[11], армия реально могла избежать создания критической ситуации на своем правом фланге. Фланговый удар был поставлен во главу угла плана действий для 2-й армии: «…мы будем бить оборонительную линию турок во фланг, последовательно напирая на нее достаточной (если не главной) массой наших сил…».
Общая численность Действующей армии в Европейской Турции определялась Обручевым в 186 бат., 213 эск., 774 орудия, 303 000 чел. и 91 000 лошадей800801.
На Кавказском фронте по-прежнему планировались второстепенные отвлекающие операции.
Большинство историков высоко оценивают план Обручева. При этом они отмечают, что «оригинальность плана предполагала настойчивость и высокое мастерство реализации»802, чего не хватало военачальникам русской армии. Но дело не только в посредственности великого князя Николая Николаевича (старшего) и его начальника штаба ген. – ад. А. А. Непокойчицкого. «Отступления от плана кампании последовали буквально с самого начала»803. Обручев знал об этом, и, как свидетельствует его записка на имя Милютина от 5 апреля 1877 года, пытался отстоять целостность своего плана804. Он призывал военного министра не отказываться от формирования Константинопольской армии и указывал на опасность возникновения крепостной войны, которая затянет кампанию и в конечном счете сведет на нет успехи русской армии: «Если есть хотя один шанс кончить войну и добиться мира к осени – нельзя его упускать»805.
Сил для осуществления плана Обручева у русской армии было достаточно, хотя имелись и определенные сложности – прежде всего, с неоднотипностью стрелкового оружия. За двадцать лет Военное министерство не успело решить проблему удовлетворительного снабжения армии стрелковым оружием. В 1856 году для вооружения стрелковых частей была утверждена переделочная (из гладкоствольных ружей) шестилинейная (15,24 мм) дульнозарядная винтовка, разными вариантами которой с 1860 года начали перевооружать пехоту и казачьи части806.
Ее производство в России налаживалось с трудом (Ижевский завод, например, не мог справиться с заказом в 30 тыс. винтовок в год), производство налаживалось медленно, был высок процент брака807. Заказ на производство винтовки пришлось размещать в Германии и Бельгии, где производство было качественнее и быстрее, но дороже808. Очень скоро выяснилось, что шестилинейная винтовка – весьма капризное и ненадежное оружие, выходившее из строя даже в мирное время809.
После австро-прусской войны необходимость введения более надежной и современной винтовки стала очевидной для всех. Эта необходимость совпала с предложениями, сделанными германскими оружейниками810. В сентябре 1867 года была принята новая, так называемая переделочная винтовка системы Карле (игольчатая, по образцу прусской винтовки Дрейзе)811. Она отличалась надежностью, заряжалась с казенной части и делала от 13 до 15 выстрелов в минуту812. Их изготовили 213 тыс. штук, в основном для нужд войск, действовавших в Азии, а в 1869 году на вооружение была принята еще одна переделочная винтовка – системы Крнка813.
Одновременно русское правительство обратило внимание на американскую систему Бердана. После значительных изменений, сделанных русскими офицерами, винтовка в Америке получила прозвище «Russian musket». Проведенные испытания показали огромное превосходство этого оружия над имевшимися в России шестилинейными винтовками. Тем не менее в 1869 году заводу Кольта был сделан заказ только на 30 тыс. таких винтовок814. Производительность этого завода не позволяла выполнить заказ ранее, чем через два года, в то время как три казенных и четыре частных завода в год переделывали до 369 164 винтовки Крнка815. Для перехода на производство системы Бердана требовалась техническая модернизация. С другой стороны, Крнка считалась более дешевым и простым оружием816.
Ижевский завод, например, сдавал государству винтовку Крнка по 15,5 руб. за штуку, а после перехода на производство Бердана цена одной винтовки выросла до 18 рублей817. В результате в 1869–1871 годах русская пехота в европейской части Империи была перевооружена новыми винтовками Крнка, а система Карле была сохранена для Кавказской армии и Туркестана. Только в 1871 году было принято решение о начале перевооружения принципиально новой и имеющий меньший калибр (4,2 линии – 10,67 мм) винтовки системы Бердана. Быстро сделать это не смогли818.
Постоянная экономия на нуждах армии привела к тому, что в 1877 году она была вооружена винтовками нескольких образцов, не обладая преимуществом единообразия вооружения. Из 48 пехотных дивизий русской армии только 16 имели на вооружении современные для того периода винтовки системы Бердана с прицельной дальностью стрельбы до 1200 шагов. Пять дивизий на Кавказе имели игольчатые винтовки Карле с бумажным патроном, 27 – винтовки системы Крнка. Обе винтовки имели прицельную дальность стрельбы до 600 шагов в линейных ротах и до 1200 у унтер-офицеров и у всех в стрелковых ротах.
Поскольку серийный выпуск малокалиберных берданок начался с 1874 года, и заводы только осваивали их производство (например, Ижевский завод в 1874 году сумел выпустить только 33 600, а в 1875-м – 58 000 винтовок, максимальный уровень производства – 143 000 – был достигнут только в 1881 году819), то в ходе перевооружения в течение 1877 года могли быть снабжены новым оружием лишь войска, находившиеся в пределах империи и не участвовавшие в военных действиях, а также вновь формируемые войска820.
Пехота киевского, одесского, харьковского и московского военных округов отправилась на Балканы с устаревшими винтовками системы Крнка, и ее перевооружение происходило частично в ходе боевых действий в 1878 году821. Кавалерия к началу 1877 году была перевооружена полностью822. Гораздо лучше дело обстояло с обученными резервами. В начале русско-турецкой войны мобилизационные возможности русской армии были далеко не исчерпаны, что позволило к началу 1878 года удвоить списочный состав армии (от уровня ноября 1876 года) – с 722 тыс. до 1511 тыс., а состав полевых войск – в 1,5 раза, то есть более чем на 300 тыс. Полевые войска на этот период составили 56 % сухопутных сил – 850 тыс. чел.823 После мобилизации 1877 года в запасе состояло 850 тыс. чел.824 Таким образом, цифру списочного состава армии в Европейской Турции, которую предлагал Обручев – 303 тыс., можно назвать абсолютно реальной (напомню – к началу 1878 года на Балканах пришлось сосредоточить свыше 500 тыс. человек)825. Тем не менее план Обручева был подвергнут столь существенной корректировке в вопросах о дислокации войск и их численности, что от него остались лишь контуры. Как и почему это произошло?
Во-первых, сказывалось отсутствие Генерального штаба как учреждения, решения которого в вопросе военного планирования были бы независимы от военной администрации, которое юридически имело бы относительно самостоятельный статус в системе военного управления. Военно-ученый комитет оставался совещательным органом, его разработки не были обязательными.
Сам Н. Н. Обручев был, по свидетельству своего коллеги по Академии ГШ А. Н. Витмера, «правой рукой военного министра»826. Милютин часто обращался к Николаю Николаевичу с поручениями, доверял ему миссии, подобные Венской. Тем не менее Обручев не был для Милютина тем человеком, с мнением которого Дмитрий Алексеевич считал необходимым считаться, во всяком случае в начале 1877 года. В эти годы для Милютина Обручев был прежде всего прекрасным подчиненным, исполнителем, но отнюдь не равной ему личностью. Повторю слова Е. М. Феоктистова: «…настоящей близости между ними не было, она установилась лишь позднее, незадолго до выхода в отставку Милютина. Самостоятельность Обручева коробила его»827.
Впрочем, Обручев не был исключением: так педантичный Милютин относился ко всем или почти ко всем своим подчиненным. Сам факт установления дружеских, внеслужебных отношений Милютина и Обручева относится к самому концу семидесятых – началу восьмидесятых годов. Об этом свидетельствует и частная переписка, начавшаяся с 1879 года и закончившаяся со смертью Обручева в 1904 году. Эта переписка является косвенным доказательством признания Милютиным права Обручева на авторитет в глазах военного министра. Это право, думается, Николай Николаевич заслужил в войне 1877–1878 годов.
За семь лет до войны П. К. Меньков, редактор «Военного сборника», сменивший на этом посту Обручева и крайне негативно оценивавший деятельность ВУК, писал: «Обращаюсь к г-ну Военно-ученому комитету с вопросом: в каких условиях находится наша подготовка на случай войны? Можем ли мы с уверенностью Мольтке сказать – Also doch („итак“. – О. А.), или с беспечностью француза, основывалась на завещанном нам нашими дедами „авось“, врасплох встретим новую невзгоду?»828. Меньков сравнивал ВУК с Большим генеральным штабом, но упреки эти были несправедливы. ВУК вел работу, сходную с учреждением Мольтке, но не имел таких же прав. Был ли Обручев «русским Мольтке» (как его с восхищением называли поклонники и с язвительностью противники) или нет, официальное его положение, в отличие от Мольтке, не делало план Николая Николаевича обязательным для исполнения.
Во-вторых, корректировать план Обручева могли император, военный министр, Николай Николаевич (старший) и ген. Непокойчицкий. Все эти четыре человека оказались в большей или меньшей степени пленниками традиции русско-турецких войн, приковывавшей их внимание к низовьям Дуная, к так называемому четырехугольнику крепостей Силистрия – Рущук – Шумла – Варна.
Докладывая Александру II о подготовке к боевым действиям, Д. А. Милютин указывал, что сосредоточение русских войск в Бессарабии окончилось через шесть недель после указа о мобилизации – 1 ноября 1876 года