. В августе 1875 года возникли славянские комитеты, объявившие подписку в пользу повстанцев, практически по всей стране шел кружечный сбор средств в церквах и общественных местах. Эта деятельность не получила одобрения императорского правительства, которое с подозрением смотрело на активность общественности. По распоряжению Александра II также собирались деньги, но не в пользу повстанцев, а для «жертв восстания»574. Германский посол в Петербурге генерал фон Швейниц не сомневался в том, что официальная Россия «страстно желала мира», как, впрочем, и в том, что усилия по успокоению восставших сербов и поддерживавших их княжеств Сербии и Черногории будут бесплодны575. «Я докладывал, – писал он в начале марта 1876 года, – сразу по вступлении в должность (посла. – О. А.), что в Санкт-Петербурге я не обнаружил не только партии войны, но и ни одного государственного деятеля и генерала, который хотел бы войны»576.
Тем временем программа Андраши была отвергнута и повстанцами, которых она не устраивала, так как не предусматривала автономию провинций и, самое главное, не имела положений, гарантировавших ее выполнение. Как отмечал 5 (17) февраля 1876 года Милютин, «…теперь задача – как склонить самих инсургентов к прекращению военных действий и как привести в исполнение требуемые от Турции реформы в восставших областях»577. Это была невыполнимая задача. Не только повстанцы, но и большинство европейских политиков не верили в возможность осуществления турками обещанных преобразований. «Стоят ли обещанные Турцией реформы той бумаги, на которой они пишутся?» – скептически спрашивал Бисмарк578.
Вскоре безвыходность положения понял и русский Военный министр. «Очевидно, – отмечал он 28 февраля (10 марта), – что нота Андраши, поддержанная почти всеми европейскими кабинетами, и вынужденная уступчивость Порты не поведут к спокойному разрешению турецкого вопроса. Инсургенты не верят никаким обещаниям турок, да и не могут удовольствоваться никакой полюбовной сделкой с своими исконными притеснителями. С своей стороны и турки, даже при самом искреннем желании примирения, не могут исполнить своих обещаний. Уладить запутанные дела Турции – не зависит от одной лишь доброй воли султана и его министров. Тут в основе лежат такие затруднения, присущие самому организму мусульманской державы, которых нет возможности преодолеть иначе, как государственным и социальным переворотом. Надобно рассечь мечом гордиев узел (подчеркнуто мной. – О. А.)»579. Вслед за словами последовали действия.
Их необходимость усиливали подозрения, что Сербия и Черногория все же начнут войну, что резко усложнит для Петербурга возможность и далее придерживаться политики нейтралитета. «Можно опасаться, – записывает 2 (14) марта в дневнике Милютин, – что с весной разыграется кровавая драма. Наше положение в отношении к славянам будет самое фальшивое»580. Армия мирного времени находилась в состоянии, которое полностью исключало возможность сосредоточения на границах с Турцией сил, достаточных для сколько-нибудь серьезного давления на султана. На 1 (13) января 1876 года под знаменами находилось всего 737 528 чел.581 В связи с этим Военный министр принял решение о составлении проекта действий на случай обострения ситуации. Однако, когда его близким сотрудником – генерал-лейтенантом Н. Н. Обручевым была составлена записка о необходимости составления плана мобилизации, увязанного с конкретными целями возможной войны, то император отказался рассматривать ее. Как отмечает 25 марта (6 апреля) 1876 года Милютин: «…едва я завел об этом речь, полагая представить государю записку Обручева для прочтения, его величество прервал меня приблизительно такими словами: «Могу тебе сказать только одно – что я признаю войну в близком будущем невозможной и совершенно уверен, что мы избегнем ее»582.
В марте 1876 года при посредничестве австрийцев в Герцеговине, а затем и в Боснии было заключено 12-дневное перемирие между повстанцами и турецкими властями. Оно стало возможным после того, как султан объявил амнистию участникам восстания и предложил им сдаться. В ответ они выставили свои условия: 1) передачу трети земель в собственность христиан; 2) вывод турецких войск из провинций, за исключением гарнизонов шести городов; 3) восстановление правительством разрушенных церквей и домов, освобождение на три года от налогов; 4) одновременное разоружение христиан и мусульман при условии предварительного проведения реформ; 5) реформы должны проводиться на основе проекта Андраши при участии руководителей восстания; 6) финансы провинций должны быть поставлены под контроль европейской комиссии, которая должна ведать сбором и распределением налогов; 7) назначение во все шесть городов, в которых останутся турецкие гарнизоны, австрийских и русских консулов для наблюдения за точным исполнением программы реформ. Турки отказались от этих предложений, и военные действия возобновились583.
После этого Александр II впервые начал высказывать сомнение в отношении реальности австрийской программы и склоняться к необходимости открытого требования автономии для христианских областей Турции по образцу той, которая имелась у Сербии. Это еще не означало его отказа от мирного решения проблемы, ключ к которому он в начале апреля 1876 года намеревался найти в Берлине на встрече трех императоров584. В отличие от монарха, общественное мнение России было настроено воинственно прославянски и не верило в мирное решение кризиса. Пресса усиливала нападки на Министерство иностранных дел и на канцлера. Горчаков, несколько излишне внимательный к подобного рода критике, нервничал. «Наша пресса сейчас становится беспокойной и нападает на меня лично, – сказал он в разговоре со Швейницем 19 апреля 1876 года, – моя нынешняя политика не соответствует ни моим склонностям, ни моим привычкам. Я всегда был за четкие и ясные меры. Но если меня хватает за одну руку военный министр, а министр финансов – за другую, то что я могу сделать?»585 Подобные колебания миролюбивой еще власти создавали ситуацию неопределенности, в которой сама власть выглядела нерешительной. Это лишь усиливало ее критику.
Следующий этап кровавых балканских событий начался в конце апреля 1876 года в Болгарии. Он сделал внутреннее положение России еще более сложным, прежде всего из-за того, как турецкое правительство отреагировало на апрельское восстание 1876 года.
Было собрано до 5 тыс. солдат и значительное количество башибузуков, кадры которых составили местные турки, черкесы, помаки (болгары-потурченцы) и беженцы-мусульмане из Боснии и Герцеговины. Именно эти отряды действовали при подавлении восстания с особенной жестокостью. Изолированные очаги восстания были разгромлены один за другим, было сожжено 80 и разгромлено более 200 населенных пунктов586. Истреблялись все христиане и все христианские деревни, которые имели несчастье оказаться на пути карателей. Во многих случаях уничтожались ни в чем не повинные люди, в том числе и не участвовавшие в восстании и проявившие лояльность по отношению к власти султана587. Христианское население вынуждено было спасаться бегством, ища себе убежище в горах. «Нельзя без содрогания думать о тех испытаниях, – докладывал Александру II Н. П. Игнатьев 27 апреля (9 мая) 1876 года из Константинополя, – которым подвергнутся несчастные болгарские семьи, застигнутые зимой в ущельях Балкан… Опасность и боязнь резни возникает во всех пунктах Болгарии, где находятся турки. Положение очень напряженное»588.
Напряжение росло с каждым днем. 6 мая в Салониках толпой фанатиков были убиты германский и французский консулы, которые попытались заступиться за молодую гречанку, похищенную из дома родителей для насильственного обращения в ислам589. Волнения не ограничились этим городом, возникла опасность для посольств в Константинополе590. 7 мая по улицам турецкой столицы прошли демонстрации вооруженных учащихся медресе, командующий гарнизоном привел в состояние повышенной готовности султанскую гвардию и войска, в гавани напротив дворца были поставлены на якорь броненосцы. В случае необходимости они должны были открыть огонь по мятежникам. Их численность оценивалась по-разному – от 20 до 5–6 тыс. чел. Демонстранты требовали смены целого ряда лиц в руководстве страной, и кое в чем преуспели – султан сменил верховного муфтия и военного министра. Протесты учащихся не остановились на этом, но теперь все чаще звучало требование смены великого визиря591. Тем временем резня в Болгарии продолжалась.
25 мая 1876 года управляющий русским консульством в Адрианополе князь А. Н. Церетелев докладывал о действиях турецких властей: «…с первого момента отовсюду были призваны башибузуки, оружие было роздано всем мусульманам, подонкам турецкого населения, цыганам, черкесам, которых в течение многих лет разоружали. Наконец, этих людей направили не против повстанцев, которые и не появлялись, а против цветущих деревень и мирных городов. Войска получили приказ уничтожать все при малейшем сопротивлении. Сначала таковым считалось противодействие грабежу и притеснениям, совершаемым башибузуками, затем не считались даже и с этими предлогами, и достаточно было лишь быть болгарином. Речь шла не о том, чтобы искать виновных, а об истреблении христиан, об удовлетворении ненависти, сдерживаемой в течение долгого времени. Сотни, тысячи болгар всех возрастов и обоего пола погибли при самых страшных обстоятельствах; подробности совершенных жестокостей ужасны; в Перуштице, Батаке, Ветрене вырезано все население. Недавно деревня Бояджик около Ямбола испытала ту же судьбу. Женщин и девушек насиловали, убивали и уводили в рабство, убивали детей, убивали крестьян, убегающих при приближении войска, убивали и тех, кто оставался при них, убивали тех, кто прятался, и тех, что сдавали оружие, – за то, что оно у них было; и тех, у которых его не было, – за то, что они его не сдавали; стреляли из вагонов по служащим на линии железной дороге… вооруженные банды бродят по стране, отнимая у крестьян все, что можно отнять, и регулярные войска появляются при малейшем сопротивлении, чтобы предать все огню и мечу»