При выезде из Смоленска, по дороге к Красному, Раевский провел рекогносцировку на местности, благо ночь тогда была «месячная и светлая». «Еще прежде какое-то неизъяснимое чувство предвещало мне, — писал Раевский позже, — что я буду сражаться под Смоленском, и я тщательно осмотрел местность пред городом и самое предместие, которого выгодным положением я старался воспользоваться, вследствие чего я приказал ночью большую часть моей артиллерии поместить на древних земляных бастионах, окружающих каменную стену города, всю пехоту мою расположил перед предместием». Вот тогда-то и началась судорожная работа по усилению оборонительных позиций. Особенно старались укрепить большой центральный равелин (Королевский бастион), который мог стать (и стал!) главной целью атак французов. Войска Раевского размещались перед самой крепостью, а также во временных земляных укреплениях. Из госпиталей были вызваны все выздоравливающие солдаты и расставлены по стенам. «В ожидании дела, — вспоминал Раевский, — я хотел несколько уснуть, но искренне признаюсь, что, несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную мною на коне, я не мог сомкнуть глаз, — столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения коего столь много или, лучше сказать, вся война зависела!»26 Так это и было!
Четвертого августа, в 9 часов утра, французы тремя колоннами, под командой маршалов Нея, Даву и Мюрата, двинулись на позиции Раевского. Завязался упорный бой. Французам дважды удавалось ворваться в Королевский бастион, и оба раза Раевский их оттуда вытеснял. В целом, прорвать боевые порядки русских войск в этот день французам и особо активным в бою за «свой» Смоленск полякам не удалось.
Сражением в Смоленске в первый день руководил Багратион. По-видимому, так было решено по ходу дела: в Смоленске были войска 2-й армии, а Барклай со своей армией только подходил к городу. Главная квартира Багратиона находилась на правом, высоком берегу, напротив Смоленска. Как вспоминал А. Бутенев, «отсюда было видно, как французское войско… колонна за колонною, правильно и быстро нападало сначала на отряды наши, поспешно выстроившиеся перед городом, а потом на высокие и древние укрепления, стены и башни Смоленска. Днепр, не очень широкий в этом месте, отделял высоту, где мы находились, от города и от той открытой местности противоположного берега, где происходило кровавое дело. Расстояние было версты две или три, так что простым глазом, не прибегая к трубкам и телескопам, которые были расставлены возле главнокомандующего и его свиты, можно было отлично и безнаказанно рассматривать движения неприятеля, его пехотные колонны с застрельщиками впереди и его кавалерийские взводы, которыми с боков прикрывались батареи летучей артиллерии. Пушечные и непрерывные ружейные выстрелы со стороны нападающих и со стен и бастионов Смоленских долетали до нас, как раскаты близкой грозы и громовые удары, и по временам облака густого дыма застилали эту величественную картину, которая производила потрясающее действие на меня и на моего товарища, но за которою окружавшие нас военные люди, привыкшие к боевым впечатлениям, следили, правда, с заботливым любопытством, но по наружности с невозмутимым спокойствием и как бы с равнодушием. День стоял необыкновенно жаркий. Сражение началось в 6 или 7 часов утра и продолжалось несколько часов кряду. Главнокомандующий (Багратион. — Е. А.) с зрительного трубкою в руках беспрестанно получал донесения от лиц, распоряжавшихся обороною города, и, отряжая к городу новые подкрепления, рассылал адъютантов и ординарцев с своими приказаниями и туда к войскам, находившимся на нашем берегу… Когда у нас увидели, что неприятельские колонны отступают и бой кончился, князь Багратион сел на лошадь, со всею свитою пустился вниз и через мост поехал в город благодарить Раевского и его войска за такое геройское сопротивление втрое сильнейшему неприятелю. Один из офицеров, которые ездили в Смоленск с главнокомандующим, рассказывал мне по возвращении, что некоторые улицы были загромождены ранеными, умирающими, мертвыми и что не было возможности переносить их в больницы или дома… Когда главнокомандующий проезжал по городу, беспомощные старики и женщины бросались перед ним на колени, держа на руках и волоча за собою детей, и умоляли его спасти их и не отдавать города неприятелю. Раевский, с главными своими подручниками, выехал к нему навстречу, и они вместе ездили осматривать сильно пострадавшие стены и бастионы… Князь Багратион съезжал и вниз, на ровное место, покрытое убитыми и умиравшими, осмотрел вновь расставленные свежие отряды, здоровался с войсками, навестил главнейших лиц, получивших раны, и наконец переправился за Днепр в свой лагерь»-7.
Действительно, во второй половине дня 4 августа Наполеон неожиданно остановил боевые действия своей армии. Общие потери русских в тот день при обороне были относительно невелики — около тысячи человек. Многие историки считают, что Наполеон сознательно не наращивал натиск на позиции Раевского и тем самым давал русским армиям возможность вернуться в Смоленск. А они как раз возвращались в город — вюртембергская разведка видела «часть Борисфена и гряду холмов на правом берегу реки. На них были видны длинные черные колонны, спешно тянувшиеся к Смоленску, поднимая облака пыли. Многие полагали, что это был Жюно с вестфальцами, про которых было известно, что они произвели неверное движение, и с минуты на минуту надеялись увидеть, как они атакуют русских, но вскоре голова этих колонн мирно соприкоснулась с русской позицией. Это были Барклай и Багратион»28. Думаю, что на самом деле немецкая разведка видела только шедшую вдоль Днепра армию Багратиона. Наполеон надеялся, что подошедшие русские армии ночью выйдут из города на дорогу к Красному, чтобы дать столь желанное генеральное сражение. Но утром, когда рассвело, Наполеон понял, что и в этот раз, как раньше под Вильно, Свенцянами, у Дрисского лагеря и под Могилевом (то есть уже в пятый раз!), русские не решились вступить с ним в бой. И тогда 5 августа Наполеон усилил натиск на Смоленск. Возможно, что он допустил промах и ему следовало бы раздавить сопротивление относительно слабого корпуса Раевского еще в первый день сражения. Учитывая явное неравенство сил, Наполеону это наверняка удалось бы. Сам Раевский писал: «Если бы неприятель употребил в сей день (4 сентября. — Е. А.) такой же неослабный напор, какой употребил он на другой день, но уже без надежды на те последствия, кои могли произойти от взятия Смоленска, мною защищаемого, то кончено было бы существование русской армии и жребий войны был бы решен невозвратно!»29
К ночи с 4 на 5 августа русские армии Барклая и Багратиона подошли к Смоленску, но в город не вступили. Оставаясь за мостом через Днепр, отделявшим Петербургское предместье от самого города, Барклай 5 августа взял командование сражением в свои руки и заменил обескровленный корпус Раевского корпусом 1-й армии под командованием генерала Д. С. Дохтурова. К нему присоединилась дивизия П. П. Коновницына. Остатки славной дивизии Неверовского так и стояли на месте, под стенами города. Подвиг Неверовского продолжался. Как вспоминал П. X. Граббе, «героическая наружность Неверовского осталась в моей памяти. Он был одет как на праздник. Новые эполеты, из-под расстегнутого мундира или сюртука, не помню, виднелась тонкая, белая рубаха со сборками, блестящая и готовая сталь в сильной руке. Он был красив и действовал могущественно на дух солдата»10.
Весь день 5 августа русские войска сдерживали отчаянные атаки французов. Они выстояли, несмотря на обстрел своих позиций 150 французскими орудиями и начавшийся в городе пожар. Польские источники утверждали, что Смоленск был подожжен в результате обстрела его польской артиллерией31. Побывавший в городе капитан П. Пущин (его корпус стоял в резерве) записал 5 августа в дневник: «Интересуясь ходом сражения, я отправился в Смоленск к тому месту, где происходил самый ожесточенный бой. Восхищаясь отвагой и мужеством наших войск, я все-таки пришел к печальному выводу, что нам придется скоро уступить город. Я видел храброго генерала Дохтурова в самом опасном месте под сильным перекрестным огнем в воротах Смоленска. Улицы предместья были запружены трупами, меховыми шапками французских гренадер и разными частями вооружения. Это было наглядное свидетельство того, что неприятель несколько раз врывался в предместье и каждый раз был откинут нашими войсками»32. Паскевич подтверждает: «Почти все генералы приходили смотреть, как гласис противу моего бастиона был устлан телами французских гренадер»33.
Вывод о неизбежности отступления, сделанный капитаном Пущиным, был верен. Барклай решил, что позиции обороняющихся в городе уязвимы, особенно с флангов, поэтому следует оставить город. Ночью с 5 на 6 августа по приказу Барклая Дохтуров ушел из Смоленска. 2-я армия, по согласованию главнокомандующих, еще раньше двинулась по Московской дороге и заняла господствующую возвышенность близ города, а арьергард 1 — й армии стал сдерживать противника, с тем чтобы постепенно вывести из города и его окрестностей все русские войска и дать им оторваться от преследования на один-два дневных перехода.
Как только утром Наполеон узнал об отходе русских, он поспешил занять Смоленск, чтобы начать обстрел дороги, по которой, на виду города, по противоположному берегу Днепра, совершала «ретирадное движение» 1-я армия. Кроме того, он хотел захватить замостное предместье и «сесть на хвост» русским. Из-за этого Барклаю пришлось вернуть часть войск в предместье, чтобы хотя бы до ночи сдержать французов, что и удалось сделать. Глубокой ночью полки арьергарда отошли вслед за всей армией. Опять началось отступление… Потери русских под Смоленском были огромными — почти 12 тысяч человек. Но армия, как и прежде, отступала в полном порядке.
Так закончилось Смоленское сражение. Город не был взят неприятелем, русские оставили его сами… Смешанные чувства владели людьми. Пожалуй, удачнее всех их выразил Ростопчин. Он писал Балашову, что «завтра поутру я обнародую печатными листами Смоленскую баталию, которая была бы знатнейшая победа, если бы не отступили от Смоленска»34.