1133, а в 1903-м и 1906 годах соответственно 39 100 000 и 39 250 000 чел.1134 За период с 1886-го по 1896 год в 2/3 департаментов Франции население сократилось1135. Совершенно иную картину представляла бурно развивающаяся Германия. В 1871 году ее население составило 41 000 000 чел., а в 1896 году – 52 250 000 чел.1136, в 1910 – 67 500 000 чел.1137
Не лучше обстояло дело и с французской армией – отмененная при Бурбонах всеобщая воинская повинность была вновь введена только после Седанского разгрома в 1872 году1138. Вряд ли у русского военного могла вызывать симпатии и политическая система III Республики – особенно ее политическая нестабильность. С 1871-го по 1900 год во Франции военные министры сменялись 32 раза. При этом три лица занимали эту должность два раза, одно – три раза, так что 27 лиц были в этот период военными министрами Франции, из них более одного года этот пост занимало десять человек, и лишь один – Шарль де Фрейсине (штатский!) – пять лет (1888–1893). Шесть министров были гражданскими лицами, остальные – профессиональными военными1139. Напомню, что начальник генерального штаба во Франции подчинялся военному министру. Генерал, подчиненный адвокату! Все это вряд ли могло убедить кадрового русского военного в союзоспособности Франции, ценности и надежности союза с ней.
Но летом 1879 года Обручев впервые отправился во Францию для того, чтобы присутствовать на маневрах французской армии. Командировка эта носила важный характер. После Берлинского конгресса Россия с недоверием и опаской начинает анализировать положение дел во Франции. Французы смотрели на Россию с надеждой. Русская военная делегация оказалась в центре предупредительного внимания: «Нам все показывали, за нами ухаживали, от нас ничего не скрывали», – пишет Н. Н. Обручев в своем кратком отчете1140. Сам Обручев, как глава русской военной делегации, присутствовавший на маневрах, был награжден Большим офицерским крестом ордена Почетного легиона1141.
В Европе в этот год вообще очень активно «маневрировали». «Военный сборник» не без оснований отмечал, что 1879 год «…для больших европейских армий, кроме английской, был годом мирной деятельности на почве всесторонней подготовки к войне»1142. В маневрах французской армии, за которыми наблюдал Обручев, принимали участие семь корпусов и две отдельные кавалерийские дивизии. Маневры продолжались 13 дней1143. Это была внушительная демонстрация возрождающейся военной мощи.
Тем не менее Обручев резко отрицательно оценил перспективы и выгоды союза с Францией, и прежде всего из-за внутренней ее нестабильности: «Посещая часто Францию, я никогда не видел ее в таком положении, как ныне. Смятение в умах невероятное. Желали-желали республики: но стали в ее главе буржуа-адвокаты, и для большинства общества она сделалась противной, ненавистной»1144. Ни многолетний глава МИД В. Г. Ваддингтон, ни лидер республиканцев Л. Гамбетта, по мнению Обручева, не пользуются доверием и поддержкой страны. С амнистией и возвращением ссыльных растет опасность «коммунистических движений»1145. Политический строй Франции нестабилен.
Начало 1879 года подтверждало правильность выводов Обручева – в январе произошел очередной конфликт президента Республики маршала Патриса Мак-Магона с палатой депутатов (320 республиканцев и 210 монархистов). Он вынужден был подать в отставку, и Третья республика обрела второго президента – республиканца Жюля Греви. Обручев считал, что новое французское правительство думает только об улучшении своих отношений с Германией и больше всего дорожит дружбой с Англией: «По временам оно обращается и в нашу сторону с мыслью, не пригодится ли все в случае опасности! Но пока оно не уверено ни в себе, ни в нации, с ним едва ли возможно установление каких-либо прочных связей. Почва слишком зыбка и работать на ней можно лишь с крайней осторожностью»1146.
Таким образом, в начале пути, который через дюжину лет приведет Обручева к листу военной конвенции с Францией, он энергично выступил против этого союза. Свидетельство Бисмарка о «французской» интриге, в которую якобы вошли после Берлина Горчаков, Ванновский и Обручев1147, явно не выдерживает критики, хотя антигерманские настроения Николая Николаевича, человека, который в 1878 году, до заключения Сан-Стефано, считал необходимым предварительным условием мира с Турцией занятие Босфора и Дарданелл1148, то есть стоявшего на более радикальных позициях, чем Игнатьев; антигерманские настроения такого человека после Берлинского конгресса не вызывают сомнения. Однако эти настроения отнюдь не делали Обручева сторонником ненадежного в его глазах союза. Сведения о профранцузских настроениях Обручева в 1879 году, о которых упоминает Бисмарк, имеют ненадежное, на мой взгляд, происхождение.
Министр иностранных дел Франции полуофициальным образом информировал Бисмарка о том, что он, Ваддингтон, отвергнул предложенный ему Россией союз, а Обручев во время пребывания во Франции пытался «завязать связи с французским правительством… Обручев положительно отвергает это ложное на него показание Ваддингтона…»1149
История с маневрами имеет в качестве источника того же Бисмарка и австро-венгерского канцлера Андраши. Александр II вовсе не стремился к ухудшению отношений с Германией, а без санкции императора предложения, приписываемые Обручеву, просто не могли иметь место. В пользу французского союза не высказывался и Милютин – самый влиятельный из русских министров в период 1879–1881 годов. Даже такой известный франкофил, как кн. Горчаков, придерживался политики «свободных рук»1150. С другой стороны, немцы и австрийцы шли к заключению союза, которое состоялось 7 октября 1879 года. В этой ситуации Бисмарку крайне выгодны были любые, пусть и фальшивые, свидетельства о сближении России и Франции, поскольку они оправдывали поворот в сторону ухудшения традиционно дружественных русско-германских отношений. Таковые свидетельства, естественно, нашлись в изобилии.
8 сентября 1879 года гр. Андраши упомянул в разговоре с германским послом в Вене принцем Генрихом фон Рейссом, что Петербург активно ищет себе союзников в Париже и Риме. Рейс немедленно телеграфировал об этом в Берлин. 10 сентября Бисмарк сделал соответствующий запрос послу Германии в Париже кн. Хлодвигу Гогенлоэ. Тот отвечал: «Прямых предложений касательно русско-французского союза сделано не было. Но возможны намеки в частных беседах между Ваддингтоном и русскими дипломатами. Россия также работает в пользу союза при помощи преданных ей газет „France“ и „Estafette“, а так как Ваддингтон не склонен к такому союзу, то и против министра»1151. Ваддингтон, министр иностранных дел Франции, которого метко называли англичанином по рождению и пруссаком из страха, опять-таки по словам Бисмарка, сообщил ему о русском зондаже (любопытно, что сам Ваддингтон позже неоднократно отрицал приписываемые ему утверждения, будто русские искали союза с Францией)1152.
Бисмарк цинично сравнил поведение французской дипломатии с добродетельной женой, «которая говорит своему мужу, если кто-нибудь делает ей неприличные предложения»1153. Естественно, что подобные действия правительства Франции не усиливали профранцузских настроений ни Обручева, ни Милютина, который отметил в своем дневнике: «…становится гадко, до чего унизилась ныне Франция»1154.
3 октября 1879 года Обручев вернулся из Франции. Личность генерала, державшегося в тени, вызвала интерес Бисмарка. Германский посол в России генерал фон Швейниц, упоминавший имя Обручева до 1879 года два-три раза, теперь обращает на него пристальное внимание. В Берлин отправляется характеристика на Николая Николаевича, которая была потеряна в канцелярии германского канцлера по оплошности одного из чиновников1155. Швейницу пришлось повторять свой отзыв об Обручеве, судя по всему, сводившийся к следующему: «Эта выдающаяся личность еще 14 лет назад, когда я сюда приехал, стояла на хорошем счету как преподаватель Академии Генерального штаба и автор военно-статистических трудов… Осенью 1876 года я встретил его в Императорском лагере в Крыму, где он представил план для турецкой войны. Говорят, что граф Милютин, который не любит видеть значительных личностей ни в своем кругу, ни в кругу императора, побыстрее отослал генерала. Последний, как известно, был отослан с тяжелой миссией в Вену и решил ее к общему удовлетворению. Он заключил там секретную конвенцию, которая имела отношение к снабжению русской армии, если бы она пересекла Дунай. Когда война в Малой Азии летом 1877 года приняла неблагоприятный оборот, генерал-лейтенант Обручев был послан туда, и многие утверждают, что наступившее вслед за этим улучшение ситуации являлось результатом его советов. Оттуда он был переведен в Ставку в Плевну, но приехал он туда лишь после принятия решения. Его последняя миссия привела его в Константинополь и Восточную Румелию. Там он должен был убедить султана, чтобы он не занимал балканскую границу, а здесь он должен был призывать христиан к спокойствию. И то, и другое на сегодняшний день ему удалось. Генерал-лейтенант Обручев возглавляет так называемый „Ученый комитет“, который, в частности, занимается сбором материала о зарубежных армиях и его обработкой»1156.
Выполняя приказ Бисмарка, Швейниц собирал информацию о поездке Обручева во Францию. Воспользовавшись пребыванием в Петербурге посла России в Париже ген. от инф. князя Н. А. Орлова, Швейниц поднял этот вопрос в личной беседе с ним. Ответ прозвучал успокаивающе: «Посол сказал мне (то есть Швейницу. – О. А.), что ничего нового о ней (то есть о миссии Обручева. – О. А.) он не знает, кроме того, что этот женатый на француженке генерал присутствовал на маневрах и без того общался много с французами, но, правда, лишь в близких его жене кругах, которые принадлежат к оппозиции. Политических поручений у генерала не было, и у него не было никаких контактов с министром Ваддингтоном, и подозрение Бисмарка, которое, впрочем, основано на замечаниях нашего (то есть германского. – О. А.) генерала Вальдерзее, полностью беспочвенно»