В сложившейся обстановке занятие Могилева для командования 2-й армии превратилось в первоочередную задачу. Ее решение позволило бы сблизиться с находившейся в Витебске 1-й армией и одновременно воспрепятствовать движению французов по кратчайшему пути через Оршу на Смоленск. 2-я армия прикрыла бы Смоленск и Москву и впервые встала лицом к противнику, контролируя удобные переправы через Днепр. Но, как и раньше, Багратион совсем немного опоздал. Войдя в Бобруйск, он приказал казакам Платова и 7-му корпусу Н. Н. Раевского «запастись только сухарями» и усиленными маршами спешить к Могилеву, чтобы там предупредить неприятеля26. Трудно найти в военной истории того времени переходы, подобные маршам 2-й армии. Войска в день делали по 45 и 50 верст (в 18 дней прошли пространство в 600 верст). Несносный жар, песок и недостаток чистой воды еще более изнуряли людей. Не было времени даже варить кашу. Полки потеряли в это время по 150 и более человек. «Находясь с 26-ю дивизиею в голове колонны, к счастью, я имел большой запас сухарей и водки. Отпуская двойную порцию (армейская чарка — 175 граммов. — Е. А.), поддерживал этим солдат, но, несмотря на то, у меня выбыло из полка по 70 человек, — писал Паскевич. — В Старом Быхове узнали, что неприятель занял уже Могилев»27.
Увы, все усилия Багратиона были тщетны: Даву вновь опередил его на один переход. Тоже без отдыха, тоже ускоренным маршем, он подошел к Могилеву и первым занял город. Это было тем более досадно, что путь французов от Игумена до Могилева был даже длиннее, чем путь Багратиона от Бобруйска. Возможно, главнокомандующий 2-й армией, имевший переписку с губернатором Могилева Д. А. Толстым, не сумел предугадать особенной прыти Даву и потому был уверен, что непременно опередит французов. 7 июля он с чувством некоторого превосходства над противником писал А. П. Ермолову из Бобруйска: «Теперь побегу к Могилеву, авось их в клещи поставлю». Чуть раньше Багратион писал Барклаю, что его войска выступают на Могилев 7 и 8 июля и, по его сведениям, корпус Даву находится в 85 верстах от города28. На самом деле все было иначе. 6 июля лазутчик еврей Хершенсон доставил сведения о том, что «4-го числа сего месяца пополудни в 5-м часу выступили из Борисова три колонны соединенных войск французских и польских. Первый колонны авангард ночевал в Кохнове, а вся колонна хотела идти на Смоленск и Оршу». Французы, таким образом, были уже на подступах к Орше и в Кохнове, то есть на развилке дороги Витебск — Могилев24. 7 июля, когда авангард Багратиона выходил из Бобруйска, Даву был не в 85 верстах от Могилева, а уже в одном переходе от него (то есть верстах в тридцати), что и позволило ему 9 июля занять город10.
Кроме того, Багратион не смог заочно организовать сильную оборону города против авангарда Даву, хотя писал об этом полковнику А. И. Грессеру, требуя от него остановить наступление передовых частей французов (иных сил под Могилевом, кроме легкой кавалерии противника, он и не предвидел) и «защищаться с храбростию, российскому войску приличною»11. Но сил в Могилеве было всего ничего: три роты инвалидов (около 300 человек), да из Борисова прислали на помощь им запасной батальон рекрут. Все эти инвалиды и юнцы были легко сбиты конницей Пажоля, да так, что не успели ни сжечь мост, ни уничтожить большой склад с продовольствием. Впрочем, что же мог сделать в той обстановке Багратион, когда его собственные войска, совершив столь долгий и сложный поход, настоятельно требовали хотя бы однодневного отдыха
Подходя 8 июля к Могилеву, Багратион еще не знал, что основные силы Даву уже заняли город. Он решил с ходу захватить Могилев, полагая, что перед ним незначительные передовые части корпуса Даву. Впрочем, других вариантов у него и не было. «Хотя не знаю достоверно, — писал он Александру I, — в каких силах неприятель в Могилеве, но в таковых крайностях не остается мне ничего более, как, собрав силы вверенной мне армии и призвав на помощь Всевышнего, атаковать их и непременно вытеснить из Могилева». Багратион был уверен в своих людях, хотя и писал, что их силы на пределе. Это отразилось в его донесении Александру I от 10 июля: «Могу сказать, что одно непомерное желание в людях драться поддерживает дотоле их силы, но лошади не только под артиллериею, обозами, но и под кавалериею, сколь ни хороши были при начавшихся движениях, и сколь ни выгодное имели продовольствие, но уже приходят в изнурение, и я начинаю бояться за людей, чтобы не потерять доброй готовности и того более, чтобы при подобном теперешнем марше не начали изнемогать в силах своих»12.
Полки дворовых. Примечательно, что, глядя на своих изнемогающих солдат, Багратион думал о будущих резервах. С дороги на Могилев он писал Барклаю о необходимости организовать и призвать к боевым действиям украинские казачьи войска. Кроме того, он послал Александру I проект призыва в армию дворовых людей, этих, как он выражается, «праздных сынов отечества», сотни тысяч которых «томятся безделием в помещичьих домах». Багратион был убежден, что дворянство, «движимое непреложными чувствами любви к отечеству», представит их на службу в армию 13. Ни Барклай, ни Александр не ответили на эти предложения Багратиона, а сам он не знал, что уже началась работа по организации народного ополчения — ближайшего резерва армии. К тому же в начале лета знакомец Багратиона полковник И. О. Витт под началом малороссийского генерал-губернатора князя Я. И. Лобанова-Ростовского стал формировать малороссийские кавалерийские полки 14.
Между тем Багратиону особенно не приходилось задумываться над судьбой «праздных сынов отечества»: боевая задача взять Могилев оказалась невыполнимой. 9 июля в 10 часов утра он написал М. И. Платову: «Сию минуту получил сведения, что Даву в Могилеве. 7-й корпус (Раевского. — Е. А.) завтрашний день будет иметь ночлег в Дашковке, отстоящей от Могилева в 20 верстах»". Несмотря на то, что французы опять опередили наши войска, Багратион не остановил 7-й корпус, а предписал ему прорваться в Могилев. Возможно, это была его ошибка. Дело в том, что Даву располагал большими силами, чем думал Багратион, к тому же он выбрал удобную для обороны позицию в дефиле, на столбовой дороге, идущей вдоль Днепра, у деревень Салтановка и Новоселки. Читатель понимает, что и у французов были такие же зоркие молодцы, подобные нашему генерал-инженеру Ферстеру. Их также посылали для выбора удобных для обороны позиций, и они делали это с успехом.
Одиннадцатого июля разгорелось сражение, в котором участвовали передовые части 2-й армии под командованием генерала Н. Н. Раевского (около 11 тысяч человек). Как раз в этом бою, когда Смоленский полк повел в атаку сам Раевский, шедший с ним его сын, 16-летний Николай, потребовал у подпрапорщика — знаменосца — дать ему понести знамя полка. На это знаменосец гордо отвечал генеральскому сынку: «Я сам умею умирать!»
В сущности, это было первое серьезное полевое сражение основных сил 2-й армии с противником. Русские войска с ходу вступали в бой, оставляя ранцы идущим следом батальонам. Раевский писал Багратиону на клочке бумаге: «Неприятель остановился за речкой. Мы отошли 6 верст, у них место крепкое, я послал Паскевича их обойтить, а сам, с Богом, грудью»36. Офицеры и солдаты проявили в этом сражении мужество и стойкость. «Я сам свидетель, — писал в своем рапорте Багратиону Раевский, — что многие офицеры и нижние чины, получа по две раны и перевязав их, возвращались в сражение как на пир. Не могу довольно выхвалить храбрости и искусству артиллеристов: все были герои». Позже Паскевич вспоминал, что 2-я армия «всем обязана своему главнокомандующему князю Багратиону. Он умел вселить в нас дух непобедимости. При том мы дрались в старой России, которую напоминала нам всякая береза, у дороги стоявшая. В каждом из нас кипела кровь. Раненые офицеры, даже солдаты, сделав кой-как перевязку, спешили воротиться опять на свои места»37.
Но мужество русских солдат не увенчалось победой, и пир под Салтановкой оказался поистине кровавым: понеся большие потери (две с половиной тысячи человек), Раевский не сбил французов с позиции, а сам был вынужден остановиться. В тот момент он писал главнокомандующему из Дашковки: «…буду ожидать повеления об отступлении»38.
В этом сражении был допущен ряд ошибок. Во-первых, подвела разведка: Багратион послал Раевского в бой, уверяя его запиской, что против него действует только 6 тысяч французов. Генералу предписывалось, сбив их, стараться «по пятам неприятеля ворваться в Могилев»39. На самом деле, как сообщил Раевскому уже в ходе битвы командовавший его авангардом Паскевич, французов оказалось не 6, а 20 тысяч, а позиция, занятая ими, была «почти неприступная»90. О том же Барклаю писал и подполковник Чуйкевич: «…неприятель очень силен около Могилева»41. Во-вторых, генерал-квартирмейстер 2-й армии М. С. Вистицкий позже обвинял Раевского в поспешности, с которой тот «атаковал при Дашковке, не обрекогносцировав места, и даже не расспросил у генерала Сиверса, бывшего там накануне и имевшего план местностям»42. Но резонен вопрос: а где был сам генерал-квартирмейстер 2-й армии генерал-майор Вистицкий — ведь рекогносцировка входила в его непосредственные обязанности? По отзывам Щербинина, Вистицкий был совершенным нулем, что подтвердилось позже, при выборе им позиции во время отступления от Смоленска. Известно, что на нем лежала вина еще за поражение под Цюрихом в 1799 году корпуса Римского-Корсакова, чьим генерал-квартирмейстером он был.
В-третьих, в решительный момент Багратион не поддержал Раевского силами основной армии, которые уже подошли к месту сражения. Подобно Жерому под Миром, он не ввел их в бой и тем самым обрек Раевского на неудачу.
Вполне возможно, что в тот момент Багратион понял свою ошибку при оценке сил противника и поэтому решил отказаться от продолжения сражения. В послании Барклаю от 12 июля он сообщал, что «неприятель имел на упомянутом пункте, по показаниям пленных, пять дивизий под командою маршала Даву и генерала Мортье». В другом письме он писал о «непомерном превосходстве сил неприятельских» и что «укрепленная при Новоселке натурою и неприятелем позиция не позволяет мне вторично форсировать оную»43.