Немецкое командование срочно приняло все меры, чтобы выправить положение. Ночью противник перешел в контратаку, имея перевес в силах. Наши части, занимавшие Шепетовку, вынуждены были оставить ее.
Черняховский проанализировал причины этой неудачи и ответил командиру 18-го гвардейского стрелкового корпуса:
— Не использовали ночь для закрепления успехов. Противник воспользовался тем, что в боевых порядках частей на танкоопасных направлениях мало противотанковых пушек, отсутствовали минные поля. Разведчики своевременно не установили, что противник готовит контратаку.
Разбор ошибок и меры, по указанию командарма принятые штабом армии для их устранения, имели большое значение для последующих действий. В первой половине февраля 18-й и 23-й стрелковые корпуса и 4-й гвардейский танковый корпус перешли в решительное наступление и, сломив сопротивление врага, 11 февраля вновь овладели Шепетовкой. На этот раз войска Черняховского прочно закрепили достигнутый успех. Враг делал отчаянные попытки вернуть Шепетовку, но его усилия были тщетными.
Войска Ватутина, как я рассказал в начале этой главы, имели успех не только на правом, но и на левом крыле фронта. Ударные группировки 1-го и 2-го Украинских фронтов к этому времени закончили окружение под Корсунь-Шевченковским крупных сил противника. Десять дивизий и одна бригада гитлеровцев оказались в котле. Тридцать пять тысяч фашистских солдат и офицеров были убиты и ранены, более восемнадцати тысяч попали в плен. В результате этого положение советских войск на Правобережной Украине значительно улучшилось.
После удачной Корсунь-Шевченковской операции и отражения контрударов противника на Киев. Ставка разработала новую стратегическую операцию по дальнейшему освобождению Правобережной Украины. Замысел был грандиозный: рассекающим ударом в сторону Карпат выйти к этому горному хребту и рассечь таким образом южный участок фронта на востоке пополам, потому что через горный хребет связь и взаимодействие двух изолированных частей фронта будут очень затруднены, да, пожалуй, и невозможны.
Таким образом, здесь ситуация складывалась, похожая на ту, которая была задумана гитлеровцами при наступлении на Сталинград. Только с выходом к Карпатам у гитлеровцев складывалась, на мой взгляд, более тяжелая ситуация, потому что мы и за Волгой могли продолжать связь с нашими группировками, хотя и в очень трудных условиях. А здесь с выходом к горному хребту изоляция уже наступала реальная и прочная.
Верховный приказал Жукову координировать в этой операции действия 1-го и 2-го Украинских фронтов. Маршал советовался с Ватутиным, когда лучше начинать наступление.
Уже начиналась весна. Наступила распутица, и у многих командиров было сомнение: стоит ли начинать крупные операции в таких условиях, потому что трудно будет продвигаться и танкам, и артиллерии, да и вообще всей технике. Не подождать ли немножко? Однако Жуков решил, что, если начинать операцию именно в таких неблагоприятных условиях, это будет неожиданностью для противника; надо использовать этот фактор. Да и части противника, потрепанные в предыдущих боях, не будут еще в состоянии полной боевой готовности для отражения нового наступления наших войск.
Фельдмаршал Манштейн действительно считал, что наступление советских войск в такой распутице невозможно. Позволю себе, как участник войны, сделать насчет распутицы небольшое отступление.
Оба полководца, и Жуков, и Манштейн, говорят о распутице и грязище, наблюдая ее в бинокли или преодолевая в легковых машинах. Мне, будучи еще рядовым, пришлось на фронте хлебнуть этого лиха! Солдаты не только преодолевали грязь, они шли вперед под огнем пулеметов, разрывами снарядов и бомбежкой самолетов. Они при близких разрывах падали в эту жижу и вжимались в нее, давимые инстинктом сохранения жизни. Они вставали и не только шли дальше, а тянули на лямках и веревках за собой противотанковые пушки, зная, что без них танки врага опрокинут их при первой же контратаке. Что такое тянуть орудие по грязи выше колен, знает только тот, кто сам это испытал. Напрягаешься до того, что кажется, вот-вот лопнут жилы внутри твоего тела. От напряжения не пушка тянется за тобой, а сначала ты сам, ногами своими погрузишься в жижу. И только когда почувствуешь твердую землю, упрешься в нее, да не один, а все вместе — расчет орудия и те, кто ему помогают, упрутся, да с криком, с матом поволокут, только тогда орудие поддастся, поползет вперед. Если лихо потянут, оно проскользит несколько десятков метров. А потом опять упираешься и рвешь до искр из глаз… Вот так и волокли себя и пушки. Да еще и танки откапывали. Бывало, он, могучий, горячий, забуксует, зароется гусеницами до самых подкрылков, вот матушка пехота быстренько подсобит ему, подкопает спереди или сзади, он, сердешный, и выберется из колдобины. Танк бросить нельзя. Впереди пулеметы, они нас всех выстригут, если танки их не подавят. Танк — наш спаситель, у него гусеницы — расплющат, у него пушка — сшибет пулемет, как только тот застрекочет, у него свой пулемет — срежет пехоту, если она поднимается в контратаку.
Так что танк — лучший друг пехотинца. Он только бы нас до рукопашной довел, а там мы себя покажем. Сколько злости в нас накапливается, пока по этой грязюке ныряем. Вроде бы уже и сил нет, все оставили, преодолевая жидкое, вязкое месиво, но как только замелькали вблизи каски и зеленые мундиры гитлеровцев, внутри будто какие-то дополнительные клапаны раскрываются: тут уж рвется из груди само собой «Ура!» и «За Родину!», и мать и Бога — всех вспомнят! Тут уж нас не остановят ни пули, ни гранаты, что летят нам навстречу из немецкой траншеи. Если русская пехота добралась до бруствера вражеского окопа, ее никто не остановит, против нас ни одна армия не устоит. Страшен и беспощаден российский солдат в рукопашной, бьет он врага ловко, умело, самозабвенно…
И только потом — закуривая самокрутку, весь в поту, еще не отдышавшись после схватки, оглядится вокруг и с ухмылкой сам же удивится и скажет: «Надо же — чего натворили!»
Вот этого запредельного нечеловеческого умения одолеть распутицу, выкарабкаться из грязищи, хоть она была по самые ноздри, вот этой способности у немецкого солдата не было. Поэтому мы и брали верх. И Жуков знал о таких качествах бойцов, верил в них, и поэтому даже внезапность и стратегический успех целого весеннего наступления обосновывал надеждой, что наш брат-солдат все выдюжит и не подведет.
В общем, решение было принято, приказ отдан, и его надо выполнять.
В нескольких предыдущих операциях 60-я армия начинала их, действуя на вспомогательных направлениях, но благодаря умелому, инициативному руководству Черняховского эти направления превращались в главные, сюда командующие фронтами направляли свои резервы.
В предстоящей операции 60-я армия должна была сразу наступать на главном направлении. Поэтому командующий фронтом Ватутин решил именно с нее начать отработку взаимодействия и поэтапный разбор наступления.
После полудня Ватутин позвонил Черняховскому:
— Часика через два, Иван Данилович, будем у вас. Никуда не отлучайтесь, — предупредил он.
Но вот прошло два, а потом и три часа, а комфронта все еще не было. Обеспокоенный, командарм позвонил в Ровно. Генерал Пухов сообщил, что Ватутин и Крайнюков давно уже выехали.
Надвигались сумерки. Беспокойство Черняховского нарастало. Он еще и еще звонил в штаб фронта и к генералу Пухову. И наконец, печальная весть: на полпути из Ровно в Славуту, при въезде на окраину села Милятин, машины командования фронта и охраны подверглись нападению из засады бандитов-бандеровцев. Ватутин залег вместе с солдатами охраны, отражал нападающих. Бандеровцы, рассыпавшись по заснеженному полю, несколько раз поднимались в атаку и каждый раз под огнем автоматов и пулемета прижимались к земле. В этом бою Николай Федорович был ранен. В сгустившихся сумерках его вынесли на Ровенское шоссе, а затем доставили в Ровно, где ему тотчас же сделали операцию. Ранение оказалось тяжелым — в правое бедро с повреждением кости. Ватутин был переправлен для дальнейшего лечения в Киев.
Тяжелое ранение любимого военачальника и близкого друга Черняховский воспринял с болью в сердце. После нескольких операций Ватутин скончался 15 апреля 1944 года.
1 марта 1944 года в командование войсками 1-го Украинского фронта вступил маршал Жуков. Он, как и Ватутин, решил начать организацию взаимодействия с главного направления и поэтому первым вызвал в свой штаб Черняховского.
С большим волнением ехал к нему Иван Данилович. Прежние комфронта относились к нему очень по-доброму, а как сложатся отношения с новым командующим. Жуков был известен своей крутостью и требовательностью. Он встретил Черняховского официально, строго, без лишних слов коротко бросил:
— Докладывайте ваше решение.
Черняховский, стараясь быть спокойным и зная нетерпимость Жукова к многословию, коротко и четко изложил свое решение. И так же коротко маршал сказал:
— Ваше решение утверждаю.
И все же, при всей суровости, простые человеческие переживания были и у Жукова. Он так же коротко, вроде бы и не по делу, сдерживая свой командирский голос, молвил:
— Жаль Николая Федоровича. Я как предчувствовал беду, не советовал ему к вам ехать, послать кого-нибудь из заместителей. Но он настоял на своем…
С первых же дней под командованием Жукова удача сопутствовала Черняховскому. 4 марта в 8 часов утра ударная группировка фронта после артиллерийской подготовки перешла в наступление. 60-я армия с 4-м гвардейским танковым корпусом на направлении главного удара прорвала вражескую оборону в районе Ямполь, Корница и стала развивать наступление в общем направлении на Тернополь. Жуков немедленно в ее полосе ввел в сражение главные силы 3-й гвардейской и 4-й танковых армий, и они вбили клин между 1-й и 4-й армиями немцев.
Поздним вечером 5 марта радио Москвы сообщило:
ПРИКАЗ
ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Маршалу Советского Союза Жукову