1203, их не поддержал Государственный Совет1204. Тем не менее количество однолеток было увеличено и продолжало расти вплоть до 1886 года, после чего доля «однолеток» начинает сокращаться:
6 тыс.1205
Год службы не давал достаточного уровня обучения солдата, и Обручев предложил решить задачу увеличения числа запасных путем распространения всеобщей воинской повинности на освобожденные от нее категории населения. До 1887 года все население Закавказья (русское и нерусское) и мусульмане Северного Кавказа были освобождены от повинности. По представлению Начальника Главного штаба этот вопрос рассматривался в соединенных Департаментах законов и государственной экономии в 1885-м и 1886 годах, а в мае 1886 года после ряда изменений проект Обручева был утвержден императором. С 1887 года к отбыванию воинской повинности были привлечены и христиане, и мусульмане означенных областей империи, причем первые призывались (нерусское население исключительно в войска Кавказского военного округа), а вторые участвовали в обороне империи путем выплаты налога в 500 тыс. руб., который предназначался для содержания войск, расквартированных на территории Кавказского наместничества. Близость Турции и Персии, ненадежность горцев Чечни и Дагестана была причиной отказа от распространения призыва на все население края. Тем не менее были сделаны исключения для осетин, доказавших свою лояльность России, кроме того, мусульманам было разрешено поступление на службу добровольцами1206.
В результате принятых мер 94 % населения Империи было охвачено воинской повинностью1207. Однако тяжесть этой повинности была распределена неравномерно. Процент участия нерусского населения в обороне общеимперского дома рос медленно, и к концу пребывания Обручева на его посту задача выравнивания норм Кавказа (по которым призывались 5,5 % населения), Финляндии (2 %) и общеимперских (84,4 %) не была решена1208. К 1898 году у казаков могло быть призвано на службу 72 % (при том что казачий устав охватывал 2,1 % населения), основная масса населения призывалась по положению 1874 года – могло быть призвано 29 %, в Закавказье призывалось 20 % местного населения, в Финляндии – 9 %1209.
Рост числа запасных, перевооружение – все это требовало проведения учебных сборов. Жалобы на Обручева министров финансов Александра III – Н. Х. Бунге, И. А. Вышнеградского и С. Ю. Витте – были хроническими, как, впрочем, и его упреки в их адрес. «Можно ли далее отлагать учебные сборы запасных, – писал Николай Николаевич в 1886 году. – Планов для этих сборов разрабатывалось уже несколько. Но, как всегда, остановка за ассигнованием сумм из-за жалости тревожить население, которое, как говорят, переживает экономический кризис. Делать, однако, нечего, придется настаивать в Государственном Совете, чтоб на будущий год ассигновали кредит»1210. Устав 1874 года предоставлял Военному Министерству право призыва резервистов на учебные сборы до двух раз (по шесть недель каждый), но до 1887 года воспользоваться этим правом не удавалось. В 1887 году начались сборы для запасных пехоты, пешей и конной артиллерии:
722 5931211
Очевиден постоянный рост числа призываемых, за исключением 1892 года, когда из-за эпидемии холеры сборы проводились только в двух округах. С 1890 года начались сборы ратников государственного ополчения. В течение пяти лет через сборы прошло 904 750 чел.1212 Однако интенсивность сборов была невелика, особенно по сравнению с нормами других европейских армий:
Всего недель: 21213
Правда, в том же 1890-м и 1891 году ратников стали созывать на четыре недели. Центром сборов были уездные города, сборы проводились в осенний и зимний периоды (до 1 апреля). Учителями выступали нижние чины кадра ополчения и командированные из войск унтер-офицеры. Ратники поначалу снабжались погонами и фуражкой с особым знаком (крестом с надписью «За веру, царя и Отечество» для христиан и восьмиугольной звездой с надписью «За царя и Отечество» для нехристиан). После сборов фуражка оставалась у ополченцев. С 1891 года им стали выдавать только знаки на собственные головные уборы на время сборов. В течение первого сбора ополченцы делали по шесть холостых и шесть боевых выстрелов, во время второго – 32 боевых1214.
Низкие показатели русской армии были закономерными. Финансовые ограничения обрекали развитие русской армии на опоздание. Трудно назвать страну, которой гонка вооружений давалась бы с таким трудом. Однако целый ряд действий, предпринятых Военным министерством в 1881–1894 годах и имевших самые гибельные последствия для армии, был вызван к жизни не только объективными обстоятельствами.
Николай Николаевич в 1881 году оказался в тяжелом положении. Не вызывает сомнения тот факт, что в начале его карьеры начальника Главного штаба к нему подозрительно относился император, его позиции при дворе и в правительстве были слабы. Противники Обручева вспоминали то легендарные (отказ подавлять восстание 1863 года), то реальные (близость к Милютину) страницы из его биографии, которые не нравились бы Александру III. Но настоящий, живой генерал очевидно обладал рядом качеств, вызвавших симпатии нового правителя России. Прежде всего это было трудолюбие Николая Николаевича. Период с лета 1881-го по осень 1884 год он почти в буквальном смысле этого слова полностью провел на службе, работая по 10–12 часов в сутки. У постоянно работающего ручкой Обручева начала развиваться болезнь пальцев. Лишь в августе 1884 года он позволил себе съездить во Францию и отдохнуть два месяца в имении жены1215.
Обручев был патриотом России и верноподданным солдатом. В письме Милютину он написал, убеждая Дмитрия Алексеевича приехать на коронацию Александра III в Москву: «Не для себя коронуется император, а для России, не исключайте же себя из числа лиц, которые в эту минуту, перед лицом всей России, должны стоять близ трона»1216. Столь высокое понимание долга перед страной, эти искренние слова, определявшие суть политической позиции Обручева, соответствовали духу нового правления.
Не подвергался сомнению и высокий интеллектуальный уровень генерала. В 1882 году Николаевская академия Генерального штаба праздновала свое 50-летие. 28 ноября, в 12 часов дня, в здании Академии собрались высшие чины армии и многочисленные депутации. Праздничный акт был открыт речью начальника Академии – ген. М. И. Драгомирова. Подводя итоги полувековой деятельности вверенного ему учреждения, он, в частности, отметил: «…она дала 1300 офицеров, из коих многие стяжали себе почетное имя на военном, а некоторые на ученом и на других поприщах общественной деятельности; она содействовала правильной и определенной постановке вопроса о службе генерального штаба; ее ученики являются проводниками распоряжений начальства по воспитанию и образованию войск, на всех ступенях»1217. Высочайшая грамота была прочитана ген. Ванновским. «Замечательно, что военный министр к 50-летнему юбилею военной академии оказался не из академистов!» – отметил в своем дневнике князь В. П. Мещерский1218.
Николаевскую академию приветствовала Императорская Академия наук, Санкт-Петербургский и Московский университеты, Военно-медицинская, Военно-юридическая академии, научные журналы, всего 24 адреса. Представитель делегации Императорского Московского университета выдающийся математик заслуженный профессор В. Я. Цингер объявил об избрании генерал-адъютантов Обручева и Драгомирова почетными членами Московского университета, что было встречено присутствующими с особым воодушевлением1219.
Вечером того же дня в Дворянском собрании праздники продолжились за столами. «Обед в Дворянском собрании ученых марсов был великолепен», – не без иронии отметил в своих дневниках Мещерский1220. В нем участвовало 412 человек, в основном выпускники Академии (в том числе три великих князя), которые разместились по выпускам. Поднимались многочисленные тосты – за государя и членов царствующего дома, за процветание армии, генерального штаба и Академии, за военного министра; профессор Академии ген. Г. А. Леер сказал длинную торжественную речь, особо отметив вклад в русское высшее военное образование Д. А. Милютина и покойного начальника Академии ген. – лейт. А. Н. Леонтьева. Милютину в Симеиз была отправлена приветственная телеграмма.
«В заключении с особенным одушевлением были приняты прочувственные слова ген. – ад. Обручева, сказавшего, что рядом с тостами за процветание русской армии как организованной силы, за ее вождей и за дорогую академию, готовящую офицеров для боевого поприща, должно помянуть нашего несравненного героя – солдата. Громкое „ура“ было ответом на энергически провозглашенный тост „за здоровье русского солдата!“»1221.
Человек состоит не только из достоинств. Обручев был представителем милютинской школы, разъединившей штабную, научную и строевую, повседневную жизнь армии. Некоторые из ошибок, допущенных Обручевым, объясняются его принадлежностью к этой школе, некоторые – оторванностью от строевого дела. Ум Обручева – ум храброго, честного, интересно мыслящего человека, за годы службы с Милютиным усвоившего некоторые взгляды своего начальника, этот ум иногда тяготел к внешне логичным конструкциям, может быть, слишком логичным для жизни. И если большинство историков признают справедливость слов М. Д. Скобелева, сказанных им в адрес Ванновского: «Этот добрый и честный командир… командир не русских военных сил, а рот и эскадронов, армию составляющих»1222, то, на мой взгляд, почти то же самое можно сказать и об Обручеве.
У Военного министерства был ум и характер, но не было души, этого неосязаемого предмета, столь тщательно преследуемого скептиками-материалистами. Печальна судьба армии, не имеющей вождя, сочетающего в себе ум, характер и душу. Она может побеждать, но почти бессильна переносить поражения. Мрачным предчувствием кажутся сейчас слова ген. Черняева, записанные в январе 1888 года А. В. Богданович, хозяйкой петербургского салона: «…реформы Милютина сгубили армию… война неудачная может повести далеко… может поя