арка «будет гораздо легче ладить»1441.
Между тем противники «русского» договора в Берлине считали, что он может завести германо-австро-венгерские отношения в тупик или даже втянуть Берлин в русско-английский конфликт. Для консультации из Петербурга был вызван Швейниц. «Если бы Бисмарк был по-прежнему во главе, – сказал он, – я бы рекомендовал возобновить договор. При изменившихся обстоятельствах было бы опасным продолжать настолько двусмысленную политику»1442. В результате было принято решение отказаться от продолжения договора. Швейниц вернулся в Петербург, но без полномочий на проведение переговоров. 30 марта генерал сообщил Гирсу, что его правительство, по всей видимости, не желает продлить договор. Вильгельм II, надеясь на возможность установления союзных отношений с Лондоном, окончательно отказался от договора с Россией. Русская дипломатия испытала внезапный неприятный шок. Казалось бы, совсем недавно Каприви убеждал Шувалова «передать г. Гирсу его глубочайшее почтение и передать уверения, что он сделает все в интересах поддержания наилучших отношений между Германией и Россией. Говоря о князе Бисмарке, он якобы сравнил своего предшественника с атлетом, держащим на голове и в каждой руке по земному шару, он, Каприви, удовольствуется и тем, если ему удастся удержать в руках хотя бы два из них»1443.
Потерянный Каприви «шар» и был Россией. Следует отметить, что генерал жил под дамокловым мечом собственных угроз, в реализацию которых он внес немалый вклад. «Каприви был типичным генштабистом, – вспоминал Тирпиц. – Этот мало кому понятный человек жил и действовал исходя из мысли, которую он в разговорах со мной часто выражал следующим образом: „Будущей весной у нас будет война на два фронта“. Каждый год он ждал войны следующей весной»1444. Каприви был не одинок. Таковыми были настроения германских военных. Начальник Большого Генерального штаба Гельмут фон Мольтке также смотрел в будущее без оптимизма.
14 мая 1890 года он обратился к депутатам рейхстага с призывом поддержать проект усиления мирного состава германской армии: «Господа, если война, которая уже свыше десяти лет висит над нашими головами, как дамоклов меч, и если эта война, наконец, вспыхнет, то никто не сможет предугадывать ее продолжительность и ее конец. В борьбу друг с другом вступят величайшие европейские державы, вооруженные, как никогда. Ни одна из них не может быть сокрушена в один или два похода так, чтобы она признала себя побежденной, чтобы она была вынуждена заключить мир на суровых условиях, чтобы она не могла воспрянуть и возобновить борьбу. Господа, это, может быть, будет семилетняя, а может, и тридцатилетняя война, и горе тому, кто воспламенит Европу, кто первый бросит фитиль в пороховую бочку… Господа, мирные заявления обоих наших соседей, на востоке и на западе, – впрочем, неустанно продолжающих развивать свою военную подготовку, – и все прочие мирные данные, конечно, представляют большую ценность; но обеспечение своей безопасности мы можем искать только в собственных силах»1445.
Итак, среди соседей Германии, вызывавших опасения «мозга» ее армии, публично были названы Россия и Франция, не связанные еще никакими взаимными обязательствами. В тот же день, 14 мая, Вильгельм II, находившийся тогда в Кенигсберге, поднял тост за Восточную Пруссию: «Я желаю, чтобы провинция избегла войны. Но если бы, по воле Провидения, император был вынужден защищать границы, шпага Восточной Пруссии сыграла бы в борьбе с врагом ту же роль, как и в 1870 году»1446. На этот раз в Петербурге начались серьезные сомнения по поводу желания Германии пролонгировать договор о ненападении. Молчание в ответ на русские предложения и весьма недвусмысленные угрозы со стороны молодого кайзера отнюдь не свидетельствовали о возможности продолжения Берлином старого курса в отношениях с Россией1447. 29 мая 1890 года новый канцлер Германии официально известил Швейница об отказе от пролонгации русско-германского договора. 4 июня Швейниц сообщил об этом Гирсу1448.
Объявив Бисмарка и Мольтке-старшего всего лишь «инструментами» в руках своего великого деда, кайзер заявил, что будет своим собственным министром иностранных дел и начальником Генерального штаба1449. Теперь Берлин строил свои расчеты на использовании противоречий в колониях для усиления своих европейских позиций. Благодаря этому лето 1890 года стало наилучшим периодом в германо-английских отношениях. 1 июля 1890 года в столице Германии был подписан англо-германский договор о разграничении сфер интересов двух государств в Восточной и Юго-Восточной Африке. Идя на значительные уступки Лондону в Уганде и в районе озера Виктория, отказываясь от претензий на Занзибар, Германия получала остров Гельголанд1450. Остров некогда принадлежал Дании, но в 1814 году был занят Великобританией как потенциальная база против будущей континентальной системы, если кто-либо рискнет повторить ее вновь. После того как опасность восстановления французской империи исчезла, остров утратил всяческое значение для Лондона, и он передал Берлину важнейшую военно-морскую позицию в Северном море, значение которой в будущем для создаваемого немецкого флота не поддавалась переоценке.
В это время Лондон еще не пугала перспектива диалога с Берлином. Вильгельм II был очень доволен приобретением Гельголанда, министр иностранных дел Великобритании также был удовлетворен получением Занзибара взамен на «абсолютно бесполезный кусок камня»1451. Это и было основной задачей, которую ставила перед собой германская дипломатия. Правительство Солсбери демонстрировало свою готовность к сближению с Германией. Русский посол в Лондоне 1 июля 1890 года отреагировал на новость о заключенном англо-германском соглашение следующим образом: «Союз с Германией фактически осуществлен»1452. Это в корне меняло расклад сил на континенте, самые искренние сторонники союза с Германией забили тревогу.
В. Н. Ламздорф записал в своем дневнике от 6 июля 1891 года: «Бесспорно, что материальным (выделено автором. – О. А.) результатом этого положения будет мир, но такой мир, который заключает в себе постоянную угрозу для держав, оставшихся вне союза, и который поэтому не произведет никакого морального (выделено автором. – О. А.) успокоения. Присоединение Англии к этой „лиге мира“, в какой бы форме оно ни произошло, не подлежит сомнению: настолько центральные державы и главным образом обе немецкие державы заинтересованы в сохранении status quo, настолько же и Англия желает, чтобы нынешнее равновесие сил не было нарушено в бассейне Средиземного моря в пользу Франции»1453.
Англо-германское сближение продолжалось недолго, но достаточно для того, чтобы сделать невозможным возвращение Германии и России к прошлым отношениям. Сразу же после отказа Берлина от «договора о перестраховке» Гирс предложил возобновить переговоры о возможности возобновления договора в какой-либо иной форме. Гирс был искренен в своем нежелании дрейфовать в сторону союза с Францией, который был единственной альтернативой соглашению с Германией. 15 июня 1888 года он писал русскому послу в Берлине: «Союз с Францией в настоящий момент – полная бессмыслица не только для России, но и для любой страны»1454. Однако Александр III был непреклонен. «Раз Германия не желает возобновить наше секретное соглашение, – отметил он 11 (23) июня 1890 года, – то достоинство наше не позволяет нам запрашивать, почему и отчего… Нет сомнения, перемена в политике Германии произошла, и нам надо быть готовым ко всяким случайностям»1455. Это был запрет на инициативу Гирса.
Вслед за отказом от продления переговоров на юго-западных границах империи, на Волыни, в июле 1890 года начались девятидневные военные учения Варшавского и Киевского округов. Вслед за ними большие маневры в августе 1890 года были проведены под Нарвой. Русская армия отрабатывала план наступательной войны против Австро-Венгрии и оборонительной – против Германии и демонстрировала свою силу. «Новый курс» Каприви буквально подталкивал Россию к сближению с Францией. Уже летом 1890 года Швейниц отмечает неожиданное появление на большом параде в Красном Селе помощника начальника французского Генерального штаба генерала Рауля Буадефра: «Вероятно, его пригласили по совету генерала Обручева. Он был отозван из отпуска в Южной Франции и в большой спешке прибыл сюда»1456. Швейниц не ошибался – Буадефр был приглашен на маневры в Нарву по приглашению Обручева1457. «Обыкновенно его величество стоит на стороне военных», – отметил как-то Ламздорф1458. Этот случай не был исключением.
На маневры прибыл и Вильгельм II, который в качестве шефа Выборгского полка должен был участвовать в них, защищая Санкт-Петербург от «немцев». Маневры продолжались десять дней, 10 (23) августа все было кончено. Их скоротечность объяснялась ожиданием скорого отъезда Вильгельма. Перед тем как он покинул Россию, в присутствии императора Александра III был дан грандиозный спектакль. На окопавшихся на трехверстном фронте «немцев» был обрушен удар русской кавалерии: «На широком фронте загромыхали орудия и около двух часов дня у сел. Черневицы на небольшом сравнительно пространстве, – вспоминал участвовавший в них капитан М. В. Алексеев, – чтобы завершить последнюю эффектную картину: 10 кавалерийских полков из леса бросаются в атаку, сотня орудий и тысяч 25 винтовок своей трескотней и громыханием заглушали разговоры рядом стоящего и дым совершенно закрыл и деревню, и лес, и войска. Неправдоподобно, но красиво, эффектно, что же желать большего?»1459. Подобные учения и были нацелены на достижение красивого эффекта. Впрочем, на Вильгельма II ожидаемого впечатления учения не произвели, и инициативы к возобновлению русско-германских переговоров кайзер не проявил.
Зато это сделал представитель Франции. В августе 1890 года Буадефр пробыл в России 15 дней. В секретном донесении Военному министру Франции Шарлю де Фрейсине Буадефр сообщал о том, что он вел в России беседы о возможном союзе, которые носили частный и сугубо конфиденциальный характер. Точное их содержание генерал хотел, именно в силу характера этих бесед, изложить в приватном разговоре с Фрейсине