755.
Александр II неоднократно повторял, что больше всего упрекает себя за проигранную Крымскую войну, поражение в которой омрачило начало его царствования, и на него должны были подействовать слова: «Подобный роспуск армии, без всяких достигнутых результатов, почти соответствовал бы второй проигранной Крымской кампании…»756. Следовательно, рассуждает автор записки, только что отвергнутые Турцией требования константинопольской конференции должны быть направлены ей Россией в форме ультиматума, причем «Порта во всяком случае должна санкционировать его (новый порядок на Балканах. – О. А.) особым международным актом (выделено Обручевым. – О. А.)»757, в случае отклонения ультиматума Милютин и Обручев настаивали на немедленном начале войны. «Нам нужен мир, но мир не во что бы то ни стало, а мир почетный (выделено Обручевым. – О. А.), хотя бы его и пришлось добывать войной»758.
Думается, этот тезис и является главным для второй части записки. Усиливают его доводы в пользу войны: 1) «…слова Государя Императора порукой, что она встретит опасность с такою же неустрашимостью и готовностью ко всем пожертвованиям, с какими уже 1000 лет отзывалась на все вызовы, затрагивающие ее честь и достоинство»759; 2) Россия в целом готова к войне: «Как ни страшна война, но теперь есть еще шансы привести ее довольно скоро к желаемому результату. Армия наша готова, так устроена, как никогда»760; 3) внешнеполитическая ситуация также небезнадежна: «Союз трех императоров, по крайней мере на первое время, может обеспечить наш тыл; Франция и Италия склонны воздержаться от прямого участия; даже сама Англия торжественно заявила, что не намерена действовать ни против, ни за (выделено Обручевым. – О. А.) Турцию»761.
Итак, конец записки действительно не совпадает с ее началом. Милютин пишет в дневнике: «Вот в чем состояла сущность моей записки: как ни бедственна война для России, однако ж избегнуть ее можно не иначе, как достигнув мира почетного; распустить наши войска прежде, чем добьемся такого мира, мы не можем; а добиться такого его можем, только подняв голос и опираясь на нашу военную силу. Мысли эти были развиты Обручевым мастерски, и чтение мое видимо произвело сильное впечатление. Государь слушал с напряженным вниманием (выделено мной. – О. А.); кн. Горчаков, Рейтерн и великий князь Константин Николаевич видимо были озадачены»762. Но как раз это и понятно – записка по внутренней своей логике не предусматривала обсуждение, а как бы подводила итоги споров. Постоянно обращаясь к императору, к его пониманию своего долга и ответственности перед Россией, Милютин оперировал понятиями, близкими и понятными Александру II – «военному в душе». Думается, военный министр не случайно выступил на этом полуторачасовом совещании после Горчакова и Рейтерна: он знал, что скажут его оппоненты, и не собирался спорить с ними.
Великий князь Константин Николаевич так описал ход совещания: «Теперь на очереди самый важный вопрос, быть ли миру или войне, при видимом нежелании Европы что-либо делать. Горчаков сильно говорил за мир и читал записку, которая, однако, делает предложения недостаточно практические, Рейтерн очень толково и интересно и дельно говорил за мир с точки зрения финансовой и экономической. Милютин читал длинную записку, которая начиналась за мир, а кончилась за войну (выделено мной. – О. А.). Игнатьев говорил конфузливо и неубедительно. Я слушал, но на этот раз ничего не говорил… Итак, ничего еще не решено, но я все-таки имею теперь надежды на мир»763. Ближайшие события доказали, что надежды великого князя были безосновательны.
10 (22) февраля с этой запиской познакомился другой противник войны гр. П. А. Валуев. Он тоже отметил, что документ делится на две части: «Во второй половине значится, что мы все-таки должны вести войну, если Турция нам не покорится. Мотивы – общие фразы – Россия, слова Государя в Москве, традиции в восточной политике и пр.»764. То, что было «общими фразами» для Валуева, очевидно, не было пустым звуком для Александра II. Может быть, поэтому разговор Валуева с императором, в котором министр попытался вновь изложить доводы против войны, не привел ни к чему. После этой беседы Валуев заехал к Рейтерну, а потом к Горчакову. «Сей последний положительно надтреснут», – записал в своем дневнике Валуев765. Канцлер оказался провидцем, когда в начале марта 1876 года, говоря о балканских делах, признался Швейницу: «Этот груз становится для моих 80-летних плеч слишком тяжелым»766.
10 (22) февраля 1877 года Обручев подал военному министру записку, «в разъяснение предшествующей», то есть написанной им 7 (19) февраля767. Николай Николаевич предварил новую записку такими словами, адресованными Милютину: «Все думал, что могут дипломаты возразить на записку (от 7 (19) февраля. – О. А.). Может быть, соблаговолите прочесть»768. В этой записке Обручев перечисляет условия мира, на который Россия может пойти без войны, распустив армию: «Дипломаты могут сказать: допустим, что Порта частично приведет первые три пункта (то есть частию что-нибудь сделает, частию издаст на бумаге соответственные законы), но где же гарантия (выделено Обручевым. – О. А.), что все же не разрушится. Торжественный акт, которым обяжется Порта, разве не будет только обещанием на бумаге, между тем как и мы, и Европа настаивали на необходимости действительных гарантий?»769.
Итак, главный вопрос – гарантии мира в регионе. Единственной гарантией относительно спокойного поведения турок зимой 1877 года Обручев считает только присутствие русской армии на румынской границе и предупреждает, что ее роспуск будет символизировать победу Турции770. Россия, по его мнению, может пойти на подобный шаг, только если:
1. Турция, после скорейшего заключения мира с Сербией и Черногорией, немедленно демобилизует армию и разоружит флот. Это дало бы возможность и России разоружиться, не теряя достоинства.
2. Турки пойдут на увеличение личного состава русских консульств в Болгарии, которые вместе с приданной им консульской полицией должны были заменить собой «предполагавшиеся международные консульские комиссии»771.
Кроме того, для действительного контроля за проведением реформ Обручев предлагает значительно расширить количество консульств и агентств и к имеющимся десяти: в Рущуке, Тульче, Адрианополе, Битоле, Салониках, Филиппополе, Ковале, Родосто, Варне и Кюстенджи, добавить консульства в Шумле, Силистрии, Никополе, Виддине, Софии, Нише, Призрене, Пристине, Ускюбе и Сересе, то есть покрыть ими практически всю этническую Болгарию. «Если к ним придать достаточную полицию (из местных удальцов болгар, арнаутов, черногорцев etc.), то у консулов явятся все средства для деятельного наблюдения за страною»772. Примерно такую меру предлагал в качестве весьма эффективной гарантии реформ Обручеву Г. И. Бобриков в упоминаемом уже письме от 6 февраля 1877 года773.
3. «Наконец, торжественная присылка к нам почетного посла (но не иначе, как уже после демобилизации турецкой армии) с заявлением о всем, что сделано Портою для христиан, с заверением дружественных чувств и т. д., могла бы также служить к увеличению видимых (и очень обязательных для азиатов) признаков почетного для нас мира»774.
Вопрос о назначении христианских губернаторов Обручев предлагал решить с помощью раздела «сфер влияния» с Австро-Венгрией: «…губернаторы для двух болгарских вилайетов могли бы быть назначены преимущественно с нашего одобрения, для Боснии же и Герцеговины – с одобрения Австрии»775. «Наконец, – пишет Обручев, – дипломаты могут спросить: какой же срок дать Турции для приведения программы в исполнение? Всего бы лучше не давать ей никакого срока, а требовать исполнения всех пунктов немедленно»776.
Это была программа капитуляции Турции без войны, предлагавшаяся в качестве руководства к действиям русского МИДа. Абдул-Гамид II несколько позже отверг гораздо более мягкий и по форме, и по содержанию Лондонский протокол, расценив его как вмешательство во внутренние дела Турции, и усилил турецкие вооружения777.
Поскольку Обручев, видимо, предполагал негативную реакцию турецкого правительства, то он предложил согласовать срок выполнения требований России, если не удастся настоять на немедленном их выполнении, «со временем года, удобнейшим для действий, а может быть, и с временем, нужным для дополнительной мобилизации Кавказской армии»778, лучше всего ко времени, удобному для форсирования Дуная, то есть с середины марта по начало мая (война была объявлена 12 апреля 1877 года)779.
13 февраля 1877 года Милютин представил Александру II записку Обручева от 7 февраля для личного ознакомления. Говорил ли Милютин с императором о второй записке? Генерал М. А. Домонтович считает, что и она была представлена Александру II. «Двум запискам, представленным военным министром, было отдано предпочтение (имеются в виду записки Обручева от 7 и 10 февраля. – О. А.), и они имели решающее значение на дальнейший ход событий», – отмечал генерал780.
Двумя с половиной годами позже описываемых событий Обручев составил записку о русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Записка была вызвана появлением в «La Nouvelle Revue» от 1-го и 15 июля 1880 года статей И. Ф. Циона и послужила материалом для ответа, составленного бар. Жомини и напечатанного в прессе. Александр III, ознакомившись с работой Обручева, наложил на нее резолюцию: «Прочел с большим интересом; многое, изложенное в этой записке, я слышал от самого покойного Государя»781.
В этой записке Обручев касался колебаний Александра II по вопросу о войне и мире: «Ради мира, пока на сохранение его мелькали хоть малейшие надежды, император Александр принес в жертву все тягости своего народа, вызванные содержанием мобилизованной армии, пересиливал самого себя, чтобы сдержать самое горячее сочувствие всей нации к бедствовавшим братьям, наконец, в противность заверениям автора (Циона. – О. А.), пренебрег даже и всеми выгодами быстрого окончания дела с своим ослабевшим противником (осенью 1876 года. – О. А.). Он не мог поступиться только одним: достоинством и честью России (выдел