853.
Финансовые потери были действительно велики. Каждые четыре месяца содержания армии к февралю 1877 года обходились в 30 937 000 руб.854 Чтобы не потерять шанс на быстрый разгром турок, Обручев предлагал немного отложить форсирование Дуная: «Сентябрь и октябрь еще очень хорошее время для операций в Европейской Турции»855. Он предлагал использовать полученное время для усиления Действующей армии: «Турки действуют тремя армиями, и у нас их должно быть три (выделено мной. – О. А.)»856:
1) Западная, для действий против Осман-паши, состоящая из двух корпусов, не считая румынских частей. Обручев был единственным военным, который предлагал сделать целью русской армии живую силу противника, а не его крепости. Армия, находившаяся на западе, должна была разбить Осман-пашу в поле и, очистив Западную Болгарию, двинуться через Софию в Македонию;
2) Восточная армия в составе пяти корпусов должна была остаться в нижнем Дунае. Идя навстречу сторонникам осады четырехугольника крепостей, Обручев ставил перед этой армией задачу не только защиты левого фланга Действующей армии, но и осады и овладения Рущуком;
3) Забалканская армия предназначалась для действий на направлении по линии Систов – Филиппополь – Адрианополь – Константинополь. В ее состав входило три корпуса, две-три стрелковые бригады и (кроме кавалерийских дивизий при каждом корпусе) 8–10 казачьих полков857.
Таким образом, несколько видоизменив свои первоначальные предложения, Обручев старался сохранить свой план в главном: 1) в трехчленном делении Действующей армии; 2) в обеспечении ее правого фланга; 3) в организации стремительного удара значительными силами по турецкой столице.
Численность трех армий предполагалось довести до десяти корпусов, не считая общего резерва до двадцати батальонов858. Было ли это возможно? Сравним цифры; в армии на Балканах состояло:
Итого 258 573 чел.859
Итого 410 882860
Учитывая, что численность армии выросла за 5,5 месяцев (и это несмотря на потери под Плевной, горным Дубняком, на Шипке) и продолжала расти дальше861, требования Обручева нельзя назвать неосуществимыми. Однако к ним не прислушались. В начале января 1878 года Николай Николаевич (ст.) назвал своего помощника начальника штаба – ген. Левицкого – хорошим работником, «но все его предложения отрицательного свойства»862. К этой характеристике Главнокомандующим автора плана войны, во многом принятого великим князем на вооружение, практически нечего добавить.
Разумные соображения Обручева о целесообразности борьбы прежде всего с армиями противника, а не с крепостями, были забыты. В связи с этим сошлюсь на работу полковника Мартынова «Как возникла Плевна». Автор правильно возражал против переоценки Плевны как оборонительной позиции: «Как будто дело было в Плевне, а не в Османе, как будто Плевна могла сыграть свою роль, если бы русской главной квартирой были заблаговременно приняты меры для наблюдения за Виддинским корпусом Османа-паши (выделено Мартыновым. – О. А.)?!»863. Однако Мартынов объясняет возникновение Плевны ошибками, сделанными русским командованием уже после перехода через Дунай864, тогда как в действительности «Плевна» стала закономерностью после фактического отказа от плана Обручева.
Колебания преодолены
В феврале 1877 года в дипломатическое турне по столицам Европы был отправлен граф Н. П. Игнатьев. Перед ним была поставлена задача организовать совместное выступление держав в поддержку предложений Константинопольской конференции. 21 февраля (3 марта) он прибыл в Берлин, где в тот же день встретился с Бисмарком865. К этому времени Турция все же пошла на небольшую уступку. 20 февраля она начала переговоры с Сербией, и 28 февраля 1877 года был заключен мирный договор на условиях status quo ante bellum, всем участникам войны была дарована султанская амнистия, турецкие войска должны были покинуть сербскую территорию в течение 12 дней. Кроме того, были начаты переговоры о мире с Черногорией866. Русские добровольцы, пережившие войну, начали покидать Белград, к вящей радости его жителей867.
Казалось, успокоение возвращается на Балканы. Бисмарк понимал, что этого было явно недостаточно. В своей беседе с Игнатьевым он поначалу рекомендовал попытаться достичь двустороннего русско-турецкого соглашения, «так как добиться от Порты желательных уступок, хотя бы даже и территориальных, при помощи угроз и денег, будет несравненно легче, нежели заставить Европу действовать согласно»868. С другой стороны, канцлер Германии в принципе не возражал против русско-турецкой войны, в связи с перспективами начала которой он обещал России дипломатическую поддержку в Вене и помог организовать заем на Берлинском фондовом рынке869.
Гораздо более уклончиво повела себя Франция. Министр иностранных дел герцог Луи-Шарль Деказ и раньше считал необходимым избежать выбора между поддержкой позиций России или Англии. Этой же позиции он придерживался и теперь. Признавая право Петербурга на «удовлетворение со стороны Европы», он советовал Игнатьеву быть сговорчивее с Лондоном870. В конечном итоге 26 февраля (10 марта) в Париже все же решили поддержать предложения России и присоединиться к предлагаемым требованиям. Здесь же в результате консультаций с итальянским послом Игнатьев пришел к выводу о том, что поддержка Рима также вполне возможна, хотя итальянское правительство и было недовольно тем, что Италия не была включена в маршрут поездки генерала871.
Неизменной оставалась лишь позиция Лондона. 27 февраля (11 марта) Шувалов сообщил Горчакову о том, что Дерби не собирается присоединяться к проекту общеевропейского протокола. «Английское правительство, – заявил он русскому послу, – не любит письменных обязательств и протоколов; если оно на это решится, мне нужно будет оправдать этот шаг перед народом, заявив, что этим будет обеспечен мир»872.
На самом деле это была последняя попытка русского правительства сохранить мир, не нарушая обязательств, взятых на себя в Московской речи Александра II. Лондон требовал гарантий демобилизации русской армии в случае роспуска турецкой. 28 февраля (12 марта) Горчаков согласился сделать это, но выступил категорически против включения данного обязательства в текст общеевропейского протокола873. 3 (15) марта Игнатьев получил приглашение Дерби посетить Англию и на следующий день прибыл в Лондон, где сразу же встретился с ним. Первые контакты не привели к каким-либо результатам, и 5 (17) марта генерал отбыл в замок Солсбери Гатфельд, где переговоры продолжились874.
На встрече с Дизраэли английская позиция была изложена в очередной раз исключительно ясно: без демобилизации русской армии общеевропейского протокола не будет. Британская сторона опасалась того, что Дарданеллы будут заняты русскими войсками, что под угрозой окажется средиземноморский участок пути в Индию, вновь возникли проблемы Герата и т. п.875 Переговоры явно заходили в тупик, а тем временем в Вене начали проявлять недовольство в связи с тем, что Игнатьев задержал свой визит в Австро-Венгрию. Кроме того, австрийцы были недовольны тем, что текст планируемого соглашения стал известен в Риме до того, как он был получен в столице Дунайской монархии. Австрийский посол в Англии граф фон Бейст сообщил об этом Игнатьеву876.
Тем временем не теряли времени и турки. Критика так называемых реформ, которые ничего не дали христианам Порты, была по-прежнему весьма острой, в том числе и в Англии. 26 февраля 1877 года британский корреспондент Гладстона сообщал ему из Филиппополя: «Убийства, насилия и грабежи христиан мусульманами происходят почти ежедневно. Почему бы им и не происходить? Разве Конституция Мидхада не была сделана для европейцев, а не для народа этой страны?»877. Эти слова немедленно прозвучали в палате общин. Вскоре там открыто назвали турецкую конституцию бумажным учреждением (a piece of paper legislation)878. Константинополю необходимо было привлечь симпатии либеральной Европы. 19 марта 1877 года султан лично открыл первое заседание парламента в дворце Бешикташ. Церемония была весьма пышной и торжественной879. Блеск открытия представительного учреждения не помог не только решить ни одной из проблем, но даже и разрядить обстановку. Возглавлявший палату Ахмет-Вефик-паша, явно не понимавший смысл и назначение учреждения, прерывал слишком энергичных депутатов кратким и категоричным возгласом: «Сус, эшек!» («Заткнись, осел!»)880.
13 (25) марта 1877 года Игнатьев прибыл в Вену и в тот же день приступил к переговорам с Андраши. Канцлер Дунайской монархии в принципе согласился с предложенным документом и предложил генералу свое посредничество для улаживания разногласий с Лондоном. По его словам, австрийские представители в Турции докладывали о том, что в Константинополе, узнав о требованиях Англии к России, уверовали в собственные силы и там царили уже весьма воинственные настроения. Переговоры с Австро-Венгрией завершились успехом 16 (28) марта. На аудиенции у Франца-Иосифа Игнатьев получил возможность ознакомиться с позицией императора881. Тот считал, что войну с Турцией желательно было бы оттянуть на один-два года, а в настоящее время более всего желал мира. Таковым, по его мнению, было и желание всей Европы. Кроме того, Франц-Иосиф был убежден: «если бы война разгорелась в настоящее время, то Россию непременно обвинили бы в том, что она не дала турецкой конституции и добрым намерениям нового султана принести плоды»882.
«Я воспользовался случаем, – вспоминал Игнатьев, – чтобы объяснить Его Величеству, что такое собственно турецкая конституция и как призрак (выделено автором. – О. А.) конституции, и так называемые „добрые намерения“ султана (в виде хатти шерифов… и т. п.) с целью ввести в заблуждение Европу и дать заинтересованным лицам возможность защищать, не краснея, стамбульский режим»