. Выгод получить действительно не удалось.
Не принесла желаемого для Константинополя результата и открытая ставка на силу, провозглашенная после провала миссии фон Родича556. Дервиш-паша не имел в распоряжении значительные воинские силы, 10 (22) июля 1875 года посланный им карательный отряд силою в четыре табора (батальона) был разбит повстанцами у Мостара. После этого восстание начало быстро распространяться по двум провинциям. В августе паша получил подкрепление, а в сентябре был смещен. Турецкие власти направили новые силы в Боснию. Около 25 тыс. повстанцев с большим или меньшим успехом противостояли 30 тыс. турецких солдат. Война быстро приняла характер партизанских действий, повстанцы стихийно использовали тактику «бей и беги», блокируя турецкие гарнизоны в городах, расположенных в равнинах, и уходя от преследования в горы. Турки несли значительные потери – к началу декабря 1875 года из 30 тыс. человек в распоряжении турецкого командования осталось всего лишь 15 тыс. человек557.
«Турецкие гарнизоны, – докладывал 31 июля (12 августа) 1875 года Д. А. Милютину русский военный агент в Константинополе, – разбросанные в укреплениях на черногорской границе и в Мостаре, не решаются выступать далеко внутрь страны против банд из опасения потерять эти пункты и обнажить границу. Поэтому внутренность страны и области, гора, леса и сообщения во власти инсургентов. Таким образом, сосредоточение войск для подавления волнений в одном пункте вызывает открытое восстание в другом. Благодаря влиянию трех великих держав на Сербию и Черногорию и также благоразумию князя черногорского, восстание ограничивается пока одной Герцеговиной. Тем не менее, несмотря на нейтралитет Сербии и Черногории, стычки многочисленны и кровопролитны и турки не положили конец восстанию»558.
«Единственный способ битвы, признаваемый турками, – писал накануне этих событий майор турецкой службы, – состоит в беспощадной резне и затем в ограблении побежденного неприятеля: без этого ни его жажда мести, ни его алчность не могут быть удовлетворены. Справедливость моих слов подтверждается тем, что даже и в настоящее время для воодушевления солдат начальники нередко обещают грабеж после победы и по 50 пиастров за каждую представленную голову. Такие приманки легко воодушевляют турецкого солдата»559. Неудивительно, что жертвой военных действий неизбежно стали крестьяне, которые массами начали покидать мятежный край. Около 200 тыс. беженцев нашли спасение на территории Австро-Венгрии, значительное количество их укрылось в Сербии и Черногории, и около 150 тыс. чел. погибло в этом конфликте560. Жертв становилось все больше, турецкие власти заявили о победе над восставшими, но сопротивление продолжалось561.
12 (24) июля 1875 года старший советник МИД барон А. Г. Жомини известил русского поверенного в делах в Константинополе А. И. Нелидова о программе Министерства иностранных дел по отношению к кризису на Балканах, которая была поддержана императором: «…наш Государь далек от желания вызвать кризис на Востоке, наоборот, Его Величество направляет свою политику ко всеобщему умиротворению, в Турции так же, как в Европе и в Азии. Но достичь такого результата – не значит предоставить событиям развиваться произвольно. Действия дипломатии состоят из нюансов. С турками нужно поступать осторожно и удерживать их; с христианами также. Это двойной расчет. Точными соглашениями предупредить конфликты, ослабить или ограничить их, когда они возникают, помешать им перерасти во всеобщее возмущение – вот то, на что, я думаю, можно надеяться. Это сизифов труд, эти постоянные стремления заделать трещины уже подточенного здания для отсрочки или смягчения его падения – задача не заманчивая, но необходимая. На основе этого желательно добиться соглашения великих держав. Изолированные действия одной стороны будут недостаточны. Можно полагать, что результат может быть достигнут с надлежащей осторожностью»562.
Несколько позже, 2 (14) августа 1875 года, Жомини изложил французскому послу в России несколько более конкретно свое видение идиллического образа действий, который должен был разрешить проблему: «Речь идет не о том, чтобы вмешаться во внутренние дела Турции; но державы могут действовать на обе стороны, чтобы побудить восставших к покорности, сербов и черногорцев – к нейтралитету, Турцию– к милосердию и справедливым преобразованиям. Это нравственное воздействие будет тем более действительно, чем единодушнее и тождественнее будет образ действий представителей держав»563. Примерно те же мысли были изложены и британскому послу. Жомини действительно опасался всеобщего восстания на Балканах, за которым последовала бы резня, и искренне надеялся избежать этих событий, последствия которых были труднопредсказуемы564.
Эти опасения разделял и русский МИД, в связи с чем им и была принята программа воздействия на державы, а вслед за этим – на участников конфликта. Русская дипломатия попыталась реализовать ее с надлежащей осторожностью, но неизменным негативным результатом. Нюансы не помогли изменить производительность сизифова труда, хотя надежды на возможность достижения общеевропейской договоренности не покидали Петербург с самого начала кризиса.
11 (23) августа Д. А. Милютин отмечает в своем дневнике: «Дела в Герцеговине также озабочивают государя; но сегодня ему было приятно узнать, что английский посол в Константинополе Генри Джордж Эллиот присоединился к послам русскому, германскому и австрийскому для совместного воздействия на турецкое правительство в видах умиротворения восставшего населения и вообще улучшения положения христиан в Европейской Турции»565. Приятные известия, как и следовало ожидать, решительно ничего не изменили. 30 августа 1875 года Александр II обратился к Вильгельму I с письмом, призывая его как можно скорее положить конец восстанию путем принуждения Турции к реформам. Эти действия, по мнению российского императора, должны были предотвратить опасность развала Османской империи, которую, по его словам, некем и нечем было бы заменить. Русское правительство стремилось избежать разрастания конфликта и стремилось склонить Константинополь к проведению реформ путем совместного с Веной и Берлином дипломатического выступления566. Тем временем предоставленное само себе восстание продолжало разрастаться, что гарантировало невозможность локализации конфликта в пределах мятежных турецких провинций.
Восточная политика России в 1875–1876 годах
Россия менее всего была заинтересована в разрастании Восточного кризиса. 1 декабря 1875 года А. М. Горчаков в разговоре с британским послом в Германии лордом Одо Расселом предельно точно и правдиво изложил свой взгляд: «Имеются два пути для разрешения Восточного вопроса: во-первых, путь полной реконструкции и, во-вторых, путь замазывания слабых мест, чтобы существующее положение продолжалось некоторое время. Никто не может желать полного урегулирования – каждый должен стремиться отложить, насколько возможно, решение этого вопроса»567. Горчаков предлагал первый путь, но следовать ему можно было только при условии единодушной позиции Европы. Вернувшись после длительного отдыха в Петербург, он взял под личный контроль политику в отношении балканского кризиса вместо управлявшего до этого МИДом Жомини. Горчаков надеялся на то, что его руководство позволит избежать военного вмешательства в «герцеговинские дела»568.
30 декабря 1875 года последовала реакция страны, косвенно затронутой восстанием. Это была «нота Андраши», направленная канцлером Австро-Венгрии графом Дьюлой Андраши австрийскому послу в Великобритании графу Фридриху фон Бейсту. Канцлер предлагал программу реформ в Боснии и Герцеговине, излагая ее в виде благих пожеланий – свобода вероисповедания, запрет на откупа, предоставление небольших административных прав христианским общинам, закрепление земельной собственности за крестьянами, создание выборной администрации и независимого суда по конфессионально-пропорциональному принципу, употребление взимаемых налогов на нужду областей, где они собирались569. Обращение Андраши в посольство в Англии, безусловно, также было весьма символично – это был зондаж возможной реакции со стороны Лондона, который готов был поддержать эту программу. Схожую позицию занял и Париж. Нота Андраши заложила основу для выработки общеевропейской позиции по кризису на Балканах, 31 января 1876 года она была представлена османскому правительству, которое внешне согласилось с этой программой, но отказалось принять ее в полном объеме.
«Между тем общие дела политические запутываются, – отмечал 3 (15) февраля 1876 года Милютин. – Сегодня докладе государь говорил, что, несмотря на советы наши князья сербский и черногорский вошли между собой и отправили агентов в Грецию, чтобы заключить с нею оборонительный и наступательный союз. По-видимому, инсургенты не намерены положить оружие, и с весною может вспыхнуть войну на всем полуострове Балканском. Русское правительство заявило обоим князьям, что все последствия падут на их ответственность и чтобы они не рассчитывали на помощь России»570.
Надежды на соглашение с Грецией скоро рассеялись. К 1875 греки были готовы пойти на небольшие уступки, признав право болгар на северную часть Македонии. Законность греческих претензий на остальную ее часть, как и на Фракию с Филиппополем, в Афинах не вызывала сомнения571. В это время греческое общественное мнение главного своего врага видело в «панславизме» и никоим образом не настроено было в пользу повстанцев. Сербо-греческие переговоры ни к чему не привели, Греция заявила о своем нейтралитете572.
Балканские события не остались без ответа в России. Началось движение в поддержку славян, которое сразу же приобрело массовый характер. В нем принимали участие самые разные слои русского общества – от города до деревни573