтов. На армейских сборно-пересылочных (СПП) и фронтовых проверочно-фильтрационных пунктах (ПФП) эта проверка проводилась путем личного досмотра и письменных объяснений об обстоятельствах пребывания в плену. Только затем проводился допрос, в ходе и после которого оперативники контрразведки выявляли противоречия в ответах и организовывали агентурное изучение подозреваемых. На каждого проверяемого заводилось дело (учетное) с протоколами допроса и заключением по результатам фильтрации. На подозреваемого заводилось дело-формуляр с приобщением материалов оперативного характера. Фильтрация завершалась во фронтовом ПФЛ, где соответствующая работа продолжалась в течение двух месяцев (соответственно в СПП и ПФП — пять — десять дней). В ПФЛ работа велась в оперативном и следственном направлениях с учетом проведенной фильтрации на СПП и ПФП. Следует отметить, что по масштабам и размаху, силам и средствам оперативно-розыскная и следственная работа по фильтрации военнопленных вражеских армий, бывших советских военнопленных, а также в государственной проверке репатриантов из числа советских граждан не имела аналогов в истории спецслужб мира.
Так, в целях организованного приема и содержания бывших военнопленных и репатриируемых в тыловых районах фронтов были сформированы: 2-й Белорусский— 15, 1-й Белорусский— 30, 1-й Украинский — 30, 4-й Украинский — 5, 2-й Украинский — 10, 3-й Украинский— Юлагерей на 10 000 человек каждый.
К лету 1945 г. на территории СССР действовало 43 спец-лагеря и 26 проверочно-фильтрационных лагерей. На территории Германии и других стран Восточной Европы действовали еще 74 проверочно-фильтрационных лагеря и 22 сборно-пересылочных пункта. На 1 октября 1944 г. через спецлагеря всего прошло 354 592 бывших военнослужащих Красной Армии и вышедших из окружения и освобожденных из плена (в том числе офицеров 50 441 чел.).
Из этого числа было проверено и передано в Красную Армию 249 416 человек, в том числе: в воинские части — 231 034 (в том числе офицеров 27 042); на формирование штурмовых батальонов 18 382 (в том числе офицеров 16 163); в промышленность— 30 749 (в том числе офицеров 29); на формирование конвойных войск и охраны спецлагерей — 5924.
Органы СМЕРШ арестовали— 1 1556 человек, из них агентов разведки и контрразведки противника — 2083 (в том числе офицеров 1284). Убыли в госпитали, в лазареты и умерли — 5347 человек.
Находились в спецлагерях НКВД СССР в проверке 51 601 (в том числе офицеров 5657).
В октябре 1944 г. из числа оставшихся в лагерях офицеров сформировали четыре штурмовых батальона по 920 человек. Только на десяти СПП Управлением KP СМЕРШ 3-го Украинского фронта было проверено с 1.02.45 г. по 4.05.45 г. 58 686 человек (16 456— бывшие солдаты и офицеры Красной Армии, а 12 160 человек — советские граждане призывного возраста, угнанные в Германию). Из них лишь 376 человек не смогли пройти через сито СМЕРША.
За 1944–1945 гг. были осуждены свыше 98 тыс. репатриантов. В следственных тюрьмах содержалось еще свыше 1 млн 866 тыс. бывших военнопленных и свыше 3,5 млн гражданских лиц. Отказались вернуться в СССР свыше 450 тыс. человек, в том числе около 160 тыс. бывших военнопленных. Всю эту работу подчиненные Абакумова осуществляли во взаимодействии с Управлением уполномоченного СНКСССР по делам репатриации и заграничными резидентурами 1-го Управления НКГБ СССР и ГРУ Генерального штаба. При этом основные усилия были направлены на выявление агентуры германских спецслужб и изобличение военных преступников.
* * *Комиссару госбезопасности 2-го ранга Абакумову приходилось не только контролировать работу СМЕРША среди военнопленных в решении контрразведывательных задач, но и глубоко вникать в некоторые особо значительные оперативные разработки.
Зерно каждого направления СМЕРША ему требовалось для ежедневных докладов вождю. В целях содержания военнопленных вражеских армий на советской территории и территории других государств, помимо 24 фронтовых ППЛ — приемно-пересыльных лагерей, были сформированы и действовали 72 дивизионных и армейских пересыльных пункта, более пятисот лагерей, 214 спецгоспиталей, 421 рабочий батальон, 322 лагеря органов репатриации военнопленных, интернированных и иностранных граждан.
Через «сито» проверок СМЕРША прошло свыше четырех миллионов военнопленных. В результате десятки тысяч военных преступников и нацистских пособников были изобличены оперативными работниками.
* * *Когда советская армия приближалась к Берлину, одним из важных направлений в работе СМЕРШа стал розыск и захват главных нацистских преступников. Но больше всего военную контрразведку интересовали сведения о Гитлере и его окружении, которое делало все, чтобы скрыться от ответственности.
В период штурма столицы Третьего рейха оперативные группы контрразведки СМЕРШ 1-го Белорусского фронта непосредственно участвовали в боях за овладение административными и правительственными зданиями. Так, в рейхстаге и имперской канцелярии они задержали приближенных к Гитлеру, Геббельсу и Борману и захватили важные документы.
5 мая 1945 г. в воронке от бомбы трое бойцов во главе с командиром взвода отдела контрразведки СМЕРШ 79-го стрелкового корпуса, гвардии старшим лейтенантом A.A. Панасом обнаружили сильно обгоревшие мужской и женский трупы, засыпанные землей. Через несколько дней опознавателем пригласили сотрудника охраны имперской канцелярии, который рассказал о смерти и попытках уничтожения трупов Гитлера и Евы Браун.
Эти показания подтверждались находкой группы отдела контрразведки того же корпуса трупов двух отравленных собак фюрера. Отметим, что первый акт осмотра места погребения Гитлера был составлен только 13 мая. Затем останки перевезли для экспертизы в отдел контрразведки СМЕРШ.
Еще 10 мая помощница профессора Блашке — Кете Хойзерман дала показания об особенностях зубов и зубных протезов Гитлера и его супруги. А 19 мая ее допросили начальник Управления контрразведки СМЕРШ 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Вадис и начальник отдела KP СМЕРШ 3-й Ударной армии полковник Мирошниченко.
Кроме смершевцев, розыском видных нацистов занимались сотрудники оперативных секторов НКВД, созданных в оккупированной советскими войсками зоне, с целью обобщения информации об окружении фюрера. Так, в оперсекгоре НКВД города Берлина было заведено агентурно-розыскное дело на Адольфа Гитлера за № 300 919, куда подшивались оперативные и следственные документы, переписка органов контрразведки, копии сообщений различных информационных агентств мира, бюллетени с информацией от союзников и другие материалы.
А в конце мая 1945 г. для доклада руководству страны из Берлина были отправлены документы, подтверждающие смерть Гитлера (по линии СМЕРШа и НКВД). Как известно из документальных источников, 16 июня Берия доложил Сталину и Молотову об актах опознания останков фюрера и результатов экспертиз, а также о показаниях свидетелей.
* * *Однако происходили странные события, при том что вроде бы смерть Гитлера подтверждалась множеством источников. 10 июня 1945 г. маршал Жуков на вопрос корреспондента Ал. Верта ответил следующим образом: «Обстановка очень загадочная. Из найденных нами дневников адъютантов немецкого главнокомандующего известно, что за два дня до падения Берлина Гитлер женился на киноактрисе Еве Браун. Опознанного трупа Гитлера мы не нашли. Сказать что-либо утвердительно о судьбе Гитлера я не могу. В самую последнюю минуту он смог улететь из Берлина, так как взлетные дорожки позволяли это сделать».
В том же июне B.C. Абакумов в разговоре с заместителем начальника отдела KP СМЕРШ 3-й Ударной армии полковником Горбушиным передал ему приказ Сталина: молчать о находке в саду рейхсканцелярии. Виктор Семенович сказал:
— Если появится двойник, который будет претендовать на роль Гитлера, советское правительство разоблачит его с помощью добытых контрразведчиками доказательств.
Следовательно, вся информация по Гитлеру была засекречена. Авторы книги «Агония и смерть Адольфа Гитлера» считают, что «по всей вероятности, смерть Гитлера и все обстоятельства вокруг этого события сразу же стали важным элементом политической игры между союзниками по антигитлеровской коалиции».
Версия о том, что Сталин это прекрасно понимал и умело использовал во взаимоотношениях с Западом, звучит вполне убедительно. При этом не убедительны многочисленные свидетельские показания и результаты опознаний и медицинских экспертиз, которые якобы подтверждают факт гибели Гитлера — 26 мая 1945 г. вождь заявил: «Борман, Геббельс, Гитлер и, вероятно, Кребс бежали и в настоящее время скрываются».
Дело в том, что мертвого Гитлера видели только его главный слуга штурмбанфюрер Лингк и Борман. Все остальные видели лишь как выносили два трупа, укутанные в серые одеяла. «Показания» у Бормана вообще были взяты из его дневника, в котором гибель Гитлера и его супруги обозначены датой: «30.4.45 года», а рядом с именами стоял древнегерманский рунический символ, означающий смерть.
А вот и последняя запись за 1 мая: «Попытка прорваться из окружения!» И все. Но складывается впечатление, что этот дневник вел на ложный след, так как трудно поверить в то, что такой человек, как Борман, прорываясь из Берлина в солдатской шинели, взял его с собой для ведения дальнейших записей. Зачем? Когда нужно было уносить ноги (записную книжку Бормана нашли местные жители у мостовой!).
В этом деле удивляет многое. Например, та же Кете Хойзерман, которая не являясь специалистом (не заканчивала зубоврачебной школы) и, работая с декабря 1944 г. по 20 апреля 1945 г. помощницей профессора Блашке (т. е. медсестрой) в зубоврачебном кабинете имперской канцелярии, безошибочно по памяти описала состояние зубов челюстей Гитлера. А ведь она только подавала ему инструменты и медикаменты. Да и обслуживали они вдвоем всех руководителей германского правительства. Разве все вспомнишь.
В январе 1946 г. начальник Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР Б.З. Кобулов подписал аналитическую справку о версии самоубийства Гитлера. В этом документе отмечались некоторые сомнения, основанные на отдельных противоречиях в показаниях свидетелей: почему ни один из источников не говорит, что стало с останками Гитлера в дальнейшем после их сожжения; почему нет данных о вызове врача для констатации смерти; почему имеются различия в показаниях о выносе тел в сад рейхсканцелярии и об участниках этой процедуры (кто выносил, а кто только сопровождал); почему различны мнения свидетелей о внешнем виде выносимых останков; до конца ли были сожжены трупы главных нацистов; почему останки были обнаружены солдатами взвода СМЕРШ раньше, чем на это место показал немецкий охранник Менгесхаузен.
Тем более что он единственный дал правильные показания о закопке трупов. Возможно, поэтому в 1946 г. НКВД приступил к проверке результатов расследования, проведенного весной того же года ведомством Абакумова — военной контрразведкой СМЕРШ. Следственному делу присвоили шифр «МИФ» (№ 1-Г-23).
Начальник Государственной тайной полиции Третьего рейха (гестапо) группенфюрер СС Генрих Мюллер безоговорочно утверждал агентам спецслужб США, что Адольф Гитлер покинул Берлин вечером 22 апреля 1945 г. и живой и невредимый отправился в Испанию (в Барселону). Вместо Гитлера в канцелярии остался его двойник. Ведь многие свидетели утверждали, что после 20 апреля физическое и моральное состояние Гитлера резко ухудшилось. Фюреру отказывала память, у него изменился почерк, он заговаривался и часто впадал в оцепенение.
В общем, был «не похож на себя». Отвечая на вопросы в одном месте, Мюллер, нервничая, сказал:
— Мы создали двойника, одели его в мундир Гитлера, потом пристрелили и похоронили там, где он наверняка будет найден. Так зачем теперь забивать себе голову вопросами, жив Гитлер или умер? Мы провели свою операцию с единственной целью: скрыть тот факт, что Гитлер остался жив и покинул Германию. Вам понятно это?
И еще одна деталь. Американцы сообщили русским, что у них находится Гизинг (отоларинголог доктор Эрвин Гизинг), которому были прекрасно знакомы голова и зубы Гитлера по многочисленным обследованиям и рентгеновским снимкам; он мог в любой момент идентифицировать его голову. Возможно, поэтому труп предположительно Гитлера советские власти так никому и не показали. Когда Абакумов был уже министром, в 1948 г., «трофеи» из бункера в виде вещдоков из Германии были направлены в Москву, в следственный отдел 2-го Главного управления МГБ СССР, «который суммировал все факты, связанные с обстоятельствами смерти главарей рейха». О чем это говорит? Да о том, что вопрос о смерти Гитлера оставался открытым. Остается он открытым до сих пор. Писатель-историк Леон Арбатский, три года потративший на изучение всех вновь рассекреченных документов, сопоставил показания свидетелей и сделал вывод: Адольфу Гитлеру, возможно, удалось ускользнуть от возмездия.
4После того как Л.П. Берия дал прочитать Сталину «Обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной Армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза», подписанное генералом Власовым и генералом Малышкиным, вождь спросил:
— А может, это фальшивки? Что известно о Власове? Есть подтверждения?
— Да, есть, — ответил Берия, — Власов активно работает на немцев.
Были и другие сообщения, которые развеяли сомнения вождя. В результате Военная коллегия Верховного суда СССР заочно вынесла Власову смертный приговор, а в НКГБ СССР было заведено оперативное дело «Ворон». После этого на Власова началась настоящая охота. Практически все руководители разведывательных отрядов НКГБ, находящиеся за линией фронта, получили задание обнаружить и ликвидировать «Ворона». Кроме того, в Пскове, в Смоленске, в Рославле, в Руднянском районе, в районе Минска, в районе Орши и Борисова, в районе Полоцка и Витебска и других были готовы к применению или уже находились там специальные оперативные группы с той же целью.
В тыл врага для выполнения специального задания по «Ворону» направлялись и отдельные агенты. В результате некоторым из них все же удалось внедриться в структуры Русской освободительной армии и близко подойти к объекту, но выполнить задание по его ликвидации им так и не удалось. Предатель Власов счастливо избежал всех покушений.
Следует отметить, что в тогдашних отношениях между военными органами и органами госбезопасности, а также между самими спецслужбами (в особенности между НКВД (НКГБ) и СМЕРШем) существовала конкурентная борьба за право доклада Сталину. Каждый нарком или начальник с пристрастием следил за тем, чтобы все, что касалось судьбы главарей нацизма, предателей-генералов и т. д., шло только через него.
Коснулось это и персоналии Власова. Думаю, что B.C. Абакумов с удовольствием информировал Лаврентия Павловича в мае 1945 года:
«По сообщению Управления СМЕРШ 1-го Украинского фронта 12 мая с.г. в районе гор. Прага задержан предатель Власов, который на автомашине направлялся в сторону союзников.
По предложению командира 25-го танкового корпуса генерал-майора Фоминых, Власов отдал приказ своим солдатам о переходе на сторону Красной Армии. Вчера же нашим войскам сдалась дивизия в количестве 10 тысяч человек.
Мною дано указание Начальнику Управления СМЕРШ 1-го Украинского фронта генерал-лейтенанту Осетрову доставить Власова под усиленной охраной в Главное Управление СМЕРШ.
А дело было так. 25-й танковый корпус действовал западнее Праги, из района Роржовице на юг и юго-запад, преследуя части разгромленных войск СС и части РОА.
11 мая к 12.00 передовой отряд корпуса вышел на западную окраину г. Клатови, а главные силы — в район г. Непомук.
Глубоко вклинившись в расположение американских войск, корпус создал затруднительную обстановку для всех частей противника, стремившихся скорее сдаться в плен американским войскам.
После встречи с американскими частями командир корпуса гвардии генерал-майор Фоминых принял решение остановиться и на основных направлениях и узлах дорог выставить засады, пикеты, вести разведку с задачей: в случае обнаружения частей СС и власовцев уничтожить и пленить.
11 мая 1945 г. разведка установила, что дивизия Власова и штаб Власова находятся в Брежи и окрестностях Брежи.
12 мая в 16.00 командир 162 ТБР полковник Мищенко поставил задачу командиру танкового батальона выехать в распоряжение 1-й дивизии РОА и взять в плен Власова с его штабом и командиром дивизии Буняченко. Капитан Якушов тут же выехал в американскую зону, где южнее 2 км Брежи встретил группу людей в немецкой форме и подошел к ним. В группе оказался командир 2-го батальона 3-го полка 1-й дивизии РОА капитан Кучинский, который рассказал, что впереди идет колонна легковых автомобилей штаба дивизии в сопровождении двух американских «Виллисов», где находился Власов. Комбат бросился в погоню и минут через сорок обогнал ее и, развернувшись поперек дороги, вынудил остановиться.
Михаил Иванович Якушов вспоминал:
«Из одной машины вылез печально известный генерал Буняченко, командир 1-й дивизии власовцев. Увидев Кучинского, обложил его матом и сказал: «Подлец, уже переметнулся». Кучинский подсказал мне, что вместе со штабом 1-й дивизии часто ездит сам генерал Власов. Я несколько раз прошелся вдоль колонны агитируя водителей ехать сдаваться Красной Армии. Один из них посоветовал обратить внимание на громадную черную «Шкоду». Подойдя к ней, я увидел в салоне, не считая водителя, одну женщину и двух мужчин. Про женщину я позднее узнал, что она была «фронтовой женой» генерала Власова, а мужчины оказались начальниками контрразведки 1-й дивизии власовцев Михальчуком и личным переводчиком Власова Рослером.
Я открыл заднюю боковую дверь и вывел переводчика из машины, намереваясь осмотреть салон. В этот момент из-под груды одеял высунулся человек в очках, без погон. На вопрос, кто такой, ответил: «генерал Власов». От неожиданности я обратился к нему «товарищ генерал», хотя какой он товарищ. Власов тоже явно оторопел. Однако вскоре пришел в себя, вылез из автомобиля и, игнорируя меня, направился к американцам — просить их связаться по рации со штабом армии. Вскоре к нашей колонне подъехал еще один «Виллис», где сидели американские офицеры. Я сказал им то же самое, что сказал бы и сейчас кому угодно: генерал Власов нарушил воинскую присягу, поэтому он должен предстать перед нашим судом.
На мое счастье, американцы оказались общевойсковыми офицерами, а не офицерами контрразведки — иначе история могла бы получить совсем иное развитие. Видя, что со стороны американцев сопротивления не будет, я сделал вид, что еду вместе с Власовым назад — в штаб американской дивизии. Сев позади Власова в его «Шкоду», я приказал водителю разворачиваться и гнать вперед. Пока разворачивались остальные машины колонны, мы успели отъехать довольно далеко.
Власов пытался приказывать водителю, куда ехать, но водитель, смекнув, что к чему, уже его не слушал. Генерал почувствовал неладное и на берегу красивого озера, где машины немного сбавили скорость, пытался выпрыгнуть на ходу. Однако я успел схватить его за воротник и, приставив пистолет к виску, сказал: «Еще одно движение, и я вас застрелю». После этого он вел себя спокойно».
12 мая 1945 г. в 18.00 Власова доставили к командиру корпуса. После опроса и короткого разговора ему предложили написать приказ всем частям о сдаче оружия и переходе на сторону Красной Армии.
Приказ Власова был отпечатан в четырех экземплярах и им подписан. Вот его текст:
«Приказ командующего Русской освободительной армией всему личному составу о немедленном переходе на сторону Красной Армии.12 мая 1945 г. 20.15.
Я нахожусь при командире 25-го танкового корпуса генерале Фоминых. Всем моим солдатам и офицерам, которые верят в меня, приказываю немедленно переходить на сторону Красной Армии.
Военнослужащим 1-й Русской дивизии генерал-майора Буняченко, находящимся в распоряжении танковой бригады полковника Мищенко, немедленно перейти в его распоряжение.
Всем гарантируют жизнь и возвращение на Родину без репрессий.
Генерал-лейтенант Власов».
В 22 часа Власова направили в штаб 13-й армии, где 13 мая передали в отдел контрразведки СМЕРШ.
В результате пленения Власова 13 и 14 мая 1945 г. была разоружена 1-я дивизия РОАв количестве 9 тыс. человек. Взято 5 танков, 5 самоходных орудий, 2 бронетранспортера, 3 бронемашины, 30 легковых автомашин, 64 грузовые автомашины, 1378 лошадей.
Буняченко был передан американцами советским властям 15 мая 1945 года.
* * *Согласно протоколу обыска, который составили в СМЕРШе 13-й армии 13 мая 1945 г., у Власова изъяли: расчетную книжку начальствующего состава РККА, удостоверение личности генерала Красной Армии № 431 от 13 февраля 1941 г., партийный билет члена ВКП(б) № 2 123 998 на имя Андрея Андреевича Власова.
Вот уж поистине: пути Господни — неисповедимы! Кроме этих документов у Власова при себе имелась солдатская книжка, временное удостоверение о награждении добровольческой медалью, более 300 тыс. германских имперских марок, датские кроны, золотой нательный крест, золотое обручальное кольцо и «Открытое письмо правительствам Соединенных Штатов Америки и Великобритании».
* * *Бывшему биографу Власова К. Токареву разрешили присутствовать при его допросах в Москве. Не раз они беседовали на Лубянке. Сам Токарев рассказывал об этом десятилетия спустя: «Сокамерники завистливо удивлялись, как это ему удалось выпросить двойную норму питания.
— Мне голодно, я большой человек, — жаловался он надзирателям.
— Не большой, а прожорливый, — отмахивались они. Их начальник распорядился выдать двойную пайку — «чтоб не скулил перед судом».
Однажды Власов спросил у меня:
— Слушай, какой это приказ Сталина был, что будто бы меня и после войны обязательно найдут и казнят? Вы читали такой?
— Не читал, — отвечал ему, — но слышал.
— Да ведь меня теперь весь мир знает! — восклицал Власов. Возмездие привело его в камеру смертников, а он на что-то еще надеялся!
— А ведь, возможно, меня и не расстреляют. Дадут эдак лет двадцать пять — и порядок. Я же спас сотни тысяч русских военнопленных!
Ему напомнили о предательстве. Он возражал:
— Не то говорите, не то. В политике преступление — ерунда, важны результаты. Мой результат — спасение военнопленных от голода и унижения. Так что вспомнят и эту мою заслугу!
Возвращаясь с допросов, Власов злобно ругал своего следователя, которому сам не давал подробные показания, но не доверял его записям и придирчиво вчитывался в протокол, прежде чем подписать. Однажды вернулся возбужденный и даже довольный.
— Нынче мне повезло, — сказал, подмигнув из-под окуляров. Оказывается, его привели к начальнику следственного управления. У входа на столике — большая пепельница с горкой окурков. — Я их цоп и за пазуху, — похвалился «освободитель России». Он рассортировал «бычки» по степени их пригодности и сказал: «Живем!»
После сорокаминутной беседы Власова с Абакумовым начальник внутренней тюрьмы полковник Миронов получил указание:
«На имеющуюся у Вас половину продовольственной карточки прошу включить на дополнительное питание арестованного № 31.
А 26 августа 1946 г. в центральных газетах было опубликовано сообщение, что приговор Военной коллегии Верховного суда СССР Власову A.A. и другим приведен в исполнение.
Его повесили.
* * *27 мая 1945 г. на стол И.В. Сталина секретарь положил необычное, совершенно секретное сообщение начальника СМЕРШ B.C. Абакумова:
«В соответствии с Вашим указанием, вчера, 26 мая с.г., работниками Главного управления СМЕРШ, действовавшими под видом сотрудников уполномоченного СНКСССР по репатриации, на двух самолетах из Парижа в Москву были доставлены 29 генералов Красной Армии, 3 комбрига и 1 бригадный врач, находившиеся в плену у немцев».
В списке значились тридцать три фамилии. Через некоторое время этот список пополнился еще четырьмя фамилиями генерал-майоров.
Не вернулись из плена: профессор академии Генштаба генерал-лейтенант Д.М. Карбышев, погибший в концлагере Маутхаузен. Были замучены как активные участники сопротивления в Хаммельбурском лагере генерал-майор авиации Г.И. Тхор и командир 14 гв. сд генерал-майор K.M. Шепетов. При этапировании умер от разрыва сердца командующий 20-й армией генерал-лейтенант Ф.А. Ершаков. Погиб в бою в польском партизанском отряде бежавший из плена командир 49 ск генерал-майор С.Я. Огурцов. Погибли в плену генерал-майоры: командир 113 сд Х.Н. Алавердов; командир 212сд С.В. Баранов; командир 280 сд С.Е. Данилов; начальник тыла 6-й армии ЮФ Г.М. Зусманович; командир 64 ск А.Д. Кулешов; командир 196 сд К.Е. Куликов; командир 6 кк И.С. Никитин; командир 109 сд П.Г. Новиков; командир 181 сд Т.Я. Новиков; зам. командира 11 мк ЗФ П.Г. Макаров; командир 4 тд A.Г. Потатургев; командир 5 сд И.А. Пресняков; командир 80 сд B.И. Прохоров; командир 58 гв. сд Н.И. Прошкин; командир 172сд М.Т. Романов; командующий артиллерией 5 армии ЮЗФ В.Н. Сотенский; командующий артиллерией 11 мк Н.М. Старостин; командир 44 гв. сд С.А. Ткаченко.
Кроме А.А. Власова, Ф.Н. Трухина. В.Ф. Малышкина, Д.Е. Закутного, И.А. Благовещенского, бригадного комиссара Г.Н. Жиленкова, изменивших Родине, сотрудничеством с противником запятнали себя генералы: П.В. Богданов, А. Е. Будыхо, А.З. Наумов и комбриги: И.Г. Бессонов, М.В. Богданов, А.Н. Севастьянов. Всего за годы Великой Отечественной войны в плен попало 80 советских генералов и комбригов и двое остались на оккупированной территории, не вступая в контакт с оккупационными властями. Успешно бежали из плена пять генералов: С.Я. Огурцов, И.И. Алексеев, И.А. Ласкин, П.В. Сысоев, П.Г. Цирульников.
Всего на Родину вернулись 37 генералов и комбригов, но в правах были восстановлены только 26.
31 августа 1945 г. генерал Абакумов в соответствии с указаниями Сталина представил ему список на 17 генералов, освобожденных из немецкого плена и к тому времени уже прошедших проверку. Восьмерых из них, по его мнению, следовало арестовать. А 21 декабря 1945 г. уже в итоговом донесении сообщалось, что 11 генералов объявлялись предателями, подлежащими суду, а 25 генералов были переданы в распоряжение Наркомата обороны. Из одиннадцати генералов шесть (Понеделин П.Г., Кириллов Н.К., Привалов П.Ф., Крупенников И.П., Сиваев М.H., Лазутин Н.Г. (комбриг)) были приговорены к расстрелу, а генерал Самохин — к лишению свободы сроком на 25 лет.
21 декабря 1945 г. B.C. Абакумов представил и второй список Сталину на 36 генералов, «подлежащих суду».
Все они были арестованы с 18 июня 1941 г. по 18 мая 1945 года. После каждой фамилии в этом списке указывалось, в совершении каких преступных действий признался или сознался этот человек, и, как правило, других доказательств не приводилось.
Не признали себя виновными в проведении антисоветской деятельности только шесть человек: член артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления Красной Армии генерал-майор Гельвих П.А., заместитель начальника штаба Западного фронта генерал-майор Голушкевич B.C.; начальник 2-го отдела Главного артиллерийского управления Красной Армии военный инженер 1-го ранга Гюннер A.A.; начальник мобилизационной сети коммерческих предприятий Разведывательного управления Красной Армии за границей корпусной комиссар Мрочковский С.И.; заместитель начальника кафедры общей тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе генерал-майор Томберг Р.И. и преподаватель Военной академии имени М.В. Фрунзе генерал-майор Ширмахер А.Г.
Кратко остановимся на пяти судьбах.
Ширмахера арестовали 18 декабря 1941 г. «за организованную антисоветскую деятельность» и предъявили обвинение в том, что он, будучи командиром 9-й стрелковой дивизии, в 1931 г. был завербован командующим Северо-Кавказским военным округом Кашириным Н.Д. и вовлечен им в антисоветский военный заговор.
Голушкевича арестовали 20 июля 1942 г. и лишь со второго раза ему предъявили обвинение в том, что он в 1939–1941 годах, находясь на службе в Военной академии имени М.Ф. Фрунзе, среди сослуживцев подвергал «злобной критике академические порядки, охаивал систему воспитания в академии офицерского состава». Голушкевич возводил клевету на офицеров Советской Армии, «противопоставлял им офицеров царской армии, восхвалял последних», осуждал боевую подготовку советских войск, выражал недовольство порядком прохождения службы офицерами и т. д.
10 июля 1952 г., по отбытии десятилетнего срока лишения свободы, его освободили из-под стражи.
Мрачковский обвинялся в преступной связи с иностранной разведкой, в расшифровке руководимой им секретной сети Разведупра за границей и в том, что в период войны проводил антисоветскую агитацию. Арестованный 18 января 1943 г. он отсидел за решеткой более десяти лет. И только в июле 1953 г. Мрачковского освободили, так как приговор в отношении его был отменен.
Генерал Гельвих— доктор технических наук, профессор и лауреат Сталинской премии был арестован СМЕРШЕм 27 января 1944 г. «по подозрению в шпионаже и принадлежности к антисоветской организации». Он отсидел более девяти лет, прежде чем Военная коллегия Верховного суда СССР его полностью реабилитировала.
Гюннера арестовали 19 сентября 1941 г. По мнению органов, он «являлся агентом одной из иностранных разведок и проводил активную шпионскую работу». Его дело даже не направлялось в суд, а рассматривалось особым совещанием при МГБ СССР 11 ноября 1950 г., которое влепило ему с легкостью пятнадцать лет лишения свободы.
Таким образом, жестокая борьба с «врагами народа» в рядах Красной Армии продолжалась и в годы Великой Отечественной войны, и после нее.
В течение 1941–1952 гг. были арестованы 101 генерал и адмирал, из которых 76 были осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР, 5-м Особым совещанием при бывшем МГБ СССР, 8 генералов освобождены вследствие отсутствия в их действиях состава преступления, а 12 человек умерли, находясь под следствием. К сожалению, ко всем этим арестам, а значит, и ко всем человеческим судьбам был напрямую причастен и Виктор Семенович Абакумов как начальник Управления особых отделов, как начальник контрразведки СМЕРШ, а потом и как министр государственной безопасности.
5Указом ПВС СССР от 6 июля 1945 г. были отменены специальные звания для начсостава НКВД-НКГБ и введены общеармейские офицерские и генеральские звания. Для генералов войск и органов НКВД-НКГБ была введена форма одежды, установленная для генералов Красной Армии.
А через два дня, 9 июля, наркому внутренних дел СССР Л.П. Берии было присвоено воинское звание «Маршал Советского Союза» (Указом Президиума Верховного Совета СССР), Наркому государственной безопасности СССР В.Н. Меркулову постановлением Совета Народных Комиссаров СССР присвоили воинское звание «генерал армии». Воинское звание генерал-полковник было присвоено Абакумову B.C., Круглову C.H., Серову И.А., Кобулову Б.З., Чернышеву В.В., Гоглидзе С.А., Павлову К.А. Тем же постановлением воинские звания «генерал-лейтенант» и «генерал-майор» были присвоены большой группе работников НКВД-НКГБ СССР.
Если верить утверждению Д. Волкогонова, то представление на присвоение званий (в том числе Абакумову), подавал лично Лаврентий Павлович.
* * *Это было летом 1945 г. Виктор Семенович, как обычно, прогуливался по улице Горького. У будки телефона-автомата он вдруг обратил внимание на трех молоденьких и красивых девчонок.
Разглядел и, улыбаясь, подошел.
Три студентки тоже обратили на него внимание. А что, высокий, аккуратно зачесанные назад темно-русые волосы, карие глаза, прямоугольное лицо и высокий лоб. Опущенные плечи скрывал мундир с золотыми погонами генерал-полковника, шикарно сшитый на заказ у лучшего портного. Виктору, а именно так он им представился, всего тридцать семь лет. Интересный мужчина! Факт! Они познакомились, вместе посмеялись над его шуткой. Но впечатление осталось.
Он умел оставлять его женщинам. Сравнительно молодому генералу, начальнику контрразведки СМЕРШ это было не сложно. Мимолетная встреча, несколько банальных и ничего не значащих слов, но зато сколько положительных эмоций.
* * *С июля 1945 г. в советской зоне оккупации Германии оперативно-розыскную работу вели подразделения уполномоченного НКВД СССР по Группе советских оккупационных войск. Во всей советской зоне ответственности были организованы оперативные сектора, а в 35 городах оперативные группы НКВД. Вскоре после доклада генерала Серова Сталину начальник ГУКР СМЕРШ получил указание, чтобы в Германии, кроме контрразведывательной работы, «смершевцы» оказывали помощь аппаратам уполномоченного НКВД СССР при ГСОВГ.
Абакумову вместе с заместителем Наркома НКВД СССР Обручниковым пришлось выделить до 300 оперативных сотрудников. К слову сказать, при установлении новой власти в Германии очень часто приходилось предупреждать враждебные акции, направленные к администрации и советским представителям.
Так, к концу 1945 г. в советской зоне оккупации были ликвидированы 620 организаций и групп «Вервольфа», которые совершали поджоги, убийства, распространяли листовки, газеты и различные ложные слухи, будоражившие местное население, что стало возможным благодаря 282 оперативным работникам НКВД, НКГБ и ГУКР СМЕРШ (каждому сектору были приданы по одному батальону внутренних войск НКВД).
* * *Несколько забегая вперед, коснемся одной истории.
Как-то к уполномоченному НКВД СССР при группе советских оккупационных войск в Германии генералу Серову обратился из ЦК Компартии Германии Ульбрихт:
— В трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии, поэтому там невозможно организовать партийную работу.
В заключение беседы товарищ Ульбрихт попросил помощи в этом деле. И генерал Серов охотно откликнулся. Он дал указание негласно посадить трех судей в лагерь.
Когда о пропаже судей узнали англичане и американцы, то на контрольном Совете они подняли вопрос о расследовании этого дела.
Маршал Жуков, в свою очередь, позвонил Серову и потребовал освободить судей. Но генерал из НКВД не считал для себя нужным их освобождать и лишь твердил:
— Георгий Константинович, мы их не арестовывали. Кто-то вам дал неправильную информацию.
На самом деле Г.К. Жуков обладал такой информацией от Абакумова, которая была получена от начальника Управления СМЕРШ Зеленина. И после того как межсоюзная комиссия провела расследование и не подтвердила факта ареста судей офицерами НКВД, а это стало известно перед Первой сессией Верховного Совета СССР, где Абакумов сидел рядом с Жуковым, по окончании заседания Виктор Семенович подошел к Серову и предложил вместе идти в министерство.
По дороге в своей любимой манере он высказал все в лоб:
— Иван Александрович, я точно установил, что немецкие судьи арестованы вами. И я даже знаю, где вы их содержите.
— Да, вы правы, Виктор Семенович, — ответил Серов. — И как чекист чекисту я вам скажу откровенно, что я давал команду на арест этих людей.
— Спасибо за откровенность, Иван Александрович, — парировал Абакумов. — Но почему тогда вы скрыли это от Жукова?
— Виктор Семенович, неужели вы не понимаете, что маршал — человек сугубо военный и он не должен все знать о нашей работе.
— Хорошо, но ведь Жуков все-таки первый заместитель Верховного и ему надо рассказывать все как на духу. Вы даже не поставили его в известность.
— Слушайте, Виктор Семенович, — оборвал Абакумова раздраженный Серов. — А что вы так выслуживаетесь перед Жуковым?
— Я не выслуживаюсь. Я только доложил ему объективную информацию как заместителю Верховного. И все. А вы теперь очень пожалеете о том, что ввели в заблуждение первого заместителя товарища Сталина. Причем без неприятностей для вас это дело не закончится.
— Дурак ты, — почти закричал генерал Серов.
И они разошлись. Это было в 1946 г.
* * *В целях изучения истории войны по горячим следам Георгий Константинович Жуков дал задание своему штабу и политуправлению ГСОВГ подготовить научно-практическую конференцию. Главной целью ставилось обобщение опыта войны на фоне одной-двух крупных операций.
И такая конференция в конце ноября 1945 г. была проведена.
А через четыре дня участники конференции стали разъезжаться к местам службы.
Так совпало, что как раз в этот момент в Группу войск прилетел генерал-полковник Абакумов на встречу с избирателями перед выборами в Верховный Совет. Виктор Семенович выступил перед избирателями с трибуны и прочитал заранее подготовленный доклад. Походил по улицам поверженного Берлина в гражданском пальто и кепке поверх формы. На одной из фотографий он идет по улице широким шагом, руки в карманах, взгляд сосредоточен. На другой он в гимнастерке с золотыми погонами, руки за спиной, отвечает на вопросы. Во время этой поездки начальника ГУКР СМЕРШ свозили и в Вену, где он в окружении своих подчиненных сфотографировался у памятника Бетховену. Как раз в период этой служебной командировки и произошел якобы инцидент Абакумова с Жуковым Есть версия, что Виктор Семенович после доклада начальника военной контрразведки ГСОВГ отдал приказ об аресте ряда офицеров штаба и управления армий и дивизий.
Вот как об этом рассказывал сам маршал Г.К. Жуков:
«Не успели участники конференции разъехаться к местам службы, как в расположение Группы войск прибыл генерал Абакумов — заместитель Берии. Мне о цели визита не доложил, развернул бурную деятельность.
Когда стало известно, что Абакумов производит аресты генералов и офицеров, я приказал немедленно вызвать его. Задал два вопроса: почему по прибытии не изволил представиться мне как главнокомандующему, почему без моего ведома как главноначальствующего и главнокомандующего арестовывает моих подчиненных? Ответы его были, на мой взгляд, невразумительны. Приказал ему: всех арестованных генералов и офицеров освободить. Самому убыть туда, откуда прибыл. В случае невыполнения приказа отправлю в Москву под конвоем. Абакумов убыл восвояси».
Безусловно, Георгий Константинович приукрасил свою встречу с Абакумовым. Да оно и понятно. В то время, когда он рассказывал эту историю, Абакумов не мог ответить ему с того света.
А Жуков не мог не лукавить, так как тогда бы его посчитали если не другом, то хорошим товарищем начальника СМЕРШ. Отмечу одно, разговор Абакумова с Жуковым не был таким жестким. Аресты действительно были, но Жуков попросил Виктора Семеновича, а не приказывал и не угрожал ему. Все было гораздо проще. Абакумов относился к великому полководцу с некоторым почтением, как верный слуга Сталина к его заместителю.
В 1946 г. в газете «Правда» была опубликована фотография, на которой Георгий Константинович сидит рядом с Виктором Семеновичем. Очень близко. Так не сидят враги!
* * *«В конце войны Абакумов был начальником всесоюзного СМЕРШ, ему подчинялись контрразведки всех действующих фронтов и армий, — пишет в своей книге А.И. Солженицын. — Это было особое короткое время бесконтрольного обогащения; чтобы верней нанести последний удар Германии, Сталин перенял у Гитлера фронтовые посылки в тыл: за честь Родины — это хорошо, за Сталина — еще лучше, но чтобы лезть на колючие заграждения в самое обидное время — в конце войны, не дать ли воину личную материальную заинтересованность в Победе, а именно — право послать домой: солдату — пять килограммов трофеев в месяц, офицеру десять, а генералу — пуд? (Такое распределение было справедливо, ибо котомка солдата не должна отягощать его в походе, у генерала же всегда есть свой автомобиль.) Но в несравненно более выгодном положении находилась контрразведка СМЕРШ. До нее не долетали снаряды врага. Ее не бомбили самолеты противника. Она всегда жила в той прифронтовой полосе, откуда огонь уже ушел, но куда не пришли еще ревизоры казны. Ее офицеры были окутаны облаком тайны. Никто не смел проверять, что они опечатали в вагоне, что они вывезли из арестованного поместья, около чего они поставили часовых. Грузовики, поезда и самолеты повезли богатство офицеров СМЕРША. Лейтенанты вывозили на тысячи, полковники — на сотни тысяч, Абакумов греб миллионы».
Сарказм известного в мире писателя вполне понятен лично им пережитым: «На одиннадцатый день после моего ареста три «смершевца»-дармоеда, обремененные тремя чемоданами трофеев больше, чем мною (на меня за долгую дорогу они уже положились), привезли меня на Белорусский вокзал Москвы. Назывались они спецконвой, на самом деле автоматы только мешали им тащить тяжелейшие чемоданы — добро, награбленное в Германии ими самими и их начальниками из контрразведки СМЕРШ 2-го Белорусского фронта и теперь под предлогом конвоирования меня отвозимое семьям в Отечество. Четвертый чемодан безо всякой охоты тащил я, в нем везлись мои дневники и творения — улики на меня».
Однако я бы не сказал, что Виктор Семенович греб миллионы. О том, что он нажил за свою короткую жизнь, мы еще поговорим позже, а пока давайте ознакомимся с его приказом № 00 170 от 27 сентября 1945 г.
«Главное Управление СМЕРШ располагает данными о том, что некоторые органы контрразведки имеют значительное количество неположенного по штату автотранспорта и разного трофейного имущества.
Это имущество на учет органами СМЕРШ не взято, что порождает антигосударственное отношение к его расходованию и хранению, а также создает условия для злоупотреблений.
В целях наведения порядка в хранении, учете и использовании имущества, находящегося в органах СМЕРШ, приказываю:
Немедленно произвести тщательную документальную ревизию всего имущества, находящегося в органах СМЕРШ, составить на все имущество подробные описи, которые представить в Главное Управление СМЕРШ, все имущество опечатать и запретить его использование до получения указаний из Главного Управления СМЕРШ.
Начальники органов СМЕРШ, у которых после ревизии будет обнаружено имущество, не числящееся на учете или расходуемое не по назначению, будут отданы под суд военного трибунала, невзирая на занимаемые положения.
Следует отметить, что сразу после войны с трофейным обогащением боролись. Особенно это касалось тех, кто попадал под «колпак СМЕРША». Стоило Сталину только услышать о большом количестве награбленного барахла у известного генерала, как тут же принимались соответствующие меры. Поэтому некоторые, особо жадные на трофеи старались обогащаться по-тихому. В определенные моменты «трофеи» служили хорошим компроматом для «органов», а вождь, как известно, любил компроматы.
В этом контексте как раз и интересен приказ начальника ГУКР СМЕРШ, пугающий своих.
* * *Михаил Черненко после войны служил переводчиком в контрразведке. Вот что он рассказал в своих воспоминаниях об этом периоде:
«Чем занимался СМЕРШ? Еще в разбитом Берлине хотели ловить чуть не каждого члена НСДАП. Многие оперуполномоченные, наверное, не понимали, что в фашистской партии состояли чуть ли не все. Не знали толком ее устройства. А найти «целленляйтера», это что-то вроде секретаря парткома по месту жительства, было трудно — они все, ясное дело, сбежали на запад (…). К концу лета в Потсдаме появилось у нас понятие «американский агент», их кинулись искать чуть ли не на каждом шагу. И еще, естественно, искали (и нередко находили) эсэсовцев, военных преступников. И опять же искали «вервольф» (…).
Были пойманные дезертиры. Были солдаты, сбежавшие со сборного пункта демобилизуемых и образовавшие банду, грабившую немецкие дома. У них было оружие, и жили они то в одном, то в другом немецком городке или в усадьбе — выгоняли хозяев, приглашали (или тащили силком) молодых женщин и веселились. Потом двигали дальше, пока их не взяли военной силой. Провели следствие, допросили немецких свидетелей. Военный трибунал присудил этой компании большие сроки.
Был офицер, о котором дознались, что у него — чужая фамилия. В начале войны он сидел в советском лагере. Сумел оттуда бежать, сумел сменить документы и был призван в Красную Армию. Воевал, повышался в звании, заслужил орден и медали. Стал командиром части.
Все равно его не простили, трибунал приговорил его к сроку, который он не отбыл, и еще за побег из-под стражи».
В общем, будни, рутина и тому подобное. Но это на первый взгляд. При этом оперативные группы в секторах только с 10 мая по 15 июня 1945 г. арестовали 675 германских агентов разведки и контрразведки, диверсантов и террористов. 161 сотрудника гестапо, СД и других карательных органов, 938 активных членов НСДАП, 35 областных и районных руководителей фашистских молодежных организаций, 71 участника организаций и групп, оставленных немцами для подрывной работы в тылу Красной Армии, 4 представителей административных органов, редакторов газет, авторов антисоветских изданий, 12 прочих антисоветских элементов.
Много это или мало, судите сами, но это была именно та оперативная работа органов в советской оккупационной зоне Германии, в которой принимали самое непосредственное участие и офицеры СМЕРША».
В сентябре 1945 г. B.C. Абакумов докладывал в ГКО о том, что с момента капитуляции немецко-фашистских войск органами военной контрразведки в Германии было арестовано 1746 сотрудников и агентов германских разведывательных и контрразведывательных органов, а также 7429 бывших участников белогвардейских, националистических и других организаций.
* * *6 сентября 1945 г. Абакумова утвердили в качестве члена комиссии по руководству подготовкой обвинительных материалов и работой советских представителей в международном военном трибунале по делу главных военных преступников.
Для доставки нацистских преступников в Нюрнберг под руководством полковника Лихачева (заместителя начальника следственного отдела ГУКР СМЕРШ) была сформирована оперативная группа из десяти контрразведчиков, переодетых в форму красноармейцев. Обвиняемых в самолете сопровождали следователи и переводчики. В Нюрнберге «смершевцы» охраняли советскую часть обвинения, а также оказывали помощь в допросах других арестованных и свидетелей, находящихся под стражей.
При этом военные контрразведчики проводили работу по отбору свидетелей зверств немецко-фашистских захватчиков.
Процесс в Нюрнберге закончился 1 октября 1946 г., где в обвинительных материалах были использованы документы, собранные и подготовленные «смершевцами».
Характерно, что в целях упрочения своего положения B.C. Абакумов после войны стал обстоятельно изучать опыт нацистов. По мнению Евгения Жирнова, «его интересовали мельчайшие подробности взаимоотношений гестапо с партией, военной разведки с политической, руководителей различных спецорганов друг с другом». В своем персональном кинозале Виктор Семенович, по воспоминаниям переводчика Копелянского, часами смотрел трофейную кинохронику.
Вскоре Абакумов во многом стал копировать рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.
Говорят, что даже на доклады в Кремль Виктор Семенович ездил в машине Гиммлера.
* * *Генрих Гиммлер был хитрым и расчетливым, но, в отличие от Абакумова, во многих отношениях слабым человеком. Окружая себя людьми, которые компенсировали его недостатки, он умело использовал их силу, жестокость или знания, при этом предпочитая оставаться всегда в тени.
По наблюдениям того же Шелленберга, Гиммлер казался похожим на требовательного учителя, настаивавшего на аккуратности, усердии и преданности с «мелочной точностью», но боявшегося тем не менее выразить собственное мнение и оказаться неправым. Он требовал, чтобы другие брали его ответственность и принимали его вину на себя. Он неохотно использовал приобретаемую власть, за исключением тех случаев, когда был уверен, что риска не будет.
Массажист Феликс Керстен описал Гиммлера как человека «с узкой грудной клеткой, срезанным подбородком, в очках и со льстивой улыбкой». В его кабинете он увидел множество томов по немецкой и средневековой истории, после чего сделал вывод, что Гиммлер — «педант, мистик и ученый» с «мягкими руками». В своих «мемуарах» Шелленберг утверждал: «Организация СС была построена Гиммлером по принципам Ордена иезуитов. Служебный устав и духовные упражнения, представленные Игнатием Лойолой, представляли собой образец, который Гиммлер усердно старался скопировать».
Считалось, что Гиммлер был жесток по убеждению, а не по своей натуре.
В 1944 г. он успешно добился наивысшего уважения Гитлера, скрывая свою слабость и нерешительность под маской силы, которую дополняли его высокая должность и черный мундир рейхсфюрера СС.
Геббельс писал про него: «Я твердо убежден, что внутренняя безопасность находится в надежных руках, пока этим ведает Гиммлер».
Чем не оценка!
И действительно, Генрих Гиммлер вторгался в ведомства Геринга и Риббентропа, а его информационные службы во многом превосходили их разведку.
Послы Риббентропа находились под постоянным наблюдением СД, и фюрер получал секретные отчеты об их работе. Гиммлер полностью контролировал уголовную и политическую полицию. Единственное, что ему не удалось, так это распространить свою власть на немецкую судебную систему. Никогда не демонстрируя своего положения на публике, Гиммлер стал самым могущественным человеком в Германии. У него действительно было чему поучиться.
* * *В 1939 г. по приказу доктора Гиммлера провели первые зарегистрированные опыты с привлечением людей из концентрационных лагерей. «На кожу отобранных заключенных наносили жидкие газы иприт и фосген, наблюдали и фотографировали их реакции вплоть до момента смерти. Доктора посылали отчеты о своих наблюдениях Гиммлеру, который приказал проводить дальнейшие испытания в большом масштабе. Позже, в 1942 году, даже возник спор о том, следует ли платить за узников, используемых в этих экспериментах».
На процессе по «Делу врачей», который проходил перед военным трибуналом в Нюрнберге (декабрь 1946-го— июль 1947 г.), двадцать три врача получили возможность самостоятельно защищаться перед судом. Это дело также заинтересовало B.C. Абакумова. Основные эксперименты проводились в период с 1941 по 1944 г., которыми руководил профессор анатомии, директор Института исследования и изучения наследственности, а в прошлом продавец книг Вольфрам Сиверс. Например, эксперименты с ипритом приводили «к ожогам на теле человека, распространявшимся день ото дня и часто приводившим к слепоте и смерти. Вскрытие трупов показывало, что кишечник и легкие полностью выжжены».
Бывший штабной хирург люфтваффе и офицер СС доктор Зигмунд Рашер в мае 1941 г. получил разрешение у Гиммлера на доставку к нему нескольких заключенных для экспериментов с низким давлением и высоким, которые, как он предупредил рейхсфюрера, могут закончиться смертью.
Эксперименты Рашера, якобы проводимые в интересах люфтваффе, предпринимались в основном в 1942 г. в Дахау, отчеты о которых направлялись Гиммлеру. В одном из них говорилось: «Опыт заключался в следующем: лица (военнопленные), одетые в зимнюю или летнюю форму летчиков и в шлемы, были погружены в воду, причем спасательный жилет из резины предохранял их от потопления.
Эксперименты проводились в воде при температуре от 2 до 12 градусов по Цельсию. Во время некоторых опытов вся голова находилась выше воды, в других же затылок и задняя часть головы были погружены в воду. Электрические приборы отметили температуру: 26,4 градуса в желудке и 26,5 градуса в прямой кишке. Смертельный исход имел место только в тех случаях, когда замораживанию подвергались затылок и вся тыльная часть головы. Во всех случаях с фатальным исходом наблюдались значительные изменения в функции сердца. В результате вскрытия этих трупов было обнаружено большое количество крови — до полулитра в черепной полости. В случаях, когда температура доходила до 28 градусов, лица (военнопленные), подвергавшиеся опытам, всегда умирали, несмотря на все попытки вернуть их к жизни». А вот заключительный абзац: «Во время попыток спасти сильно обмороженных лиц, было установлено, что быстрое согревание действовало лучше, чем медленное, так как температура тела после изъятия его из холодной воды продолжала быстро падать. Я думаю, что по этой причине мы можем прекратить попытки спасти обмороженных лиц путем согревания теплотой живого организма. Согревание этим телом — телами женщин или животных — было слишком медленным».
К слову, реакция людей, помещенных в камеры с низким давлением, в Дахау была заснята на пленку. Этим опытом было подвергнуто 200 человек, в результате которых более семидесяти погибли.
Однако опыты Рашера были далеко не единственными опытами, представляющими интерес для организации Гиммлера.
Например, в отчете главного санитарного врача из канцелярии главного военного врача СС и полиции говорилось об экспериментах по убийству отравленными пулями:
«11 сентября 1944 г. в присутствии штурмбаннфюрера СС доктора Динга доктор Видман и нижеподписавшиеся провели эксперименты с отравленными пулями. Эти пули, калибр которых 7,65 см, были наполнены ядом в форме кристаллов. Опыты были произведены на пяти лицах, приговоренных к смерти. Каждый из этих осужденных, находящихся в лежачем положении, был подвергнут однократному огнестрельному ранению в верхнюю часть левого бедра. В двух случаях пули прошли насквозь. Эти двое осужденных не подверглись никакому влиянию яда, вследствие чего опыты были забракованы».
«Симптомы у трех других лиц были удивительно схожи между собой. Сначала не было заметно никаких особенных изменений. Через 20–25 минут начались дрожь и незначительное выделение слюны. Затем все прекратилось. Через 40–44 минуты возобновилось выделение слюны в более интенсивной форме, отравленные часто глотали ее. Затем слюна текла в таком количестве, что они не успевали проглатывать ее. Вслед за столь обильными выделениями жидкой слюны началось выделение пенящейся. Затем последовало удушье, и началась рвота».
«Одновременно был сильный позыв к рвоте, один из отравленных пытался вызвать рвоту, сунув в рот четыре пальца, но безуспешно. Его лицо стало багровым. Лица двух других отравленных побледнели раньше лица первого.
Другие симптомы были аналогичными. Позднее моторные центры усилили свою деятельность настолько, что люди катались по полу, непроизвольно дергали руками и ногами и закатывали глаза. Затем они успокоились, зрачки расширились до максимума, и в таком уже спокойном состоянии обреченные находились некоторое время. У одного из них были обнаружены полная потеря мочи и судорожное состояние. Смерть наступила через 121, 123 и 129 минут после выстрела».
С осени 1941 г. в лагерях предпринимались жестокие и грубые попытки создания массовой стерилизации с применением наркотиков, которые оказались неудачными. В 1943 г. в Заксенхаузене стали проводиться исследования вирусного гепатита, а осенью этого года в особом центре вблизи Бухенвальда с вакциной тифа.
Несмотря на то что большинство экспериментов были признаны умышленным убийством под предлогом сбора медицинских данных, обвиняемые врачи весьма серьезно оправдывались своей подчиненностью, а значит, выполнением приказов своих начальников.
Глава шестаяСхвативший бога за бороду
У чекиста есть только два пути — на выдвижение и в тюрьму.
125 февраля 1946 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР Народный Комиссариат обороны СССР был преобразован в Народный комиссариат Вооруженных Сил СССР, а 15 марта в Министерство Вооруженных Сил СССР. Через 40 дней, 27 апреля 1946 г., B.C. Абакумова утвердили в должности начальника Главного управления контрразведки СМЕРШ Министерства Вооруженных Сил СССР.
Как свидетельствовал П.А. Судоплатов, «после окончания войны на первый план выдвигалась проблема реорганизации Вооруженных сил. Вслед за этим Сталин предложил Политбюро рассмотреть деятельность органов госбезопасности и поставить перед ними новые задачи. Позднее Мамулов и Людвигов рассказали мне, что от Меркулова потребовали представить на Политбюро план реорганизации Министерства госбезопасности. На заседании Берия, по их словам, обрушился на Меркулова за неспособность определить направления в работе контрразведки в послевоенное время. К нему присоединился и Сталин, обвинив Меркулова в полной некомпетентности».
На этом совещании Сталин спросил присутствующих:
— Почему начальник военной контрразведки не может быть одновременно заместителем министра госбезопасности?
(Дело в том, что в связи с реорганизацией Вооруженных сил военная контрразведка СМЕРШ из Министерства ВС СССР переходила в состав Министерства госбезопасности.)
— Товарищ Сталин, — отчеканил Меркулов, — считаю, что товарищ Абакумов должен быть назначен первым заместителем министра государственной безопасности.
И тут возникла некоторая пауза, после которой вождь саркастически заметил:
— Вот товарищ Меркулов даже на Политбюро ведет себя как двурушник. Думаю, что его необходимо заменить на посту министра госбезопасности, как несправившегося на этой должности.
В своих мемуарах П.А. Судоплатов прокомментировал это так:
«Похоже, Меркулов совершил ошибку, так легко согласившись с предложением Сталина, но на самом деле Сталин просто искал подходящий предлог, чтобы его убрать. У Сталина уже была готова и кандидатура — Огольцов, честный человек, но провинциал, никогда не работавший в Центре».
Сергей Иванович Огольцов уже в восемнадцать лет работал следователем в уездной Ч К. В 1942 г. в сорок два года возглавил Управление НКВД Куйбышевской области, в 1943 г. стал начальником Управления НКГБ этой же области, а в 1944 г. — наркомом госбезопасности Казахской ССР.
В 1945 г. его назначили заместителем Наркома госбезопасности СССР.
Когда Сталин предложил ему должность министра, Огольцов испугался не на шутку и стал умолять вождя не назначать его на этот ответственный пост. На Политбюро он заявил следующее:
— Как честный коммунист, я совершенно не подхожу для такого высокого поста, поскольку у меня недостает для столь ответственной работы необходимых знаний и опыта.
— Что ж, если товарищ Огольцов отказывается, мы не будем его заставлять, — ответил Сталин.
— Тогда я предлагаю назначить министром госбезопасности товарища Абакумова.
И это предложение, по свидетельству Судоплатова, «горячо поддержал» А.А. Жданов. А 4 мая 1946 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР B.C. Абакумова назначили министром.
* * *Всеволод Меркулов в докладной записке на имя Хрущева в июле 1953 г. обиженно писал: «Ловко использовав против меня известное провокационное шахуринское дело, Абакумов в мае 1946 г. стал министром госбезопасности СССР. Сумев обманным путем войти в доверие к тов. Сталину, Абакумов перестал считаться с членами Политбюро, и Берия, насколько я заметил, стал бояться Абакумова как огня. Как говорится, нашла коса на камень. Поэтому в качестве председателя комиссии по приемке-сдаче дел МГБ Берия фактически потворствовал проискам Абакумова, который в процессе приемки от меня дел всячески старался найти против меня какие-либо материалы, а не найдя материалов, вынужден был извращать факты. Я не имел возможности защищаться документально, опровергнуть «материалы» Абакумова, так как Аппарат МГБ был уже в руках Абакумова. Я должен был ограничиться тем, что акт сдачи дел подписал с обширными замечаниями.
У меня тогда сложилось твердое мнение, что Берия смертельно боится Абакумова и любой ценой старается сохранить с ним хорошие отношения, хотя точно знает, что Абакумов — нечестный человек. Фактически, как мы теперь знаем, два врага партии и народа старались тогда перехитрить друг друга.
Процесс сдачи дел МГБ затянулся на четыре месяца, и только в августе 1946 г. вышло известное решение ЦК обо мне в связи с моим освобождением от работы в МГБ. Я был назначен затем заместителем начальника Главсовзагранимущества и уехал за границу.
Отчуждение и безразличие Берии ко мне я заметил сам, когда вернулся из-за границы, но я по-прежнему неправильно анализировал положение. Мне казалось, что в связи со мной у Берии создалась сложная ситуация с Абакумовым.
Абакумов, я точно знал, ненавидел меня, писал на меня т. Сталину и в ЦК кляузы, которые, однако, не достигали поставленных Абакумовым целей, так как при проверке оказывались лживыми.
Берия же, как я полагал, тогда считал, что если Абакумову удается скомпрометировать меня, то в какой-то мере косвенно будет в глазах т. Сталина скомпрометирован и Берия, и потому неоднократно уговаривал меня «не портить отношения с Абакумовым, звонить ему, поддерживать с ним связь». Считая Абакумова мерзавцем и карьеристом, рискуя оказаться жертвой какой-либо удачной провокации со стороны Абакумова, я все-таки не хотел следовать совету Берии, а года два даже не подавал Абакумову руки.
Можно привести ряд фактов, когда Берия демонстративно игнорировал меня, особенно если при этом присутствовал Абакумов.
Что же, это было в характере Берии, и меня нисколько не удивляло. В 1948 г., узнав об очередной кляузе Абакумова, я хотел поговорить о ней с Берией и пришел к нему в приемную, но он меня не принял, передав через секретаря, что вызовет меня сам, и, конечно, не вызвал, как я и ожидал».
Оправдываясь перед Н.С. Хрущевым, Меркулов ничего не придумал, кроме того, что выгораживал прежде всего самого себя.
Сменив Меркулова на посту министра госбезопасности, Виктор Семенович не подписал приемо-сдаточного акта.
Это вызвало невероятный гнев у Лаврентия Павловича, который при свидетелях, в кремлевском коридоре, отчитывал Абакумова самым что ни на есть отборнейшим матом. Но новоиспеченный министр только улыбался. Видимо, это ему доставляло удовольствие. После войны он вообще перестал считаться с Лаврентием Павловичем, отношения с которым ухудшались с тех самых пор, когда он возглавил военную контрразведку.
* * *Назначение B.C. Абакумова новым министром государственной безопасности СССР вполне можно считать признанием его личных заслуг, а также заслуг контрразведки СМЕРШ в борьбе с немецко-фашистскими спецслужбами в годы Великой Отечественной войны. Несомненно, что Сталин оценил эти заслуги.
Так, бывший начальник отдела «Абвер-1» генерал Ганс Пиккенброк после войны вынужденно признал: «Россия — самая тяжелая страна для внедрения агентов вражеской разведки. После вторжения германских войск на территорию СССР мы приступили к подбору агентов из числа военнопленных. Но трудно было распознать, имели ли они действительно желание работать в качестве агентов или намеревались таким путем вернуться в ряды Красной Армии. Многие агенты после переброски в тыл советских войск никаких донесение нам не присылали».
Другой немец, бывший генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, начальник Штаба Верховного Главнокомандования вермахта на вопрос: «Какими разведывательными данными о Советском Союзе вы располагали до войны и в ходе ее, и из каких источников эти данные поступали?» ответил: «До войны мы имели очень скудные сведения о Советском Союзе и Красной Армии, получаемые от нашего военного атташе. В ходе войны данные от нашей агентуры касались только тактической зоны, мы ни разу не получали данных, которые оказали бы серьезное воздействие на развитие военных действий».
Таким образом, эффективность советской контрразведки признал и потерпевший сокрушительное поражение противник.
И это не случайно, так как военная контрразведка нанесла решающее поражение немецко-фашистским спецслужбам. За время войны она обезвредила тысячи агентов, террористов и диверсантов противника, и ни одно значительное разведывательное мероприятие немцам так и не удалось провести в жизнь.
По авторитетному мнению генерала Б. В. Гераскина, «органы военной контрразведки действовали высокоэффективно и со своими задачами справились».
«В годы Великой Отечественной войны армейские чекисты сумели создать эффективно действующую систему контрразведывательных мер, надежно защитившую Красную Армию от подрывных действий секретных служб фашистской Германии», — делает вывод генерал.
При этом нельзя забывать, что B.C. Абакумов как руководитель Управления особых отделов, а затем и СМЕРШа вместе со своими подчиненными повинен в участии военной контрразведки в репрессиях в годы Великой Отечественной войны и после нее. Правда, не всегда соответствующие мероприятия проводились по его инициативе.
Летом 1953 г. в архивных материалах второго спецотдела МВД СССР были обнаружены документы, утвержденные Кобуловым и Абакумовым по установке оперативной техники (подслушивания) на квартирах маршалов Буденного, Жукова и Тимошенко. Вот что говорилось в совершенно секретном документе, подписанным С. Кругловым и И. Серовым и адресованном Маленкову Г.М.:
«28 сентября и 2 октября 1942 г. Кобуловым утвержден план организации установки аппаратуры подслушивания на квартире т. Буденного. Этим планом было предусмотрено устройство техники подслушивания в квартире т. Буденного через квартиру № 93, причем работы по установке аппаратуры подслушивания проводились под видом ремонта отопительной системы.
5 июня 1943 г. Абакумовым утвержден план дополнительных мероприятий по установке техники подслушивания в квартире т. Буденного с использованием квартиры № 89.
Для организации подслушивания в доме № 3 по улице Грановского была занята отдельная комната, в которой было смонтировано оборудование специальной техники.
Во 2-м Спецотделе МВД СССР обнаружены также документы об установке аппаратуры подслушивания на квартирах у т.т. Жукова и Тимошенко».
Вождь пока еще наблюдал за своими маршалами, которые почему-то вызывали у него недоверие.
* * *Незадолго до нового, 1946 года командующему ВВС Красной Армии, Главному маршалу авиации A.A. Новикову принесли на подпись представление на гвардии полковника В.И. Сталина к званию генерала.
Командующий, немного подумав, все-таки бумагу не подписал. А под Новый год на квартире маршала раздался звонок телефона «ВЧ». Звонил отец Василия, который в напряженном разговоре прямо спросил Новикова:
— А как вы, товарищ Новиков, смотрите на то, чтобы Василию Сталину присвоить звание генерала?
Маршал стал говорить, что Василий Иосифович очень молод, что ему не хватает образования, что надо бы ему подучиться, поступить в Военно-воздушную академию. Сталин выслушал все аргументы своего заместителя по авиации и фактически закончил разговор:
— Представление к званию писать не надо. Подавайте общим списком, — и положил трубку.
Уже утром, толком не выспавшись, Новиков позвонил Жукову в Германию:
— Что делать, Георгий Константинович?
— Что ты, Саша, можешь сделать? Это же приказ! — выругавшись, ответил полководец.
Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 1 марта 1946 г. Василию Иосифовичу Сталину было присвоено воинское звание генерал-майора авиации, а 24 марта ему исполнилось 25 лет.
В.М. Молотов вспоминал, как в дни Потсдамской конференции к Иосифу Виссарионовичу Сталину пришли два-три летчика и без хитрости рассказали о том, что в ВВС начались катастрофы. Так родилось соответствующее решение: «Расследовать!»
Одним из летчиков был сын вождя — Василий.
Кстати сказать, после этой встречи отца с сыном начальник охраны Сталина генерал Власик позвонил в Москву начальнику штаба ВВС Фалалееву и фактически приказал:
— Василий помирился с отцом. Срочно представляйте его к званию генерала.
— Звание присуждают за заслуги, — ответил тот. — И вообще, без командующего я этот вопрос решить не могу.
В декабре 1945 г. без санкции прокурора был арестован командующий 12-й Воздушной армией маршал авиации Худяков Сергей Александрович. Его обвиняли в шпионской связи с англичанами, в службе в дашнакском отряде в 1918 г. и в злоупотреблении служебным положением. Постановление на арест маршала было оформлено лишь в марте 1946 г., а обвинение в измене Родине и злоупотреблении служебным положением предъявлено 22 августа того же года. Маршала Худякова расстреляли. Но перед расстрелом с него взяли нужные «показания» против Новикова.
Итак, 2 марта 1946 г. в центральных газетах было опубликовано постановление правительства о присвоении группе старших офицеров и генералов новых званий, где значился и сын вождя. А 4 марта командующий ВВС Советской армии главный маршал авиации A.A. Новиков был отстранен от занимаемой должности.
По воспоминаниям его дочери: «Прямо из штаба отец поехал к Жукову. Тот выслушал его и обронил скупую фразу: «Надо же им на кого-то все свалить». Отец понял, что Жуков обо всем знает и устраняется».
В постановлении ГКО-9899сс от 24.08.45 г. «О самолете Як-9 с мотором ВК-107А» говорилось:
«4. За невнимательное отношение к поступающим из строевых частей ВВС сигналам о серьезных дефектах самолета Як-9 с мотором 107А и отсутствие настойчивости в требованиях об устранении этих дефектов — командующему ВВС Красной армии т. Новикову объявить выговор».
Вроде бы наказали.
Но вот не прошло и семи месяцев, как 16 марта 1946 г. была создана Государственная комиссия по ВВС во главе с H.A. Булганиным, заместителем министра Вооруженных Сил СССР. В ее состав вошли: секретарь ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков, начальник Генштаба маршал A.B. Василевский, Главком Сухопутных войск маршал Г. К. Жуков, заместитель начальника Генштаба генерал армии С.М. Штеменко, начальник Главного политуправления Вооруженных Сил генерал-полковник И.В. Шикин, три маршала авиации — С.И. Руденко, К.А. Вершинин, А.Е. Голованов и генерал В.А. Судеец.
Результатом проверки государственной комиссии стали аресты. В марте-апреле 46-го были арестованы министр авиационной промышленности А.И. Шахурин, из руководства ВВС — генералы: А.К. Репин, Н.П. Селезнев, Н.С. Шиманов и два ответственных работника ЦК.
А в ночь с 22 на 23 апреля арестовали Новикова. Около часа ночи позвонил Вершинин:
— Александр Александрович, тебя срочно вызывают в Кремль. Собирайся и выходи. Машину я уже за тобой выслал.
— Константин Андреевич, не оставь моих детей, — все понимая, попросил маршал.
Практически через два часа в квартиру Новикова явились с обыском, после чего приступили к описи имущества.
Дочь маршала A.A. Новикова свидетельствует: «Во время обыска заявился сам Абакумов. По-хозяйски обошел всю квартиру, оглядел обстановку. Может, примеривался: не прихватить ли чего себе? Включил «комбайн» — приемник с радиолой, вершина тогдашней техники. Покрутил рычажок, послушал музыку. Встал, отошел. Видно, не понравился: звук не ахти и вид неказистый. На нас не глянул: какой в нас прок? Еще раз прошелся по комнатам и уехал, явно недовольный.
Потом, поочередно, вызывал к себе на допрос, кроме меня и Маши. Да, чуть не забыла сказать. У нас в тот год жила моя девятилетняя двоюродная сестра Надя. На свое несчастье. После всего, что она пережила в ту ночь, она заболела детской хореей (нарушение координации движений) и потом пять лет вынуждена была спать в специальном ящике. Были еще пострадавшие ни за что ни про что. Лес рубят — щепки летят. А щепки — это покалеченные человеческие судьбы.
Но что за дело до этих «щепок» Абакумову, который выполняет задание самого великого диктатора? Он сейчас ведет важный допрос. Допытывается: где вторая квартира? Ну, никак не мог он поверить, что то, что он увидел у нас дома и на даче, и есть все наше имущество! А куда же уплыло все, что перевозилось самолетами? Ведь ему доносили!! Наверное, с месяц за нами была слежка, все надеялись, найдется эта мифическая «вторая квартира», где маршал упрятал награбленное добро. Не нашли. Успокоились и версию об «ограблении Германии» отмели. Сосредоточились на другой — самолетной».
На допросах у следователя Лихачева и у начальника СМЕРШ Абакумова из Новикова потихоньку вытягивали факты его взаимоотношений с Жуковым. «Авиадело» как бы отходило в сторону.
Позднее маршал A.A. Новиков записал: «Арестовали по делу ВВС, а допрашивают о другом». «Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путем создания ложных показаний. Это мне стало ясно гораздо позднее. Вопросы о состоянии ВВС были только ширмой».
В 1953 г. полковник Лихачев показал:
— Следствие по делу Шахурина, Новикова, Шиманова и других велось специально созданной следственной группой. Все арестованные ежедневно допрашивались с короткими перерывами до 5–6 часов утра.
— Им не предоставлялось времени для сна? — спросили его.
— Да, фактически так и было, но такова была введенная Абакумовым система следственной работы СМЕРШ, причем протоколы допросов арестованных по этому делу не составлялись. Я составлял обобщенные протоколы в отсутствие арестованных по своим заметкам.
— Протоколы допросов составлялись по каким-то шпаргалкам?
— Существовал порочный стиль и метод следствия.
На очной ставке с этим полковником A.A. Новиков сообщил:
«Когда Лихачев ввел меня в кабинет Абакумова, последний впервые заговорил со мной на человеческом языке, предложил мне сесть за приставной столик и сказал, что я должен буду подписать составленное от моего имени заявление в адрес И.В. Сталина. Абакумов взял со стола отпечатанные листы с текстом этого «заявления» и передал их Лихачеву, который стоял справа от меня, а сам вышел.
Лихачев давал мне на подпись по одному листу.
Когда это сфабрикованное от моего имени «заявление» было мною подписано, через какое-то время Лихачев вновь вызвал меня и дал мне печатный текст «заявления» с требованием переписать его от руки — в его присутствии».
По утверждению дочери Новикова, «подобные заявления» были состряпаны и от имени Шахурина и Шиманова против Маленкова.
Думаю, что теперь становится понятно, чего добивались в СМЕРШе от Новикова, Шахурина и Шиманова. По своей сути, «Авиадело» наносило два удара по двум очень крупным фигурам: маршалу Жукову и секретарю ЦК Маленкову.
А теперь внимательно прочитаем заявление от бывшего Главнокомандующего ВВС, ныне арестованного Новикова, адресованное министру Вооруженных Сил СССР И.В. Сталину:
«Я лично перед Вами виновен в преступлениях, которые совершались в Военно-воздушных силах, больше чем кто-либо другой.
Помимо того, что я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолетов и моторов, выпускавшихся авиационной промышленностью, я как командующий Военно-воздушных сил должен был обо всем этом доложить Вам, но этого я не делал, скрывая от Вас антигосударственную практику в работе ВВС и НКАП.
Я скрывал также от Вас безделие и разболтанность ряда ответственных работников ВВС, что многие занимались своим личным благополучием больше, чем государственным делом, что некоторые руководящие работники безответственно относились к работе. Я покрывал такого проходимца, как Жаров, который, пользуясь моей опекой, тащил направо и налево. Я сам культивировал угодничество и подхалимство в аппарате ВВС.
Все это происходило потому, что я сам попал в болото преступлений, связанных с приемом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники. Мне стыдно говорить, но я также чересчур много занимался приобретением различного имущества с фронта и устройством своего личного благополучия. У меня вскружилась голова, я возомнил себя большим человеком, считал, что известен не только в СССР, но и за его пределами, и договорился до того, что в разговоре со своей бывшей женой Веледевой, желая себя показать крупной личностью, заявлял, что меня знают Черчилль, Циен и др.
Только теперь, находясь в тюрьме, я опомнился и призадумался над тем, что я натворил.
Вместо того, чтобы с благодарностью отнестись к Верховному Главнокомандующему, который для меня за время войны сделал все, чтобы я хорошо и достойно работал, который буквально тянул меня за уши, — я вместо этого поступил как подлец, всячески ворчал, проявлял недовольство, а своим близким даже высказывал вражеские выпады против Министра Вооруженных Сил.
Настоящим заявлением я хочу Вам честно и до конца рассказать, что кроме нанесенного мною большого вреда в бытность мою командующим ВВС, о чем я уже дал показания, я также виновен в еще более важных преступлениях.
Я счел теперь необходимым в своем заявлении на Ваше имя рассказать о своей связи с Жуковым, взаимоотношениях и политически вредных разговорах с ним, которые мы вели в период и до последнего времени.
Хотя я теперь арестован и не мое дело давать какие-либо советы в чем и как поступить, но все же, обращаясь к Вам, я хочу рассказать о своих связях с Жуковым потому, что мне кажется, пора положить конец такому вредному поведению Жукова, ибо если дело так далее пойдет, то это может привести к пагубным последствиям.
За время войны, бывая на фронтах вместе с Жуковым, между нами установились близкие отношения, которые продолжались до дня моего ареста. Касаясь Жукова, я, прежде всего, хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений.
Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных целях стремится чаще бывать в войсках, чтобы, таким образом, завоевать себе еще больший авторитет.
Вместо того, чтобы мы, как высшие командиры сплачивали командный состава вокруг Верховного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является «добрым дядей». Таким человеком у Жукова был и я, а также Серов.
Жуков был ко мне очень хорошо расположен, и я, в свою очередь, угодничал перед ним. Жуков очень любит знать все новости, что делается в верхах, и по его просьбе, когда Жуков находился на фронте, я, по мере того, что мне удавалось узнать, снабжал его соответствующей информацией о том, что делалось в Ставке. В этой подлости перед Вами я признаю свою тяжелую вину.
Так, были случаи, когда после посещения Ставки я рассказывал Жукову о настроениях Сталина, когда и за что Сталин ругал меня и других, какие я слышал там разговоры и т. д.
Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им.
Так во многих беседах, имевших место на протяжении последних полутора лет, Жуков заявлял мне, что операции по разгрому немцев под Ленинградом, Сталинградом и на Курской дуге разработаны по его идее и им, Жуковым, подготовлены и проведены. То же самое говорил мне Жуков по разгрому немцев под Москвой.
Как-то в феврале 1946 г., находясь у Жукова в кабинете или на даче, точно не помню, Жуков рассказал мне, что ему в Берлин звонил Сталин и спрашивал, какое бы он хотел получить назначение. На это, по словам Жукова, он, якобы ответил, что хочет пойти Главнокомандующим Сухопутными Силами.
Это свое мнение Жуков мне мотивировал, как я его понял, не государственными интересами, а тем, что, находясь в этой должности, он, по существу, будет руководить почти всем Наркоматом Обороны, всегда будет поддерживать связь с войсками и тем самым не потеряет свою известность. Все, как сказал Жуков, будут знать обо мне.
Если же, говорил Жуков, пойти заместителем Министра Вооруженных Сил по общим вопросам, то придется отвечать за все, а авторитета в войсках будет меньше.
Тогда же Жуков мне еще рассказывал о том, что в разговоре по «ВЧ» в связи с реорганизацией Наркомата Обороны, Сталин спрашивал его, кого и на какие должности он считает лучше назначить. Жуков, как он мне об этом говорил, высказал Сталину свои соображения и он с ними согласился, но тем не менее якобы сказал: «Я подожду Вашего приезда в Москву и тогда вопрос о назначениях решим вместе».
Я этот разговор привожу потому, что, рассказывая мне об этом, Жуков дал понять, что как он предлагал Сталину, так Сталин и сделал.
Ко всему этому надо еще сказать, что Жуков хитрит и лукавит душой. Внешне это, конечно, незаметно, но мне, находившемуся с ним в близкой связи, было хорошо видно.
Говоря об этом, я должен привести Вам в качестве примера такой факт: Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы по-отечески относится к нему и заботится. Но дело обстоит иначе. Когда недавно, уже перед моим арестом, я был у Жукова в кабинете на службе и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом свое неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один высказался по адресу Василия Сталина еще резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления.
Вначале 1943 г. я находился на Северо-Западном фронте, где в то время подготавливалась операция по ликвидации так называемого «Демянского котла», и встречался там с Жуковым.
Как-то во время обеда я спросил Жукова, кому я должен писать донесения о боевых действиях авиации. Жуков ответил, что нужно писать на имя Сталина и тогда же рассказал мне, что перед выездом из Москвы он якобы поссорился с Верховным Главнокомандующим из-за разработки какой-то операции и поэтому, как заявил Жуков, решил не звонить ему, несмотря на то что обязан делать это. Если, говорил Жуков, Сталин позвонит ему сам, то тогда и он будет звонить ему.
Рассказывал этот факт мне Жуков в таком высокомерном тоне, что я сам был удивлен, как можно так говорить о Сталине. В моем присутствии Жуков критиковал некоторые мероприятия Верховного Главнокомандующего и Советского правительства. В беседах на эти темы я в ряде случаев поддерживал Жукова. После снятия меня с должности Главнокомандующего ВВС, я, будучи в кабинете у Жукова высказал свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав аресты людей из ВВС.
Жуков поддержал мои высказывания и сказал: «Надо же на кого-то свалить». Больше того, Жуков мне говорил: «Смотри, никто за тебя и слова не промолвил, да и как замолвить, когда такое решение принято Сталиным». Хотя Жуков прямо и не говорил, но из разговора я понял, что он не согласен с решением правительства о снятии меня с должности командующего ВВС.
Должен также заявить, что когда Сталин вызвал меня и объявил, что снимает с должности Командующего ВВС и крепко поругал меня за серьезные недочеты в работе, я в душе возмутился поведением Маленкова, который при этом разговоре присутствовал, но ничего не сказал, в то время как Маленкову было хорошо известно о всех недочетах в приемке на вооружение ВВС бракованной материальной части от Наркомата авиационной промышленности. Когда я об этом поделился с Жуковым, то он ответил мне, что «теперь уже тебя никто не поддержит, все как в рот воды набрали».
Я хоть усмехнулся, говорил мне Жуков, когда Сталин делал тебе замечания по работе и сказал два слова: «Ничего, исправится».
Припоминаю и другие факты недовольства Жукова решениями правительства.
После окончания Корсуньско-Шевченковской операции командующий бывшим 2-м Украинским фронтом Конев получил звание маршала.
Этим решением правительства Жуков был очень недоволен и в беседе со мной говорил, что эта операция была разработана лично им — Жуковым, а награды и звания за нее даются другим людям.
Тогда же Жуков отрицательно отзывался о Ватутине. Он говорил, что Ватутин неспособный человек, как командующий войсками, что он штабист и если бы не он, Жуков, то Ватутин не провел бы ни одной операции.
В связи с этим Жуков высказывал мне обиды, что, являясь представителем Ставки, провел большинство операций, а награды и похвалы получают командующие фронтами.
Для подтверждения этого Жуков сослался на то, что приказы за проведение тех или иных операций адресуются командующим фронтов, а он — Жуков, остается в тени, несмотря на то что операции проводились и разрабатывались им. Во время этой беседы Жуков дал мне понять, чтобы я по приезде в Москву, где следует, замолвил об этом словечко.
В тот же период времени Жуков в ряде бесед со мной говорил и о том, что правительство его не награждает за разработку и проведение операций под Сталинградом, Ленинградом и на Курской дуге.
Жуков заявил, что, несмотря на блестящий успех этих операций, его до сих пор не наградили, в то время как командующие фронтов получили уже по несколько наград. В этой беседе Жуков высказался, что лучше пойти командующим фронтом, нежели быть представителем Ставки.
Жуков везде стремился протаскивать свое мнение. Когда то или иное предложение Жукова в правительстве не проходило, он всегда в таких случаях очень обижался.
Как-то в 1944 году, находясь вместе с Жуковым на 1-м Украинском фронте, он рассказывал мне о том, что в 1943 г. он и Конев докладывали Сталину план какой-то операции, с которым Сталин не согласился. Жуков, по его словам, настоятельно пытался доказать Сталину правильность этого плана, но Сталин, дав соответствующее указание, предложил план переделать. Этим Жуков был очень недоволен, обижался на Сталина и говорил, что такое отношение к нему очень ему не нравится.
Наряду с этим Жуков высказывал мне недовольство решением правительства о присвоении генеральских званий руководящим работникам оборонной промышленности. Жуков говорил, что это решение является неправильным, что, присвоив звание генералов наркомам и их заместителям, правительство само обесценивает генеральские звания. Этот разговор происходил между нами в конце 1944 г., когда я и Жуков находились на 1-м Белорусском фронте.
Осенью 1944 г. под Варшавой Жуков также рассказал мне, что он возбудил ходатайство перед Сталиным о том, чтобы Кулика наградили орденом Суворова, но Сталин не согласился с этим, то он — Жуков, стал просить о возвращении Кулику орденов, которых он был лишен по суду, с чем Сталин также не согласился. И в этом случае Жуков высказал мне свою обиду на это, что его, мол, не поддержали и что Сталин неправильно поступил, не согласившись с его мнением.
Хочу также сказать Вам и о том, что еще в более близкой связи с Жуковым, чем я, находился Серов, который также угодничает, преклоняется и лебезит перед ним. Их близость тянется еще по совместной работе в Киеве. Обычно они бывали вместе, а также посещали друг друга.
На какой почве установилась между ними такая близость, Жуков мне не говорил, но мне кажется, что Жукову выгодно иметь у себя такого человека, как Серов, который занимает большое положение в Министерстве Внутренних Дел.
Я тоже находился в дружеских отношениях с Серовым, и мы навещали друг друга.
Когда я был снят Сталиным с должности командующего ВВС, Серов говорил мне о том, чтобы я пошел к Маленкову и просил у него защиты. Во время моего пребывания в Германии Серов содействовал мне в приобретении вещей.
Касаясь своих преступлений, я вынужден признать, что после отстранения меня от работы в ВВС я был очень обижен и высказывал в кругу своих близких несогласие с таким решением Сталина, хотя внешне при людях я лукавил душой и говорил, что со мной поступили правильно, что я это заслужил.
Так, вскоре после состоявшегося обо мне решения, я в беседе со своей женой и ее братом Владимиром говорил, что причина моего снятия заключается не в плохой моей работе, а в том, что на меня наговорили. При этом я всячески поносил и клеветал на Верховного Главнокомандующего и его семью. Я также заявлял, что Сталин несправедливо отнесся ко мне.
Когда мне стало известно об аресте Шахурина, Репина и других, я был возмущен этим и заявил в кругу своих родственников, что поскольку аресты этих лиц произведены с ведома Сталина, то просить защиты не у кого.
Вражеские разговоры я в апреле 1946 г. вел со своей бывшей женой Веледеевой М.М., которая проездом останавливалась в Москве. В беседе с Веледеевой я говорил, что Сталин необъективно подошел ко мне, и возводил на него злобную клевету.
В разговоре с моей теперешней женой Елизаветой Федоровной и Веледеевой я обвинял правительство и лично Сталина в том, что они не оценивают заслуг людей и, несмотря ни на что, изгоняют их и даже сажают в тюрьму.
Повторяю, что несмотря на высокое положение, которое я занимал и авторитет, созданный мне Верховным Главнокомандующим, я все же всегда чувствовал себя пришибленным. Это длится у меня еще с давних времен.
Я являюсь сыном полицейского, что всегда довлело надо мной и до 1932 г. я все это скрывал от партии и командования.
Когда же я столкнулся с Жуковым и он умело привязал меня к себе, то это мне понравилось, и я увидел в нем опору.
Такая связь с Жуковым сблизила нас настолько, что в беседах с ним один на один мы вели политически вредные разговоры, о чем я и раскаиваюсь теперь перед Вами.
Признаюсь Вам, что я оказался в полном смысле трусом, хотя и занимал большое положение и был главным маршалом.
У меня никогда не хватало мужества рассказать Вам о всех безобразиях, которые по моей вине творились в ВВС и о всем том, что я изложил в настоящем заявлении.
Несколько слов об этом документе. Прямо скажем, работа не совсем тонкая, и все же именно такая работа устраивала вождя. Главное — это достижение поставленной цели. «Испокон веков» в следчасти карательного ведомства следователи подразделялись на «забойщиков» и «писателей». То есть одни умели только допрашивать, а другие только писать. В результате неграмотные в сочетании с грамотными и делали государственное дело вполне успешно.
Один, который «забойщик», — орудовал кулаками и резиновой дубинкой, а другой, «грамотный», просто оформлял протоколы допросов. Обычно составлялись «обобщенные» протоколы. «Забойщик» в поте лица выбивал признания и шел к «писателю», который оформлял протокол, передавая эмоции, демонстрируя интеллект и литературное мастерство. Не иначе как «французская борьба по-Лубянски».
По «Авиаделу» было то же самое. Так, заместитель начальника секретариата МГБ полковник Броверман сообщил следствию: «Ранее я уже показал о себе, что в 1946 г. был втянут в гнусное преступление, связанное с фальсификацией заявлений некоторых арестованных работников авиационной промышленности и ВВС СА.
Показания арестованных на допросах не фиксировались и ими же не подписывались, а справки следователей с показаниями арестованных не проверялись и могли являться юридическими документами.
Материал перед посылкой адресату Сталину — подвергался корректировке в секретариате Абакумова в соответствии с его указаниями».
Таким образом, заявление маршал Новиков не писал даже под пытками. Но он его подписал буквально через неделю изнуряющих допросов.
При этом, несмотря на то, что автор или авторы остались неизвестными, основные факты, изложенные в этом сочинении, были получены следователями в ходе допросов и частично в результате обыкновенной прослушки.
Судите сами, ведь не могли же на Лубянке из пальца высосать столь обильный фактический материал.
Слова Жукова и Новикова лишь подредактировали, правда, как-то не очень красиво с литературной точки зрения. Само по себе заявление больше всего напоминает добровольный донос подследственного, чем письмо главного маршала авиации.
Но, видимо, вся суть в Лубянском юморе.
Примечательно, что заявление отпечатали в трех экземплярах. Один для Сталина, второй для Секретариата Главного управления СМЕРШ, а третий, без адресата, Абакумов забрал себе. А ведь копия шла под грифом «Совершенно секретно».
Но самое главное заключается в том, что это заявление начинало некую шахматную партию, в которой «мат» должен был быть поставлен Берии. Почему? Потому что дискредитация Жукова осуществлялась по правилам игры вождя, а вот удары по Маленкову и Серову наносил уже сам Виктор Семенович. Причем по Маленкову с ведома Сталина, а по Серову, так сказать, по личной инициативе. Генерал-полковник Серов не мог быть другом Жукова и при этом не был человеком Берии. Хотя все же к Берии был несколько ближе. Впрочем, и этого было достаточно.
Но Виктор Семенович настолько его ненавидел, что приписал ему мнимую связь с Жуковым, забивая его до смерти весомыми политическими обвинениями.
По воспоминаниям П.А. Судоплатова, «когда Абакумова в 1946 г. назначили вместо Меркулова министром госбезопасности, он не был близок к Берии. Напротив, Сталин дал Абакумову указание собрать компромат на всех, в чьих руках была власть, в том числе на Берию. Абакумов смог доказать, что Маленков прекрасно знал о сокрытии неполадок в авиапромышленности».
В общем, 8 мая 1946 г. пятитомное «Дело авиаторов» поступило председателю Военной коллегии Верховного Суда СССР генерал-полковнику юстиции Ульриху В.В.
Обвинительное заключение по этому делу, утвержденное начальником Главного управления контрразведки СМЕРШ генерал-полковником Абакумовым и исполняющим обязанности Главного военного прокурора генерал-майором юстиции Чепцовым A.A., в тот же день было внесено на рассмотрение подготовительного заседания этой коллегии. 10 мая 46-го Военная коллегия Верховного Суда СССР начала рассматривать дело в закрытом судебном заседании без участия представителей государственного обвинения и защиты, без вызова свидетелей. В общем, как обычно это делалось в те времена. А 11 мая был вынесен обвинительный приговор. Военная коллегия признала, что в системе Наркомата авиапромышленности и Военно-воздушных сил Советской Армии существовала антигосударственная практика, приводившая к тому, что на протяжении войны и в последний период народным комиссариатом авиационной промышленности выпускались бракованные самолеты и авиамоторы, которые затем «преступным путем протаскивались на вооружение авиационных частей».
Когда Сталин спросил Абакумова:
— Вина Новикова и Шахурина доказана. Какую меру наказания вы предлагаете?
Тот, не задумываясь, ответил:
— Расстрел!
— Расстрелять просто, сложнее заставить работать. Мы должны заставить их работать, — неожиданно сказал Сталин.
Это было действительно неожиданно, учитывая опыт всех чисток за период власти вождя!
Шахурин получил 7 лет лишения свободы, Репин — 6 лет, Новиков— 5, Шиманов — 4, работники ЦК Будников и Григорьян — по 2 года.
Один лишь Г.М. Маленков, отвечающий в политбюро за авиационную промышленность, был только освобожден от работы в аппарате ЦК и направлен в Ташкент.
А ведь именно ему поручили разобраться с положением дел в Наркомате авиации. еще 25 апреля 1946 г. он выступил на собрании актива работников авиапромышленности, где признал факты сдачи дефектной техники доказанными.
В ходе своего выступления Маленков подчеркнул: «Знайте, что не все вопросы решаются на совещаниях. Не всегда мы будем собираться так, как сейчас, и таким образом решать вопросы. Правительство предупреждает, что дальше терпеть такое положение нельзя».
Но, несмотря на такую критику, опросом членов ЦКВКП(б) от 4–6 мая 1946 г. его лишили поста секретаря ЦК и вывели из Секретариата ЦК партии. Его обвинили в том, что он, зная о безобразиях в деле выпуска и приемки недоброкачественных самолетов, не сигнализировал о них в ЦКВКП(б).
«Заявление» Новикова было рассмотрено Высшим военным советом 1 июня 1946 г. 3 июня 1946 г. Совет Министров СССР принимает решение об освобождении Маршала Советского Союза Жукова от должности Главнокомандующего Сухопутными войсками и заместителя министра Вооруженных Сил СССР.
А 9 июня 1946 г. Министр ВС СССР Сталин подписал приказ № 009, в котором подводился итог «разоблачения» Жукова… В результате Совет Министров СССР освободил маршала от занимаемых должностей и назначил его командующим войсками Одесского военного округа.
Оставался генерал Серов.
2«Кончилась война, — вспоминал полковник И.А. Чернов, — Абакумова назначили министром госбезопасности вместо Меркулова, а я остался в ГУКР СМЕРШ. Прошло месяцев семь, точно не помню, я тогда в отпуск собирался, путевку получил в Кисловодск, а он мне говорит: «Выходи на работу начальником Секретариата МГБ». Я стал по стойке смирно и — «Слушаюсь, товарищ генерал-полковник!» Приступил к работе, а там опять Броверман варит свою «кухню», готовит докладные записки Сталину. Работать приходилось много, документооборот в министерстве куда больше, чем в ГУКР СМЕРШ. Абакумов — он требовательный, нетерпимо относился к любым проявлениям небрежности, безграмотности, а я каждый день докладывал ему почту: письма, правительственные поручения, шифровки, записки по «ВЧ». Обычно принимал он меня в конце рабочего дня, часов в 5 утра, а доклад длился минут сорок-пятьдесят. После этого шел я домой — отоспаться, а в десять ноль-ноль снова был на работе. Крутился до вечера, в интервале между девятнадцатью и двадцатью двумя удавалось подремать часок-другой, а ночью вновь готовился к докладу. И так все пять лет».
H.H. Месяцев рассказывал Леониду Млечину об Абакумове: «Он мужик был статный, красивый, военная форма ему шла. Разговор всегда носил спокойный деловой характер. Он не заставлял стоять навытяжку и приглашал сесть.
Если к младшим чинам он относился с заботой, по-отечески, то высших он держал в кулаке. Я видел, как начальник следственной части Павловский дрожал, когда его Абакумов распекал, стал весь белый, коленки тряслись! Думаю, что ж ты цепляешься так за должность?»
Став министром госбезопасности, Абакумов часто общался с вождем наедине, бывал у него на даче. Со слов Геннадия Афанасьевича Терехова, который участвовал в следственной группе по делу Абакумова и допрашивал бывшего министра в тюрьме, известно, что Сталин, особенно в последние годы жизни, с большим подозрением относился к любым контактам людей из своего окружения вне официальных встреч. И чем ближе был человек к верхам, тем больше сомневался Сталин. Даже самому Абакумову было запрещено кого бы то ни было приглашать в гости. Генералиссимусу все время казалось, что пока он сидит у себя, на ближний даче в Кунцеве, где-то на другой даче собралась оппозиция.
Генерал армии Филипп Денисович Бобков, в прошлом первый заместитель Председателя КГБ, в своих мемуарах пишет о Викторе Семеновиче следующее: «Затем он перешел в МГБ, куда его назначили министром. В этом просматривалось желание Сталина влиять на органы госбезопасности не только с помощью Берии.
Сотрудники, насколько я мог судить в то время, встретили нового министра хорошо. Профессионал, человек, начавший с рядовой работы, и к тому же некоторое время был заместителем Сталина! И в силу этого новый министр изначально пользовался авторитетом у сотрудников. Говорили, будто он настолько близок к Сталину, что даже гимнастерки шьет себе из одного с ним отреза. Это, конечно, досужие вымыслы, но основания для подобных разговоров, бесспорно, были.
Первые шаги Абакумова на посту министра еще больше укрепили его авторитет. Он решительно изменил кадровую политику. В 1946 г. большинство сотрудников министерства составляли люди, пришедшие на работу в органы в 1939–1940 гг., заменив тех, кто отправился по пути своих жертв.
Абакумов привлек в территориальные органы военных контрразведчиков, бывших фронтовиков, и направил их не только на руководящие посты, но и на рядовую работу. Тем самым он в известной мере обновил центральный аппарат, куда влились свежие молодые силы — люди, прошедшие войну; и это несколько изменило климат в министерстве.
Новый министр постоянно держал аппарат в напряженном трудовом ритме. Вне зависимости от того, где он сам в данный момент находился, люди ощущали его присутствие, знали: министр где-то рядом и зорко следит за работой всей системы госбезопасности. Абакумов мог совершенно неожиданно заглянуть к рядовому сотруднику, посмотреть, как тот ведет дело, расспросить о подробностях, все проверить, вплоть до того, насколько аккуратно подшиваются бумаги. Это тоже воспитывало уважение к руководителю министерства, хотя в таком демократизме чувствовалась определенная игра.
Абакумов часто выступал перед различными аудиториями, говорил воодушевленно, порой с пафосом, и притом всегда старался производить впечатление человека очень доступного, демократичного и подчеркнуто скромного, хотя оснований для этого было немного. Я дважды слушал его выступления на партийных конференциях и должен признать, что выступал он удачно. Министр требовал объективности и беспристрастности при рассмотрении дел, во всех приказах неизменно подчеркивалось, что сотрудникам госбезопасности необходимо строго соблюдать законность.
Таким казался мне тогда Абакумов на посту министра. В действительности, он беспрекословно и слепо выполнял волю Сталина, следовал любым указаниями партийного руководства, которое поощряло курс репрессий. То ли желая выслужиться, то ли в силу определенных личных качеств, он и сам проявлял инициативу к ужесточению репрессий.
Мы, молодые чекисты, не подозревали о незаконных арестах военачальников, которые производились по указаниям Абакумова на основании мелких доносов. А между тем подобные аресты происходили даже в период Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы.
Аресты в армии служили показателем добросовестной работы контрразведки».
Близость к Сталину на посту министра госбезопасности окрылила Виктора Семеновича, но самое важное, она изменила его отношение ко многим руководителям в государстве. Как считает Евгений Жирнов, «в этом сказались его прямолинейность и простота: есть только вождь и его преданный последователь, а с остальным можно не считаться».
И здесь уже не важно, сколько он нажил себе врагов. Главное, что эти враги были коварными и очень опасными. Пусть они его боялись. Но сдаваться и уступать какому-то Витьке Абакумову они не желали. А значит, предстояла борьба не на жизнь, а на смерть. Кто кого? По свидетельству ветеранов: «Виктор Семенович вел себя так, будто схватил бога за бороду. Обедать демонстративно ходил в «Арагви», а если был загружен, охрана привозила ему оттуда шашлыки. Цеплял на улице симпатичных девиц и вел их в гостиницу «Москва», в койку. Не отказывался, когда ему дарили трофейные вещи. Почувствовав благоволение вождя, Абакумов решил, что теперь можно все», — считает Е. Жирнов.
Однако это не совсем верно. Абакумов никогда не изменял своим принципам. И очень многое позволял себе, еще возглавляя военную контрразведку. Например, девушек в гостиницу «Москва» он водил и в 1941-м, и позже, и раньше. Ведь он уже тогда был заместителем наркома внутренних дел.
При этом девушки были не легкого поведения, как об этом писал Сталину Серов, девушки были красивые, которым очень нравился молодой комиссар госбезопасности. И шли они с ним не за деньги, а, так скажем, по зову души и сердца.
Александр Васильевич Бурдонский, сын Василия Сталина, рассказывал мне об одной встрече его мамы— Галины Бурдонской с Виктором Семеновичем: «Когда она шла к бабушке на Арбат, то на полном ходу остановилась машина. А мама тогда подкрашивала волосы в белый цвет. Хорошая очень фигурка и хорошо одета. Из машины выскочил Абакумов. Мама жутко испугалась, и он узнал ее. Она говорит: «Я спиной прижалась к стене, когда он меня увидел, сказал: «Хм. Простите!» Ехали с Берией, просто девочку хотели. Когда он увидел ее лицо, еще зареванное, тут же сел в машину и уехал».
По воспоминаниям очевидцев, Виктор Семенович на машине ездить не любил, предпочитал ходить пешком, а на улицах приказывал сопровождающим давать по сто рублей нищим, преимущественно старухам.
Ему нравилось, когда старухи крестились, благодаря за подаяние.
Охрана привозила Абакумову шашлыки из «Арагви» — к хорошим шашлыкам он был неравнодушен.
А еще в «Арагви» круглые сутки работали три кабинета. В своей книге «Тайны уставшего города» Эдуард Хруцкий пишет: «Там принимали нужных иностранцев, в них большие чины из КГБ встречались с не менее именитыми осведомителями. Туда ночью заезжали отдохнуть от забот чиновники высокого ранга».
По этим причинам, а возможно и не только, на кухне этого ресторана работала бригада ударников труда и повара высшего класса. За полчаса официанты накрывали роскошный стол. Ну а шашлыки, которые, кроме Абакумова, заказывал себе и Василий Сталин, были лучшими во всей Москве.
Не изменял Виктор Семенович и другим своим привычкам. По-прежнему он обожал фокстрот и с целью милых развлечений, то бишь потанцевать с красивой девочкой, захаживал в знаменитый ресторан «Спорт».
«Гроза шпионов и врагов народа больше всего любил «сбацать» запрещенный, идеологически-чуждый танец, — пишет Эдуард Хруцкий. — В ресторан «Спорт» он приходил инкогнито, как король из сказок, пожелавший узнать, как живут его подданные.
Виктор Абакумов, несмотря на свой высокий рост, любил танцы, выпивки, женщин. Вот из-за них-то и случилась драка в ресторане, и министру прилично накостыляли. Расправа с обидчиками была немедленной, но, как мне говорили знающие люди, никого не посадили, просто ребята Абакумова весьма прилично отметелили виновных».
Но главной его страстью был футбол. Заместитель Виктора Семеновича вспоминал: «Ни один интересный матч он не пропускал. Команду «Динамо» считал своей собственностью. Все время подчеркивал: «Помогайте динамовцам, найдите на матч хорошего судью, чтобы судил честно. Сделайте им хорошую экипировку».
Одну из ответственных игр динамовцы продули. Министр собрал команду в своем кабинете. Он и в обычное время бывал грубым, но до такой степени разнузданности он на моей памяти дошел только в этот единственный раз.
Начал из души в душу хаять их всех. «Сволочи» и «мерзавцы» было самым мягким из того, что он сказал. Особенно досталось Косте Бескову.
«Играть надо, а не, мать-перемать, книжки художественные читать! Я ждал от вас только победы! Продуть этой военной конюшне!» По-моему, проиграли команде Центрального дома Красной Армии.
Я сидел на краешке, у дальнего конца стола, но брызги гнева долетали и до меня как до зампреда общества «Динамо», ответственного за футбол: «А ты какого хрена там делаешь? Наша команда должна только выигрывать, а ты должен им помогать!»
Вторым его увлечением было кино. Каждый день в 4 утра он приглашал все руководство министерства в свой кинозал, и часов до 7 утра все смотрели трофейные и наши фильмы. Я, кажется, ни разу не смог досидеть до конца: к 11 утра нужно было возвращаться на службу, а спать все-таки хотелось». К сожалению, мне так и не удалось установить — мог ли Виктор Семенович «качать маятник» (мгновенное выхватывание оружия и умение с первых же секунд задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности, а если возможно, и подсветку, и моментальную безошибочную реакцию на любые действия противника, и утверждающее стремительное передвижение под выстрелами), мог ли стрелять по-македонски (стрельба на ходу из двух пистолетов по движущейся цели), был ли он «чистильщиком» (розыскник, способный брать живьем сильного, хорошо вооруженного и оказывающего активное сопротивление противника). Тем не менее у него была интуиция или верхнее чутье (способность собаки улавливать запахи по воздуху, а не по следу), он мог бутафорить (играть, изображать что-нибудь, с какой-либо целью) и запросто качать на косвенных (в ходе разговора задавать вроде бы безобидные, второстепенные, косвенные вопросы, при помощи которых можно незаметно выявить несоответствие ответов проверяемого действительным обстоятельствам).
За свою службу у него хватало моментов истины, но самое важное — он был талантлив. Причем талант его заключался в умении работать с подчиненными, что дано не каждому руководителю.
И в целом все было бы не плохо, если бы не его прямолинейность. От этого количество врагов только увеличивалось.
В мае 1946 г. Берию назначили председателем комиссии по передаче дел от смещенного Меркулова новому министру — Виктору Семеновичу. 23 августа 1946 г. Пленум ЦК принял решение «О т. Меркулове», в котором подчеркивалось: «из акта приемки и сдачи дел Министерства Госбезопасности устанавливается, что чекистская работа в Министерстве велась неудовлетворительно, что бывший министр госбезопасности т. Меркулов скрывал от ЦК факты о крупнейших недочетах в работе Министерства и о том, что в ряде иностранных государств разведывательная работа Министерства оказалась проваленной».
Эти недостатки отметили A.A. Кузнецов и B.C. Абакумов.
Задолго до этого члены Политбюро по предложению Сталина удовлетворили просьбу Лаврентия Павловича об освобождении его от обязанностей Наркома внутренних дел СССР. Причем в машинописном тексте постановление Политбюро вождь дописал своей рукой: «ввиду перегруженности его другой центральной работой».
Итак, 4 мая 1946 г. Политбюро ЦКВКП(б) приняло решение за № П51/IV о назначении министром ГБ B.C. Абакумова. С этого момента структура МГБ СССР начала кардинально расширяться и изменяться.
В качестве самостоятельного 3-го Главного управления в МГБ включалась военная контрразведка.
1-е и 2-е Управления МГБ СССР (разведка и контрразведка) были преобразованы в Главные управления. И далее шли: 4-е Управление осуществляло руководство розыском «агентуры иностранных разведок, заброшенных в СССР, и прочих вражеских элементов; 5-е Управление (оперативное); 6-е Управление (шифровально-дешифровальное); Транспортное управление; Управление охраны № 1 (охрана И.В. Сталина); Управление охраны № 2; Управление коменданта Московского Кремля; Отдел «А» (учетно-архивный); Отдел «Б» (оперативной техники); Отдел «В» (перлюстрация корреспонденций); Отдел «Д» (экспертизы и подделки документов); Отдел «К» (чекистские наблюдения на объектах атомной промышленности); Отдел «О» (оперативная работа по духовенству всех конфессий); Отдел «Р» (радиоразведка); Отдел «С» (перевод и обработка материалов по атомной проблеме); Отдел «Т» (борьба с лицами, высказывающими угрозы террористического характера в отношении партийных и советских руководителей); Следчасть по особо важным делам; Отдел «ДР» (служба проведения диверсий и актов индивидуального террора); Отдел «ДН» (служба дезинформации); Административно-хозяйственное и финансовое управление; Управление кадров; Инспекция при Министерстве; Секретариат МГБ; Юридическое бюро.
В январе 1947 г. совместным приказом МВД и МГБ СССР № 0074/0029 от 21 января 1947 г. была оформлена передача внутренних войск из МВД в МГБ. Было образовано Главное управление внутренних войск МГБ (штатная численность 68 582 чел.).
Приказом МВД и МГБ СССР № 0075/0030от 21 января 1947 г. транспортная милиция была передана из МВД в Транспортное управление МГБ СССР.
При этом вождь, усиливая МГБ, лишил его одного из важнейших направлений: внешней разведки. Все разведывательные ведомства и службы были объединены в единый аппарат— Комитет информации при СМ СССР.
Но пойдем далее, в «страну Абакумова». На основании постановления Совета Министров СССР № 1130—405сс от 6 апреля 1948 г. совместным приказом МВД и МГБ СССР № 00369/0141 от 9 апреля 1948 г. из МВД в МГБ были переданы войска по охране особо важных объектов промышленности и железных дорог (7301 чел.).
В 1949 г. Государственное хранилище ценностей (ГОХРАН) было передано из МВД в МГБ.
17 октября 1949 г. совместным приказом МВД и МГБ СССР № 00968/00334 из МВД в МГБ были переданы пограничные войска и милиция, а также Военно-строительное управление (ВСУ). Осенью 1950 г. на основании постановлений Политбюро ЦКВКП(б) № П77/309 и П77/310 от 9 сентября в МГБ СССР на базе отдела «ДР» были созданы на правах управлений, подчиненных непосредственно министру: Бюро № 1 для проведения диверсий и террора за границей и Бюро № 2 для проведения террора (похищений и убийств). А летом 1950 г. спец-поселения из МВД были переданы в МГБ.
В течение 1950 г. из МВД в МГБ были переданы все учеты и картотеки уголовных преступников.
Таким образом, новый министр, в буквальном смысле нахрапом, забирал из МВД к себе все, что ему хотелось.
В конце концов он отобрал у генерала Круглова и его заместителя генерала Серова даже милицию.
И не удивительно, что руководители МВД, сильно перепуганные таким поворотом событий, враждовали не на жизнь, а на смерть.
Через неделю после своего назначения Виктор Семенович вызвал к себе генерала Судоплатова. Начал он, что называется, из прошлого:
— Почти два года назад я принял решение никогда с вами не работать. Но товарищ Сталин, когда я предложил освободить вас от выполняемых вами обязанностей, сказал, что вы должны продолжать работать в прежней должности. Так что давайте срабатываться.
3Судьба шведского дипломата Рауля Валленберга, ставшего известным благодаря своей широкой деятельности по спасению евреев во время Второй мировой войны, до сих пор остается загадочной. И я бы не стал затрагивать эту тему, если бы к этой судьбе не был причастен Виктор Семенович Абакумов. Сначала как начальник ГУКР СМЕРШ, а потом уже как министр госбезопасности.
Валленберг Рауль Густав родился в Стокгольме в 1912 году. Он принадлежал к известному семейству финансовых магнатов. В июле 1944 г. Рауль прибыл в столицу Венгрии, где приступил к исполнению должности секретаря и начальника гуманитарного отдела Шведской миссии для оказания помощи лицам еврейской национальности, чтобы они могли избежать депортации из Венгрии и уничтожения в фашистских лагерях смерти.
14 января 1945 г. начальник политотдела стрелковой дивизии доложил по команде в политотдел армии о том, что в доме № 16 на занятой солдатами этого соединения улице Бенур находится прибывший 13 января в расположение дивизии секретарь Шведского посольства в Будапеште Рауль Валленберг и его шофер.
17 января генерал армии Булганин (заместитель Сталина по наркомату обороны) приказал командующему 2-м Украинским фронтом арестовать дипломата и доставить в Москву, что и было сделано 19 января. А 6 февраля Валленберга доставили в Главное управление контрразведки СМЕРШ. Его сразу же поместили во внутреннюю тюрьму НКГБ СССР в Москве.
Начались допросы, на которых его обвиняли в шпионаже.
П.А. Судоплатов утверждал: «Мой бывший коллега, генерал-лейтенант Белкин, в свое время заместитель начальника СМЕРШ, был знаком с делом Валленберга. Он рассказывал мне, что в 1945 г. фронтовые органы СМЕРШ получили ориентировку на Валленберга, в которой указывалось, что он подозревается в сотрудничестве с германской, американской и английской разведками, и предписывалось установить постоянное наблюдение за ним, отслеживать и изучать его контакты, прежде всего с немецкими спецслужбами». А они, безусловно, были. Дело в том, что нацисты неудачно искали посредников для компромиссного мира с США и Англией. Тот же Гиммлер готовился вступить в переговоры с союзниками, используя в качестве заложников 600 тыс. евреев, находящихся в Германии. Возможным полем переговоров стала для всех сторон Швеция.
Как раз выкуп евреев и их выезд в Швейцарию мог вызвать значительные подозрения советской стороны. Часть этих подозрений пала на Валленберга.
В этом плане Белкин рассказывал Судоплатову о нескольких зафиксированных встречах Валленберга с начальником немецкой разведки Шелленбергом.
Другой источник из миссии Красного Креста в Будапеште участвовал в разработке Валленберга и утверждал, что Рауль активно сотрудничал с немецкой разведкой.
Следовательно, можно предположить, что на допросах от шведского дипломата требовали признаться в шпионской деятельности против Советского Союза и Советской армии.
В мае 1945 г. Валленберга перевели в Лефортовскую тюрьму.
Кстати сказать, 17 марта 1946 г. старший следователь 2-го отделения 4-го отдела Управления контрразведки СМЕРШ 2-го Украинского фронта капитан Овчаренко допросил в Будапеште Томсена Генриха Вольдемаровича, подданного Норвегии и заведующего отделом по защите дипломатических интересов Союза СССР шведского королевского посольства в Будапеште. За двое суток тридцативосьмилетний иностранец признал, что шведское посольство «фактически проводило деятельность, направленную на подрыв мощи союзных государств, и в частности Советского Союза».
Уже в Москве, в ведомстве Абакумова, Томсен обвинял Валленберга в выдаче «охранных документов не евреям, а эсэсовцам».
В конце 1945 г. начальник отдела по Скандинавским странам (первое управление НКГБ) Е. Синицын встретился с начальником СМЕРШа Абакумовым:
— Следствие надо довести до признания его (Валленберга) в сотрудничестве с американской разведкой и международным сионистским центром.
— Такие показания не даст он и под пытками, — возразил Синицын.
— Мы не палачи! Мы только карающий меч Советского Союза и от Валленберга скоро получим показания, уличающие его в шпионаже против Советского Союза, — таков был ответ Абакумова.
Он втолковывал Синицыну:
— Валленберг в Будапеште занимался вывозом евреев только по спискам, которые представляли интерес для американской разведки и сионистского центра».
Но самая первая встреча Е. Синицына вместе со своим начальником П. Фитиным с Виктором Абакумовым по вопросу прояснения судьбы Валленберга состоялась еще в начале 1945 г., когда они случайно узнали, что шведский дипломат находится в СМЕРШе. Безусловно, ими двигал прежде всего профессиональный интерес. Генерал Елисей Синицын описал эту беседу в своих мемуарах:
— Вам, уважаемый Виктор Семенович, известно, — сказал Фитин, — что шведское правительство уже неоднократно обращалось в наркомат иностранных дел с просьбой сообщить о судьбе Валленберга, находящегося в СССР. Ответ заместителя наркоминдела Деканозова их не удовлетворяет.
— А для чего вам все это знать, уважаемый Павел Михайлович? — резко спросил Абакумов.
— Мы предлагаем вам прекратить следствие над Валленбергом и начать совместно с нами работу по привлечению его к сотрудничеству с советской разведкой. Пусть он и впредь останется в ведении военной контрразведки, но мы к вашим следователям добавим нашего опытного разведчика-вербовщика и дело завершим привлечением Валленберга к работе на Советский Союз, — спокойно ответил Фитин.
— В такой помощи мы не нуждаемся. У нас есть много квалифицированных вербовщиков, которые не хуже вашего справились бы с ним, но следствие надо довести до признания его в сотрудничестве с американской разведкой и международным сионистским центром, — ответил Абакумов.
Пришлось и мне вступить в эту дискуссию. Я сказал, что дипломат Валленберг находился в Будапеште по поручению шведского правительства, чтобы осуществлять защиту интересов Советского Союза в Венгрии и оберегать венгерских евреев от расправы над ними немецких и местных фашистов. Семья Валленбергов в Швеции обладает миллиардным состоянием и никогда не проявляла враждебности к СССР. Наоборот, во время войны заводы Валленбергов добросовестно снабжали Советский Союз высококачественными шарикоподшипниками и инструментом, без чего наша авиация не могла бы подняться в воздух. Почти ежедневно наши самолеты по ночам пересекали линию фронта с Финляндией, приземлялись в Швеции и поставляли оттуда эти подшипники прямо на наши авиазаводы.
Один из Валленбергов по поручению советского посла в Швеции Александры Михайловны Коллонтай в 1944 г. выезжал в Хельсинки убеждать финнов, чтобы они начали переговоры с Советским Союзом о заключении перемирия: нам тогда требовались солдаты с финского фронта для решающего удара по Берлину.
— Таким образом, — сказал я, — получается парадоксальная ситуация— в Швеции Валленберги помогают нам в разгроме фашизма, а вы сажаете в тюрьму шведского дипломата Валленберга и требуете от него признания, что он в Будапеште шпионил против Советского Союза.
В это время Фитин подключился к разговору и сказал:
— Арест Валленберга в Будапеште является ошибкой военной контрразведки, и дело Валленберга, уважаемый Виктор Семенович, вы до суда не доведете. А если вам не с чем будет идти в суд, то скажите, пожалуйста, в связи с этим, как вы намерены закончить это дело?
Ведь бесконечно это дело продолжаться не может. Говоря об этом с вами откровенно, мы не желаем вам неприятностей, мы предлагаем вам отказаться от ведения следствия над Валленбергом как агентом американской разведки, а совместно с нами начать с ним работу. Если это предложение вам не подходит, то передайте Валленберга к нам в разведку, и мы готовы нести свою ответственность за дальнейшее его пребывание в тюрьме.
Непреклонность Абакумова Синицын объяснял свойством его характера «карьериста, шагавшего по трупам».
Однако стоит отметить, что судьбу Валленберга решал не Абакумов, а Сталин.
Так, в одну из поездок в Москву посол Швеции Чернышов пробился на прием к Абакумову, который охотно, с пониманием выслушал рассказ о сложностях советского посольства по вопросу судьбы шведского дипломата. Соглашаясь с доводами Чернышова, он заявил:
— Я вообще отпустил бы его домой.
Сделал паузу и добавил:
— Но товарищ Сталин иного мнения. Он считает, что этот человек еще может нам пригодиться!
После смерти Сталина в его сейфе были обнаружены допросы Рауля Валленберга.
П.А. Судоплатов считал, что «Валленберг оказался в сфере повышенного внимания наших разведорганов. Может быть, через него советское руководство рассчитывало добиться более тесного сотрудничества семейства Валленбергов с нашими представителями в Скандинавских странах, чтобы заручиться доверием международного капитала для получения кредитов. Не исключено, что план вербовки или использования его как заложника в возможной политической игре возник потому, что Валленберг рассматривался как важный свидетель закулисных связей деловых кругов Америки и фашистской Германии, а также спецслужб этих стран в годы войны».
Таким образом, все факты, ставшие известными на сегодняшний день, подтверждают, что Валленберга хотели завербовать, но он отказался сотрудничать с советскими спецслужбами.
Известно, что на одном из последних допросов ему сказали: «Лучшим доказательством вашей вины является тот факт, что вами никто не интересуется. Если бы ваше правительство и ваше посольство проявило бы интерес, то они давно бы установили с вами контакт».
Генерал Белкин как-то сказал Павлу Судоплатову: «Мы хотели его вербануть, а он не захотел».
Тот же Белкин в самом узком кругу по секрету поведал: «Он не захотел. Тогда мы его шлепнули».
В. Абакумову Сталин приказал:
— Ждите. Держите его наготове. Может быть, он и пригодится.
Именно поэтому Валленберга перевели во внутреннюю тюрьму, в специальный блок, где ему давали улучшенное питание и следили за его состоянием здоровья.
«Дело Валленберга к началу июня 1947 г. зашло в тупик, — писал П.А. Судоплатов. — Он отказался сотрудничать с советской разведкой и был уже не нужен ни как свидетель тайных политических игр, ни как заложник— Нюрнбергский процесс закончился».
17 июля 1947 г. В. Абакумов подписал документ «Кделу шведского подданного Р. Валленберга», который в МИДе получили 23 июля. Нетрудно предположить, что это было предложение о его ликвидации.
17 июля начальник санчасти тюрьмы докладывал:
«Докладываю, что известный Вам заключенный Валленберг сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда.
В связи с имеющимся от Вас распоряжением о личном наблюдении за Валленбергом прошу указания, кому поручить вскрытие трупа на предмет установления причины смерти.
На этом рапорте Смольцов дописал: «Доложил лично министру. Приказано труп кремировать без вскрытия».
П.А. Судоплатов считал, что «Валленберг был переведен в спецкамеру «Лаборатории-Х», где ему сделали смертельную инъекцию под видом лечения (в то же время руководство страны продолжало уверять шведов, что ничего не знает о местонахождении и судьбе Валленберга). Медслужба тюрьмы не имела ни малейшего представления об этом, и его смерть была констатирована в обычном порядке. Однако министр госбезопасности Абакумов, очевидно, осведомленный о подлинной причине смерти Валленберга, запретил вскрытие тела и приказал кремировать его».
Думаю, не подлежит сомнению тот факт, что Абакумов в этом деле сыграл немалую роль, но при этом он прежде всего выполнял приказы своего правительства.
* * *Небезынтересно будет узнать, что в день, когда смерть Рауля Валленберга была констатирована начальником санчасти тюрьмы и B.C. Абакумов уведомил об этом Министерство иностранных дел 17 июля 1947 г., он же подписал письмо Сталину под грифом «Совершенно секретно»: О практике следствия в органах МГБ. В этом документе Абакумов докладывал вождю о сложившейся в органах МГБ практике ведения следствия по делам о шпионах, диверсантах, террористах и участниках антисоветского подполья:
«1. Перед арестом преступника предусматриваются мероприятия, обеспечивающие внезапность производства ареста — в целях:
а) предупреждения побега или самоубийства;
б) недопущения попытки поставить в известность сообщников;
в) предотвращения уничтожения уликовых данных.
При аресте важного государственного преступника, когда необходимо скрыть его арест от окружающих или невозможно одновременно произвести арест его сообщников, чтобы не спугнуть их и не дать им возможности улизнуть от ответственности или уничтожить уликовые данные, — производится секретный арест на улице или при каких-либо других специально придуманных обстоятельствах.
2. При аресте преступника изымаются:
а) личные документы;
б) переписка, фотоснимки, записи адресов и телефонов, по которым можно изучить круг и характер личных связей арестованного;
в) множительные аппараты, средства тайнописи, пароли, шифры, коды, оружие, взрывчатые, отравляющие и ядовитые вещества;
г) секретные и официальные документы, не подлежащие хранению на квартире;
д) антисоветские листовки, платформы, книги, дневники, письма и другие документы, которые могут помочь в изобличении преступника.
Для захвата связей преступника, в необходимых случаях на квартире арестованного как во время операции по аресту, так и после ее, организуется чекистская засада, которая, находясь там, впускает в квартиру всех пришедших и в последующем оперативно их проверяет.
В ряде случаев аресты проводятся с участием оперативного работника, который вел разработку преступника до его ареста, и следователя, которому поручено вести следствие, с тем, чтобы они, зная особенности дела, могли обнаружить во время обыска уликовые материалы для использования их в разоблачении преступника.
Во всех случаях совершения террористических актов и диверсий, появления антисоветских листовок, хищения и пропажи особо важных государственных секретных документов, — следователь и оперативные работники выезжают для личного осмотра и фотографирования места происшествия, обнаружения следов и доказательств преступления, выявляют всех очевидцев для их допроса и принимают меры к поимке преступников.
Производятся секретные обыски, выемки и фотографирование документов, изобличающих арестованных в совершенных ими преступлениях.
Такие мероприятия производятся главным образом, когда обстановка не позволяет произвести гласный обыск. Например: на квартире у иностранного разведчика, пользующегося правом экстерриториальности.
В необходимых случаях, еще до ареста преступника он секретно фотографируется со своими шпионскими и вражескими связями с тем, чтобы во время допроса этими документами изобличить его в практической преступной деятельности.
3. Следователь, принявший дело к производству, тщательно изучает все имеющиеся агентурные, следственные и иные материалы, послужившие основанием к аресту, а также вещественные доказательства, личные документы, переписку и другие предметы, изъятые при обыске, в целях использования всех этих данных в следствии.
Специально проверяется одежда арестованных, а также изъятые у них при обыске подозрительные вещи с целью обнаружения тайника.
При аресте переброшенных на территорию СССР иностранными разведками шпионов, диверсантов и террористов, изъятые у них документы и подозрительные записи проверяются в специальных лабораториях МГБ для обнаружения тайнописи, условных знаков, паролей, а также установления не пропитаны ли эти документы отравляющими или ядовитыми веществами.
4. При допросе арестованного следователь стремится добиться получения от него правдивых и откровенных показаний, имея в виду не только установление вины самого арестованного, но и разоблачение всех его преступных связей, а также лиц, направлявших его преступную деятельность и их вражеские замыслы.
С этой целью следователь на первых допросах предлагает арестованному рассказать откровенно о всех совершенных преступлениях против советской власти и выдать все свои преступные связи, не предъявляя в течение некоторого времени, определяемого интересами следствия, имеющихся против него уликовых материалов.
При этом следователь изучает характер арестованного, стараясь:
в одном случае, расположить его к себе облегчением режима содержания в тюрьме, организацией продуктовых передач от родственников, разрешением чтения книг, удлинением прогулок и т. п.;
в другом случае — усилить нажим на арестованного, предупреждая его о строгой ответственности за совершенное им преступление, в случае непризнания вины;
в третьем случае — применить метод убеждения с использованием религиозных убеждений арестованного, семейных и личных привязанностей, самолюбия, тщеславия и т. д.
Когда арестованный не дает откровенных показаний и увертывается от прямых и правдивых ответов на поставленные вопросы, следователь в целях нажима на арестованного использует имеющиеся в распоряжении органов МГБ компрометирующие данные из прошлой жизни и деятельности арестованного, которые последний скрывает.
Иногда для того, чтобы перехитрить арестованного и создать у него впечатление, что органам МГБ все известно о нем, следователь напоминает арестованному отдельные интимные подробности из его личной жизни, пороки, которые он скрывает от окружающих и др.
5. Уликовые данные, которыми располагает следствие, как правило, вводятся в допрос постепенно, с тем чтобы не дать возможности арестованному узнать степень осведомленности органов МГБ о его преступной деятельности. При этом следователь учитывает психологическое состояние арестованного и в наиболее благоприятный, с этой точки зрения, момент предъявляет арестованному уликовые данные.
В качестве уликовых данных органы МГБ чаще всего пользуются:
а) показаниями других арестованных и свидетелей;
б) материалами, изъятыми при обыске у арестованного: перепиской, записями, книгами, фотографиями и другими вещественными доказательствами;
в) заключениями экспертов;
г) данными, полученными от агентуры, наружною наблюдения, оперативной техники и иным путем.
6. Для того, чтобы сбить арестованного с позиции голого отрицания своей вины, в процессе следствия практикуются очные ставки, причем в ряде случаев очные ставки проводятся лишь по одному какому-либо вопросу с тем, чтобы только уличить арестованного во лжи и использовать этот момент для разматывания дела.
7. В отношении арестованных, которые упорно сопротивляются требованиям следствия, ведут себя провокационно и всякими способами стараются затянуть следствие, либо сбить его с правильного пути, применяются строгие меры режима содержания под стражей. К этим мерам относятся:
а) перевод в тюрьму с более жестким режимом, где сокращены часы сна и ухудшено содержание арестованного в смысле питания и других бытовых нужд;
б) помещение в одиночную камеру;
в) лишение прогулок, продуктовых передач и права чтения книг;
г) водворение в карцер сроком на 20 суток.
Примечание: В карцере, кроме привинченного к полу табурета и койки без постельных принадлежностей, другого оборудования не имеется; койка для сна предоставляется на 6 часов; заключенным, содержащимся в карцере, выдается на сутки только 300 гр. хлеба и кипяток и один раз в 3 дня горячая пища; курение в карцере запрещено.
8. В отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ, в соответствии с указанием ЦКВКП(б) от 10 января 1939 г., применяют меры физического воздействия.
В центре — с санкции руководства МГБ СССР.
На местах — с санкции министров государственной безопасности республик и начальников краевых и областных Управлений МГБ.
9. В целях проверки искренности поведения арестованных на следствии, правдоподобности их показаний и для более полного разоблачения их, практикуется подсада в камеру к арестованным агентов МГБ и организуется техника секретного прослушивания в камере.
В качестве внутрикамерных агентов используются арестованные, чистосердечно рассказавшие о своих преступлениях, а также осужденные на небольшие сроки.
Арестованные и осужденные, привлекаемые в качестве внутрикамерных агентов, предварительно проверяются через другую агентуру и при помощи техники секретного прослушивания.
В некоторых случаях для внутрикамерной разработки арестованных практикуется подсада в камеру под видом арестованных — сотрудников МГБ или агентов с воли».
В заключение этого документа говорилось: «Необходимо отметить, что произведенной в соответствии с решениями ЦК ВКП(б) повсеместной проверкой следственной работы в органах МГБ, о чем Вам было доложено 2 июня с.г. за № 2820, выявлено, что некоторые чекисты забыли и в ряде случаев извратили многие положения из указанной выше практики ведения следствия. Кроме того, вновь пришедшие за последние годы на работу в МГБ товариши ряд этих положений не знают. Поэтому изложенная выше практика в некоторой части найдет свое отражение в подготавливаемом в настоящее время МГБ СССР приказе об улучшении следственной работы в органах МГБ.
Приказ представляю Вам дополнительно.
Абакумов».
Судя по фактам и документам, Виктор Семенович упорно создавал свою империю, подчинявшуюся только ему, а он лишь одному Хозяину. МГБ под его руководством расширялось с каждым годом, превращаясь в государство в государстве. Ему нравились масштабы власти, которые он взвалил на свои плечи. И даже под ее приятно волнующей тяжестью он продолжал уверенно идти вперед.
И кто знает, какие у него были планы? Но то, что они были — это вне всяких сомнений!
Такие люди, как Виктор Семенович Абакумов, никогда не останавливались на достигнутом. При этом он шел не просто по головам своих врагов, он шел по головам подонков (как он считал), для которых даже пули было бы жалко. И в чем-то он был прав. Сильная личность всегда чувствует верхним чутьем.
И в своей борьбе за лидерство среди спецслужб Советского Союза он стремился не просто расширяться, забирая у соседа основные силы, но стремился путем реформ совершенствовать свое всемогущее ведомство.
Улучшение следственной работы в этом плане было основополагающим.
43 января 1947 г. генерал-полковнике Абакумов направил Сталину две справки о «зафиксированном оперативной техникой» разговоре генерал-полковника В.Н. Гордова 28 декабря 1946 г. с генерал-майором Ф.Т. Рыбальченко и о разговоре Гордова 31 декабря 1946 г. со своей женой.
В заключительной части письма вождю было особо подчеркнуто: «Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко». 28 декабря 1946 г. генерал Рыбальченко, начальник штаба Приволжского военного округа, проездом из Сочи, остановился на квартире Гордова в Москве, который с ноября 1946 г. находился в отставке. Герой Советского Союза, награжденный десятью орденами, в том числе — тремя Суворова 1 степени, Василий Николаевич Гордов как бывший командующий войсками Приволжского военного округа был недоволен своим увольнением. При этом общие обиды двух генералов коснулись положения в стране:
«Рыбальченко. Вот жизнь настала — ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.
Гордов. А откуда урожай — нужно же посеять для этого.
Рыбальченко. Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал поездом, неужели он в окно не смотрел? Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят, в поездах, везде прямо говорят.
Гордов. Эх! Сейчас все построено на взятках, на подхалимстве. А меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимался.
Рыбальченко. Да, все построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом — голод неимоверный, все недовольны «Что газеты — это сплошной обман», — вот так все говорят. Министров сколько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике семьдесят семь человек сидело, — так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась.
Гордов. Ты где будешь выбирать?
Рыбальченко. А я их на х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами».
За столом, за выпитым, языки у генералов развязались, как на духу. Но ведь не знали они, что их прослушивают. Не знали. А то не стали рисковать почем зря. Обида и горечь захлестнули все на свете. И пошло, и поехало.
Гордов. Раньше один человек управлял, и все было, а сейчас столько министров и — никакого толку.
Рыбальченко. Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
Гордое. Он все видит, все знает.
Рыбальченко. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют — ну что пыль в глаза пускать?! Ехали мы как-то на машине и встретились с «красным обозом»: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка. Сзади еще одна баба везет два мешка. Это «красный обоз» называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! «Красный обоз» план выполняет! А вот Жуков смирился, несет службу.
Гордое. Формально службу несет, а душевно ему не нравится.
Рыбальченко. Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох, и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.
Гордое. Безусловно.
«Гордое. Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же просто смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова — никто.
Рыбальченко. Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как венгры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет.
Гордое. За что браться, Филипп? Ну, что делать, что делать?
Рыбальченко. Ремеслом каким, что ли, заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина.
Гордое. Что с писанины — не пропустят же.
Рыбальченко. Сволочи.
Гордое. Ты понимаешь, как бы выехать куда-нибудь за границу?
Рыбальченко. Охо-хо! Только подумай! Нет, мне все-таки кажется, что долго такого положения не просуществует, какой-то порядок будет.
Гордое. Дай бог!
Рыбальченко. Эта политика к чему-нибудь приведет. В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала.
Гордое. Почему, интересно, русские катятся по такой плоскости?
Рыбальченко. Потому что мы развернули такую политику, что никто не хочет работать. Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца.
Гордов. Где же правда?
Рыбальченко. Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся.
Гордов. Да, здорово меня обидели. Какое-то тяжелое состояние у меня сейчас.
Рыбальченко. Но к Сталину тебе нужно сходить.
Гордов. Сказать, что я расчета не беру, пусть меня вызовет сам Сталин. Пойду сегодня и скажу. Ведь худшего уже быть не может. Посадить они меня не посадят.
Рыбальченко. Конечно, нет.
Гордов. Я хотел бы куда-нибудь на работу в Финляндию уехать или в Скандинавские страны.
Рыбальченко. Да, там хорошо нашему брату.
Гордов. Что ты можешь еще сказать?!
Рыбальченко. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.
Гордов. Едят кошек, собак, крыс.
Рыбальченко. Раньше нам все-таки помогали из-за границы.
Гордов. Дожили! Теперь они ничего не дают, и ничего у нас нет.
Рыбальченко. Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен».
Генерал Гордов с трудом переносил гражданскую жизнь, к которой оказался абсолютно не готовым. 12 декабря ему исполнилось только пятьдесят. И он бы с удовольствием еще послужил. Возможно, поэтому Василий Николаевич тешил себя надеждами, надеялся на чудо и не торопился получать денежный расчет, тянул время.
Но уехал Рыбальченко, а через три дня Новый год. Без гостей, без веселья, без поздравлений и звонков. Генерал и его жена Татьяна Владимировна впервые рано легли спать.
И в этот момент включилась оперативная техника в спальне:
«Гордов. Я хочу умереть. Чтобы ни тебе, никому не быть в тягость.
Гурьева-Гордова. Ты не умирать должен, а добиться своего и мстить этим подлецам!
— Чем?
— Чем угодно.
— Ни тебе, ни мне это невыгодно.
— Выгодно. Мы не знаем, что будет через год. Может быть, то, что делается, все к лучшему.
— Тебе невыгодно, чтобы ты была со мной.
— Что ты обо мне беспокоишься? Эх, Василий, слабый ты человек!
— Я очень много думаю, что мне делать сейчас. Вот когда все эти неурядицы кончатся, что мне делать? Ты знаешь, что меня переворачивает? То, что я перестал быть владыкой.
— Я знаю. Плюнь ты на это дело! Лишь бы Сталин тебя принял.
— Угу. Ас другой стороны, он все погубил.
— Может быть, то, что произошло, даже к лучшему.
— А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед (матом).
— Я уверена, что он просидит еще только год.
— Я говорю — каким он был (матом), когда вызвал меня для назначения (матом), плачет, сидит жалкий такой. И пойду я к нему теперь? Что я должен, пойти и унизиться до предела, сказать: «Виноват во всем, я предан вам до мозга костей», когда это неправда?
Я же видеть его не могу, дышать с ним одним воздухом не могу! Это (матом), которая разорила все. Ну, как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да? Значит, так? Нет, ты пойми сама!
— А тогда чего же ты переживаешь?
— Ну да, сказать, что хочу служить твоему делу? Для этого ты меня посылаешь? Не могу я, не могу. Значит, я должен себя кончить политически. Я не хочу выглядеть нечестным перед тобой. Значит, я должен где-то там все за ширмой делать, чтобы у тебя был кусок хлеба? Не могу, у меня в крови этого нет. Что сделал этот человек — разорил Россию, ведь России больше нет. А я никогда ничего не воровал. Я бесчестным не могу быть. Ты все время говоришь: иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду честно служить, дикости? Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут! Эх, если бы ты знала что-нибудь!
— Тогда не надо так все переживать.
— Как же не переживать, что же мне делать тогда? Ты думаешь, я один такой? Совсем не один, далеко не один.
— Люди со своими убеждениями раньше могли пойти в подполье, что-то делать. Такое моральное удовлетворение было.
Работали, собирали народ. Они преследовались за это, сажались в тюрьмы. А сейчас заняться даже нечем. Вот сломили такой дух, как Жуков.
— Да. И духа нет.
— И он сказал — извините, больше не буду, и пошел работать. Другой бы, если бы был с таким убеждением, как ты, он бы попросился в отставку и ушел.
— Ему нельзя, политически нельзя. Его все равно не уволят. Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии, их убирают. А Жукова год-два подержат и потом тоже — в кружку и все! Я очень много недоучел. На чем я сломил голову свою?.. Я сломил свою голову на том, на чем сломили такие люди — Уборевич, Тухачевский и даже Шапошников.
— Его информировали не так, как надо, после того, как комиссия еще раз побывала.
— Нет, эта комиссия его информировала, по-моему, правильно, но тут вопрос стоял так: или я должен сохраниться, или целая группа людей должна была скончаться — Шикин, Голиков и даже Булганин, потому что все это приторочили к Жукову. Значит, если нужно было восстановить Жукова, Гордова, тогда булганиншина, шиковшина и голиковшина должны были пострадать.
— Они не военные люди.
— Абсолютно не военные. Вот в чем весь фокус. Ты думаешь, я не думал об этом?
— Когда Жукова сняли, ты мне сразу сказал: все погибло. Но ты должен согласиться, что во многом ты сам виноват.
— Если бы я не был виноват, то не было бы всего этого. Значит, я должен был дрожать, рабски дрожать, чтобы они дали мне должность командующего, чтобы хлеб дали мне и семье! Не могу я! Что меня погубило — то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам, и когда все увидел, все это страшное — тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, мышления, я стал их высказывать тебе, еще кое-кому, и это пошло как платформа. Я сейчас говорю, у меня такие убеждения, что если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!
— Сейчас никто не стремится к тому, чтобы принести какую-нибудь пользу обществу. Сейчас не для этого живут, а только для того, чтобы заработать кусок хлеба. Неинтересно сейчас жить для общества.
— Общества-то нет.
— Если даже есть— кучка, но для нее неинтересно жить.
— А умереть тоже жалко.
— Хочется увидеть жизнь, до чего все-таки дойдут?
— Увидеть эту мразь?
— Нет, это должно кончиться, конечно. Мне кажется, что, если бы Жукова еще годика на два оставили на месте, он сделал бы по-другому».
А ведь прослушивали генерала не просто так. Еще в бытность командующим, на него, на генерала Рыбальченко и на генерала Кулика — заместителя командующего — кто-то из доброжелателей написал донос об их высказываниях против политорганов в армии. По этому поводу даже приезжала комиссия Министерства обороны. Им бы тогда остановиться, но нет же, обиженные генералы продолжали гневить Бога!
Еще в органах была агентурная магнитофонная запись, составленная МГБ, когда генералы Гордов и Кулик, приехав в Москву из Куйбышева на совещание, изрядно выпив в одном из номеров гостиницы «Москва», вспоминая суровые дни войны, от души склоняли имя Сталина во всех мыслимых и немыслимых падежах, сопровождая эту процедуру самым что ни на есть отборнейшим матом. Абакумову пришлось доложить и об этом тоже.
И процесс пошел!
4 января 1947 г. арестовывают Рыбальченко и Гордова, а 11 января— Кулика. Арестовали и жену Гордова — Татьяну Владимировну. Женщина не смогла выдержать угроз и запугиваний и сломалась. Она подписала показания против своего мужа, а также против его заместителя и начальника штаба. Но для этого ей понадобилось быть лично допрошенной Виктором Семеновичем Абакумовым, он умел убеждать!
Следствие в отношении трех генералов велось более трех лет. Гордов и Кулик предстали перед Военной коллегией Верховного Суда СССР 24 августа 1950 года, а Рыбальченко на следующий день.
В эти же дни их расстреляли.
Спустя годы, бывший заместитель начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР Лихачев валил все на министра: «Абакумов, осуществляющий непосредственное руководство следствием по делам Гордова, Кулика и Рыбальченко, давал прямые указания о применении к арестованным физических мер воздействия».
После ареста Кулик ежедневно допрашивался по 8–9 часов и сломался уже 15 января 1947 г. Слышали, как он рыдал на допросах.
Рыбальченко допрашивали по 9–12 часов. Он сломался 9 января. А на суде заявил: «Следствие по моему делу велось преступно. Следователь довел меня до такого состояния, что я готов был подписать себе смертный приговор».
Избивали и Гордова, допрос которого вместе с истязаниями записывался на магнитную ленту.
Для примера, давайте ознакомимся с обвинительным заключением одного из генералов:
«2 августа 1950 г. по обвинению Кулика Григория Ивановича в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 м «б», 19–58-8, 58–10 ч. 1 и 58 — II УК РСФСР МГБ СССР.
11 января 1947 г. за активную вражескую деятельность был арестован Кулик Григорий Иванович.
Расследованием по делу установлено, что Кулик Г.И., являясь врагом Советской власти, на протяжении ряда лет вел подрывную работу в Советской армии.
На допросе 5 февраля 1947 г. Кулик показал:
«Злоба и ненависть к советскому правительству появилась у меня после моего разжалования в связи со срывом по моей вине обороны Керчи от немцев. 1942 г. был началом моего политического падения, в результате которого я скатился на вражеские позиции, и близких мне людей стал обрабатывать в духе вражды и ненависти в ВКП(б) и Советской власти».
В 1945 году, став заместителем командующего войсками Приволжского военного округа, Кулик на почве общности антисоветских взглядов установил вражескую связь с бывшим командующим войсками того же округа Горловым и начальником штаба Рыбальченко.
Представляя собой группу единомышленников, Кулик, Гордов и Рыбальченко систематически устраивали антисоветские сборища, на которых высказывали гнусные вражеские измышления в отношении ВКП(б) и правительства и поносили советский строй.
На следствии арестованный Гордов показал: «Сойдясь с Рыбальченко и Куликом на почве общности враждебных взглядов, мы в период первой половины 1946 г. часто собирались вместе и вели между собой антисоветские беседы, в которых возводили гнусную клевету на советский государственный строй, руководителей ВКП(б) и правительство».
Арестованный Рыбальченко подтвердил на следствии это обстоятельство и показал:
«Высказываемые мною антисоветские взгляды полностью разделяли Гордов и Кулик, а я, в свою очередь, поддерживал их враждебные высказывания.
Представляя собой, таким образом, группу противников существующего в СССР государственного строя, я, Гордов, Кулик встали на путь борьбы с советской властью».
Для расширения вражеской деятельности Кулик, Гордов и Рыбальченко стали выискивать себе единомышленников. Они группировали вокруг себя обиженных и недовольных службой в Советской армии офицеров, которых обрабатывали в антисоветском духе.
Вынашивая вражеские взгляды о необходимости перестройки Советской армии по типу капиталистических армий, Кулик, Гордов и Рыбальченко намеревались упразднить институт политработников и систему политического воспитания личного состава Советской армии. С этой целью они в своей практической работе в штабе Приволжского военного округа вели линию на принижение роли и дискредитацию политаппарата, на свертывание политической работы в округе.
Арестованный Рыбальченко об этом показал: «Мы хотели построить Советскую армию по типу буржуазных армий».
Командуя войсками ПриВО, Гордов, Кулик и я всячески пытались помешать нормальной работе политаппарата округа и все делали для того, чтобы его дискредитировать.
Комиссии МВС, проверявшие нашу работу в ПриВО, вскрыли эту антигосударственную практику, и Гордов, Кулик и я были сняты с занимаемых должностей, а затем и вовсе уволены из армии».
Будучи уволены из армии, Кулик, Гордов и Рыбальченко еще более озлобились против Советской власти и, собираясь в квартирах у Кулика и Гордова в Москве, высказывались за необходимость реставрации в стране капитализма и ликвидации советского правительства, а также делали враждебные выпады по адресу главы советского государства.
Обсуждая изменнические планы, Кулик, Гордов и Рыбальченко на своих сборищах высказывали угрозы в отношении руководителей советского государства и заявляли о необходимости свержения советского правительства. Арестованный Гордов на следствии об этом показал: «После отстранения от должности командующего войсками Приволжского военного округа мое озлобление на советскую власть дошло до предела, в результате чего осенью 1946 г. я в беседах с Рыбальченко и Куликом высказывал угрозы по адресу руководителей ВКП(б) и правительства.
Разделяя мои вражеские настроения, Рыбальченко и Кулик также злобно клеветали на правительство и, обвиняя его в неспособности руководить страной, договаривались до того, что такое правительство необходимо свергнуть»».
В общем, лихо закручено.
Но тогда умели обыкновенный треп превращать в заговор. Что еще раз подтверждает надуманность многих, если не всех сталинских процессов. А это обратная сторона механизма репрессий.
Неудивительно, что и Виктор Семенович четко усвоил для себя всю эту методологию. И его кухня работала на всю катушку. При этом нельзя забывать о том, что он мог презирать зажравшихся генералов.
В подтверждение своих слов хочу привести отрывок из книги доктора исторических наук, профессора, полковника в отставке Д.Ф. Свердлова, который не нуждается в комментариях:
«Были среди военачальников и такие, которые по чистому недоразумению попали в число «сильных мира сего». Они были людьми давно застывшими на своем «первобытном» уровне развития. Они ничего не читали, ничем не интересовались и, что самое страшное, ничего не понимали в современной далеко шагнувшей технике.
Одни из них брали «горлом», другие — старыми заслугами, третьи — «внешней солидностью», четвертые — тем, что умели пресмыкаться, пятые — непонятно чем. Вот такой пример.
В апреле 1939-го около двадцати командиров, воевавших в Испании, «доставили» в Москву. Они должны были принять присягу лично у заместителя Народного Комиссара Обороны СССР. Утром их построили в огромном кабинете, где все было огромно — и стол, и окно, и бронзовый прибор на письменном столе, предназначенный для выполнения канцелярских обрядов, и два бронзовых канделябра, стоявших по бокам письменного прибора, в которых когда-то, в средние века вкладывались свечи. Конечно, письменный стол был накрыт зеленым сукном.
Правее огромного письменного стола стоял одинокий маленький столик, покрытый красным простым материалом, а на нем стопка листов с текстом присяги. Маленький столик в стиле рококо сиротливо терялся среди окружавших его предметов в этом, почему-то мрачном, кабинете. Все командиры были подавлены величием момента, размерами окружающих предметов и чувствовали себя одиноко и сиротливо, как маленький столик.
Наконец-то в глубине кабинета открылась дверь, и в него ввалился маршал Кулик — солидной величины человек. Его лицо было буро-красным и довольно внушительным по своему размеру. Все хором «рявкнули»: «Здравствуйте!» Маршал слева направо прошел строй, его взор ничего не отражал, а его взгляд был направлен «в ничто». Затем Кулик зашел за свой стол, отчего последний стал ниже и меньше, лишь бронза канделябров продолжала горделиво поблескивать. Кулик загородил спиной большое окно, которое и без того давало мало света, кабинет тоже стал значительно меньше.
Хотя тогда у маршалов была довольно скромная экипировка, без золота погон и блеска подавляющих регалий, но Кулик, распространяя легкий запах алкоголя, блистал, и все пожирали его глазами. Перед тем, как приступить к процедуре приема присяги, маршал, по давно заведенной у нас традиции, «закатил» речь. Однако она была не той, которую обычно говорят большие начальники. Не той, где в первой части широко освещается международная обстановка и катастрофически безвыходное положение в капиталистическом мире, а во второй — наши головокружительные успехи и, наконец, в третьей части обыкновенно указываются некоторые наши недостатки (часто смазывающие вторую часть) и стоящие перед нами задачи. Стоявшие командиры впервые услышали речь экспромтом, без шаблона и без предварительной подготовки теми, кто их пишет, для тех, кто их произносит. Речь состояла из каких-то совершенно не связанных между собой и бессмысленных в отдельности фраз. Это была чистейшей воды ахинея, бред полупьяного. Самое страшное было то, что перед командирами стоял не только маршал, но, что самое ужасное, — первый заместитель Народного комиссара Обороны СССР».
5Известно, что Сталин не решился физически расправиться с маршалом Жуковым, однако кольцо активной дискредитации вокруг Георгия Константиновича продолжало сужаться.
6 декабря 1947 г. арестовали его бывшего адъютанта подполковника Семочкина A.C., 31 декабря 1947 г. арестовали бывшего генерал-адъютанта, а затем генерала для особых поручений— генерал-лейтенанта Минюка Л.Ф., 24 января 1948 г. арестовали бывшего члена Военного совета 1-го Белорусского фронта, затем Группы Советских оккупационных войск в Германии генерал-лейтенанта Телегина К.Ф., а 18 сентября 1948 г. — заместителя командира 36-го стрелкового корпуса Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Крюкова В.В.
Следственные органы настойчиво добивались от арестованных любых показаний, дискредитирующих маршала Жукова. Но были и другие действия с этой же целью.
Вначале 1948 года, после выбитых показаний у арестованного адъютанта, появилась легенда о «чемодане с драгоценностями», который якобы хранит и тщательно прячет Г.К. Жуков. В соответствии с указанием Сталина 5 января на квартире маршала был произведен негласный обыск, о результатах которого уже 10 января Виктор Семенович доложил вождю: «Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями. В процессе обыска чемодан обнаружен не был, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате.
В шкатулке оказалось: часов— 24 шт., в том числе: золотых 17 и с драгоценными камнями — 3; золотых кулонов и колец— 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями; золотой брелок с большим количеством драгоценных камней; другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).
В связи с тем, что чемодана в квартире не оказалось, было решено все ценности, находящиеся в сейфе, сфотографировать, уложить обратно так, как было раньше, и произведенному обыску на квартире не придавать гласности.
По заключению работников, проводивших обыск, квартира Жукова производит впечатление, что оттуда изъято все то, что может его скомпрометировать. Нет не только чемодана с ценностями, но отсутствуют даже какие бы то ни было письма, записи и т. д. По-видимому, квартира приведена в такой порядок, чтобы ничего лишнего в ней не было».
В ночь с 8 на 9 января негласный обыск был произведен и на даче Жукова в поселке Рублево. Об этом также доложил министр госбезопасности: «В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей.
Например: шерстяных тканей, шелка, парчи, панбархата и других материалов — всего свыше 4000 метров; мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракулевых — всего 323 шкуры; шевро высшего качества — 35 кож; дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др. дворцов и домов Германии, — всего 44 штуки, часть которых разложена и развешена по комнатам, а остальные лежат на складе.
Особенно обращает на себя внимание больших размеров ковер, разложенный в одной из комнат дачи.
Ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамках — всего 55 штук, развешенных по комнатам дачи и частично хранящихся на складе; дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) — 7 больших ящиков; серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов — 2 ящика; аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук; уникальных охотничьих ружей фирмы «Голанд-Голанд» и других — всего 20 штук.
Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также навалом. Кроме того, во всех комнатах дачи, на окнах, этажерках, столиках и тумбочках расставлены в большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы, а также всякого рода безделушки иностранного происхождения. Заслуживает внимание заявление работников, проводивших обыск, о том, что дача Жукова представляет собой, по существу, антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картинами, причем их так много, что 4 картины висят даже на кухне. Дело дошло до того, что в спальне Жукова над кроватью висит огромная картина с изображением двух обнаженных женщин.
Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее.
Свыше двух десятков больших ковров покрывают полы почти всех комнат. Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах — заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе в дачу.
На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке».
Но как ни старались подчиненные Виктора Семеновича, а чемодана они не нашли. Дошло до того, что в докладной Сталину Абакумов все-таки добавил: «Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него в квартире, где и находится в настоящее время.
Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями».
И ведь потребовали сдать чемодан, да только не было никакого чемодана. Тогда, 3 февраля, изъятое у маршала Жукова имущество в соответствии с указанием вождя было передано по акту и подробным поштучным описям Управляющему делами Совета Министров СССР Чадаеву. В общем, все в фонд государства.
* * *6 февраля 1948 г. Абакумов представляет Сталину протокол допроса арестованного генерал-майора Сиднева А.М., бывшего начальника оперативного сектора МВД в Берлине, о мародерстве и грабежах в Германии. В препроводительной записке указывалось, что «бывший начальник финансового отдела аппарата Серова в Германии Сачков и бывший начальник финотдела берлинского оперативного сектора МВД Ночвин, которые для того, чтобы замести следы преступлений, участвовали в сожжении документов о количестве наворованных Сидневым и другими ценностей и германских марок, — нами арестованы.
По показаниям Сиднева и Бежанова как активный жулик проходит Тужлов — бывший секретарь Серова, ныне слушатель Военного института Министерства внутренних дел СССР.
Прошу Вашего разрешения арестовать Тужлова».
Думаю, не сложно понять, что Виктор Семенович и на этот раз подбирался к генерал-полковнику Серову.
Настойчиво, настырно, как он это только умел делать. При этом нельзя отказать ему в сообразительности. Коварный ход был продуман до мелочей. И стоило только Хозяину сказать «фас!» — судьба заместителя министра внутренних дел была бы решена. Но надо было знать Сталина! Он предпочитал не наказывать преданных высокопоставленных чиновников, но если они становились соперниками, то компромат, имеющийся на них, превращался в реальную и достаточно страшную угрозу. Поэтому Центральный Комитет не всегда принимал меры по фактам взяточничества, разложения, по докладам комиссии партийного контроля и органов безопасности.
В данном случае вождь не спешил. Соперничество Абакумова с Серовым его вполне устраивало до тех пор, пока кто-то из них не оступится, не поскользнется. А там, что называется, видно будет.
Но перейдем к допросу генерала Сиднева. Сам по себе этот документ очень обширный, поэтому мы остановимся на некоторых его частях.
Начальником оперативного сектора МВД гор. Берлина Алексей Матвеевич работал с 1945 по 1947 год. Следователь подполковник Путинцев его сразу спросил прямо:
— После вашего отъезда из Берлина были вскрыты крупные хищения ценных вещей и золота, в которых вы принимали непосредственное участие. Показывайте об этом.
Видимо, сорокалетний генерал не сразу понял, что от него хотят услышать, и начал в общем.
Тогда следователь уточнил:
— Вы сами занимались грабежом?
— Я это признаю. Не считаясь с высоким званием Советского генерала и занимаемой мною ответственной должностью в МВД, я, находясь в Германии, набросился на легкую добычу и, позабыв об интересах государства, которые мне надлежало охранять, стал обогащаться.
Как не стыдно теперь об этом рассказывать, но мне ничего не остается, как признать, что я занимался в Германии воровством и присвоением того, что должно было поступить в собственность государства.
При этом я должен сказать, что, отправляя на свою квартиру в Ленинград это незаконно приобретенное имущество, я, конечно, прихватил немного лишнего.
— Обыском на вашей квартире в Ленинграде обнаружено около сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра. Это, по-вашему, «немного лишнего»?
— Яне отрицаю, что привез из Германии много ценностей и вещей.
— Вам предъявляются фотоснимки изъятых у вас при обыске 5 уникальных, большой ценности гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII и XVIII веков. Где вы утащили эти гобелены?
— Гобелены были обнаружены в подвалах германского Рейхсбанка, куда их сдали во время войны на хранение какие-то немецкие богачи (…).
— 15 золотых часов, 42 золотых кулона, колье, брошей, серег и цепочек, 15 золотых колец и другие золотые вещи, изъятые у вас при обыске, где вы украли?
— Так же, как и золотые браслеты, я похитил эти ценности в немецких хранилищах.
— Вы очищали не только немецкие хранилища, но и грабили арестованных, как разбойник с большой дороги.
— Ценностей арестованных я не присваивал.
— Врете. Ваш бывший адъютант Алексеев П.В. изобличает вас именно в том, что вы грабили арестованных.
Алексеев показал:
«Летом 1945 г. Сиднев приказал мне выехать к майору Захарову, взять там у арестованного немца ценности и доставить к нему — Сидневу, а арестованного немца также забрать с собой, но по пути высадить из машины и отпустить на все четыре стороны. Это приказание мною было выполнено. Я доставил Сидневу изъятые у этого немца золотые часы, отделанный золотом автоматический карандаш, 4 отреза шерсти высокого качества и меховые шкурки на два котиковых пальто.
Тогда же я доложил Сидневу, что, согласно его приказанию, я забрал с собой у Захарова арестованного немца и по дороге отпустил его. Фамилия этого немца, насколько помню, Зальбер». Вы признаете это?
— Возможно, такой случай и имел место, но я его не помню.
— Шестьсот серебряных ложек, вилок и других столовых предметов вы также украли?
— Да, украл.
— Можно подумать, что к вам ходили сотни гостей. Зачем вы наворовали столько столовых приборов?
— На этот вопрос я затрудняюсь ответить (…).
А вот, собственно, и то, к чему подводили Сиднева в МГБ:
— Как получилось, что вы стали мародером? — спросил его следователь.
— Сидя в тюрьме, я и сам неоднократно задавал себе этот вопрос. Ведь я с 1928 г. находился в Советской армии, был хорошим командиром и честным коммунистом и когда в 1939 г. заканчивал Военно-инженерную академию им. Куйбышева, то по партийной линии был мобилизован в органы НКВД и направлен на руководящую работу.
На этой работе я был всем обеспечен, честно и с любовью относился к труду. Отечественная война застала меня на работе в Особом отделе НКВД и с армией я переносил все тяготы. В 1944 году, являясь заместителем начальника Управления СМЕРШ 1-го Украинского фронта, я на территории Польши встретился с Серовым, являвшимся в то время Уполномоченным НКВД по указанному фронту. Под его руководством я проводил работу в Польше, а затем, когда советские войска захватили Берлин, Серов добился моего перевода на работу в НКВД и назначил начальником берлинского оперсектора.
На этой работе Серов приблизил меня к себе, я стал часто бывать у него, и с этого времени началось мое грехопадение.
Полностью сознавая свою вину перед партией и государством за преступления, которые я совершил в Германии, я просил бы только учесть, что надо мной стоял Серов, который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а, наоборот, поощрял этот грабеж и наживался в значительно большей степени, чем я.
Вряд ли найдется такой человек, который был в Германии и не знал бы, что Серов являлся, по сути дела, главным воротилой по части присвоения награбленного.
Самолет Серова постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для Серова. С таким же грузом в Москву Серов отправлял вагоны и автомашины.
Надо сказать, что Серов свои жульнические операции проводил очень искусно. Направляя трофейное имущество из Германии в Советский Союз для сдачи в фонд государства, Серов под прикрытием этого большее количество ценностей и вещей брал себе.
Следуя примеру Серова, я также занимался хищениями ценностей и вещей, правда, за часть из них я расплачивался деньгами.
— Но ведь и деньги вами тоже были украдены?
— Я денег не крал, — утверждает Сиднев.
Но его уличают:
— Неправда. Арестованный бывший начальник оперативного сектора МВД Тюрингии Бежанов Г.А. на допросе показал, что вы присвоили большие суммы немецких денег, которые использовали для личного обогащения. Правильно показывает Бежанов? — спрашивает следователь.
— Правильно, — уже соглашается Сиднев, — При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено 40 миллионов немецких марок. Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митге (Берлин).
Все эти деньги были перевезены в подвал здания, в котором размешался берлинский оперативный сектор МВД.
— Но этот подвал с деньгами находился в вашем ведении?
— Да, в моем.
— Сколько же всего там находилось денег?
— В подвале находилось около 100 мешков, в которых было более 80 миллионов марок.
— Какое вы имели право держать у себя такое количество денег, не сдавая их в советский государственный банк?
— Хранение такого количества денег, конечно, было незаконным, но сделано это было по указанию Серова. Когда я ему доложил об обнаружении в Берлине мешков с немецкими марками, Серов сказал, что эти деньги будут для нас очень кстати и приказал их в банк не сдавать, а держать у себя.
— За счет этих денег вы и обогащались?
— Да. Значительная часть захваченных денег пошла на личное обогащение.
— Кого?
— Больше всего поживились за счет этих денег Серов и я. Попользовались этими деньгами также Клепов и Бежанов, работавшие начальниками оперативных секторов МВД в Германии.
— Как вы разворовывали миллионы находившихся у вас немецких денег?
— Это делалось очень просто. Серов присылал мне так называемые заявки начальников оперативных секторов со своими резолюциями о выдаче им денег. Эти заявки, как правило, мотивировались необходимостью расходов по строительству и хозяйственным нуждам оперативных секторов. За счет этих сумм действительно покрывались расходы по оперативным секторам, а часть денег разворовывалась.
В общем, дальше разговор шел в основном про Серова, в конце которого всплыли незначительные детали. Сиднев якобы сказал:
— Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: «Лучшему боевому другу и товарищу на память». Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене.
Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова передавать на подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные Жуковым для переделки три кинжала, принадлежащие в прошлом каким-то немецким баронам.
Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стэка, который Жуков хотел преподнести свой дочери в день ее рождения».
Получив протокол допроса 6 февраля, Виктор Семенович тут же подготовил его для Сталина. Он очень спешил. Судя по всему, а препроводительная была готова тоже 6 февраля, вождь ознакомился с этим документом в этот же день. Абакумов предчувствовал победу.
Он наносил мощный удар по Серову и был уверен, что на этот раз тому не отвертеться.
Естественно, генерал Серов узнает об этом и 8 февраля пишет письмо Сталину. Он тоже спешит.
«Я извиняюсь, товарищ Сталин, что еще раз вынужден беспокоить Вас, но сейчас сложилась такая обстановка вокруг меня, что решил написать Вам.
С тех пор, как я послал Вам, товарищ Сталин, объяснительную записку по поводу лживых показаний Бежанова, Абакумов арестовал до 10 человек из числа сотрудников, работавших со мной и в том числе двух адъютантов. Сотрудники МГБ и МВД СССР знают об этих арестах, «показаниях» и открыто говорят, что Абакумов подбирается ко мне.
Я работаю по-прежнему, не обращая внимания на происходящее, однако считаю необходимым доложить Вам об этом, товарищ Сталин, т. к. уверен, что Абакумов докладывает неправду.
Этой запиской я хочу рассказать несколько подробнее, что из себя представляет Абакумов.
Насколько мне известно, в ЦК ВКП(б) делались заявления о том, что Абакумов в целях карьеры готов уничтожить любого, кто встает на его пути. Эта истина известна очень многим честным людям.
Несомненно, что Абакумов будет стараться свести личные счеты не только со мной, а также и с остальными своими врагами — это с тт. Федотовым, Кругловым, Мешиком, Рапава, Мильштейном и другими.
Мне Абакумов в 1943 г. заявил, что он все равно когда-нибудь Мешика застрелит. Ну а теперь на должности министра имеется возможность найти другой способ мести. Мешик это знает и остерегается. Также опасаются Абакумова и другие честные товарищи.
Товарищ Сталин, я не сомневаюсь, что Абакумову долго такими методами вы работать не позволите.
Я приведу несколько фактов, известных мне в результате общения с Абакумовым на протяжении ряда лет.
Сейчас для того чтобы очернить меня Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, т. к. кроме Абакумова есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним, как мальчик. Приведу факты, товарищ Сталин.
Когда немцы подошли к Ленинграду, и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов, распространял слухи, что «Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать обороны, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут». Теперь Абакумов, несомненно, откажется от своих слов, но я ему сумею напомнить».
Вплотную Абакумов с Серовым столкнулись в сорок пятом в Германии. Трем спецслужбам (СМЕРШ, НКВД и НКГБ) оказалось тесно на оккупированной территории. И если Серову удалось подчинить себе офицеров госбезопасности Меркулова, то Абакумов мешал ему командовать в Германии своими офицерами. За это генерал НКВД крыл его самыми последними словами. Правда, за глаза. Но Виктору Семеновичу, как водится, передавали информацию тут же.
Сталин ловко убрал третьего лишнего — Меркулова, поставил Абакумова над госбезопасностью и позволил ему забрать себе СМЕРШ. Но противостояние между МВД и МГБ оставил до поры до времени.
Причем в феврале 1947 г. Серова назначили первым заместителем Министра внутренних дел и война затягивалась. Абакумов писал на Серова. Серов на Абакумова. В ход шло все. Но угрожающим положение Серова стало именно в тот момент, когда под арестом в МГБ оказались его приближенные. И вот Иван Александрович продолжает:
«Мне неприятно, товарищ Сталин, вспоминать многочисленные факты самоснабжения Абакумова во время войны за счет трофеев, но о некоторых из них считаю нужным доложить.
Наверное, Абакумов не забыл, когда во время Отечественной войны в Москву прибыл эшелон более 20 вагонов с трофейным имуществом, в числе которого ретивые подхалимы Абакумова из СМЕРШ прислали ему полный вагон, нагруженный имуществом с надписью: «Абакумову».
Вероятно, Абакумов уже забыл, когда в Крыму еще лилась кровь солдат и офицеров Советской армии, освобождавших Севастополь, а его адъютант Кузнецов (ныне «охраняет» Абакумова) прилетел к начальнику Управления контрразведки СМЕРШ и нагрузил полный самолет трофейного имущества.
Командование фронтовой авиации не стало заправлять бензином самолет Абакумова на обратный путь, т. к. горючего не хватало для боевых самолетов, ведущих бой с немцами, тогда адъютант Абакумова не растерялся, обманным путем заправил и улетел. Мне об этом жаловался командир авиационного корпуса и показывал расписку адъютанта Абакумова. Вот какие подлости выделывал Абакумов во время войны, расходуя моторесурсы самолета СИ-47 и горючее. Эти безобразия и поныне прикрываются фразой: «самолет летал за арестованными».
Сейчас Абакумов свои самолеты, прилетающие из-за границы, на контрольных пунктах в Москве не дает проверять, выставляя солдат МГБ, несмотря на постановление Правительства о досмотре всех без исключения самолетов.
Пусть Абакумов расскажет Ц К про свое трусливое поведение в тяжелое время войны, когда немцы находились под Москвой. Он ходил как мокрая курица, ехал и вздыхал, что с ним будет, а делом не занимался. Его трусость была воспринята и подчиненными аппарата. Своего подхалима Иванова, ведавшего хозяйственными вопросами, Абакумов посылал к нам снимать мерку с ног для пошива болотных сапог, чтобы удирать из Москвы. Ведь оставшиеся в Москве в тот период генералы видели поведение Абакумова».
К сожалению, на этот донос реакция вождя неизвестна. Впрочем, поулыбался он, видимо, от души. Особенно в том месте, где говорится про болотные сапоги. Но ведь это бред, да и только. Причем бред генерал-полковника. Однако продолжим увлекательное чтение:
«Конечно, сейчас Абакумов, вероятно, «забыл» о разговоре, который у нас с ним происходил в октябре месяце 1941 г. о положении под Москвой и какую он дал тогда оценку. Абакумов по секрету сообщил мне, что прибыли войска из Сибири, кажется, дело под Москвой должно пойти лучше. На это я ответил ему: «Товарищ Сталин под Москвой повернул ход войны, его за спасение Москвы народ на руках будет носить». И при этом рассказал лично слышанные от Вас, товарищ Сталин, слова, когда Вам покойный Щербаков доложил, что у него перехвачен приказ Гитлера, в котором он указывает, что 7 ноября будет проводить парад войск на Красной площади.
Когда Вы на это спокойно и уверенно сказали: «Дурак этот Гитлер! Он и не представляет себе, как побежит без оглядки из России»».
Эти Ваши слова я рассказал Абакумову, он не смеет отказаться, если хоть осталась капля совести. Эти Ваши слова я рассказал многим.
После разгрома немцев под Сталинградом, Абакумов начал мне рассказывать, что «там хорошо организовали операции по разгрому немцев маршалы Рокоссовский, Воронов и другие». Я ему на это прямо сказал, что организовали разгром немцев под Сталинградом не маршалы, а товарищ Сталин и добавил: «Не будь товарища Сталина, мы погибли бы с твоими маршалами. Товарищу Сталину обязан весь русский народ». Абакумов на это не нашелся ничего сказать как «да». Да оно и понятно, ведь Абакумов не способен на политическую оценку событий».
Судя по всему, лизать задницу генерал Серов умел профессионально. Да как завернул! Особенно про политическую оценку. Прямо в точку попал. Профессор истории H.H. Яковлев знал Серова с начала шестидесятых до его смерти в 1992 г. Он вспоминал о нем как о человеке, оставшемся верным «своим повадкам, а стоило ему заговорить на любимую тему — о Сталине, как глубокий старик, пересказывая те или иные эпизоды, действительно начинал говорить с грузинским акцентом». Чем не показатель!
«Мне во время войны приходилось чаще по службе и реже в быту встречаться с Абакумовым, — продолжал Серов. — Я наблюдал и изучал его. У меня составилось определенное о нем мнение, которое полностью подтвердили последние события.
Для того чтобы создать о себе славу, он идет на любую подлость, даже в ущерб делу.
Сейчас под руководством Абакумова созданы невыносимые условия совместной работы органов МГБ и МВД. Как в центре, так и на периферии работники МГБ стараются как можно больше скомпрометировать органы МВД. Ведь Абакумов на официальных совещаниях выступает и презрительно заявляет, что «теперь мы очистились от этой милиции. МВД больше не болтается под ногами» и т. д. Ведь между МГБ и МВД никаких служебных отношений, необходимых для пользы дела, не существует. Такого враждебного периода в истории органов никогда не было. Партийные организации МГБ и МВД не захотели совместными заседаниями почтить память Ленина, а проводили раздельно, и при этом парторганизация МГБ не нашла нужным пригласить хотя бы руководство МВД на траурное заседание.
Ведь Абакумов навел такой террор в министерстве, что чекисты, прослужившие вместе 20–25 лет, а сейчас работающие одни в МВД, а другие в МГБ, при встречах боятся здороваться, не говоря уже о том, чтобы поговорить. Если кому-либо из работников МГБ требуется по делу придти ко мне, то нужно брать особое разрешение от Абакумова. Об этом мне официально сообщили начальник отдела МГБ Грибов и другие.
Ведь в МГБ можно только хвалить руководство, говорить о достижениях в работе и ругать прежние методы работы.
Во внутренних войсках, переданных из МВД в МГБ, офицерам запрещено вспоминать о проведенных операциях во время войны (по переселению немцев, карачаевцев, чечено-ингушей, калмыков и др.), можно только ругать эти операции.
А ведь осенняя операция МГБ по украинским националистам была известна националистам за десять дней до начала и многие из них скрылись. Это факт. А Абакумов еще до операции представил сотни сотрудников к наградам.
Не так давно Абакумов вызывал одного из начальников Управления и ругал за то, что тот не резко выступал на партсобрании против старых методов работы МГБ. Везде на руководящие должности назначены работники СМЕРШ, малоопытные в работе территориальных органов МГБ. Сотрудники МГБ запуганы увольнением с работы и расследованиями.
Всем известно, что Абакумов не проверил работу ни одного органа СМЕРШ и боится это сделать, т. к. найдет много безобразий.
Приезжающие с периферии сотрудники МГБ рассказывают, что там у многих районных отделов МГБ в течение года не было ни одного арестованного. Спрашивается, что делают 3–4 сотрудника РО МГБ в течение года.
А ведь Вам известно, товарищ Сталин, сколько прибыло в страну репатриантов, а среди них и англо-американских шпионов (…).
Я расскажу Вам, товарищ Сталин, историю передачи Московской милицией в МГБ регулировщиков уличного движения. В МВД СССР стали поступать заявления от трудящихся столицы и от приезжих граждан, что милиционеры на главных улицах Москвы грубят и не желают разговаривать с населением. При этом указывали номера постов, где эти милиционеры стоят. Когда мы занялись проверкой, то оказалось, во всех случаях это были сотрудники охраны МГБ, стоявшие в форме милиции. Мы вынуждены были написать об этом Абакумову. Вместо принятия мер, Абакумов попросил меня зайти и вместе с Власиком начали оскорблять меня и тов. Круглова, заявляя при этом, что если они захотят, то заберут всех регулировщиков к себе. Действительно, через двое суток поступило распоряжение о передаче регулировщиков в МГБ».
В заключение своего письма-доноса генерал Серов очень просил Сталина поручить комиссии ЦК ВКП(б) разобраться с делом, которое создал его враг Виктор Семенович Абакумов, чтобы свести личные счеты.
Но Сталин даже пальцем не пошевелил. Все оставалось по-прежнему. Пока. Только структура МВД к 1 июля 1949 г. значительно сократилась. Например, из доклада министра внутренних дел Круглова можно узнать, что в МВД остались:
Главное Управление исправительно-трудовых лагерей и колоний.
Тюремное управление МВД СССР.
Отдел МВД СССР по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью.
Отдел спецпоселений МВД СССР.
Главное управление МВД СССР по делам военнопленных и интернированных.
Главное управление МВД СССР по борьбе с бандитизмом.
Войсковые органы (Управление конвойных войск МВД СССР, Управление войск МВД СССР по охране особо важных объектов промышленности и железных дорог, Особый дорожно-строительный корпус, Военно-строительные части Главного управления лагерей промышленного строительства МВД СССР, Главное управление местной противовоздушной обороны МВД СССР).
Главное управление пожарной охраны МВД СССР.
Главное архивное управление МВД СССР.
Специализированные производственные управления МВД СССР (Главное управление шоссейных дорог МВД СССР, Главное управление лагерей промышленного строительства МВД СССР, Главное управление лагерей горнометаллургических предприятий МВД СССР, Главное управление гидротехнического строительства МВД СССР, Главное управление лагерей лесной промышленности МВД СССР, специальное Главное управление по строительству Дальнего Севера МВД СССР, Главное управление «Енисейстрой» МВД СССР). Главное Управление военного снабжения МВД СССР. Главное Управление материально-технического снабжения МВД СССР.
Отдел фельдъегерской связи МВД СССР.
Отдел перевозок МВД СССР.
Управление кадров МВД СССР.
Шесть специальных отделов.
Центральный финансовый отдел МВД СССР.
Плановый отдел МВД СССР.
Мобилизационный отдел МВД СССР.
Секретариат МВД СССР.
Секретариат особого совещания МВД СССР. Юридическая часть МВД СССР.
Автотранспортный сектор МВД СССР.
На данный момент это было все, потому что остальное как раз и забрал Виктор Семенович в МГБ!
Глава седьмаяСталинский детектив
Кто ж у истока — курица или яйцо? Люди или система? Несколько веков была у нас пословица: «Не бойся закона — бойся судьи». Но, мне кажется, закон перешагнул уже через людей, люди отстали в жестокости. И пора эту пословицу вывернуть: не бойся судьи — бойся закона.
1Как бы сегодня ни пытались некоторые авторы и историки изобразить Виктора Семеновича министром с чистой совестью, не испачканным человеческой кровью, у них это не получится.
Потому что Абакумов не мог идти по крови и не испачкаться. Достаточно привести всего один пример.
В январе 1948 г., после ареста в Ростове генерала Телегина, Абакумов лично пригрозил ему расправой в случае, если он не подпишет предъявленных ему обвинений. Константин Федорович отказался, и тогда Абакумов выбил ему передние зубы, а потом дважды каблуками наступал на пах. И в дальнейшем заслуженного генерала избивали резиновой дубинкой по два раза в день, вырывая на теле куски мяса. Избивали до тех пор, пока он не подписал.
* * *18 сентября 1948 г. был арестован генерал-лейтенант Крюков. Сначала его вызвал заместитель начальника следственной части полковник Лихачев и предупредил:
— Помни, что ты теперь уже не генерал, а арестант, и разговоры с тобой будут коротки. Если ты вздумаешь запираться в своих показаниях, будем бить тебя, как «Сидорову козу».
Владимир Викторович пытался возражать:
— МГБ мне звания не присваивало, и не оно меня будет лишать, а применять избиения к подследственным в Советском Союзе никому не дано права.
— Этот вопрос согласован, где надо, — ответил Лихачев. — Мы самостоятельно не избиваем.
— Но позвольте, я же только пока что подследственный и никем пока не разжалован.
— Иди сюда, — приказал полковник и подвел Крюкова к окну, из которого была видна улица. — Видишь, там народ, вон где подследственные, а ты уже осужден, от нас на свободу возврата нет, дорога только в исправительные лагеря.
Из кабинета Лихачева Крюкова повели в кабинет Абакумова.
Виктор Семенович, как всегда, был конкретен:
— Если ты будешь упорствовать, будем тебя бить и искалечим на всю жизнь. Ты меня понял?
— Но позвольте, — пытаясь защищаться, говорил генерал, — как же так, в Советском Союзе не допускаются подобные методы ведения следствия, это напоминает «ежовшину».
— Я тебе покажу «ежовщину», — заорал министр, — еще раз говорю, не будешь давать показания, искалечим на всю жизнь и все равно добьемся от тебя нужных показаний.
После краткого «приема» у министра Крюкова направили к следователю — капитану Самарину.
— Ну, был у министра, предупредили тебя, так давай сразу приступим к делу, и я еще раз даю тебе совет, не упорствуй, чтоб не было хуже.
— Я не знаю, в чем вы меня обвиняете, какие преступления я совершил?
— Брось, не упорствуй и начинай давать показания, нам все известно, рассказывай о своей антисоветской деятельности и своих сообщниках.
— Я никогда не занимался никакой антисоветской деятельностью, а, следовательно, у меня не может быть никаких сообщников.
Так на протяжении месяца генерал-лейтенант проводил бессонные ночи в кабинете у следователя капитана.
По воспоминаниям самого Крюкова, обычно его вызывали на допрос в 10–12 дня и держали до 5–6 часов вечера, а затем в 10–11 часов вечера до 5–6 часов утра.
Через месяц следователь сказал:
— Или ты начнешь давать показания, или я сегодня же отправлю тебя в военную тюрьму с особым режимом, и ты потом пожалеешь.
— Я в вашей власти, делайте что хотите, но я никаких ложных показаний давать не буду, — ответил Крюков.
В тот же день его направили в Лефортовскую тюрьму, где заключили в одиночную камеру и лишили возможности покупать продукты в тюремном ларьке, а также брать книги. Ему каждый день в течение месяца обещали «завтра» начать избиения.
Но на удивление пока не начинали, а только снова отправили во внутреннюю тюрьму МГБ в «бокс» на восемь дней без книг и прогулок. А потом снова вызвали к Лихачеву.
— В последний раз предупреждаю тебя давать показания, или же сегодня тебя будут бить, как «Сидорову козу».
— Я ничего не знаю.
И снова Лефортовская тюрьма, снова «бокс» и снова следователь. Правда, на этот раз капитан достал из портфеля резиновую палку и показал Крюкову:
— Видишь? Или начнем говорить, или же она сейчас «походит» по тебе.
— Я не отказываюсь давать показания, — заявил генерал, — но я не знаю, что вам показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нем не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь.
Тогда следователь спрашивает:
— Бывал на банкетах у Жукова и Буденного и других?
— Да, бывал.
— Какие вопросы решались там?
— О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и все.
— Врешь, перестань упорствовать, нам все известно.
— Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами.
— Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?
— В чем же заключалось мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы это воспрещалось участие на банкетах, причем официальных.
— Все ваши банкеты — это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю десять минут на размышление, после чего эта резиновая палка «походит» по тебе.
— Никаких ложных показаний я давать не буду, — упорно твердил Крюков. После этих слов следователь вызвал по телефону майора, а когда тот подошел, Самарин схватил генерала за плечи, ударил по ногам и повалил на пол.
Крюков вспоминал:
«И началось зверское избиение резиновой палкой, причем били по очереди, один отдыхает, другой бьет, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в «бокс». На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырех дней и днем и ночью».
* * *В конце сентября 1948 г. на гастролях в Казани арестовали и жену Крюкова — Крюкову-Русланову Лидию Андреевну, артистку Мосэстрады. В постановлении на ее арест было указано: «Имеющимися в МГБ материалами установлено, что Крюкова-Русланова, будучи связана общностью антисоветских взглядов с лицами, враждебными к советской власти, ведет вместе с ними подрывную работу против партии и правительства.
Крюкова-Русланова распространяет клевету о советской действительности и с антисоветских позиций осуждает мероприятия партии и правительства, проводимые в стране.
Кроме того, Крюкова-Русланова, находясь вместе со своим мужем Крюковым В.В. в Германии, занималась присвоением в больших масштабах трофейного имущества».
На одном из допросов 5 октября 1948 г. следователь спросил известную артистку:
— Какие правительственные награды вы имеете?
— Я награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
— А разве других наград вы не имеете?
— Имею, — растерялась Русланова, — В августе 1945-го я была награждена орденом Отечественной войны I степени. Однако в 1947-м по решению правительства как незаконно выданный у меня отобрали.
— Кем вы были награждены? — уточняет следователь майор Гришаев.
— Награждена я была по приказу Г.К. Жукова, командовавшего в то время оккупационными войсками в Германии.
— За какие заслуги вас наградили?
— Я точно не знаю. Насколько мне помнится, за культурное обслуживание воинских частей и за то, что на мои деньги были куплены две батареи минометов.
— В каких взаимоотношениях вы находились с Жуковым?
— Мы с Жуковым были хорошими знакомыми. Мой муж Крюков и Георгий Константинович старые сослуживцы: когда Жуков в Белоруссии командовал дивизией, Крюков у него был командиром полка. Как мне рассказывала жена Жукова Александра Диевна, они дружили, бывали друг у друга в гостях. Познакомившись с Жуковым и его семьей, я тоже неоднократно бывала у них на квартире. Один раз Жуков с женой был в гостях у нас.
— Теперь, может быть, скажете правду, за что Жуков наградил вас орденом?
— Справедливости ради я должна сказать, что если бы не была женой Крюкова и не была лично знакома с Жуковым, то навряд ли меня наградили бы орденом. А получила я его во время празднования годовщины со дня организации корпуса, которым командовал Крюков.
Следователь знал, что спрашивал, тем более ему был известен текст приказа о ее награждении: (№ 109/Н от 24.VIII. 1945 г.) «За успешное выполнение заданий Командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество, за активную личную помощь в деле вооружения Красной Армии новейшими техническими средствами награждаю орденом Отечественной войны 1 степени Русланову Лидию Андреевну».
Знал следователь и о том, как летом 1947 г. этому вопросу было посвяшено специальное заседание ЦК ВКП(б), на котором маршал Жуков и генерал Телегин получили по выговору.
Безусловно, статут ордена Отечественной войны не предусматривал такого рода награждений, но и Русланова не отрицала, что была награждена благодаря своему знакомству с Жуковым. Однако она не признавала себя виновной в распространении клеветы о советской действительности, в том, что с антисоветских позиций осуждала мероприятия партии и правительства.
Тогда ее «кололи» дать компромат на Жукова, но и здесь она была непреклонна. Следователь это прекрасно понял и перешел к другой «песне»:
— Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаете это?
— Нет! — твердо ответила Лидия Андреевна.
— Но при аресте на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Где вы его взяли?
— Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали в подарок из Германии По всей вероятности, подчиненные, — добавила Русланова.
— А оружие? При обыске на принадлежащей вам даче обнаружена винтовка, а также автомат и карабин. Где вы все это взяли?
— Не знаю. Я этого оружия никогда не видела. Могу лишь предположить, что оно принадлежало тем солдатам, которые сопровождали вагон с имуществом, которое привез из Германии мой муж.
Через два с половиной месяца — 5 февраля 1949 г. — майор Гришаев впервые задал ей сокрушительный вопрос:
— Дополнительным обыском в специальном тайнике на кухне под плитой в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживающей на Петровке, 26, были изъяты принадлежащие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, рубины, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия. Почему вы до сих пор скрывали, что обладаете такими крупными ценностями?
— Мне было жаль. Мне было жаль лишиться этих бриллиантов. Ведь их приобретению я отдала все последние годы! Стоило мне хоть краем уха услышать, что где-то продается редкостное кольцо, кулон или серьги, я, не задумываясь, покупала их, чтобы бриллиантов становилось все больше и больше.
— А где вы брали деньги? — поинтересовался следователь.
— Я хорошо зарабатывала исполнением русских песен. Особенно во время войны, когда «левых» концертов стало намного больше. А скупкой бриллиантов и других ценностей я стала заниматься с 1930 года, и, признаюсь, делала это не без азарта.
— С не меньшим азартом вы приобретали и картины, собрав коллекцию из 132 картин, место которым в Третьяковской галерее.
— Не стану отрицать, что и приобретению художественных полотен я отдавалась со всей страстью.
Генерал Б.В. Гераскин участвовал в обыске квартиры Руслановой. Об этом он очень интересно рассказал на страницах своей книги воспоминаний:
«Через порог квартиры Руслановой я ступил с каким-то двойным чувством. Все еще не верилось, что мне предстоит участвовать в обыске жилья широко известной артистки, замечательной исполнительницы русских народных песен, так полюбившихся людям. Я знал исполнительское мастерство Руслановой не только по радиопередачам и патефонным пластинкам, но и по концертам, в том числе в нашем ведомственном клубе им. Дзержинского, где ее всегда принимали очень тепло.
Большая, состоящая из трех комнат квартира певицы, обставленная со вкусом красивой, главным образом старинной мебелью, выглядела подобно светскому салону. По всему чувствовалось, что хозяйка понимает толк в антиквариате.
В гостиной, самой значительной по размеру комнате, стены украшали полотна выдающихся художников. Золоченые рамы картин контрастировали с ярко-синим цветом стен, как бы приближая полотна к зрителю.
В спальне над кроватью висела картина Карла Брюллова, кажется, «Купальщицы».
Между гостиной и спальней находился кабинет. В нем привлекал внимание массивный письменный стол красного дерева с ящиками и полками старинной работы, принадлежавший когда-то императрице Екатерине II. В столе имелось несколько хитроумных тайников. В них хранились деньги, золотые изделия и дорогие украшения хозяйки квартиры».
«У семейства Крюковых-Руслановых было две дачи, три квартиры, четыре автомобиля, антикварная мебель, многие километры тканей, сотни шкурок каракуля и соболя, рояли, аккордеоны, радиоприемники, редчайшие сервизы и 4 картины Нестерова, 5 — Кустодиева, 7 — Маковского, 5 — Шишкина, 4 — Репина, 3 — Поленова, 2 — Серова, 3 — Малявина, 2 — Врубеля, 3 — Сомова, 1 — Верещагина, 1 — Васнецова, 3 — Айвазовского, а также полотна Сурикова, Федотова, Мясоедова, Тропинина, Юона, Левитана, Крамского, Брюллова и других всемирно известных художников, — пишет Борис Сопельняк. — Причем десятки полотен, покрытые пылью, находились в прихожей за большим шкафом для одежды. Они были срезаны с подрамников и грубо скручены в трубочки».
* * *Мужа Руслановой — генерала Крюкова — тоже обвиняли в присвоении трофейного имущества. Сам Крюков даже в суде не отрицал свою вину в расхищении.
Однако в 1953 г. по результатам проведенной дополнительной проверки, как указывалось в заключении Главной военной прокуратуры, изъятые при аресте Крюкова ценности принадлежали его жене— Руслановой Л.А., и приобретались ею на личные деньги. Крюкову же принадлежало несколько серебряных портсигаров и золотых часов, полученных в качестве подарков. Между тем генерал Гераскин вспоминает, что многие художественные полотна, хранившиеся у Руслановой, принадлежали киевской картинной галерее и были вывезены немцами во время войны в Прибалтику. Здесь награбленное настигли и отняли у немцев конники Крюкова. Часть картин из коллекции генерал якобы присвоил.
Но оставим трофеи. Все же главное в другом. С ближайшим окружением Жукова расправлялись не просто. Заодно были получены нужные показания, дискредитировавшие полководца.
Генерал Крюков считал, что министру МГБ Абакумову мерещился какой-то заговор, но когда не смогли «сфабриковать» несуществующий заговор, «приобщили» его, да и других военнослужащих, проходящих по этому и другим делам, и судили каждого в отдельности, чтобы запрятать всех надолго в лагеря, а этим самым скрыть все свои преступления в нарушении законности советского правосудия.
Борис Сопельняк приводит другую версию: «В принципе цель, поставленная первыми лицами МГБ, была достигнута: Жуков, за плечами которого была армия и непререкаемый авторитет в народе, от власти отстранен, и теперь всеми делами в стране будут заправлять генералы с Лубянки».
Однако Абакумов не боялся Жукова и тем более не собирался его отстранять от власти. Вся эта идея дискредитации принадлежала Сталину. А Виктор Семенович лишь выполнял приказы вождя. И замечу, выполнял неохотно. Но, как говорится, раз уж пришлось, то надо было изображать на лице радость. Он и изображал.
Абакумов как верный слуга Хозяина играл с ним в одну игру, соответствующую своей должности министра госбезопасности. Ведь в процессе всего этого дела министр часто общался с вождем наедине, ежедневно докладывал ему письменно и устно всю имеющуюся в его руках информацию. Он не мог сделать ни шага влево, ни шага вправо без ведома Сталина. Одно неизвестно, знал ли Виктор Семенович, что вождь не собирается арестовывать маршала?
Судя по фактам всей истории дела, он вполне мог знать или догадываться об этом.
Могу лишь предположить, что Сталин хотел только запугать Жукова, отстранить его в тень и тем самым поставить на место.
Он был настолько хитер и коварен, чтобы не понять простой истины: великого полководца нужно умыть, а иначе он может затмить его величие!
Кроме того, снятие с высоких постов и исключение из членов ЦК Георгия Константиновича Жукова, по мнению Молотова, было «антималенковским шагом», так как в годы войны маршала достаточно серьезно поддерживал Маленков!
2Виктора Семеновича считали жестким и компетентным собеседником. От природы наделенный проницательностью, за восемь лет работы в подчинении у Сталина он так и не смог изучить его коварный и переменчивый характер. Такой вывод можно сделать хотя бы потому, что в решающий момент своей карьеры он поставил не на ту команду и проиграл.
Сталин хоть и убрал Берию из НКВД (в декабре 1945 г.), но при этом сохранил за ним пост заместителя председателя Совета Министров СССР (с марта 1946 г.) и оставил на должности председателя Госкомитета № 1 (атомное оружие) при Совете Народных Комиссаров — Совете Министров СССР. Маленкова вождь освободил от работы в аппарате ЦК и отправил в ссылку, однако тут же назначил (13 мая 1946 г.) председателем Госкомитета № 2 (производство реактивного вооружения и техники).
Несмотря на чрезвычайные полномочия, которыми обладали возглавляемые ими структуры, влияние их этим и ограничивалось. Но ведь до недавнего времени Берия и Маленков считались первыми лицами в партии после вождя и ущемление своих позиций воспринималось ими болезненно.
Потихоньку выдавливались со своих постов и сподвижники Берии. 30 августа 1946 г. решением Политбюро ЦК ВКП(б) Меркулов был назначен заместителем начальника Главного управления советским имуществом за границей при МВТ СССР по руководству советскими предприятиями в Румынии, Венгрии и Австрии. В том же 1946-м Богдана Кобулова отправили точно так же заместителем начальника ГУСИМЗ, но по Германии. Одновременно он являлся заместителем Главноначальствующего СВАГ по вопросам деятельности Советских оккупационных войск в Германии.
Павла Машика еще в августе 1945 г. назначили заместителем начальника 1-го Главного Управления при СНК— СМ СССР.
Льва Владзимирского в январе 1947 г. Абакумов уволил в запас (с должности начальника Горьковского управления МГБ), после чего его пристроили начальником управления кадров в Главном управлении советским имуществом за границей в должности начальника управления кадров.
Коснулось это и многих других. Но самое главное, что Берию и Маленкова практически одновременно освободили из НКВД и ЦК и перевели в Совет Министров на вторые роли.
Вначале 1946 г. вождь сделал попытку замены «старой гвардии» в центре на выходцев из Ленинграда. Авторы книги «Рождение сверхдержавы» А. Пыжиков и А. Данилов считают, что их «выдвижение было частью сталинского плана по созданию действенного противовеса Берии и Маленкову».
Уже в течение 1946 г. A.A. Жданов стал первым заместителем Сталина и наряду с ним подписывал совместные постановления ЦК и Совета Министров. Его обязанности охватывали внешнеполитические и идеологические вопросы, организационно-партийную работу, кадры и т. д. С ним согласовывались все решения Политбюро, Секретариата и Оргбюро ЦК. Очень скоро функции Секретариата и Оргбюро ЦК были изменены и Секретариат ЦК, еще пока возглавляемый Маленковым, стал играть подчиненную роль. Зимой 1947 г. начинается усиление ленинградской группы в составе Политбюро, куда Сталин все же перевел из кандидатов в члены Маленкова и Берию (снова с целью противовеса).
О расстановке сил в окружении Сталина в тот момент вспоминал П.А. Судоплатов:
«И Берия, и Маленков поддерживали тесные рабочие отношения с Первухиным и Сабуровым, занимавшимися экономическими вопросами. Все они входили в одну группировку. Они выдвигали своих людей на влиятельные должности в правительстве. Вторая группа, позднее получившая название ленинградской, включала: Вознесенского, первого заместителя Председателя Совета министров и главу Госплана; Жданова, второго секретаря ЦК партии; Кузнецова, секретаря ЦК, отвечавшего за кадры, в том числе и органов госбезопасности; Родионова, Председателя Совета Министров Российской Федерации; Косыгина, заместителя Председателя Совета Министров по легкой промышленности и финансам, выдвинутого в период подготовки и проведения денежной реформы (…). Вторая группировка назначала своих людей на должности секретарей районных партийных организаций. Кузнецов в 1945 году выдвинул Попова, бывшего директора авиазавода, секретарем Московской парторганизации, и Попов стал членом ОрГБюро ЦК и секретарем ЦК ВКП(б) одновременно. Жданов поощрял его попытки контролировать министров через выборы в Московский комитет партии. Жданов и Кузнецов осуществляли двойной контроль над членами правительства: через Попова и через Центральный Комитет».
В 1946–1949 гг. команда ленинградцев предлагала решение значительных вопросов социально-экономического и идеологического характера.
Крупный ученый-экономист Н. Вознесенский, по мнению авторов «Рождение сверхдержавы», «стремился применить некоторый опыт НЭПа в схожих восстановительных условиях». Одной из главных тем в этом плане стал вопрос о соотношениях промышленного производства — средства производства для тяжелой индустрии и средства производства для легкой промышленности. Дело в том, что первые составляли основу советской экономики, но после войны был взят курс на развитие производства товаров народного потребления.
Речь шла о повышении материального благосостояния людей.
Следует отметить, что команда Жданова — Вознесенского смогла добиться определенных положительных результатов в экономической области.
Отмена карточной системы, денежная реформа и усиление товарно-денежных отношений в государстве были несомненной заслугой ленинградской группы.
Вскоре они же приступили к разработке проекта новой программы ВКП(б).
Однако Берия и Маленков, по-прежнему находящиеся в руководстве Совета Министров СССР и сохранившие влияние во власти, усилили свое противостояние лидерам ленинградцев, развернули активную борьбу по их дискредитации и за влияние на вождя.
Виктор Семенович Абакумов интриговал до тех пор, пока его поддерживал Сталин. Но он совершенно не понимал его правил игры и не смог стать в этом смысле дальновидным «политиком». Берию и Маленкова он сделал своими врагами, а значит, уже не мог на них опираться. Тогда он сближается с секретарем ЦК Кузнецовым, куратором своего ведомства и принимает власть новой «ленинградской группировки».
На Алексея Кузнецова было возложено не только наблюдение за работой МГБ СССР, но его также ввели в оперативную Комиссию Политбюро по рассмотрению важнейших государственных вопросов.
Секретарь ЦК, по свидетельствам очевидцев, был чужд условностей кремлевского двора, негласным правилом которого, по мнению Хозяина, не рекомендовалось встречаться вне службы. Однако Абакумов и Кузнецов встречались вне служебной обстановки, и на даче Кузнецова в том числе.
В свою очередь Маленков и Берия на подмосковной даче вождя разжигали ненависть своего Хозяина к Жданову и его окружению, тем более что он в связи с ухудшением здоровья появлялся все реже и реже.
Дошла очередь и до Кузнецова.
«Я помню, — писала дочь Сталина Светлана Аллилуева, — как тогда же Поскребышев говорил отцу, кто будет к обеду, и назвал имя Алексея Кузнецова. Отец не возразил ничего. Но когда гости приехали и молодой красивый Кузнецов, улыбаясь, подошел к отцу, тот вдруг не подал ему руки и сухо сказал: «Я вас не вызывал». Кузнецов мгновенно потемнел лицом, весь съежился и вынужден был уехать».
* * *В борьбе Берии и Маленкова за власть очень скоро появился провоцирующий повод, который дал на их удачу сын A.A. Жданова Юрий. В декабре 1947 г. ассистента на кафедре органической химии МГУ Жданова назначили заведующим отделом науки управления пропаганды и агитации ЦК. Энергичный и сильно желающий показать себя на руководящей работе, двадцатисемилетний молодой человек сразу же решился атаковать научное творчество «ловкого авантюриста, демагога и более чем посредственного ученого, возглавлявшего с 1938 г. Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ)» Т.Д. Лысенко. Получив конкретную информацию от классических генетиков о плачевном положении дел в отечественной агробиологии, при этом использовав информацию Абакумова из научных биологических кругов (от заслуживающих доверие источников), Юрий Жданов на семинаре лекторов обкомов партии 10 апреля 1948 г. дал решительный бой лысенковщине.
В докладе «Спорные вопросы современного дарвинизма» он сказал:
— Мы скажем нашим биологам, которые воюют сейчас с Трофимом Денисовичем, — смелее в практику, смелее в жизнь.
Когда к Сталину за защитой обратился перепуганный Лысенко, он приказал расследовать разразившийся скандал и обсудить его на Политбюро. Маленков самым внимательным образом изучил доклад сына Жданова, а в мае 1948 г. Лысенко передал ему еще и собственные замечания по нему, которые представляли собой 24 выписки с комментариями и разъяснениями.
Таким образом, конфликт Жданова-младшего с Лысенко был умело представлен Маленковым в своих интересах, после чего Сталин отвернулся от A.A. Жданова.
На заседании Политбюро, открывшемся 31 мая, вождь, возмущаясь, заявил, что «Жданов-младший поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко, забыв, что тот сегодня является Мичуриным в агротехнике».
И, подводя итоги, Сталин, очень тихо и со «зловещей» нотой в голосе произнес:
— Надо примерно наказать виновных, но не Юрия Жданова, еще молодого и неопытного, а отцов, — указав при этом мундштуком трубки на Жданова-старшего.
1 июля 1948 г. Маленков вновь избирается секретарем ЦК и возвращается в Секретариат вместе с Пономаренко (еще один враг Абакумова), а 6 июля Политбюро отправляет Жданова в отпуск на два месяца.
В последний раз вождь принял опального соратника 12 июля, но из отпуска он так уже и не вышел, скончавшись 30 августа 1948 г. на Валдае.
Маленков сразу же приступил к реорганизации аппарата.
* * *Поощряя соперничество среди руководителей группы лиц, Сталин не без основания поддержал попытки Г.М. Маленкова и Л.П. Берия скомпрометировать H.A. Вознесенского и A.A. Кузнецова.
Есть свидетельство, что вождь в частных беседах высказывал предположения о том, что в качестве своего преемника по партийной линии он видел секретаря ЦК, члена Оргбюро A.A. Кузнецова, а по государственной — члена Политбюро, заместителя Председателя Совета Министров СССР H.A. Вознесенского.
Как сообщается в книге «Реабилитация. Политические процессы»:
«Поводом для фабрикации ложных обвинений в отношении A.A. Кузнецова послужила проведенная с 10 по 20 января 1949 г. в Ленинграде Всероссийская оптовая ярмарка. Г.М. Маленков выдвинул против A.A. Кузнецова и Председателя Совета министров РСФСР М.И. Родионова, секретарей Ленинградского обкома и горкома партии П.С. Попкова и Я.Ф. Капустина обвинения в том, что они провели ярмарку без ведома и в обход ЦК и правительства. Между тем документально установлено, что ярмарка была проведена во исполнение постановления Совета министров СССР».
В октябре 1948 г. на заседании Бюро Совета Министров под председательством Г.М. Маленкова рассматривался отчет Министерства торговли СССР и Центросоюза об остатках залежавшихся товаров и мерах по их реализации. В связи с тем, что в государстве таких товаров скопилось на сумму до 5 млрд руб., которые не находили сбыта в обыкновенных условиях торговли, Бюро поручило Совмину и Министерству торговли разработать соответствующие мероприятия по решению этой проблемы.
В ноябре Бюро Совета министров СССР, опять-таки под председательством Маленкова, приняло постановление «О мероприятиях по улучшению торговли». Во исполнение этого постановления Министерство торговли СССР и Совет Министров РСФСР приняли решение провести в Ленинграде с 10 по 20 января Всероссийскую оптовую ярмарку. 13 января 1949 г. во время работы ярмарки Председатель Совета Министров РСФСР М.И. Родионов уведомил секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова об открывшейся в Ленинграде ярмарке с участием в ней торговых организаций союзных республик. Однако на этом сообщении Маленков начертал:
«Берия Л.П., Вознесенскому H.A., Микояну А.И. и Крутикову А.Д.
Прошу Вас ознакомиться с запиской тов. Родионова. Считаю, что такого рода мероприятия должны проводиться с разрешения Совета Министров».
15 февраля 1949 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято постановление «Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) товарища Кузнецова A.A. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) тт. Родионова М.И. и Попкова П.С.».
24 января Кузнецов последний раз присутствовал на заседании Оргбюро, а через четыре дня его назначили руководителем Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б).
По правилам игры тех лет, Родионов, Кузнецов и Попков были сняты с занимаемых постов, им объявили партийные взыскания — выговор.
В отношении H.A. Вознесенского в постановлении Политбюро говорилось: «Отметить, что член Политбюро ЦК ВКП(б) т. Вознесенский, хотя и отклонил предложение т. Попкова о «шефстве» над Ленинградом, указав ему на неправильность такого предложения, тем не менее все же поступил неправильно, что своевременно не доложил ЦК ВКП(б) об антипартийном предложении шефствовать над Ленинградом, сделанным ему т. Попковым».
7 марта Вознесенского освободили от обязанностей заместителя Председателя Совета министров и председателя Бюро Совета министров по металлургии и химии, вывели из состава Политбюро и отправили в отпуск для лечения.
Дело в том, что против Вознесенского была использована докладная записка заместителя председателя Госснаба СССР М.Т. Помазнева о занижении Госпланом СССР плана промышленного производства СССР на 1 квартал 1949 г., а 5 марта 1949 г. Бюро Совета Министров СССР принимает проект постановления Совета Министров СССР «О Госплане», в котором была записана фраза Сталина: «попытка подогнать цифры под то или иное предвзятое мнение есть преступление уголовного характера».
В этот же день Вознесенского сняли с поста председателя Госплана СССР. Назначенный на должность уполномоченного ЦК ВКП(б) по кадрам Е.Е. Андреев в июле 1949 г. представил записку об утрате Госпланом СССР за период с 1944 г. по 1948 г. более 200 документов, в том числе 9 из личного секретариата председателя. В числе их: записка о мерах по развитию нефтяной и угольной промышленности в 1947 г., материалы о восстановлении черной металлургии Юга, записка об основных показателях плана производства цветных металлов в СССР, мероприятия об организации производства радиолокационных станций и т. д.
Вначале сентября 1949 г. председатель КПК при ЦК ВКП(б) Шкирятов внес предложение исключить Вознесенского из членов ЦК и привлечь его к судебной ответственности за утрату служебных документов. 11 сентября Политбюро приняло решение вынести оба эти предложения на Пленум ЦК ВКП(б), а 12 сентября 1949 г. Пленум утвердил их.
В МГБ подготовка «Ленинградского дела» началась уже летом 1949 г. С этой целью была осуществлена фабрикация ряда материалов по обвинению A.A. Кузнецова, М.И. Родионова и руководителей Ленинградской областной партийной организации в контрреволюционной деятельности.
21 июля 1949 г. Абакумов направил одну из докладных записок Сталину, после которой получил указание на арест Я.Ф. Капустина и начальника ленинградского областного управления МГБ П.Н. Кубаткина.
13 августа в кабинете Маленкова были арестованы A.A. Кузнецов, П.С. Попков, М.И. Родионов, П.Г. Лазутин, Н.В. Соловьев.
Виктор Семенович прекрасно понимал, что Берия и Маленков, используя Станина, будут убирать Кузнецова и «ленинградцев» его руками. Но что ему оставалось делать? Что он мог противопоставить им всем?
Его люди следствие по Кузнецову и вообще по «ленинградскому делу» вели, совершенно не копая вглубь. Да и дело Кузнецова Абакумов поручил вести Комарову. Оно и понятно, была у Виктора Семеновича с Кузнецовым дружба. С Кузнецовым они встречались во внеслужебной обстановке, в том числе и на семейных вечеринках. Когда Комаров доложил Абакумову план расследования дела Кузнецова и заговорил про шпионаж, Виктор Семенович встал из-за стола и, расхаживая по кабинету, рассуждал вслух:
— Собственно, какой из этих арестованных шпионаж? Они давно на виду, постоянно находились под охраной МГБ, каждый их шаг был известен… начни мы ставить вопросы об их связи с заграницей, в ЦК будут смеяться.
А потом министр сказал Комарову:
— Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать!
Комаров понял все правильно и не стал допрашивать Кузнецова про шпионаж.
Филипп Денисович Бобков вспоминал: «Репрессии, обрушившиеся на Ленинград, не только не встретили понимания в низовых звеньях МГБ, но, насколько возможно, сотрудники сопротивлялись и тормозили мероприятия, направленные на расширение противозаконных акций. Если быть до конца откровенным — мы нередко задерживали подготовку документов, направляли их на доработку и согласование с руководством, попросту не давали им хода. Это, несомненно, сыграло положительную роль.
Так, например, было по существу сорвано массовое выселение людей из Ленинграда, как это произошло в тридцатые годы после убийства С.М. Кирова. И здесь немалая заслуга фронтовика и мужественного человека полковника Н.М. Зверева, который возглавлял тогда один из отделов МГБ».
H.A. Вознесенского арестовали 27 октября 1949 года.
Примечательно, что ходом следствия по делу лично руководил Г.М. Маленков. Известно и о его присутствии на допросах, на которых ко всем арестованным применялись незаконные методы следствия, мучительные пытки, побои и истязания.
Как сообщается в книге «Реабилитация. Политические процессы», «более года арестованных готовили к суду, подвергали грубым издевательствам, зверским истязаниям, угрожали расправиться с семьями, помещали в карцер и т. д. Психологическая обработка обвиняемых усилилась накануне и в ходе самого судебного разбирательства. Подсудимых заставляли учить наизусть протоколы допросов и не отклоняться от заранее составленного сценария судебного фарса. Их обманывали, уверяя, что признания «во враждебной деятельности» важны и нужны для партии, которой необходимо преподавать соответствующий урок на примере разоблачения вражеской группы, убеждали, что каким бы ни был приговор, его никогда не приведут в исполнение, и он явится лишь данью общественному мнению».
18 января 1950 г. B.C. Абакумов представил И.В. Сталину список сорока четырех арестованных и предложил «судить в закрытом заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР в Ленинграде без участия сторон, то есть обвинения и защиты, группу 9–10 человек основных обвиняемых», а остальных в общем порядке.
В Ленинград на процесс Кузнецова и Вознесенского полковник Комаров выехал вместе с десятью следователями. Перед отъездом министр строго предупредил его:
— Запомни самое главное, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. Головой отвечаешь!
4 сентября 1950 г. B.C. Абакумов и Главный военный прокурор A.B. Вавилов представили И.В. Сталину записку с предложением осудить к расстрелу H.A. Вознесенского, A.A. Кузнецова, П.С. Попкова, Я.Ф. Капустина, М.И. Родионова и П.Г. Лазугина, осудить к 15 годам лишения свободы И.М. Турко, к 10 годам — Т.В. Закржевскую и Ф.Е. Михеева.
А 30 сентября, по окончании судебного процесса (29–30 сентября) в Ленинграде, эти предложения были приняты Политбюро ЦК ВКП(б). В обвинении, предъявленном «ленинградцам», говорилось:
«Кузнецов, Попков, Вознесенский, Капустин, Лазутин, Родионов, Турко, Закржевская, Михеев признаны виновными в том, что, объединившись в 1938 г. в антисоветскую группу, проводили подрывную деятельность в партии, направленную на отрыв Ленинградской партийной организации от ЦКВКП(б) с целью превратить ее в опору для борьбы с партией и ее ЦК… Для этого пытались возбуждать недовольство среди коммунистов Ленинградской организации мероприятиями ЦКВКП(б), распространяя клеветнические замыслы… А также разбазаривали государственные средства. Как видно из материалов дела, все обвиняемые на предварительном следствии на судебном заседании вину свою признали полностью».
О том, как эти признания выбивали в МГБ, в 1954 г. рассказал Турко: «Я никаких преступлений не совершал и виновным себя не считал и не считаю. Показания я дал в результате систематических избиений, т. к. я отрицал свою вину. Следователь Путинцев начал меня систематически избивать на допросах.
Он бил меня по голове, по лицу, бил ногами. Однажды он меня так избил, что пошла кровь из уха. После таких избиений следователь направлял меня в карцер, угрожал уничтожить мою жену и детей, а меня осудить на 20 лет лагерей, если я не признаюсь… В результате я подписал все, что предлагал следователь».
В 2.00 часа 1 октября 1950 г., через час после оглашения приговора, H.A. Вознесенский, A.A. Кузнецов, М.И. Родионов, П.С. Попков, Я.Ф. Капустин, П.Г. Лазутин были расстреляны в Ленинграде. Однако Д.А. Волкогонову рассказывал С.И. Семин, который утверждал, «что по некоторым сведениям, H.A. Вознесенского еще три месяца после вынесения приговора продержали в тюрьме (может быть, «вождь» колебался — всю войну проработали вместе в ГКО; никто так много не сделал для развития экономики, как его заместитель). А в декабре по чьей-то команде Вознесенского в легкой одежде повезли в грузовой машине в Москву. Дорогой он то ли замерз, то ли его застрелили».
Аресты и судебные процессы продолжались и в 1951–1952 гг. Так, 15 августа 1952 г. были арестованы, а затем осуждены к длительным срокам тюремного заключения свыше 50 человек, работавших во время блокады секретарями райкомов партии и председателями райисполкомов.
* * *«Ленинградское дело», в котором Сталин заставил Виктора Семеновича Абакумова уничтожить своего друга, стало для министра некоей проверкой его искренности в глазах вождя. Проверкой, отметим, жестокой.
И тем не менее в конце 1950 г. Абакумов попытался ближе сойтись с Мамуловым, у которого были прямые выходы на Берию. Виктор Семенович «просил его устроить так, — пишет П.А. Судоплатов, — чтобы Берия его принял, и утверждал, что он всегда был лоялен и никогда не участвовал в интригах против него».
Но Лаврентий Павлович не пошел на этот контакт. Ему было на что обижаться.
Последние месяцы до своего ареста Абакумов все реже и реже видел Сталина. Судя по кремлевскому списку посетителей, после ноября 1950 г. вождь почти не принимал своего министра госбезопасности.
Это становилось нормой как раз после окончания «Ленинградского дела».
3В конце 1947 г. Сталин узнал, что некоторая конфиденциальная информация о его семейной жизни каким-то образом попала на страницы зарубежной печати. После этого Виктор Семенович Абакумов получил задание — найти каналы утечки такой информации и дал команду начать прослушивание квартирных и телефонных разговоров большинства родственников вождя, установить их связи и контакты. Очень скоро «оперативной техникой» были зарегистрированы критические разговоры о Сталине в квартире Анны Аллилуевой и Евгении Аллилуевой. Первая была сестрой, а вторая женой брата жены вождя.
В декабре 1947 г. арестовали Евгению Аллилуеву и ее нового мужа Молочникова, а в конце января 1948 г. Анну Аллилуеву. По угверждению Г.В. Костырченко, информация о личной жизни Сталина и судьбе членов его семьи уходила за границу по одному каналу через старшую дочь Евгении Аллилуевой — Киру Павловну и ее друга, работавшего в посольстве США в Москве (Зайцев В.В.), по другому — через друзей Аллилуевых, Молочникова и дочери Сталина — Светланы и ее мужа Григория Морозова, и прежде всего И.И. Гольдштейна и 3. Гринберга. Экономист Гольдштейн работал вместе с Молочниковым и Евгенией и Павлом Аллилуевыми в торговом представительстве СССР в Берлине с 1929 по 1933 год. Литератор Гринберг, друг и сотрудник Соломона Михоэлса по работе в Еврейском антифашистском комитете познакомил последнего с кружком Евгении Аллилуевой.
16 декабря Евгения Аллилуева «показала на допросе, что ее старый знакомый Гольдштейн, заходя периодически к ней в гости, расспрашивал о Сталине, его дочери Светлане».
Через три дня Гольдштейна арестовали по личному указанию Абакумова.
Летом 1953 г. полковник Комаров показал, что в конце 1947 — начале 1948 г. ему в кабинет в Лефортовской тюрьме позвонил министр и заявил: «Инстанции считают, что Гольдштейн интересовался личной жизнью руководителя Советского правительства по собственной инициативе, а что за его спиной стоит иностранная разведка».
Заместитель начальника следственной части по особо важным делам М.Т. Лихачев после получения этого указания приказал следователю полковнику Г.А. Сорокину, ведущему дело Гольдштейна: «размотать шпионские связи Гольдштейна и выявить его шпионское лицо».
Сам Гольдштейн в письме Маленкову 2 октября 1953 г. сообщал: «19 декабря 1947 г. я был арестован в Москве органами МГБ СССР и препровожден на Лубянку, а затем в следственную тюрьму в Лефортово. Здесь без сообщения причин моего ареста от меня потребовали, чтобы я сам сознался и рассказал о своей якобы вражеской деятельности против Родины.
Меня начали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой по мягким частям и голым пяткам. Били до того, что я ни стоять, ни сидеть не был в состоянии… Через некоторое время мне предложено было подписать протокол (якобы продиктованный мною), в котором говорилось, что я признаю себя виновным. Я отказался подписать такой протокол. Тогда следователь Сорокин и еще один полковник стали так сильно меня избивать, что у меня на несколько недель лицо страшно распухло, и я в течение нескольких месяцев стал плохо слышать, особенно правым ухом… За этим последовали новые допросы и новые избиения. Всего меня избивали восемь раз, требуя все новых и новых признаний».
В результате избиений Гольдштейн дал «показания о том, что со слов Гринберга ему известно, что в президиуме Еврейского антифашистского комитета захватили руководство отъявленные буржуазные националисты, которые, извращая национальную политику партии и Советского правительства, занимаются несвойственными для комитета функциями и проводят националистическую деятельность. Кроме того, Гольдштейн показал о шпионской деятельности Михоэлса и о том, что он проявлял повышенный интерес к личной жизни главы Советского правительства в Кремле. Такими сведениями у Михоэлса, как показал Гольдштейн, интересовались американские евреи».
Вскоре после выбитых показаний Виктор Семенович лично прибыл в Лефортовскую тюрьму и спросил у Гольдштейна:
— Итак, значит, Михоэлс — сволочь?
— Да, сволочь, — ответил узник.
9 января 1948 г. в МГБ был подготовлен соответствующий материал для вождя, в котором показания Гольдштейна звучали следующим образом: «Михоэлс дал мне задание сблизиться с Аллилуевой, добиться личного знакомства с Григорием Морозовым. «Надо подмечать все мелочи, — говорил Михоэлс, — не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы и Григория. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами».
10 января вождь ознакомился с материалами и дал Абакумову «срочное задание быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию Михоэлса, поручив это специальным лицам».
В 1953 г., находясь в тюрьме, Абакумов показал: «Тогда было известно, что Михоэлс, а вместе с ним и его друг, фамилию которого не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И.В. Сталину, он сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию Михоэлса под видом несчастного случая, то есть чтобы Михоэлс и его спутник погибли, попав под автомашину.
В этом же разговоре перебирались руководящие работники МГБ СССР, которым можно было поручить проведение указанной операции. Было сказано — возложить проведение операции на Огольцова, Цанаву и Шубнякова.
После этого Огольцов и Шубняков вместе с группой подготовленных ими для данной операции работников выехали в Минск, где совместно с Цанавой и провели ликвидацию Михоэлса».
Вечером 7 января 1948 г. Михоэлс выехал из Москвы в крайне подавленном состоянии. В Минске он участвовал в просмотре театральных постановок как член комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. Мрачное настроение Михоэлса объяснялось арестами МГБ его друзей и знакомых. В поездке талантливого актера и режиссера сопровождал театровед В.И. Голубов-Потапов, завербованный органами госбезопасности. Итак, в Минск министру государственной безопасности генералу Цанава по «ВЧ» позвонил лично Абакумов и объяснил задание.
Заместитель министра генерал Огольцов вместе с начальником контрразведывательного отдела Второго Главного управления МГБ полковником Шубняковым решили отступить от первоначального плана и провести ликвидацию Михоэлса путем наезда на него грузовой машины на малолюдной улице. Прежде они усомнились в благополучном исходе операции во время «автомобильной катастрофы», так как в этом случае могли быть жертвы среди сотрудников.
В результате возник третий вариант:
«Было решено Михоэлса через агентуру в ночное время пригласить в гости к каким-либо знакомым, подать ему машину к гостинице, где он проживал, привезти его на территорию загородной дачи Цанава Л.Ф., где и ликвидировать, а потом труп вывезти на малолюдную (глухую) улицу города, положить на дороге, ведущей к гостинице, и произвести наезд грузовой машиной. Этим самым создавалась правдоподобная картина несчастного случая наезда автомашины на возвращавшихся с гулянки людей, тем паче подобные случаи в Минске в то время были очень часты».
План был намечен на вечер 12 января… А 13 января 1948 г. трупы Михоэлса и Голубова обнаружил рабочий, шедший на утреннюю смену. Расследование обстоятельств смерти продолжалось около месяца, после чего докладная записка Главного управления милиции МВД 11 февраля 1948 г. легла на стол заместителя внутренних дел генерал-полковник И.А. Серова.
В заключительной части этого документа говорилось:
«Так как контингент знакомых Михоэлса и Голубова-Потапова состоял главным образом из среды артистического мира, разработку которых целесообразно вести органами МГБ, то добытые следственные и агентурные материалы, касающиеся этих лиц, были переданы 2-му управлению МГБ СССР, и вся дальнейшая проверка этих связей проводилась аппаратом 2-го управления».
Все просто и ясно, если не считать, что осенью 1948 г. участники ликвидации были удостоены боевых орденов: генерал Цанава — ордена Красного Знамени, полковник Шубяков и еще два офицера (полковник и старший лейтенант) ордена Отечественной войны I степени, а два майора — ордена Красной Звезды.
* * *Как-то Абакумов вызвал к себе М.М. Зарубина и поинтересовался:
— Нет ли чего интересного по Молотову?
Ветеран вспоминал:
«Вести оперативную работу против членов Политбюро мы не имели ни малейшего права. Но приказ министра есть приказ.
Я аккуратно, не произнося прямо фамилий, проинструктировал ребят. Они вспомнили об агентурной информации, положенной в свое время под сукно: кто-то из ближайшего окружения жены Молотова сообщал о ее, мягко говоря, не вполне скромном образе жизни.
Полина Семеновна Жемчужина была начальником текстильно-галантерейного главка Министерства легкой промышленности. Пока ее супруг надрывался в Совете Министров, Министерстве иностранных дел и Комитете информации, Полина Семеновна переживала третью молодость — уделяла много внимания своей внешности, принимала молочные ванны. Довольно свободно вела себя с мужчинами — на улицах, конечно, никого не ловила, но грань дозволенного перешла уже давно.
Абакумов, выслушав эту информацию, поморщился: «Слухи нам ни к чему, но направление интересное. Попробуй вместе с охраной что-нибудь организовать такое»» (его рука изобразила что-то напоминающее вращение катушек магнитофона). Мы залегендировали свой интерес к Жемчужиной и вскоре получили то, что ждал министр. Жемчужина для какого-то небольшого ремонта вызвала к себе электрика. Сделать этот молодой и симпатичный парень ничего не успел — почтенная дама почти насильно уложила его в постель. Виктор Семенович остался доволен».
Жена второго человека в Советском Союзе (Молотова) покровительствовала Михоэлсу, и прямо скажем, не без ее поддержки директор Государственного еврейского театра был удостоен звания народного артиста СССР, награжден орденом Ленина и избран депутатом Моссовета.
Как раз с этого времени, в конце 30-х — начале 40-х, на многих известных деятелей еврейской культуры в НКВД стали собирать компромат, который нередко выбивали из арестованных.
Например, у директора одного из институтов И. Белахова выбивали показания о его шпионской, контрреволюционной деятельности начиная с 1918 г., а потом ему «шили» интимную связь с женой Молотова. Но, ничего не добившись, расстреляли без суда в 1941 г.
Белахов писал из тюрьмы:
«С первого же дня моего ареста меня нещадно избивали по 3–4 раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым частям. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувства и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали.
Дело дошло до того, что я мочился кровью, перешибли позвоночник, я стал терять сознание, и появились галлюцинации. Врач все это видел и санкционировал дальнейшее избиение. Избиение происходило в Наркомате в комнате № 552-а. Избивали Визель, Зубов и еще одно лицо, потом Иванов (комната 234) и Подольский.
Избивая, от меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гр. Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя Наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут.
На такую подлость я идти не мог. Тогда меня отвезли в Сухановскую тюрьму и избили до полусмерти. В бессознательном состоянии на носилках отправили в камеру».
П.С. Жемчужина (Перл Карповская) была управляющей парфюмерным трестом «Жиркость» и осенью 1936 г. (ей 39 лет) побывала в Германии, Франции и в США, где посетила косметические фирмы.
В 1937 г. она стала заместителем наркома пищевой промышленности, а в 1938 г. уже наркомом. В 1939 г. Жемчужина возглавила наркомат рыбной промышленности, но из-за массы «вредителей» и «саботажников» ее освободили от этого поста «в порядке постепенности».
Правда, обошлись мягко, вскоре назначив начальником Главного управления текстильно-галантерейной промышленности наркомата легкой промышленности РСФСР. С тех пор прошло восемь лет. В 1948 г. на приеме по случаю 31-й годовщины Октябрьской революции, устроенном Молотовым для аккредитованных в Москве иностранных дипломатов, Жемчужина говорила с Голдой Меир (израильский посол) на идише. Объясняя свое хорошее знание языка, жена Молотова сказала:
— Я еврейская дочь.
И одобрительно отзывалась о посещении Меир синагоги. Так она набирала висты.
17 декабря в одном из протоколов допросов, представленных Абакумовым, «впервые говорилось о причастности жены Молотова к преступной деятельности еврейских националистов». А через десять дней было готово и полное обвинение:
«В течение длительного времени поддерживала знакомства с лицами, которые оказались врагами народа, имела с ними близкие отношения, поддерживала их националистические действия и была их советчиком… Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом, используя свое положение, способствовала передаче политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. Организовала доклад Михоэлса в одном из клубов об Америке, чем способствовала популяризации американских еврейских кругов, которые выступают против Советского Союза. Афишируя свою близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла заботу о его семье и своим разговором с Зускиным дала повод националистам распространять провокационные слухи о его насильственной смерти.
Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 г., и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах».
Как пишет Г.В. Костырченко, «Жемчужиной припомнили, что в 1943 г. она попросила Михоэлса встретиться в Нью-Йорке с ее братом, бизнесменом Сэмом Карпом. Не укрылось от недреманного ока власти и то, что летом 1946-го Михоэлс, придя однажды к Жемчужиной на работу, поделился с ней поступавшими к нему жалобами евреев на притеснения местного начальства, а потом поинтересовался, к кому лучше обратиться по этому поводу — к Жданову или Маленкову? На что Жемчужина ответила:
«Жданов и Маленков не помогут, вся власть в этой стране сконцентрирована в руках только одного Сталина. А он отрицательно относится к евреям и, конечно, не будет поддерживать нас»».
Сегодня не всем известно, что еще осенью 1944 г. Сталин созвал расширенное заседание в Кремле, на котором присутствовали члены Политбюро и Секретариата ЦК, первые секретари республиканских и областных комитетов партии, руководители оборонной промышленности, армии и государственной безопасности. Во вступительном слове вождь с оговорками высказался за осторожное назначение евреев на руководящие должности в государственных и партийных органах. Более подробно на этом совещании выступил Маленков, который обосновал необходимость «повышения бдительности» по отношению к еврейским кадрам. Это было только преддверие.
А началом репрессий по «сионистским» делам стало формальное закрытие Еврейского антифашистского комитета 20 ноября 1948 г. ЕАК через Совинформбюро входил в систему правительства, работой которого до марта 1948 г. руководил Молотов. Существует мнение, что аппарат МГБ был «профессионально» заинтересован в раскрытии различных заговоров (Жерес Медведев). При этом нельзя забывать о том, что в то время, в той системе, прежде всего сама власть нуждалась в таких заговорах.
В конкретном случае после доклада Абакумова Сталин дал санкцию на арест председателя ЕАК и нового директора Еврейского театра в Москве. Затем были арестованы еще десятки человек. Главным обвинением стала идея о «крымской еврейской республике», которая рассматривалась как международный заговор.
В эти сети попала и жена Молотова. 21 января 1949 г. ее арестовали. Все делалось, как обычно, просто. До этого, 29 декабря, на заседании Политбюро, Жемчужину исключили из партии. Там же, по воспоминаниям Молотова, Сталин «прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну», и у него задрожали коленки. И муж проголосовал «за».
В своей книге «Тайная политика Сталина» Г.В. Костырченко пишет:
«На допросах Жемчужина, несмотря на многочисленные телесные недуги, держалась с завидной стойкостью, решительно отвергая облыжные обвинения. Чтобы морально сломить неуступчивую узницу и одновременно позабавить кремлевского хозяина, ведомство Абакумова подготовило для нее сюрприз весьма гнусного свойства. Поскольку вместе с Жемчужиной арестовали нескольких ее бывших руководящих сотрудников, у следствия возникла идея использовать их как обличителей не только служебных, но и интимных пороков руководившей ими женщины. Вначале грязных «признаний» добивались от В.Н. Иванова, прежнего заместителя Жемчужиной и ее преемника на посту начальника главка. Следователь Г.А. Сорокин угрожал ему мерами физического воздействия, но так ничего и не добился. Однако к клевете удалось принудить другого бывшего сослуживца, некоего Ивана Алексеевича X. После недолгой следственной «обработки» этот отец семейства на одной из очных ставок с Жемчужиной неожиданно для себя заявил, что та, используя свое служебное положение, склонила его к сожительству».
Судя по всему, вождь не позволил включать жену Молотова в сионистское дело и ее обвинили в коррупции. Пять лет ссылки в Кустанайскую область — это все, что смог сделать Сталин для своего друга Молотова.
* * *8 апреля 1948 г. в Ленинграде органами МГБ был арестован вице-адмирал Леонид Георгиевич Гончаров, профессор, начальник кафедры Высшей военно-морской академии им. А.Н. Крылова. За период советской власти выдающегося специалиста в области создания минно-торпедного оружия арестовывали в третий раз (первый в 1920 г., второй в 1930 г.).
И вот Леониду Георгиевичу предстояло побывать в Лефортовской тюрьме и лицезреть ее во всей красе. Следствие вел небезызвестный полковник Комаров, а обвиняли пожилого адмирала в том, что он с 1917 г. до последнего времени являлся шпионом одной из иностранных держав, которой передавал совершенно секретные сведения о советском военно-морском флоте.
В 1953-м Комаров вспоминал, что еще до ареста Гончарова Абакумов сказал ему:
— Гончарова нужно быстро «размотать», им очень интересуются наверху.
И адмирала истязали. С момента ареста его держали на допросах до 5–6 часов утра, совершенно лишив сна. И, если первые три раза с ним еще разговаривали, то потом, как обычно, в ход пошла резиновая палка.
Судя по словам Комарова, сначала вице-адмирал не признавался, а потом стал давать показания во вражеской работе. Затем снова отказался от них. И его снова стали бить.
27 апреля с десяти минут первого Гончарова допрашивали до 5 часов 50 минут утра, а 23 апреля с 24 часов до 4 часов 20 минут утра, после чего он умер от сердечного приступа.
Это было в воскресенье, 23 апреля.
Что происходит дальше?
Прекратив следственное дело за смертью арестованного, Комаров подписывает заключение о конфискации имущества Гончарова — дачи, двух легковых автомобилей, денег (221 тыс. руб.), золотых часов, золотых цепочек и т. д.
Как говорится, с «паршивой овцы» хоть шерсти клок! Но честно скажу, шутка здесь неуместна. Жене Гончарова о смерти мужа сообщили только в марте 1953 г. До этого было некогда.
* * *Заместитель B.C. Абакумова С.М. Зарубин вспоминал:
«Время от времени Виктор Семенович звонил мне по бериевским делам: «Что-нибудь есть там от Саркисова?» Брал с удовольствием. Через какое-то время интерес к этим материалам у него пропал. Говорит: «Ты больше не бери у Саркисова это дерьмо». К тому времени сообщений о похождении Лаврентия Павловича у него накопилось более чем достаточно. Он и пресытился, и увидел, что на этом дерьме легко поскользнуться. В сводках шла речь о женах такого количества высокопоставленных людей, что малейшая утечка этих материалов могла сделать Абакумова врагом не только Берии, но и половины руководителей партии и страны».
Вербовка полковника Саркисова — начальника охраны Лаврентия Павловича, была необходима Абакумову как одно из направлений компромата, собираемого на Берию.
И, заметим, по своему личному желанию. А по поводу того, что Виктор Семенович пресытился, то это не совсем точно. Просто наступил момент, когда набралось достаточно материалов, и, кроме того, Абакумов собирался идти на сближение с человеком в пенсне.
Другое дело, что ничего из этого не вышло. В 1953 г. Рафаэль Семенович Саркисов на допросе по делу Берии показал:
«На протяжении 18 лет я работал в охране Берии, вначале в роли прикрепленного и последнее время в должности начальника охраны.
Будучи приближенным Берии, я хорошо знаю его личную жизнь и могу характеризовать его как человека развратного и нечестного.
Мне известно, что через некую гражданку Субботину Берия был знаком с подругой Субботиной, фамилию которой я не помню, работала она в доме моделей. Впоследствии от Абакумова я слышал, что эта подруга Субботиной была женой военного атташе. Позже, находясь в кабинете Берии, я слышал, как Берия звонил по телефону Абакумову и спрашивал его, почему до сих пор не посадили эту женщину (…).
По указанию Берии я вел специальный список женщин, с которыми он сожительствовал. Впоследствии, по его предложению, я этот список уничтожил. Однако один список я сохранил. В этом списке указаны фамилии, имена, адреса и номера телефонов 25–27 таких женщин. Этот список находится на моей квартире в кармане кителя».
Таким образом, Виктор Семенович тщательно готовился к борьбе со своими врагами. И даже на тот случай, если его захотят убрать.
* * *10 апреля 1948 г. на полпути к «Главсевморпути» «ЗИС-101» министра морского флота СССР A.A. Афанасьева остановился. Его шофер только и успел выйти из машины и осмотреть проколотые в нескольких местах покрышки. Далее я представляю слово автору статьи «Вечный иск» А. Головкову:
«В тот же момент подрулил «бьюик», из него вышли какие-то люди: «Александр Александрович?.. Давайте мы вас подвезем!» Не успел Афанасьев сказать «Спасибо», как его скрутили, бросили в машину, накинули на голову мешок. Возили по Москве долго. Потом, завязав глаза, привели в какой-то особняк. «Вы среди представителей американской разведки, — заявили ошарашенному Афанасьеву, показав «документы». — Предлагаем вам сотрудничество». «Я с вами говорить не буду, — ответил Афанасьев, — ничего вы от меня не получите». «Мы и не рассчитывали на другой ответ, — сказал солидный незнакомец. — Подумайте».
И назначил встречу возле Парка культуры со стороны Крымского моста. Затем ему снова завязали глаза, повезли и высадили в районе здания Моссовета.
Афанасьев пешком отправился в Кремль с намерением доложить о своем приключении Сталину. Вождь был занят, и Александр Александрович отправился к Берии, который курировал водный транспорт. Там уже сидел Абакумов. «Ты, товарищ Афанасьев, молодец! — одобрил министра Берия, выслушав его рассказ. — Теперь помоги нам поймать этих шпионов». Затем он вызвал двух офицеров и сказал им: «Поручаю вам охранять Афанасьева. Ни на шаг от него!» С этого момента возле пятого подъезда дома № 2 по улице Серафимовича круглосуточно дежурил милиционер, за министром повсюду следовала охрана.
Детектив по сценарию Абакумова продолжался. В назначенное время возле входа в Парк культуры и отдыха имени Горького Афанасьев увидел того самого «солидного незнакомца» из особняка. Сняв шляпу, он направился навстречу министру. Тут Александра Александровича охватила ярость, и вместо приветствия Афанасьев прямым ударом сбил с ног незнакомца. Тут же подскочили работники госбезопасности и увели «шпиона».
Лишь спустя годы Александр Александрович узнал, что незнакомцем оказался не кто иной, как полковник Шварцман».
Лев Леонидович Шварцман был моложе Абакумова на один год. Еврей с семилетним образованием очень скоро нашел себя в журналистике. Сначала трудился в газете «Киевский пролетарий», а в конце двадцатых уже во главе отдела внутренней информации «Московского комсомольца». С 1930 г. Шварцман — ответственный секретарь газеты «Рабочая Москва» и секретный сотрудник НКВД. В 1937 г. его приглашают в секретно-политический отдел НКВД, где он знакомится с Виктором Семеновичем.
В 1940 г. Лев Леонидович становится заместителей начальника следственной части по особо важным делам. И здесь, в органах, ему очень пригодилось журналистское ремесло, где с помощью пера он оформлял протоколы допросов. Оформлял профессионально. Да вот с министром морского флота опростоволосился.
Так ведь одно дело писать, а другое проводить операцию… Хотя, впрочем, это уже не важно.
Перед майскими праздниками Афанасьева арестовали в кабинете Абакумова. Потом его ожидали сто двадцать допросов.
4Виктор Семенович никогда не был близким к Сталину человеком. Даже если посмотреть на все фотографии тех лет, то можно с легкостью отметить их вполне объяснимое удаление. Тем самым Сталин давал понять министру разницу между ними… А между ними всегда стояли особо приближенные… С другой стороны, Абакумов как министр госбезопасности был выше других министров по неписаному закону и в любом случае был несколько ближе к «самому».
Но несмотря на все это, не баловал вождь Виктора Семеновича орденами и званиями. Многие годы он так и проходил в чине генерал-полковника, а из наград после войны получил только орден Красной Звезды, да и тот за пятнадцать лет службы в органах (1932–1947 гг.).
Хотя работы молодому министру хватало всегда. Но в конце сороковых это сплошные заговоры, заговоры и заговоры.
С этой целью пятое управление в декабре 1949 г. было реорганизовано в сугубо агентурно-розыскное, оперативное подразделение. К 1951 г. оно станет называться секретно-политическим.
В новом качестве пятое управление усилит политический сыск и слежку в среде духовенства, творческой и научной интеллигенции, возобновит опеку лиц, ранее входивших в «контрреволюционные» партии, в право-троцкистскую оппозицию, а также подозревавшихся в принадлежности к националистическим организациям. «Выявляя уязвимые места в психике людей, — пишет истории Г.В. Костырченко, — их тайные и явные пороки, применяя шантаж, угрозы, подкуп, провокацию, прикрываясь демагогией о патриотическом и гражданском долге, в общем, пуская в ход все возможные средства борьбы с «внутренними врагами», это управление постоянно расширяло глубоко законспирированную сеть тайных общественных агентов — информаторов, составлявшую по численности почти из 11 млн человек, и оплетало ею, как невидимой паутиной, коллективы работников учреждений, предприятий, религиозных организаций, творческих союзов, научных центров».
Пятое управление возглавлял А.П. Волков, которого считали близким к Абакумову человеком, доносившем ему обо всем, что творилось в центральном аппарате госбезопасности.
Таким образом, следчасть по особо важным делам и пятое управление были на особом счету. А когда из пятого оперативные функции выделили в седьмое управление, то еще и седьмое. В принципе все работало. Авторитет Абакумова был непререкаем, силы его ведомства огромны и несокрушимы, власть почти безгранична, а, кроме того, это подпитывалось страхом общества и поддержкой партии и правительства. А что, собственно, еще нужно, если за МГБ стоял сам вождь. Следовательно, ничего не предвещало самого страшного, которое приближалось весьма и весьма стремительно.
* * *В 1951 г. произошел пожар на борту теплохода «Победа». Возвращаясь из США в Одессу, он загорелся недалеко от берегов Крыма. Во время пожара погибло несколько десятков человек, но многие скончались от ожогов уже в больнице. Как назло, в числе погибших обнаружили китайского полководца, который по приглашению Мао Цзэдуна возвращался из эмиграции в Китай. Назревал скандал. Государственная комиссия очень быстро выяснила причины пожара на теплоходе. Оказалось, что киномеханик перематывал в аппаратной пленку для показа фильма и неосторожно закурил. Пленка вспыхнула, как порох. Сам матрос получил сильнейшие ожоги, но перед смертью успел рассказать, отчего загорелась «Победа». Госкомиссия составила акт и записку, однако Берии такие выводы не понравились, и он позвонил Сталину.
— Работу комиссии нельзя назвать удовлетворительной, — сказал Лаврентий Павлович, — потому что они там совсем не разобрались и нагло врут. По моим данным, товарищ Сталин, теплоход подожгла американская разведка, чтобы уничтожить Фынь Юйсяня и осложнить отношения между СССР и Китаем.
Сталин приказал провести вторичное расследование. Поэтому вместе с работниками Генеральной прокуратуры в Одессу вылетели сотрудники МГБ. Следственный эксперимент подтвердил выводы Государственной комиссии: в открытом море имитировали пожар, включили хронометр и все сошлось. Однако Генеральный прокурор Сафонов и министр госбезопасности Абакумов отказались подписывать это заключение. Страх перед вождем заставил их долго препираться, прежде чем Виктор Семенович все же сам решил доложить об этом.
И надо сказать, ему в буквальном смысле удалось застать Сталина в хорошем расположении духа. Поэтому все обошлось.
Сам Абакумов вспоминал об этом так: «Просто посмеялись мы вместе с Иосифом Виссарионовичем над Лаврентием, да разошлись».
«В мае или июне 1951 года, — писал Судоплатов, — когда я в последний раз провел несколько часов в кабинете Абакумова, он выглядел весьма уверенным в себе, без колебаний принимал решения».
А как же иначе! Виктор Семенович всегда был уверенным в себе и если колебался, то не показывал вида. Его сильной воле можно было бы позавидовать многим и теперь.
Думаю, что он прекрасно оценивал ситуацию вокруг себя, но каких-то вещей в принципе знать не мог. Потому что знать все не дано никому.
Абакумов знал или мог знать о стремлениях Берии и Маленкова устранить его. Но он не мог даже и предполагать, какими средствами для достижения своей цели воспользуются его враги. А такая возможность для них представилась очень скоро.
* * *«2 июля 1951 г.
Сов. секретно.
Тов. Сталину И.В.
От старшего следователя МГБ СССР подполковника Рюмина М.Д.
В ноябре 1950 г. мне было поручено вести следствие по делу арестованного доктора медицинских наук профессора Этингера. На допросах Этингер признался, что он являлся убежденным еврейским националистом и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и Советскому правительству.
Далее, рассказав подробно о проводимой вражеской деятельности, Этингер признался также и в том, что он, воспользовавшись тем, что в 1945 г. ему было поручено лечить тов. Щербакова, делал все для того, чтобы сократить последнему жизнь.
Показания Этингера по этому вопросу я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре после этого меня и тов. Лихачева вместе с арестованным вызвал к себе тов. Абакумов.
Во время «допроса», вернее, беседы с Этингером, тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показаний в злодейском убийстве тов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингера в направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору, мотивируя тем, что он — Этингер — «заведет нас в дебри». Этингер понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от всех своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника арестованного Брозолимского, который, кстати сказать, на следствии рассказал и о том, что Этингер высказывал ему свое враждебное отношение к тов. Щербакову.
Используя эти и другие уликовые материалы, я продолжал допрашивать Этингера, и он постепенно стал восстанавливаться на прежних показаниях, о чем мною ежедневно писались справки для доклада руководству.
Примерно 28–29 января 1951 г. меня вызвал к себе начальник следственной части по особо важным делам тов. Леонов и, сославшись на указания тов. Абакумова, предложил прекратить работу с арестованным Этингером, а дело по его обвинению, как выразился тов. Леонов, «положить на полку».
Вместе с этим я должен отметить, что после вызова тов. Абакумовым арестованного Этингера для него установили более суровый режим, и он был переведен в Лефортовскую тюрьму, в самую холодную и сырую камеру. Этингер имел преклонный возраст — 64 года, и у него начались приступы грудной жабы, о чем 20 января 1951 г. в следственную часть поступил официальный врачебный документ, в котором указывалось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы может привести к неблагоприятному исходу».
Учитывая это обстоятельство, я несколько раз ставил вопрос перед руководством следственной части о том, чтобы мне разрешили по-настоящему включиться в дальнейшие допросы арестованного Этингера, и мне в этом отказывалось. Кончилось все это тем, что в первых числах марта Этингер внезапно умер, и его террористическая деятельность осталась не расследованной.
Между тем Этингер имел обширные связи, в том числе и своих единомышленников среди крупных специалистов-медиков, и не исключено, что некоторые из них имели отношение к террористической деятельности Этингера. Считаю своим делом сообщить Вам, что тов. Абакумов, по моим наблюдениям, имеет наклонности обманывать правительственные органы путем замалчивания серьезных недочетов в работе органов МГБ.
Так, в настоящее время в моем производстве находится следственное дело по обвинению бывшего заместителя генерального директора акционерного общества «Висмут» в Германии Салиманова, который в мае 1950 г. убежал к американцам, а затем через 3 месяца возвратился в Советскую зону оккупации Германии, где был задержан и арестован.
Салиманов показал, что в мае 1950 г. его сняли с работы и он должен был возвратиться в СССР, однако этого не сделал и, воспользовавшись отсутствием наблюдения со стороны органов МГБ, перебежал к американцам. Далее Салиманов рассказал, что, изменив Родине, он попал в руки американских разведчиков и, общаясь с ними, установил, что американская разведка располагает подробными сведениями о деятельности акционерного общества «Висмут», занимающегося добычей урановой руды.
Эти показания Салиманова говорят о том, что органы МГБ плохо организовали контрразведывательную работу в Германии.
Вместо того чтобы информировать об этом правительственные инстанции и использовать показания арестованного Салиманова для устранения серьезных недостатков в работе органов МГБ в Германии, тов. Абакумов запретил фиксировать показания Салиманова протоколами допросов.
Министерством государственной безопасности в разное время арестовывались агенты американской и английской разведок, причем многие из них до ареста являлись негласными сотрудниками органов МГБ и двурушничали.
В своих информациях по таким делам тов. Абакумов писал: «Мы поймали, мы разоблачили», хотя в действительности — нас поймали, нас разоблачили, и к тому же долгое время нас водили за нос.
Попутно несколько слов о методах следствия.
В следственной части по особо важным делам систематически и грубо нарушается постановление ЦКВКП(б) и Советского правительства о работе органов МГБ в отношении фиксирования вызовов на допрос арестованных протоколами допроса, которые, кстати сказать, почти по всем делам составляются нерегулярно и в ряде случаев необъективно.
Наряду с этим Абакумов ввел практику нарушений и других советских законов, а также проводил линию, в результате которой, особенно по делам, представлявшим интерес для правительства, показания арестованных под силой принуждения записывались с недопустимыми обобщениями, нередко искажающими действительность. Я не привожу конкретных фактов, хотя их очень много, поскольку наиболее полную картину в этом отношении может дать специальная проверка дел с передопросом арестованных.
В заключение я позволю себе высказать свое мнение о том, что тов. Абакумов не всегда честными путями укреплял свое положение в государственном аппарате, и он является опасным человеком для государства, тем более на таком остром участке, как Министерство государственной безопасности.
Он опасен еще и тем, что внутри министерства на наиболее ключевые места и, в частности, в следственной части по особо важным делам поставил «надежных», с его точки зрения, людей, которые, получив карьеру из его рук, постепенно растеривают свою партийность, превращаясь в подхалимов, и угодливо выполняют все, что хочет тов. Абакумов.
(Рюмин)».
* * *Профессор Я.Г. Этингер в поле зрения госбезопасности попал еще в 1944 году, регулярно посещая ЕАК, где читал поступавшие туда иностранные еврейские издания и выступал в поддержку проекта создания еврейской республики в Крыму. В результате осенью 1949 г. его отстранили от руководства кафедрой во 2-м ММИи уволили.
В «разработку» органов он попал после того, как на допросе (22 апреля 1949 г.) на него показал арестованный ответственный секретарь ЕАК Фефер.
Последний рассказал о том, что «Этингер весьма недоволен тем, что Советский Союз не оказывает помощи государству Израиль, и обвинял советское правительство в том, что оно ведет якобы враждебную политику в отношении евреев».
После такого заявления оперативники из контрразведки МГБ установили в квартире профессора подслушивающие устройства и записали одну из бесед с приемным сыном Яковом, студентом МГУ, а затем и разговор между Этингером и профессором Збарским.
B.C. Абакумов доложил Сталину об этих «антисоветских» диалогах.
Как пишет Г.В. Костырченко, «вопрос об аресте Этингера руководство МГБ ставило перед Кремлем неоднократно: сначала в ноябре 1949-го, потом в апреле 1950-го. Однако Сталин удовлетворил просьбу Абакумова только незадолго до 18 ноября 1950 г., когда Этингера, собственно, и взяли под стражу. Препровожденному на Лубянку профессору предъявили обвинения в «клеветнических измышлениях» в адрес Щербакова и Маленкова, которых он, по «оперативным данным», считал главными вдохновителями и организаторами политики государственного антисемитизма в стране. Месяцем ранее взяли под стражу пасынка профессора Я.Я. Этингера (Ситермана), от которого потребовали дать показания против приемного отца. А 16 июля 1951 г. в тюрьму МГБ доставили жену Я.Г. Этингера Р.К. Викторову, которую заставили подтвердить, что ее муж и сын регулярно слушали антисоветские радиопередачи Би-би-си и «Голос Америки»».
В самом начале следствия Этингера обвиняли в буржуазном национализме и только. Профессор категорически отрицал это и настаивал на абсолютной правомерности своих разговоров о притеснении евреев в СССР. Дело Этингера вел старший следователь по особо важным делам следственной части МГБ подполковник Рюмин.
При первой встрече он сказал арестованному:
— Вы арестованы за распространение враждебности к Советской власти. Вы признаете себя виновным в этом?
— Нет. Яне признаю этого, поскольку не занимался ничем подобным, — ответил ему Этингер.
5 января 1951 г. упрямого профессора перевели в Лефортовскую тюрьму и посадили в холодную камеру. Ему запретили давать книги, пользоваться ларьком и совершать прогулки.
Позднее, находясь под следствием, Виктор Семенович рассказывал следователю: «Говорите правду, не кривите душой, — предложил я Этингеру. На поставленные мною вопросы он сразу же ответил, что его арестовали напрасно, что евреев у нас притесняют. Когда я стал нажимать на него, Этингер сказал, что он честный человек, лечил ответственных людей. Назвал фамилию Селивановского — моего заместителя, а затем Щербакова.
Тогда я заявил, что ему придется рассказать, как он залечил Щербакова. Тут он стал обстоятельно доказывать, что Щербаков был очень больным, обреченным человеком.
В процессе допроса я понял, что ничего совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет.
А дальше мне докладывали, что чего-то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает».
Поэтому министр госбезопасности приказал следователю прекратить расследование, но Рюмин вместо этого продолжал допрашивать профессора, заставляя часами стоять на ногах без сна.
Второго марта после очередного допроса Этингер вернулся в камеру и в 5.15 умер. Согласно медицинскому заключению, он умер «внезапно от паралича сердца в результате тромбоза коронарной артерии, атеросклероза и грудной ангины».
При этом медики предупреждали следственную часть о слабом физическом состоянии Этингера, который мог умереть из-за дальнейших допросов.
А ведь полковник Лихачев указывал Рюмину на окончание протокола допроса профессора. Не выполнил Рюмин и приказа Абакумова составить общие протоколы официальных допросов Этингера.
Теперь, когда он умер, на заседании партбюро Рюмина отчитывали и объявили ему выговор.
Кроме этого, если верить авторам книги «Последнее дело Сталина» Д. Бренту и В. Наумову, то по Рюмину проводилось внутреннее расследование. И кто знает, к каким результатам оно могло привести.
Однако Рюмин оказался хитрее, чем кто-либо мог предположить об этом. До смерти Этингера он «успел выжать из своего подследственного и «признание» в том, что тот заведомо неправильно «вредительским» лечением способствовал в 1945 г. смерти секретаря ЦК Щербакова». В этом он оказался последовательным. Г.В. Костырченко по этому поводу сообщает: «Эта версия выглядела настолько вздорной и надуманной, что Абакумов с самого начала решительно отверг ее, предчувствуя, какие непредсказуемые последствия она способна вызвать, если о ней было доложено болезненно подозрительному Сталину. Будучи человеком малообразованным, и от природы прямолинейным, шеф госбезопасности опасался подобного авантюризма, предпочитая иметь дело с предельно упрощенными, хотя и грубо сколоченными сценариями. Зная, что Сталин определил буржуазный национализм как злейшего врага Советского государства, Абакумов считал, что в качестве руководителя «вооруженного отряда партии» он должен прежде всего безжалостно бороться с действительными и мнимыми приверженцами этой идеологии, будь то, к примеру, вооруженные отряды украинских националистов или еврейская интеллектуальная элита — хранительница культуры и традиций своего народа.
Но из-за своей психологической примитивности он не уловил того нюанса, что Сталин, да и частично аппарат ЦК, давно уже зараженные антисемитизмом, объявили тайную войну не только носителям национальной идеи, но и связанной с ними узами общего происхождения ассимилированной части еврейства». Следовательно, гораздо дальновиднее своего министра оказался его подчиненный — подполковник.
По «делу ЕАК» от следователей МГБ требовалось доказать шпионаж и диверсии ее активистов. Политбюро готовилось к очередной пропаганде. Однако время шло, и дело не удавалось завершить. Оно буквально разваливалось. Тогда неугомонный Рюмин пытается расширить дело с помощью арестов все новых людей, косвенно участвующих в работе ЕАК. И, надо сказать, ему удается затягивать следствие.
* * *Михаилу Дмитриевичу Рюмину в 1951 г. было тридцать восемь лет. В 1930 г. он закончил восемь классов и около года проработал в колхозе на Кубани. Потом его взяли бухгалтером-счетоводом в кооператив «Ударник», откуда направили на краткосрочные бухгалтерские курсы. С 1931 по 1937 г. Рюмин трудился на Урале. В пиковый год репрессий его обвинили в незаконном присвоении административных средств, но лишь освободили от обязанностей. Тогда он переезжает в Москву, где по знакомству устраивается в планово-финансовый отдел дирекции по строительству канала Москва — Волга. К началу войны Рюмин становится начальником отдела. С 1941 г. он служит в особом отделе Архангельского военного округа. Там Рюмин отличился — «зверски избив ремнем с металлической пряжкой фотокорреспондента газеты «Патриот Родины» Ермолина, заставил последнего дать ложные показания в том, что он был английским шпионом». В 1944 г. этого подонка прикомандировывают, а чуть позже зачисляют в штат Главного управления контрразведки СМЕРШ — старшим следователем. Из СМЕРШа Рюмина переводят в МГБ, но выше старшего следователя он не поднимается. Свою злобу он вымещает на арестованных, которым с удовольствием давит каблуками пальцы ног.
Надменный, низкого роста, жестокий, грубый, глупый, лысоватый подполковник с животом не нравился многим коллегам. Больше всего их раздражала его вычурная надменность.
В анкетах он с важным видом и, не моргнув глазом, записывал себе незаконченное высшее образование, а потом не мог объяснить, какие экзамены сдавал в вузе. Однако карьера не складывалась.
В 1950 г. по дороге с Лубянки в Лефортово в служебном автобусе он забыл следственное дело. Ему объявили выговор. И пошло одно за другим, началось внутреннее расследование.
В конце мая Управление кадров МГБ заинтересовалось близкими родственниками Рюмина: он скрыл, что его отец был кулаком, что его родные брат и сестра обвинялись в воровстве, а тесть служил у Колчака. Таким образом, ему явно грозило увольнение из органов. Михаил Дмитриевич несколько позже вспомнит: «Я все тщательно обдумал и взвесил. Дело в том, что к лету 1951 г. я очутился в довольно неприятном, шатком положении».
Так что же делает «шибздик», как называл его Сталин?
Он обращается в приемную ЦК к помощнику товарища Маленкова. Как писал П.А. Судоплатов, «результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции».
Подполковник Рюмин одиннадцать раз переписывал свое письмо-донос, находясь в приемной около шести часов. Об этом свидетельствует Судоплатов, который добавляет: «(Суханов) сам вел переговоры по поводу содержания письма Сталину с Маленковым».
Когда вождь прочитал заявление Рюмина, он сказал:
— Вот, простой человек, а насколько глубоко понимает задачи органов госбезопасности. А министр не в состоянии разобраться.
5Закрытое письмо ЦК ВКП(б)«О неблагополучном положении в Министерстве Государственной Безопасности СССР»13 июля 1951 г.
Сов. секретно.
Центральным Комитетам компартий союзных республик, крайкомам, обкомам партии, министерствам государственной безопасности союзных и автономных республик, краевым и областным управлениям МГБ Центральный Комитет ВКП(б) считает необходимым довести до сведения ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии, министерств государственной безопасности союзных и автономных республик, краевых и областных управлений МГБ нижеследующее постановление ЦК ВКП(б) от 11 июля 1951 года.
«2 июля 1951 г. ЦК ВКП(б) получил заявление старшего следователя следственной части по особо важным делам МГБ СССР т. Рюмина, в котором он сигнализирует о неблагополучном положении в МГБ со следствием по ряду весьма важных дел крупных государственных преступников и обвиняет в этом министра государственной безопасности Абакумова.
Получив заявление т. Рюмина, ЦК ВКП(б) создал комиссию в составе т.т. Маленкова, Берия, Шкирятова, Игнатьева и поручил ей проверить факты, сообщенные т. Рюминым.
В процессе проверки комиссия допросила начальника следственной части по особо важным делам МГБ Леонова, его заместителей т.т. Лихачева и Комарова, начальника второго Главного управления МГБ т. Шубнякова, заместителя начальника отдела 2-го Главного управления т. Тангиева, помощника начальника следственной части т. Путинцева, заместителей министра государственной безопасности т.т. Огольцова и Питовранова, а также заслушала объяснения Абакумова.
Ввиду того, что в ходе проверки подтвердились факты, изложенные в заявлении т. Рюмина, ЦК ВКП(б) решил немедля отстранить Абакумова от обязанностей министра госбезопасности и поручил первому заместителю министра т. Огольцову исполнять временно обязанности министра госбезопасности. Это было 4 июля с.г.
На основании результатов проверки Комиссия Политбюро ЦКВКП(б) установила следующие неоспоримые факты:
1. В ноябре 1950 г. был арестован еврейский националист, проявлявший резко враждебное отношение к советской власти, — врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер, без какого-либо нажима признал, что при лечении т. Щербакова A.C. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь.
ЦКВКП(б) считает это показание Этингера заслуживающим серьезного внимания. Среди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенных в недавнем прошлом, как преступление врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В.В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения.
Однако министр госбезопасности Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, в присутствии следователя Рюмина, зам. начальника следственной части Лихачева, а также в присутствии преступника Этингера признал показания Этингера надуманными, заявив, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил дальнейшее следствие по этому делу. При этом Абакумов, пренебрегая предостережением врачей МГБ, поместил серьезно больного арестованного Этингера в заведомо опасные для его здоровья условия (в сырую холодную камеру), вследствие чего 2 марта 1951 г. Этингер умер в тюрьме.
Таким образом, погасив дело Этингера, Абакумов помешал ЦК выявить, безусловно, существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии правительства. При этом следует отметить, что Абакумов не счел нужным сообщить ЦКВКП(б) о признании Этингера и, таким образом, скрыл это важное дело от партии и правительства.
2. В августе 1950 г. был арестован бывший заместитель генерального директора акционерного общества «Висмут» Салиманов, бежавший в мае 1950 г. к американцам. Салиманов — крупный государственный преступник. Изменив Родине, он выдал американцам важные сведения. Несмотря на то что прошел почти год с момента ареста Салиманова, Абакумов до сих пор скрывает от Центрального Комитета ход следствия по этому делу, хотя это дело имеет большое государственное значение. При выяснении комиссией Политбюро — почему Абакумов скрыл от ЦК результаты следствия по делу Салиманова, сколько-нибудь вразумительных объяснений Абакумов дать не мог.
Таким образом, Абакумов обманул партию и по этому делу.
3. В январе 1951 г. в Москве были арестованы участники еврейской антисоветской молодежной организации. При допросе некоторые из арестованных признались в том, что имели террористические замыслы в отношении руководителей партии и правительства. Однако в протоколах допроса участников этой организации, представленных в ЦК ВКП(б), были исключены, по указанию Абакумова, признания арестованных в их террористических замыслах. Допрошенные комиссией Политбюро по этому вопросу начальник следственной части Леонов и его заместитель Лихачев, а также заместитель министра государственной безопасности т. Огольцов подтвердили, что показания арестованных об их террористических намерениях действительно не были включены в протокол допроса.
Указанные товарищи пытались объяснить преступную фальсификацию протоколов, посланных в ЦК ВКП(б), намерением произвести дополнительную проверку. Но несмотря на важность факта о террористических замыслах участников антисоветской молодежной организации и на то, что прошло достаточно времени, — никаких дополнительных сообщений из МГБ в ЦК ВКП(б) послано не было.
Следовательно, и по этому делу Абакумов обманул партию.
4. В МГБ грубо нарушается установленный Правительством порядок ведения следствия, согласно которому допрос арестованного должен фиксироваться соответствующим образом оформленным протоколом, а протокол должен сообщаться в ЦКВКП(б). В МГБ укоренилась неправильная практика составления так называемых обобщенных протоколов допроса арестованных на основании накопленных следователями заметок и черновых записей. Эта вредная и антигосударственная практика в следственной работе привела к безответственности среди работников аппарата МГБ, способствует затяжке сроков расследования о серьезных преступлениях, дает возможность скрывать от партии положения дел в МГБ.
Даже в нарушение закона об ограниченных сроках ведения следствия в МГБ имеется много фактов недопустимой затяжки окончания следственных дел на очень длительные сроки.
В центральном аппарате МГБ есть следственные дела, которые ведутся два-три года, тогда как согласно закону полагается вести следствие не более двух месяцев.
Таким образом, Абакумов не только обманывал партию, но и грубым образом нарушал постановления ЦК ВКП(б) и правительства.
5. ЦК считает нужным отметить, что, будучи вызванным сначала в Политбюро, а затем в Комиссию ЦК ВКП(б), Абакумов встал на путь голого отрицания установленных фактов, свидетельствующих о неблагополучном положении в работе МГБ, при допросе пытался вновь обмануть партию, не обнаружил понимания совершенных им преступлений и не проявил никаких признаков готовности раскаяться в совершенных им преступлениях.
На основании вышеизложенного ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Снять Абакумова B.C. с работы министра государственной безопасности СССР как человека, совершившего преступления против партии и Советского государства, исключить из рядов ВКП(б) и передать его дело в суд.
2. Снять с занимаемых постов начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР Леонова и заместителя начальника следственной части Лихачева, как способствовавших Абакумову обманывать партию и исключить их из партии.
3. Объявить выговор первому заместителю министра т. Огольцову и заместителю Питовранову за то, что они не проявили необходимой партийности и не сигнализировали ЦК ВКП(б) о неблагополучии в работе МГБ.
4. Обязать МГБ СССР возобновить следствие по делу о террористической деятельности Этингера и еврейской антисоветской молодежной организации.
5. Назначить члена комиссии Политбюро по проверке работы МГБ и заведующего отделом партийных и комсомольских органов ЦКВКП(б) т. Игнатьева С.Д. представителем ЦК ВКП(б) в Министерстве государственной безопасности.
ЦК ВКП(б) надеется, что коммунисты, работающие в органах МГБ, не пожалеют сил для того, чтобы с полным сознанием своего долга и ответственности перед советским народом, партией и правительством, на основе большевистской критики, при помощи и под руководством ЦК компартий союзных республик, областных (краевых) и городских комитетов партий, быстрее покончить с недостатками в работе органов МГБ, навести в них большевистский порядок, повысить партийность в работе чекистов, обеспечить неуклонное и точное выполнение органами МГБ законов нашего государства, директив партии, правительства».
Таким образом, 4 июля 1951 г. Виктора Семеновича Абакумова по решению Политбюро ЦК ВКП(б) отстранили от должности, а 11 июля 1951 г. было принято постановление ЦКВКП(б) о снятии Абакумова с должности министра, исключении его из партии и передаче его дела в суд. Для П.А. Судоплатова, по его воспоминаниям, крах Абакумова «был как гром среди ясного неба».
При всех тех интригах в кулуарах Кремля и при всей той борьбе за власть арест Абакумова вполне вписывался в начало новой чистки, которую затеял стареющий вождь.
Других объяснений этому шагу Сталина найти трудно. Все остальное можно считать только предлогом, не более.
* * *Врач Кремлевской больницы Лидия Тимашук 29 августа 1948 г. написала письмо генералу Власику, в котором обвинила докторов в небрежном отношении к состоянию здоровья Жданова. Кроме того, письмо включало расшифровку электрокардиограммы Жданова за 28 августа, на основе которой она вполне объективно оспаривала заключения и предписания врачей. С июля 1948 г. Андрей Андреевич Жданов находится на лечении на Валдае. Первый сердечный приступ, случившийся с ним, произошел 23 июля. Ему прописали строгий постельный режим и различные медикаменты. Через несколько недель Жданов почувствовал себя лучше и получил разрешение вставать с кровати, гулять и ходить в кино. 28 августа на Валдай вызвали доктора Тимашук, которая в 12 часов записала электрокардиограмму сердца Жданова и пришла к выводу, что он совсем недавно перенес инфаркт миокарда. Она поделилась своим беспокойством с лечащим врачом Жданова Майоровым, который совершенно убежденно заявил, что Андрей Андреевич не мог перенести инфаркта, скорее всего он испытывал «функциональные расстройства, склероз и гипертонию».
29 августа Жданов перенес второй сердечный приступ, и Тимашук снова вызвали из Москвы. Однако происходили какие-то странные вещи: главный врач лечебно-санитарного управления Кремля П.Я. Егоров и профессор-консультант В.Н. Виноградов приказали ей отложить проведение электрокардиограммы на следующий день. И тогда она пожаловалась на неправильное лечение начальнику охраны Жданова А.М. Белову, а тот, в свою очередь, предложил ей написать заявление на имя генерала Власика.
Уже 30 августа Виктор Семенович Абакумов доложил об этом вождю:
«Совершенно секретно.
Товарищу Сталину И.В.,
Настоящим представляю Вам заявление заведующего электрокардиологического отдела Кремлевской больницы доктора Тимашук Л.Ф., написанное в связи с состоянием здоровья товарища Жданова А.А. Очевидно, что Тимашук настаивает на своем заключении, что товарищ Жданов перенес инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и внутрижелудочковой перегородки, в то же самое время глава санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей изменить свое заключение так, чтобы не указывать инфаркт миокарда.
Приложение: заявление Тимашук и электрокардиограмма товарища Жданова».
Вождь документ получил, расписался и размашисто, большими буквами ниже начертал: «В архив».
В этот день Тимашук делает еще одну ЭКГ Жданову, а 31 августа тот умирает.
О причине смерти секретаря ЦКМКи МГКВКП(б) A.C. Щербакова, умершего 10 мая 1945 г., позднее рассказывал Хрущев: «Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил: что дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил излишества с женой».
По официальной версии, Щербаков умер из-за того, что он, с согласия врачей Р.И. Рыжикова и Г.А. Каджардузова, 8 и 9 мая совершил продолжительные и утомительные поездки из подмосковного санатория «Барвиха» в столицу, где любовался иллюминацией и праздновал День Победы».
Теперь, в июле 1951 г., Сталин решил объединить антисемитскую кампанию (дело Еврейского Антифашистского Комитета) с заговором врачей в единое целое.
В этом и заключалась очередная дальновидность Сталина, о которой даже и не догадывался Виктор Семенович.
И его смели, как ненужную фигуру в шахматной партии Хозяина.
«Считайте себя под домашним арестом», — были последние слова вождя, сказанные Абакумову.
Глава восьмаяВраг инстанции, заплативший за все сполна
Неудачники мстят талантам. Скряги — щедрым. Глупцы — умным. Уроды — красивым. Лентяи — тем, кто наделен инициативой, смелостью и сметкой. Однако мир устроен так, что порой умный становится злейшим врагом умного — ревность, соперничество; щедрый — щедрого; сметливый — сметливого (конкуренция, несовместимость характеров); талант вступает в борьбу с талантом — порой это следствие продуманной провокации, никто еще не отменил римское «разделяй и властвуй» — союз талантов опасен власть предержащим; порой, впрочем, за этим стоят разность идейных позиций, комплексы, влияние жены (мужа, матери, брата); воистину именно благими намерениями устлана дорога в ад.
1Обычно Абакумов, перед тем как ехать домой на Колпачный, всегда звонил своей жене. В тот день, 4 июля 1951 года, звонка от него не было долго. Время шло. «Задерживается», — подумала Антонина и позвонила сама. — Виктор Семенович три часа назад уехал домой, — необычайно строго ответили в трубке.
Вскоре щелкнул дверной замок, и вошел ее муж. Вошел быстро и, не снимая фуражки, подошел к ней, поцеловал в шнеку и сел в кресло. На бледном лице теперь уже бывшего министра было заметно волнение. Антонина Николаевна таким своего мужа не видела никогда.
— Что с тобой? Что-то случилось?
— Да нет, Тонечка, ничего не случилось, если не считать моего отстранения от должности, — ответил Абакумов.
— Но как же так, Витенька? — и она засыпала его вопросами. — Но почему они так обошлись с тобой? За что тебя сняли? Что же теперь с нами будет? — она смотрела на него, а в глазах ее можно было увидеть страх за ребенка, за семью, которая только сложилась.
Виктор Семенович разглядывая красивое и нежное лицо своей жены, которое после недавних родов стало еще красивее, думал сейчас не о ней. Так бывает, когда мы делаем вид или действительно пытаемся быть искренними слушателями, а сами находимся совершенно в другом пространстве, куда от сердца нас уводят беспокойные мысли, болью звенящие в голове.
Он видел эмоции на ее лице, видел шевеление губ, но не слышал ничего, что она ему говорила. В это мгновение его не было с ней. Точнее, было только тело, а он сам просчитывал ходы предстоящей комбинации с компроматом и некоторые другие позиции. Ситуация складывалась не лучшим образом, отличаясь непредсказуемостью. Но самое страшное было в том, что он не мог ее держать под контролем. Как это сделать, когда тебя оторвали от того, что ты создавал своими собственными руками долгие годы, как, если тебя лишили любимого дела? Сразу же вспоминается, как начальник Ивановского управления Журавлев написал донос на Ежова в тридцать восьмом и того сняли. Ситуация очень похожа. Но самое главное, в ее тени был Берия. А теперь эта сволочь Рюмин!
Он мог запросто раздавить этого надменного подполковника, но настолько был уверен в себе и в своих подчиненных, что не стал этого делать.
Да и было бы об кого мараться. Разве он мог подумать, что найдется всего лишь одно ничтожество и пойдет на cговор с врагами, очень серьезными и влиятельными. Такое и допустить было невозможно.
Словно нюх потерял, утратил навыки, приобретенные с годами. Обидно. Теперь оставался компромат, с которым тоже нужно было обращаться осторожно, дозированно.
Одно требовалось уничтожить и запомнить, другое оставить на случай отхода. Чекист должен предусматривать все варианты. Один из них в сложившейся обстановке — активная оборона.
Но получится ли?
* * *По письму Рюмина работала специальная комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) в составе Маленкова, Берии, Шкирятова и Игнатьева.
Как-то в эти сумрачные июльские дни Абакумова вызвал Лаврентий Павлович. Виктор Семенович решил, что поговорит с ним один на один откровенно и появится надежда. Но не тут-то было.
Там оказался еще и Маленков, который поинтересовался:
— Что там по отбывающим наказание авиаторам?
— У Новикова, Шиманова, Селезнева срок заключения истек, — ответил Абакумов.
— Почему вы их держите? — недовольно спросил Маленков.
— Это не в моей компетенции. Вы же знаете, кто принимает такие решения, — уклонялся от ответа Абакумов.
После этого Виктор Семенович все же встретился с Берией наедине и попросил его специально доложить по этому вопросу Хозяину. Тот его уже не принимал и не желал даже с ним разговаривать.
— Ведь если их выпустят, — сказал Виктор Семенович, — то Шахурин и Шиманов, несомненно, придут к Маленкову и расскажут, как они писали заявления против него на имя товарища Сталина.
Но Берия дал понять, чтобы он сам выкручивался из этой истории, к которой он не имеет никакого отношения.
В этот же день Маленков вызывает Рюмина и берет с него письменные объяснения. Затем вызывает Абакумова и дает их прочитать.
Таким образом, Маленков называет Виктора Семеновича единственным виновником «Авиационного дела».
Понимая это, и то, что его ждет в последующем, Абакумов 9 июля 1951 г. пишет на имя Сталина целых два письма. Первое после встречи с Берией наедине, где он указывает: «Я уклонился от ответа, имея в виду, что это дело специальное, так как они в процессе следствия писали заявления в Ваш адрес в отношении Маленкова Г.М.
После этого я отдельно встретился с товарищем Берией Л. П. и попросил его специально доложить товарищу Сталину И.В.».
Второе, после прочтения письменных объяснений Рюмина в кабинете Маленкова: «Действительно, как Вы знаете, по специальному указанию, арестованные Шахурин, Новиков, Шиманов и другие допрашивались в отношении Маленкова Г.М. При этом показания их в соответствии с полученными указаниями, оформлялись в виде собственноручных заявлений в Ваш адрес и были Вам представлены».
Дело в том, что заявление от имени Шахурина и Шиманова против Маленкова, подобные заявлению против Жукова, были подготовлены не в единственном экземпляре. Поэтому Виктор Семенович, оставивший у себя по одному экземпляру в качестве компромата, на всякий случай, лукавил вождю, как и тогда, когда отправлял эти заявления на его имя и указывал на них: «в единственном экземпляре». Он оставлял за собой право защищаться и нападать.
* * *12 июля 1951 г. Виктора Семеновича вызвали в Прокуратуру СССР. Он уже был готов к этому и все понял. Генеральный прокурор, государственный советник юстиции 1-го класса Г. Сафонов, объявил ему два постановления — о возбуждении уголовного дела по признакам статьи 58–1 «б» УК РСФСР (измена родине, совершенная военнослужащим) и об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей.
После необходимых в таких случаях «процедур», Виктора Семеновича поместили в одиночную камеру Матросской Тишины. Только начальник этой тюрьмы знал, кто обозначается в ней, как «заключенный № 15». Такие вот меры предосторожности были приняты в отношении бывшего всесильного и всемогущего министра госбезопасности СССР.
Примечательно, что «перед арестом Абакумова Лаврентий Павлович Берия распорядился переключить телефоны кремлевской АТС: домашний на дежурного офицера в комнате охраны, а служебный— на приемную; это было сделано для того, чтобы Абакумов не мог соединиться с ним».
Как рассказывали Евгению Жирнову ветераны госбезопасности: «Содержали его в более чем сносных условиях и будто бы даже обед доставляли из его любимого «Арагви». Никаких признательных показаний он не давал. И тогда в следственной части по особо важным делам МГБ составили альбом с фотографиями вещей, изъятых у Абакумова при обыске. Теперь такой список вряд ли кого-нибудь удивит, но тогда десятки пар обуви, ворох галстуков и все прочее было попаданием в десятку. Ходивший в латаных сапогах Сталин приказал обращаться с Абакумовым как с государственным преступником». Сразу же после ареста на квартире и на даче Абакумова были произведены обыски.
Особое внимание было обращено на большое количество пепла, обнаруженного в его кабинете, что свидетельствовало о сожжении многих документов, которые он хранил у себя дома. Однако сжег бывший министр не все. В его столе изъяли документы, на которых стоял гриф «совершенно секретно». Это был компромат на Берию и Маленкова: милицейские протоколы, связанные со скандалами на сексуальной почве (Л.П. Берии) и копии заявлений 1946 г. по линии брака самолетов (Г.М. Маленкова). А что касается барахла, то для министра с зарплатой двадцать пять тысяч рублей все это были мелочи, учитывая еще и возможности Абакумова в прошлом как начальника ГУКР СМЕРШ.
Итак, у Виктора Семеновича нашли: «1260 метров различных тканей (это были в основном дешевые сорта вискозного шелка, использовавшиеся для декоративного оформления стен его квартиры), много столового серебра, 16 мужских и 7 женских наручных часов, в том числе 8 золотых, около 100 пар обуви, чемодан мужских подтяжек, 65 пар запонок, 22 фарфоровых сервиза, 78 художественных ваз», мебельные гарнитуры, холодильники, радиоприемники, множество фотоаппаратов, кинопроектор, автомобиль «Линкольн-зефир» и библиотека (тысяча пятьсот томов). В доме номер одиннадцать по Колпачному переулку в тот день окна на втором этаже были плотно зашторены. А когда-то отсюда выселили целых шестнадцать семей, чтобы министр жил и отдыхал в этом особняке после тяжелой работы с комфортом. И все-таки, даже по сравнению со своими подчиненными или коллегами, Абакумов жил не особо богато.
Например, в декабре 1951 г. органами МГБ СССР был арестован начальник Управления МГБ по Алтайскому краю генерал Карпенко Н.М. В конце войны он занимал должность начальника контрразведки СМЕРШ 15-й Ударной армии, штурмовавшей рейхстаг. При обыске на квартире этого генерала были изъяты 4 золотых портсигара, 30 дамских и мужских золотых часов, несколько десятков золотых колец, в том числе с массовыми бриллиантами, а также золотые серьги и броши.
У бывшего начальника его секретариата майора Зобова во время повторного обыска и того больше: до 100 золотых мужских и дамских уникальных наручных часов, значительное количество платиновых, золотых и серебряных брошей, серег и колец с бриллиантами и без них и других ювелирных изделий обшей стоимостью до 400 тысяч рублей.
Все это хранилось у майора в авоське, подвешенной на гвозде в чулане. Но самое страшное, что все эти ценности принадлежали евреям, уничтоженным в концентрационных лагерях фашистами.
Но кому какое было дело, если решал только сам Сталин. Он и решил: распоряжением Совета Министров СССР от 25 июля 1951 г. № 12 537 и от 26 июля 1951 г. № 12 636 квартиры № 2 в доме 1 1 по Колпачному переулку и № 8 в доме 8 по Телеграфному переулку, а также дача МГБ в поселке Петрово-Дальнее передавались в резерв Совмина. Оба эти документа были подписаны Сталиным.
Не зря же потом по Москве поползли слухи: «Жена Абакумова, нашего министра госбезопасности, со своей такой же подружкой ходили по таким квартирам, как твоя была, снимали печать и дограбливали остальные ценности. С разрешения своих мужей, стоящих у власти».
Следовательно, жена Абакумова грабила квартиры арестованных МГБ людей. Да не просто квартиры, а богатые квартиры.
Но откуда людям было знать, что вторая жена Абакумова — Антонина родила как два месяца назад. Да и зачем ей было грабить квартиры, если у нее все было?
13 июля арестовали ее вместе с грудным ребенком. Причем, как пишет К. Столяров: «ребенок причинил сотрудникам прокуратуры Союза массу хлопот — у матери сразу же пропало молоко, и чтобы мальчик выжил, им пришлось позаботиться об искусственном питании».
Антонина Николаевна Смирнова, официальная жена Абакумова, была младше мужа на двенадцать лет (31 год). Они познакомились, когда она работала в отделе военно-морской разведки МГБ.
В самую красивую женщину своего ведомства министр влюбился с первого взгляда. А потом закрутился бурный роман взаимной и зрелой любви.
В мае 1951 г. Антонина родила Виктору сына. Но, как говорится, счастье было недолгим.
Первая жена Абакумова, Татьяна Андреевна (кстати сказать, тоже Смирнова), тяжело переживала, как она думала, очередной роман своего мужа. Но все оказалось гораздо серьезнее.
Виктор Семенович ушел от нее, оставив все, в том числе и квартиру по Телеграфному переулку. Благо, им не надо было разводиться, так как они прожили вместе долгую жизнь нерасписанными (по тогдашней чекистской моде).
Обиженная Татьяна Андреевна еще в период первых встреч Абакумова с Антониной написала на него письмо, в котором «жаловалась на то, что Виктор Семенович изменяет ей, иногда поколачивает ее, просила, да нет, просто информировала о том, что Абакумов имеет любовную связь со Смирновой A.H., сотрудницей своего ведомства!».
Тогда Виктору Семеновичу было наплевать на донос первой жены. Но теперь он попал в число документов, «уличающих» бывшего министра в преступлениях.
Впрочем, это было уже неважно. Если на квартире у матери Антонины Николаевны (тещи Абакумова) во время обыска нашли две книги, выпущенные для служебного пользования, о работе английской контрразведки и американского Федерального бюро расследований, то хранение такой литературы лишь усугубило вину второй жены бывшего министра государственной безопасности.
Первой же жене повезло гораздо больше. Ее сначала тоже хотели арестовать, но Генпрокурор СССР не усмотрел достаточных оснований для ее ареста.
После серии допросов ее выселили из квартиры, разрешив забрать оттуда только личные вещи, а потом и вовсе оставили в покое.
2Первым к допросам Абакумова приступил заместитель Генпрокурора К. Мокичев. Фактически он заменил своего шефа Сафонова, попавшего в автомобильную катастрофу и оказавшегося на несколько месяцев в Кремлевской больнице.
Итак, Мокичев спрашивает Абакумова:
— Почему вы долго не арестовывали Этингера, а после ареста запретили допрашивать его о терроре, сказав Рюмину, что Этингер «заведет в дебри»?
— Руководство 2-го управления доложило мне, — отвечает Виктор Семенович, — что Этингер является враждебно настроенным. Я поручил подготовить записку в ЦК. В записке были изложены данные, которые убедительно доказывали, что Этингер — большая сволочь. Это было в первой половине 1950 года, месяца не помню. Но санкции на арест мы не получили. А после того как сверху спустили санкцию, я попросил доставить Этингера ко мне, так как знал, что он активный еврейский националист, резко антисоветски настроенный человек. Когда я стал нажимать на него, Этингер сказал, что он честный человек, лечил ответственных людей. Назвал фамилию Селивановского — моего заместителя, а затем Щербакова. Тогда я заявил, что ему придется рассказать, как он залечил Щербакова. Тут он стал обстоятельно доказывать, что Щербаков был очень больным, обреченным человеком.
В процессе допроса я понял, что ничего, совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет. А дальше мне докладывали, что чего-то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает.
— Вам известно, что Этингер был переведен в Лефортовскую тюрьму с созданием необычного для него режима?
— Это неправильно. И внутренняя, и Лефортовская тюрьма одинаковы, никакой разницы нет.
— Вы давали указания о том, чтобы содержать Этингера в особых, опасных для его жизни условиях?
— В каких особых? — удивленно переспрашивает Абакумов.
— В более жестких, чем всех остальных? Ведь Этингера поместили в сырую и холодную камеру.
Виктор Семенович понимает вопрос и, улыбаясь, отвечает:
— Ничего особенного здесь нет, потому что он — враг. Мы можем и бить арестованных— в ЦКВКП(б) меня и моего первого заместителя Огольцова неоднократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно.
Арестованный есть арестованный, а тюрьма есть тюрьма. Холодных и теплых камер там нет. Говорилось о каменном полу — так, насколько мне известно, пол везде каменный. Я говорил следователю, что нужно добиваться от арестованного правды, и мог сказать, чтобы тот не заводил нас в дебри».
Автор замечательной книги «Голгофа» Кирилл Столяров комментирует этот поединок так:
«Надо сказать, что силы при допросе оказались неравными. Заместитель Генерального прокурора Мокичев был правоведом высшей квалификации с аттестатом профессора, тогда как, напоминаю, образовательный багаж Абакумова ограничивался четырьмя классами начальной школы. И все же у меня исподволь сложилось впечатление, что в протоколах допросов их следовало поменять местами — уж больно все это похоже на диалог профана с жестким, вполне компетентным собеседником».
Виктор Семенович категорично, но достаточно убедительно отрицал и другие обвинения, будь то «английский шпион» Юдин или учащиеся 9–10 классов или же студенты-первокурсники (дети репрессированных по 15–17 лет), объединенные в группу «СДР» (Союз движения за Революцию). Одни много болтали и были больными людьми, про другие вещи Абакумов слышал впервые. Но самое главное, что он, признавая свои ошибки, недостатки и неудачи в чекистской работе, больше ни в чем не считал себя виновным. А аргумент у него действительно был сильнейший: «Я был весь на глазах у ЦК ВКП(б). Там повседневно знали, что делается в ЧК». Ну что тут скажешь в ответ?
В своих мемуарах П.А. Судоплатов вспоминает:
«В июле 1951 года Ильин был переведен в Матросскую Тишину и помешен в Специальный блок тюрьмы ЦК партии. Находившимися там подследственными занимался комитет партийного контроля, который расследовал дела членов ЦК и офицеров госбезопасности.
Начальник тюрьмы предупредил его о серьезных последствиях, если он не признает свою вину перед партией. Новый следователь, появившийся на очередном допросе в форме генерал-майор юстиции, был заместитель военного прокурора Советского Союза Китаев. К безмерному удивлению Ильина, Китаев потребовал от него показаний о вредительской деятельности Абакумова, в ответ Ильин попросил представить доказательства, что это не провокация. Охранник вывел его в коридор и подтолкнул к глазку камеры, где сидел заклятый враг Ильина Абакумов.
Тем не менее Ильин отказался свидетельствовать против Абакумова, дальновидно рассудив, что Абакумов в свое время обо всем докладывал Сталину и если он, Ильин, сейчас расскажет о сфабрикованных Абакумовым делах, то его могут обвинить в содействии этим преступлениям».
* * *Камера была небольшая: маленькое окошечко с решетками и «намордник» снаружи. Над ее дверью горела лампа. Размеренные, громкие шаги надзирателя будто нарочно вторгались в мысли бывшего министра, бывшего генерала, а самое главное — бывшего верного слуги вождя.
И действительно: от сумы и от тюрьмы никогда не нужно зарекаться. Впервые Виктор Семенович понял, что говорить с самим собою по правде он начал только в тюремной камере. А до этого он запрещал себе задавать вопросы и тем более отвечать на них.
Что это было — идиотизм его профессии? Идиотизм ради идеи, на службу которой посвятил свою жизнь?
Тогда поделом за все, а жизнь, получается, прошла зря, сказал себе Абакумов.
Тут же вспомнилось…
Став заместителем наркома внутренних дел, он собрал близких и знакомых в своей новой столичной квартире. Когда гости стали выходить из-за стола, кто на перекур, а кто просто размяться, к нему подошел закадычный друг его отца дядя Вася, который пил всю жизнь, но при этом не спился, и, глядя снизу вверх, чуть пошатываясь, сказал:
— Видать, поперло тебе, Витя, коли так взлетел высоко! Не боишься?
— А чего бояться — то? — уточнил Абакумов.
— Ну как чего. А что, ты не знаешь? Пока сидишь на коне, тебя все в задницу будут целовать. Ну а если упадешь с него иль того хуже, сбросят?
Дядя Вася прищурил правый глаз, кашлянул в кулак и еще раз пристально посмотрел на Виктора.
Абакумов рассмеялся и как-то так уклончиво ответил:
— Я, дядя Вася, не боюсь упасть. Такие, как я, не падают. Но поживем — увидим.
— Ну-ну, — только и нашел, что ответить захмелевший друг отца.
А ведь тогда Виктору Семеновичу не понравился этот разговор. Вроде хотел, как лучше, поделиться своей радостью, а тебе вон что говорят. В общем, списал в тот раз все на пропитые мозги.
А ведь действительно, нет ничего тяжелее, чем упасть с высоты на землю.
Свободомыслие в одиночке — это то самое открытие, которое сделал Виктор Семенович, оказавшись за решеткой.
И действительно, он впервые был так свободен в своих мыслях.
Да, стены камеры давят и душат, но жизнь продолжается. А значит, и борьба за нее продолжается!
В этот день ему принесли перо, черные чернила и бумагу. Почему-то ему показалось, что Хозяин ждет от него объяснения. Ждет именно сейчас, а завтра может быть поздно.
И Виктор Семенович, волнуясь, пишет письмо человеку, на которого смотрел как на Бога, на которого боялся дышать, которому верно служил и беспрекословно подчинялся.
Он делал этот шаг из камеры навстречу судьбе, которая может вдруг улыбнуться из оконца. В то крошечное оконце, откуда тусклый свет попадает в его камеру.
«Теперь по поводу заявления тов. Рюмина о том, что я якобы намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний по террору. Этого не было, и быть не могло. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы. Должен прямо сказать Вам, товарищ Сталин, что я сам не являюсь таким человеком, у которого не было бы недостатков. Недостатки имеются и лично у меня и в моей работе. В то же время с открытой душой заверяю Вас, товарищ Сталин, что отдаю все силы, чтобы послушно и четко проводить в жизнь те задачи, которые Вы ставите перед органами ЧК. Я живу и работаю, руководствуясь Вашими мыслями и указаниями, товарищ Сталин, стараюсь твердо и настойчиво решать вопросы, которые ставятся передо мной. Я дорожу тем большим доверием, которое Вы мне оказываете за все время моей работы как в период Отечественной войны в органах Особых отделов и СМЕРШ, так и теперь— в МГБ СССР.
Я понимаю, какое большое дело Вы, товарищ Сталин, мне доверили, и горжусь этим, работаю честно и отдаю всего себя, как подобает большевику, чтобы оправдать Ваше доверие. Заверяю Вас, товарищ Сталин, что какое бы задание Вы мне ни дали, я всегда готов выполнить его в любых условиях. У меня не может быть другой жизни, как бороться за дело товарища Сталина.
Виктор Семенович не случайно избегает некоторых слов («арест», «тюрьма»), С момента ареста прошло около трех недель, и он еще верит в то, что вождь разберется и объявит его невиновным.
Но тот, перед кем почтительно поклонился из камеры Виктор Семенович, получив письмо, прочитал и оставил его у себя. А через 20 дней Мокичев получил указание лично от Маленкова, переданное через нового министра госбезопасности С. Игнатьева: 20 августа 1951 г. «послать товарищу Сталину протокол допроса Абакумова».
* * *Не знал Виктор Семенович, сидя в одиночной камере, что с июля 1951 по сентябрь 1952 г. из рядов МГБ вычистили 42 тыс. человек, 600 агентов исключили из агентурных сетей на Украине, в Белоруссии и в Прибалтике, 3 тыс. человек уволили за несоблюдение законности или нарушение дисциплины, 1583 уволили за профессиональную непригодность, остальных — по другим причинам.
Вычищение ставленников Абакумова было скрытой причиной этой чистки. Официально: улучшалась работа и оперативные способности госбезопасности. Новый министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев (с августа 1951 г.) охарактеризовал МГБ как «косную, раздутую бюрократическую» структуру.
После ареста Абакумова обязанности министра исполнял его первый заместитель генерал Огольцов, а Игнатьев был назначен представителем ЦК в МГБ.
И вот он министр.
Сорок семь лет, в партии с 1926 г. В 1935 г. окончил Всесоюзную промышленную академию, и сразу же его взяли на работу в промышленный отдел ЦК. С 1937 г. — секретарь Бурят-Монгольского обкома, с 1943 г. — первый секретарь Башкирского обкома, с 1946 г. — первый заместитель начальника Управления по проверке партийных кадров, с 1947 г. — секретарь ЦК Белоруссии по сельскому хозяйству и заготовкам, с 1949 г. — секретарь среднеазиатского бюро ЦК и уполномоченный ЦК по Узбекской СССР, с 1950 г. — заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских кадров ЦК.
По характеру мягкий человек и робеющий перед Сталиным, по свидетельству очевидца, он «полностью подчинялся требованиям вышестоящего руководства» и «беспрекословно выполнял любые указания».
Леонид Млечин пишет: «Мягкость Игнатьева не распространялась на арестованных, которых он приказал бить и пытать».
* * *Мокичев снова вызывает на допрос Абакумова.
— Почему рассмотрение дел и сроки следствия в М ГБ недопустимо затягивались?
— Действительно, есть такие дела, — отвечает Виктор Семенович, — которые затягивались. Делалось это по специальному указанию ЦК ВКП(б) или же диктовалось оперативными соображениями. Приведу примеры: имеется дело генерала Телегина и других— 8 человек. Дело это весьма важное и его впредь тоже следует держать и не заканчивать. Оно связано с маршалом Жуковым, который является очень опасным человеком.
Мокичев все понимает и задает другой вопрос:
— Вашими сотрудниками систематически нарушалось постановление ЦК ВКП(б), согласно которому необходимо оформлять каждый протокол допроса. С какой целью нарушалось постановление от 17 ноября 1938 года?
Виктор Семенович и здесь непреклонен:
— Пора ставить перед ЦК вопрос об его отмене, оно устарело.
— Ответьте, почему на допросах следователи МГБ делали лишь черновые заметки, а впоследствии составлялись «обобщенные» протоколы?
— В следственной части по особо важным делам есть хорошие следователи, но такие, которые не умеют писать. И есть, напротив, грамотные следователи, которые не умеют допрашивать. Отсюда и «обобщенные» протоколы.
Коротко и ясно. Но следует еще вопрос:
— Кому поручалось составление «обобщенных» протоколов?
— Леонову — как руководителю следственной части по особо важным делам, Шварцману — как его заместителю и грамотному человеку.
А в это время за кулисами кипела совершенно другая работа. В М ГБ была создана специальная следственная группа, которая тщательным образом изучала поднятые из архива данные агентурных наблюдений, фонограммы тайного прослушивания в квартирах и служебных кабинетах врачей, истории болезней.
Но самое страшное, что никто из арестованных врачей не давал нужных показаний. Однажды Сталин вызвал Игнатьева и поинтересовался:
— Как идет работа по делу врачей?
Новому министру сказать было нечего. Изменились времена и нравы, а самое главное — стиль работы госбезопасности. А вождь требовал самых решительных мер.
— Яне проситель у МГБ! — все больше и больше заводился Сталин. — Я могу и потребовать, и в морду дать, если вами не будут выполняться мои требования. Мы вас разгоним как баранов! — он был в ярости. — В М ГБ полно чекистов, которые не видят дальше собственного носа. Вы там докатились до состояния полных идиотов и не хотите выполнять директивы ЦэКа…
«К концу января 1952 г. почти во всех разговорах с тов. Сталиным, — вспоминал Игнатьев, — я слышал не только острую брань, но и угрозы приблизительно такого характера: «Если вы не раскроете террористов, американских агентов среди врачей, то вы будете там, где сейчас находится Абакумов», «Я не эмгэбэшник. Я могу требовать и прямо заявлять вам об этом, если не выполняете моих требований», «Мы будем управлять вами как баранами» и т. д.»
3В конце 1951 г. Рюмин на докладе у Сталина высказал сомнения по поводу работы прокуратуры, мол, им вряд ли удастся размотать дело Абакумова.
— Они — чекисты, — размышляя, отвечал вождь. — От них уговорами ничего не добьешься, их надо, — и он несколько раз ударил ребром ладони по столу.
Теперь Рюмин стал заместителем министра, курировавшим следствие в МГБ, а 22 февраля 1952 г. он утвердил постановление, «согласно которому расследование уголовного дела Абакумова» было передано в Министерство государственной безопасности. После чего Абакумова и других арестованных очень скоро перевезли из Матросской Тишины в Лефортово.
Там Виктора Семеновича заковали в кандалы. Но и это было еще не все.
Арестованных круглые сутки держали в наручниках, допрашивали без сна и били в кровь. Били в кабинете № 65 Лефортовской тюрьмы только тех, кто был неразговорчив. «Однако избитый в кровь, изувеченный Абакумов ни в чем не признавался».
К. Столяров пишет: «От Абакумова добивались выдачи связей с иностранными спецслужбами. На ежедневных допросах его обвиняли в том, что он был «прислужником вражеских разведок», предлагали не увиливать, а говорить, что заставляло его «так старательно служить англичанам и американцам», и однажды заявили: «Установлено, что вредительски-подрывную работу вы проводили и в военной контрразведке. Абакумов, прекратите лгать и раскрывайте ваши подлинные вражеские замыслы!» У изнуренного пытками Абакумова хватило сил усмехнуться и спросить: «Что же я, по-вашему, и на немцев работал?»».
3 ноября 1952 г. Рюмин утвердил постановление о предъявлении дополнительного обвинения:
«Принимая во внимание, что следствием по делу Абакумова собраны доказательства, изобличающие его в том, что он:
а) вынашивал изменнические замыслы и, стремясь к высшей власти в стране, сколотил в МГБ СССР преступную группу из еврейских националистов, с помощью которых обманывал и игнорировал ЦК КПСС, собирал материалы, порочащие отдельных руководителей Советского правительства, а также отгораживал чекистский аппарат от руководящих партийных органов;
б) опираясь на своих сообщников, проводил вредительскую подрывную работу в области контрразведывательной деятельности
— дополнительно предъявить Абакумову Виктору Семеновичу обвинение в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58–7, 17–58-8, и 58–11 УК РСФСР».
В Лефортовской тюрьме было холодно. Абакумова лишили прогулок, ларька, книг, а кормили, как выразился И.А. Чернов, «впроголодь».
Он же вспоминал: «Был у них отработан садистский прием — перевернут тебя на спину, снимут брюки, раздвинут ноги и давай хлестать сыромятной плетью. Боль невыразимая, особенно, если бьют с оттяжкой. После такой пытки я графин воды выпивал, жажда была — все внутри полыхало. Тут подпишешь даже то, что придумал собственную маму годика за три до своего рождения».
С февраля Виктора Семеновича, что называется, пропустили через Лефортовский конвейер: первые восемь дней держали в темной и холодной камере, а в течение месяца спать давали по часу-полтора в сутки.
18 апреля ему дали возможность написать письмо, и он пишет:
«Товарищам Берия и Маленкову»: «На всех допросах стоит сплошной мат, издевательство, оскорбления, насмешки и прочие зверские выходки. Бросали меня со стула на пол. Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером 2 метра. В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день), я провел восемь суток. Установка включалась, холод все время усиливался. Я много раз впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал — был обманут. Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг. 23 марта это чуть не кончилось смертью — меня чудом отходили и положили в санчасть, впрыснув сердечные препараты и положив под ноги резиновые пузыри с горячей водой. Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Мне ответили: «Руководство МГБ». Путем расспросов я узнал, что это Рюмин, который делает, что и как хочет».
В заключение письма Виктор Семенович просит:
«1) Закончить все и вернуть меня к работе мне нужно лечение.
2) Если какое-то время будет продолжаться эта история, то заберите меня из Лефортово и избавьте от Рюмина и его друзей. Может быть, надо вернуть в Матросскую тюрьму и дать допрашивать прокурорам.
Может быть, можно вернуть жену и ребенка домой, я Вам вечно буду за это благодарен. Она человек очень честный и хороший.
Уважающий Вас В. Абакумов.
В этом письме больше всего удивляет настойчивое обращение Абакумова к тем, кто в принципе не заинтересован в помощи. Причем можно заметить, что письмо скорее напоминает докладную записку не бывшего министра, а будто бы действующего, но временно находящегося под следствием.
Виктор Семенович, стойкий и мужественный человек, почему-то уверен в кратковременности своего пребывания за решеткой. Но уже за то короткое время, что он провел на допросах и в одиночках, его здоровье сильно подорвано и даже у тюремных медиков вызывает опасения:
«Заключенный № 15 еле стоит на ногах, передвигается с посторонней помощью, жалуется на боли в сердце, слабость, головокружение. Бледен, губы и слизистые с цианотичным оттенком. При пальпации спины болезненность мышц в области межреберных промежутков. Стопы гиперемированы, пастозны. По состоянию здоровья нуждается в переводе из карцера в камеру».
Теперь допрашивать его разрешено «только лежа в течение 2-х часов».
Осенью 1952 г. Виктору Семеновичу еще раз дают возможность написать:
«Прошло уже более года, а меня по-прежнему беспрерывно допрашивают. Все это время мне ставили большое количество вопросов — странных, нелепых и просто провокационных. Например, вопрос о суде над «ленинградцами»: «Почему я добился расстрела Вознесенского, Кузнецова и других?» Вы же хорошо знаете, как все было. Следователь Рюмин должен знать, что такие вопросы решает ЦК, но почему-то спрашивает об этом у меня. Теперь новая линия. Продолжают меня мучить, называя «узурпатором». Приводят умопомрачительные показания разных лиц. Многие сидели в холодильнике и лгут, кто как может. Об этом страшилище — холодильнике — я писал Вам прошлый раз».
Нет, Виктор Семенович не желает сдаваться. Он по-прежнему настойчиво обращается к Берии и Маленкову и, как раньше, лишь информирует их о своем положении, жутком и страшном, в котором долго не может находиться министр госбезопасности. Не бывший, а действующий!
«Сколько вранья, клеветы и грязи написано на бумаге. Они, очевидно, должны взять отказные протоколы от людей, которые врали и клеветали. Иначе, как можно оставить бумаги с такими записями.
Может быть, было бы лучше закончить всю эту историю до отъезда тов. Сталина в отпуск? Говорю это потому, что иногда в период отпуска некоторые вопросы решались острее. Поймите мое положение и поэтому извините меня за такой совет.
Еще раз прошу Вас о жене и ребенке. Верните их домой. У жены здоровье плохое, а ребенку нужен воздух. Иначе можно погубить и ее, и моего дорогого, единственного сына. Прошу Вас, помогите мне в этом».
К. Столяров комментирует эти два письма следующим образом: «У писем есть еще одна особенность: все они снабжены постскриптумами, в которых Абакумов заверяет Берию в неизменной преданности, клянется, что «всем сердцем любит тов. Сталина и тов. Берию», называет его «самым близким человеком», намекает, что «крепко пригодится в будущем»», и т. п.
Для него это была последняя надежда, а она, как известно, и умирает последней. То, что писал Виктор Семенович своим врагам, это было одно, а другое он показывал всем, и им в том числе, что сломить Абакумова невозможно. Заставить показать против себя — тоже невозможно. Он верил, он надеялся, а может быть, даже был уверен в том, что они остановят эксперименты и освободят его.
И он упорно молчал.
На очередном допросе полковник Седов спрашивает Абакумова:
— Голословно отрицая совершенные вами преступления, вы еще раз показываете свое враждебное отношение к ВКП(б) и Советскому государству. Когда вы намерены разоружиться и рассказать правду о вашей преступной деятельности?
— На предыдущих допросах я уже показал, что преступлений против ВКП(б) и Советского государства не совершал. К этим своим показаниям на сегодняшнем допросе ничего добавить не могу, — будто заученными словами отвечает Виктор Семенович. (Перерыв с шестнадцати тридцати на семь часов. Итак до четырех часов сорока пяти минут.) Но абсолютно ничего нового. Хотя кое-что меняется.
14 ноября 1952 г. Рюмина убирают из МГБ и переводят в госконтроль СССР старшим контролером. Он не справился.
А 17 ноября 1952 г. помощник начальника следчасти по особо важным делам подполковник Гришаев докладывает рапортом заместителю начальника следчасти полковнику Соколову: «Согласно распоряжению Министра государственной безопасности Союза ССР товарища Игнатьева С.Д., 15 ноября 1952 г. арестованный № 15 перемещен в камеру № 77 Бутырской тюрьмы из шести камер, расположенных в конце коридора, где размещена камера № 77, выведены все заключенные, и, таким образом, по соседству с арестованным № 15 других заключенных нет.
В целях конспирации эта часть коридора отгорожена специальной портьерой. У двери камеры выставлен круглосуточный пост из числа наиболее проверенных надзирателей. Надзиратели предупреждены, что арестованный № 15 способен допустить любую провокацию и может прибегнуть к самоубийству.
Поэтому за ним необходимо вести особо тщательное наблюдение. Также в целях конспирации принято решение прикрепить к арестованному № 15 наиболее проверенного, умеющего держать язык за зубами врача и вызов других врачей к арестованному производить только в экстренных случаях. Согласно указанию министра, арестованный № 15 закован в наручники, которые будут сниматься только во время принятия пищи. Все остальное время арестованный № 15 будет сидеть в наручниках, причем в дневное время с руками за спину, а в ночное время — с руками на животе».
Допросы продолжались и в Бутырской тюрьме. Там его допрашивал бывший секретарь ЦК ВЛКСМ В.Н. Зайчиков, который рассказывал Месяцеву, как в первый раз привели Абакумова:
— А, мне следователя-новичка дали?
— Как вы определили?
— Вы были депутатом Верховного Совета, у вас еще на лацкане след от значка, ботинки из-за границы.
Абакумов его сразу раскусил.
Снова Виктор Семенович отрицал измену Родине, говорил, что были ошибки, недостатки, промахи.
— За них я готов отвечать. Я Родине не изменял, — твердил он.
Пытать же его больше не решались, потому что здоровье Абакумова ухудшается.
А что же с ним делать тогда? Например, секретарь партбюро парторганизации следчасти по особо важным делам МГБ СССР Цветаев в своем рапорте указывает:
«По имеющимся врачебным заключениям, арестованный № 15 якобы страдает болезнью сердца, а наблюдающий за ним врач разрешил допрашивать его не более 3–4 часов и только в дневное время.
При таком положении, учитывая поведение арестованного № 15, на мой взгляд, добиться от него признания вины в совершенных им преступлениях невозможно». Далее он предлагает:
«Мне кажется, целесообразно было бы поставить об этом в известность Инстанцию и предпринять необходимые меры в направлении получения от арестованного № 15 признательных показаний. Такой мерой, по-моему, может быть тщательное медицинское освидетельствование арестованного № 15 и в случае необходимости — применение срочных медицинских средств для быстрого восстановления его здоровья с тем, чтобы после этого его можно было бы активно допрашивать и обязательно пользоваться при этом острыми методами».
Зато бывшие подчиненные Виктора Семеновича старались вовсю.
Например, бывший заместитель начальника секретариата полковник Яков Михайлович Броверман, одногодка министра и житомирский еврей, «молотил» со страху так, что следователи не успевали записывать:
«Так, в 1945 г. вместе с Палкиным, бывшим главой отдела «Д» МГБ СССР, с Уткиным, бывшим главой 1-й коллегии МГБ, с Леоновым, главой отдела по расследованию особо важных дел, по приказу Абакумова я сфабриковал фотоальбом, посланный затем в ЦК, о подрывной деятельности организации белых эмигрантов в Маньчжурии.
Я должен сказать, что большая часть документов, фотокопии которых были помещены в альбом, относились к 30-м гг. и никоим образом не к 1945 г. Тем не менее Абакумов, желая создать впечатление, что контрразведывательные органы СМЕРШ преуспели в якобы полном уничтожении белой эмиграции и захватили документы об их деятельности в период Второй мировой войны, приказал нам вклеить даты в документы альбома.
В процессе подготовки для ЦК общей информации о работе органов МГБ, касающейся поиска и поимки агентов иностранных разведок и вдобавок авторов и распространителей антисоветских газет и анонимных писем, по приказу Абакумова я указал в этом материале только раскрытых шпионов и авторов анонимных документов и скрыл тот факт, что в течение длительного периода времени органы МГБ не могли установить, кто они, и что несколько десятков тысяч преступников, указанных выше, были еще на свободе.
Это дало возможность Абакумову скрыть от ЦК неудовлетворительную ситуацию, касающуюся поиска шпионов и авторов анонимных вражеских документов».
Другие тоже не отличались молчаливостью. Один бывший министр продолжал в том же духе. К чему это привело, свидетельствуют документы:
«Больной ходит, пошатываясь в разные стороны, пользуется при этом либо поддержкой окружающих, либо опирается на стены и предметы. Жалобы на боли в сердце, иррадиирующие в левую руку, на боли в ногах и отеки ног, отмечает слабость, быстрое утомление». Однако врачи считали Виктора Семеновича работоспособным в течение рабочего дня (до шести часов).
И вдруг случается непредвиденное — умирает Сталин. Виктора Семеновича пока не трогают. Не до него. Игнатьева 5 марта избирают секретарем ЦК по правоохранительным органам, МГБ объединяют с МВД, и министром становится Берия.
Началась новая чистка. Уже 16 марта Лаврентий Павлович распорядился арестовать Рюмина (7 июля 1954 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР вынесла ему расстрельный приговор, а 22 июля его расстреляли).
Абакумов продолжал сидеть. П.А. Судоплатов вспоминал: «Абакумова не освободили. Берия и Маленков имели на него зуб. Его обвинили в фальсификации дела Жемчужиной. В то время меня не интересовал Абакумов, у меня были свои причины его не любить, но я узнал от Райхмана, что Абакумов отрицал обвинения, связывающие его с сионистским заговором, несмотря на то что Рюмин зверски его пытал. Райхман рассказывал мне, что он вел себя как настоящий мужчина с сильной волей».
4Последний вариант обвинительного заключения по Абакумову был подготовлен еще в феврале 1953 г. Этот документ вызывает интерес только потому, что его правил лично И.В. Сталин:
«Проводя подрывную деятельность, Абакумов и его помощники Леонов и Комаров (Сталин вычеркнул «и его помощники») игнорировали распоряжения Центрального Комитета, касающиеся обнаружения связей с иностранной разведкой врага народа Кузнецова и участников группы предателей, действовавших в партии и советском аппарате (Сталин добавил «в Ленинграде»). Преследуя преступные цели, они (Сталин вычеркнул «они» и добавил «он») ориентировали расследование по делу Кузнецова и его последователей в таком ключе, что это локальная изолированная группа, не имеющая зарубежных связей. Обвиняемый Комаров по этому поводу показал, что «он (Абакумов) прямо сказал, что дело Кузнецова и его вражеской группы является локальным. Он настаивал, что среди арестованных нет и не может быть людей, связанных с зарубежными странами (шпионов). Результатом вражеской деятельности Абакумова, Леонова, Комарова было то, что шпионская деятельность участников группы Кузнецова не была расследована, а следственное дело было изъято из обращения (Сталин вычеркнул это и написал «скрыто»).
Обвиняемый Абакумов вместе с другими, проходящими по этому же делу (Леоновым, Лихачевым, Шварцманом, Комаровым, Броверманом), саботировали расследование преступной деятельности арестованных американских шпионов и еврейских националистов, действовавших под прикрытием Еврейского Антифашистского Комитета.
После поверхностных допросов арестованных, в ходе которых их шпионская активность не была вскрыта в полной мере, а вопрос террора вообще не расследовался, расследование вышеуказанных дел было остановлено и в течение длительного времени не возобновлялось».
После смерти вождя изменилось немногое. П.А. Судоплатов:
«Берия и Маленков решили покончить с Абакумовым. На совещании у себя в кабинете Берия официально объявил, что хотя обвинения Абакумова в заговоре были несостоятельны, но он все равно остается под следствием за разбазаривание правительственных средств, злоупотребление властью и, что было серьезней, за фальсификацию дела против бывшего руководства Министерства авиационной промышленности, командования ВВС, против Полины Жемчужиной, за убийство Михоэлса».
Но неожиданный поворот истории выручает Абакумова и на этот раз: 26 июня 1953 г. арестован Л.П. Берия (23 декабря 1953 г. Берия, Кобулов, Меркулов, Деканозов, Мешик, Влодзимирский, Гоглидзе— расстреляны).
3 августа Абакумова переводят в Лефортовскую тюрьму. Там он в буквальном смысле умирает.
Между тем заместитель министра внутренних дел генерал-полковник Серов в августе 53-го утверждает план мероприятий по окончанию следствия. Срок три недели.
Как отмечает К. Столяров, «позднее Серов снова устанавливал жесткие сроки, которые постоянно срывались».
* * *Многие пытались сломать Виктора Семеновича Абакумова с июля 1951 г. в течение трех с лишним лет, но это не удалось никому. Он держался так, что даже у ярых врагов вызывал уважение. Но живым он не нужен был ни одним и ни другим.
Когда Геннадий Афанасьевич Терехов вызвал его и дал прочесть газету с сообщением о разоблачении Берии, Виктор Семенович молча прочитал и, «не дрогнув бровью, перевернул лист и стал читать о спорте».
Тому же Терехову он как-то сказал уверенно:
— У тебя слишком красивые глаза, мне жаль тебя расстреливать!
На очередном допросе, где присутствовал бывший подчиненный Абакумова, Виктор Семенович не удержался и спросил его:
— Как вы могли допустить, что следствие по делу Берии вела прокуратура?
И на невразумительный ответ эмгэбэшника сказал:
— И ты веришь, что меня, министра госбезопасности, будут судить?! Да? Тогда надевай цилиндр, органов больше нет!
Е. Жирнов пишет:
«В тюрьме даже во вред себе он продолжал вести себя по-прежнему— грубо и прямолинейно. Говорят, что, когда его пришел допрашивать новый генеральный прокурор СССР Руденко, Абакумов спросил: «Ну что, Никита теперь стал у нас самым главным?» — «Как ты узнал?» — поразился Руденко. «Ну кто же, кроме него, назначит тебя, мудака, генеральным прокурором?»
Руденко поинтересовался у Виктора Семеновича его взаимоотношениями с Берией. Абакумов же был непреклонен:
— На квартире и на даче с Берией я никогда не бывал. Отношения у нас были чисто служебные, официальные и ничего другого.
Но все равно генпрокурор назовет его членом банды Берии.
Лефортово «прогрессивно» ухудшало здоровье Абакумова. Его переводят во Внутреннюю тюрьму МВД, где отказывают в бумаге, но разрешают пользоваться ларьком.
Там он покупает себе яйца, а в библиотеке берет книги.
П.А. Судоплатов вспоминал:
«В 1990 г. меня вызвали в качестве свидетеля, когда его дело проверялось военной прокуратурой; я изменил свое мнение о нем, потому что какие бы преступления он ни совершал, он заплатил за все сполна в тюрьме. Ему пришлось вынести невероятные страдания (он просидел три месяца в холодильнике в кандалах), но он нашел в себе силы не покориться палачам. Он боролся за жизнь, категорически отрицая «заговор врачей». Благодаря его твердости и мужеству в марте и апреле 1953 года стало возможным освободить всех арестованных, замешанных в так называемом заговоре, поскольку именно Абакумову вменялось в вину, что он был их руководителем».
* * *К неволе тюрьмы, а тем более одиночной камеры, никогда невозможно привыкнуть. А такому сильному человеку, как Виктор Семенович, и подавно. Но со временем он все же перестал слепнуть от ярости. Надоело.
Он ждал суда и надеялся на его объективность. Нет, он не был глуп и наивен и думал, что все документы, а также установленные факты будут свидетельствовать в его пользу. В этом была определенная логика.
В свое время Абакумова обслуживала самая маленькая охрана, а ведь численность сотрудников охраны № 2, выделявшихся советским руководителям, отражала их статус. Если к Молотову было приставлено 120 человек, к Берии около ста, к Булганину, Маленкову, Хрущеву — от семидесяти пяти до ста, к маршалу Жукову около 20, то у Виктора Семеновича было и того меньше.
Парадоксально, но, несмотря на этот факт, Абакумов знал гораздо больше всех их вместе взятых. В этом-то он и был опасен абсолютно для всех. И самое страшное — он слишком долго возглавлял МГБ.
У Сталина никогда не было любимчиков, а особенно не могло их быть на такой важной, в его понимании, политической должности.
В свое время вождь убрал Ягоду, убрал Ежова и только Берию отодвинул от НКВД, потому что ценил за организаторский талант. Но пришло время Абакумова. Когда-то оно должно было наступить. Дело было только в предлоге. Им и оказался Рюмин.
«Дело врачей» стало хорошим поводом для устранения Абакумова чужими руками. А ведь он единственный не имел политических амбиций. Его задача заключалась в руководстве ведомством, которое занималось самыми главными для политики Сталина делами. И основной нитью в ее проведении считалось как можно больше знать обо всех. При этом, несмотря на огромные полномочия, несмотря на то, что он делал в своем ведомстве, что хотел, Виктор Семенович не принимал решения в одиночку. Политика государства, как внутри, так и за его пределами, решалась по приказу самого Сталина.
Кроме всего прочего, Абакумов охранял подступы к нему, контролируя очень и очень многое. Виктор Семенович отличался особой осторожностью и если конфликтовал, то делал это с ведома вождя или с его молчаливого согласия.
Однако в «деле врачей» он проявил «преступную» инициативу по меркам Сталина, что и переполнило чашу терпения последнего. Скрыв факты в выбитых показаниях Этингера Рюминым, Виктор Семенович ускорил конец своей стремительной карьеры. Больной и стареющий Иосиф Виссарионович, боявшийся отравления и не доверяющий никому, даже из тех, кто верой и правдой служил ему многие годы, не мог понять, почему Абакумов позволил себе такую самодеятельность.
* * *По мнению историков, деятельность СМЕРШа, которой руководил и которую направлял Виктор Семенович, «превзошла все ожидания Сталина».
И действительно, Абакумову принадлежит идея вести активную зафронтовую работу, внедряться в разведшколы противника, перевербовывать фашистскую агентуру и отправлять обратно за линию фронта в тыл врага. Неоспорим и успех радиоигр по дезинформации противника, которые Абакумов ввел в 1942 г.
Историки спецслужб утверждают, что «именно они помогли прорвать, блокаду Ленинграда, организовать контрнаступление под Сталинградом, перехватывать и уничтожать тяжелые транспортные самолеты противника».
Сегодня, даже несмотря на демократические времена, невозможно отрицать факт успешной работы военной контрразведки во время войны, которая в буквальном смысле спасла Красную Армию от развала и паники в самые первые и суровые годы.
Жесткий механизм репрессий, по сути, предотвратил более серьезные последствия катастрофы 41-го. И в этом тоже была несомненная заслуга Абакумова.
Но было и другое. Были и другие репрессии, обоснованные политикой государства и ее вождя, но не обоснованные никакими юридическими и общечеловеческими нормами. Участие в них Абакумова как начальника ГУКР СМЕРШ, как министра госбезопасности также несомненно.
Виновен ли в этом Виктор Семенович?
С одной стороны, он вполне мог заблуждаться и считать, что поступает правильно, но мог и понимать, что творит злое, преступное дело.
Тогда давайте на немного задумаемся и спросим себя: а был ли у него выбор?
К.А. Столяров, например, считает, что «Абакумов действовал в условиях крайней необходимости и выполнял волю Сталина». И я соглашусь с этим. Однако истина находится совершенно в другой плоскости. Нужно было родиться и жить в то время, нужно было пройти тот путь, который прошел Виктор Семенович, как до службы в органах, так и во время нее, чтобы понять психологию того времени, в которое он жил. Чтобы осознать то, что он делал и совершал. Думаю, что нельзя судить человека той эпохи по меркам сегодняшнего дня. Это в корне неправильно. Здесь должны быть другие критерии оценки. Но это лично мое мнение.
«Никакие справедливые цели и намерения, — писал ДА. Волкогонов, — не могут оправдать безнравственных средств, которые являются не только злом моральным по своему характеру, но и злом социальным по своим последствиям».
Сточки зрения философии и это верно.
Но с точки зрения юридической Абакумов вполне законно выполнял все приказы своего начальника— Иосифа Виссарионовича Сталина, о преступности которых он вряд ли задумывался.
Тогда была своя идеология, принципы которой сформулированы большевиками в далеком семнадцатом. А разве их кто-то оспаривал?
* * *Решая судьбы тысяч и миллионов, вождь стал незаурядным политическим режиссером. Почему стал? Потому что для этого ему понадобилось время. В репрессиях он проводил свою линию законности, в которой они служили оправданием действий его власти. Уничтожая неблагодарных, болтливых, зарвавшихся, обнаглевших и т. д., и т. п., он не хотел никому объяснять правду. И в этом ему помогла «блестящая» фальсификация, в которую верили безоговорочно. Верили многие. А кто не верил — был обречен.
Со временем механизм работы органов госбезопасности совершенствовался. Прослушка также давала чрезвычайно весомые результаты для плетения заговоров. Обыкновенная болтовня на кухне с нецензурной бранью в адрес вождя становилась очень значительным компроматом, который за подписью Абакумова докладывался лично Сталину. А дальше решение принимал вождь.
«От сравнения гестапо — МГБ уклониться никому не дано: слишком совпадают и годы и методы, — пишет А.И. Солженицын в «Архипелаге». — Еще естественнее сравнивали те, кто сам прошел и гестапо и МГБ, как Евгений Иванович Дивнич, эмигрант. Гестапо обвиняло его в коммунистической деятельности среди русских рабочих в Германии, МГБ — в связи с мировой буржуазией. Дивнич делал вывод не в пользу МГБ: истязали и там, и здесь, но гестапо все же добивалось истины, а когда обвинение отпало — Дивнича выпустили. МГБ же не искало истины и не имело намерения кого-либо взятого выпускать из когтей».
Арест по меркам органов госбезопасности тех лет — это уже был «момент истины». Парадокс заключался в том, что следствие и суд не могли изменить участи арестованного. По этим лекалам в органах работали не один десяток лет.
Человека арестовывали, уже имея на него какой-либо «компромат», а дальше шла техника фальсификации.
Такая была система, созданная Советской властью, которая периодически вращала маховик мясорубки. Поэтому оценить личность Абакумова без учета советского беззакония невозможно.
Д.А. Волкогонов обнаружил в архивах совершенно секретный документ, на котором стояла подпись Абакумова. Речь шла об американском гражданине, которого обвинили в шпионаже. За это он просидел восемь лет. Срок закончился, и посольство США сообщило, что готово вернуть его на родину. Однако министр госбезопасности доложил Сталину: «Нельзя выпускать. Пробыл столько лет в наших лагерях, столько видел. Надо ликвидировать». Вождь начертал «Согласен», и иностранца уничтожили.
А ведь в этом конкретном случае Виктор Семенович был убежден в своей правоте.
5Суда Виктор Семенович ждал долго. А когда дождался, стало легче. При Сталине он просидел один год и восемь месяцев. «Дело врачей» затягивалось, и только смерть вождя подарила ему еще больше года жизни. Сегодня можно с достоверностью сказать, что если бы Сталин прожил дольше, участь Абакумова была бы решена в 1953 г.
Арест Берии продлил жизнь Виктору Семеновичу еще на месяцы, а потом его спасла борьба за власть в Кремле Хрущева. Это тоже сыграло свою положительную роль. Как говорится, карты так легли. Следовательно, после смерти вождя Абакумов просидел еще один год и девять месяцев.
Итак, 14 декабря 1954 г. началось открытое судебное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР.
Происходило это действие в Доме офицеров Ленинградского военного округа, там же, где судили «ленинградцев». Отказавшись от услуг адвоката, Виктор Семенович держался на суде с большим достоинством. В ответ на вопрос суда, признает ли он себя виновным, он заявил: «Виновным себя не признаю. Это дело провокационное, оно сфабриковано Берией, Кобуловым и Рюминым».
К.А. Столяров в своей книге «Голгофа» пишет:
«В ходе судебного разбирательства Абакумов заявил следующие ходатайства:
— приобщить к делу его докладные записки в ЦК ВКП(б) и в Совет Министров СССР, касавшиеся всех вопросов рассматриваемого дела;
— приобщить к делу постановление директивных органов о расследовании преступной деятельности Кузнецова, Вознесенского, Попкова и других;
— приобщить к делу изданные им приказы и директивы, направленные на ликвидацию недостатков, имевшихся в работе следственного аппарата МГБ СССР;
— приобщить к делу постановление директивных органов о сокрытии Меркуловым некоторых материалов по делу «авиационников»;
— приобщить к делу протокол об окончании следствия, подписанный в январе 1953 года т.т. Ильичевым и Китаевым;
— вызвать в суд в качестве свидетеля бывшего первого заместителя министра государственной безопасности С.М. Огольцова, который непосредственно курировал следственную часть по особо важным делам;
— рассмотреть в судебном заседании факты применения к нему мер физического воздействия в период предварительного следствия;
— занести в протокол судебного заседания, что на следствии ему не разрешали писать заявления в Президиум ЦК КПСС».
Обосновывая эти ходатайства, Абакумов был убежден, что без них суд не может установить объективность принимаемых им решений.
Речь шла о выполнении приказов руководителей партии и государства, проведении в жизнь постановлений Политбюро ЦК ВКП(б) или же о собственной инициативе министра.
Государственный обвинитель P.A. Руденко на это заявил: «Я считаю, что большинство ходатайств, заявленных подсудимым Абакумовым, несостоятельны и удовлетворению не подлежат».
А значит, вопрос по Абакумову был решен задолго до суда в Кремле.
В свою защиту Виктор Семенович говорил следующее: «Я заявляю, что настоящее дело против меня сфабриковано. Я заключен под стражу в результате происков Берии и ложного доноса Рюмина, три года нахожусь в тюрьме, в тяжелейших условиях. Меня избивали. Администрация не дает мне бумаги. Жена с маленьким ребенком содержится в тюрьме. Мое обвинение начал фальсифицировать Рюмин, который обвинил меня в тягчайших преступлениях и докатился до абсурда, признав меня за главаря еврейской контрреволюционной организации. Одни обвинения в отношении меня прекращались, другие появлялись. Все недостатки в органах ЧК, скопившиеся за длительный период, вменяются мне как преступления. Я ничего не делал сам. В ЦК давались указания, а я их выполнял. Государственный обвинитель ругает меня, с одной стороны, за допущенные перегибы, а с другой — за промахи, смазывания. Где же тут логика?»
Виктор Семенович, имея четырехклассное образование, был достаточно самообразован, отличался умом и сообразительностью. Но он никак не мог понять: в чем он виноват? Обвинения власти действительно были несостоятельны. Но в том-то и заключалась советская система беззакония, что B.C. Абакумов уже более трех лет отсидел в тюрьме, а значит, он не мог быть невиновным. Бывший всемогущий министр так и не понял, что к нему применили тот же механизм, который отлаженно работал и до него, и при нем, а теперь уже и после. Где действовал блатной принцип: «Умри ты сегодня, а я завтра!»
* * *Виктора Семеновича Абакумова расстреляли в Ленинграде 19 декабря 1954 г. через один час пятнадцать минут после вынесения приговора. Ему даже не дали возможности обратиться с просьбой о помиловании.
Сорок шесть лет и вся жизнь.
— Я все напишу в Политбюро, — успел сказать Абакумов до того, как пуля попала ему в голову.
* * *28 июля 1994 г. Военная коллегия Верховного Суда Российской Федерации рассмотрела в судебном заседании уголовное дело в отношении Абакумова и других. Руководствуясь статьей 8 закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» и ст. 377–381 УПК РСФСР, Военная коллегия определила: приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 19 декабря 1954 г. в отношении Абакумова, Лихачева, Комарова и Бровермана изменить, переквалифицировав действия осужденных на статью 193–17 п. «б» УК РСФСР (в редакции 1926 г.) и оставив им прежние меры наказания.
Через несколько лет Генеральная прокуратура России вновь внесла протест на приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 19 декабря 1954 г. по делу Абакумова и других.
В результате 17 декабря 1997 г. Президиум Верховного Суда Российской Федерации, руководствуясь п. 5 ст. 378 УПК РСФСР, постановил: определить Абакумову B.C., Леонову А.Г., Лихачеву М.Т. и Комарову В.И. наказания в виде 25 лет заключения в исправительно-трудовые лагеря каждому, исключив в отношении всех осужденных дополнительную меру наказания в виде конфискации имущества.
А значит, полностью Виктора Семенович не реабилитируют никогда. Но если все должно быть по закону, то это правильно. А насчет памятника, который предлагают воздвигнуть некоторые господа, спешить не стоит.
Памятник Виктор Семенович поставил себе сам еще при жизни, когда возглавлял военную контрразведку, а потом и МГБ.
Памятник из черно-белого мрамора так и будет стоять в истории веками.
Вот только необходимо определиться с пропорцией одного и другого цвета. Для этого еще есть время у профессиональных историков.
«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою».
Прости, Господи, несчастного раба твоего, Виктора.
Вместо эпилога
