В общем, оба сражения, под Пултуском и Голиминым, каждый из противников счел своей победой. 15 января 1807 года «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали победную реляцию о поражении самого Наполеона под Пултуском, хотя авторы реляции изрядно приврали: Наполеон не участвовал в битве под Пултуском, да и к Голимину подошел только к вечеру. Как писал Ф. Булгарин, «в реляции объявлено было о совершенном поражении и бегстве неприятеля — а на поверку вышло, что ни русские, ни французы не бежали, но дрались отчаянно, с величайшим ожесточением, до последней крайности. Следствием этих кровопролитных битв было то, что в игре в банк называется плие, то есть ничья взяла». Строго говоря, победу все-таки одержал Наполеон, ибо русские войска продолжали отступать, а французы начали преследовать отходящего противника. Однако после Аустерлица и сокрушительного поражения прусской армии эти упорные сражения казались победой, колоссальным воинским достижением. Так оно и было. Казалось, что «устоять против войска, привыкшего со времени Маренго и Арколы к решительным победам, предводимого первыми полководцами Европы, которых имена сделались столь же славны, как имена героев Гомеровых, было более, нежели в другое время, настоящая победа»20. Увы, настоящей победы тогда, да и позже, добиться было не суждено — доблестные русские войска ждала еще одна «ничья» под Прейсиш-Эйлау, а потом полное поражение под Фридландом. Если воспользоваться шахматной терминологией, невольно заданной Булгариным, то итог войны 1806–1807 годов был таков — Г/г: Т/г в пользу французов. По тем временам для России это был совсем неплохой результат.
Но этот окончательный результат будет установлен только в следующем, 1807 году. А пока, в конце 1806 года, Наполеон, пожиная политические плоды своего завоевания Пруссии, занял Варшаву, где и решил зазимовать. В польской столице в одно мгновение из завоевателя он превратился в освободителя. Наполеон заявил о предстоящем вскоре создании нового польского государства, которое после Тильзита стало Варшавским герцогством. Это заявление было встречено на ура. Всюду на местах власть стала переходить от прусских администраторов к полякам. Но главное заключалось в том, что завоеватель объявил набор в новую польскую армию, а известно, что служба в армии для поляков священна, как ни для какого другого народа. Польские офицеры, некогда бежавшие от разделов Речи Посполитой и проведшие годы в Польском легионе революционной Франции, тотчас начали создавать вполне боеспособную, исполненную бравым боевым духом армию. Она влилась в корпус Бернадота, тем самым значительно усилив армию Наполеона. Словом, французы чувствовали себя в Польше, как дома. Русским же в этой части Прусского королевства, заселенного поляками, было особенно неуютно — они сами владели другой частью польских земель и везде в Польше однозначно воспринимались как захватчики. Лучше они почувствовали себя, когда военные действия были перенесены в Старую Пруссию, то есть на собственно прусские земли, лежавшие ближе к Кёнигсбергу, где укрывалась после разгрома прусская королевская семья. Именно спасение этого последнего клочка земли Прусского королевства было признано главной задачей русской армии в начавшемся 1807 году.
Но до этого русские командующие столкнулись друг с другом. Беннигсен как бы ненароком избегал встречи с Буксгевденом, а отступая после Пултускского сражения к Остроленкам, подложил своему сопернику большую свинью — переходя на левый берег Нарева, дал приказ сжечь единственный в округе мост. При этом он знал, что корпус Буксгевдена еще оставался в Макове, то есть на правом берегу, и должен был по этому мосту следом за ним перейти на левый берег. Какие чувства испытывал Буксгевден и что он при этом говорил, видя перед собой «заботливо» сожженный боевым товарищем мост, можно только догадываться. К тому же сидевший в госпитале в Остроленках фельдмаршал Каменский не унимался и отдавал приказы, не извещая о них ни Беннигсена, ни Буксгевдена. Последний доносил, что Каменский, «поручив мне армию… входит в распоряжения, кои… расстраивают порядок. Я предписываю транспортам идти к армии, а он им дает другое направление… едущих в армию обращает он назад в Россию; и мне приказывает то отступать в Россию, то идти в Пруссию и закрыть Кенигсберг, то бить Наполеона, то расположиться на обширных квартирах». Вот что такое острый геморрой!
В частности, Каменский приказал генералам Эссену 1-му и Анрепу, бросив все, в том числе и пушки, спешить к русской границе. Их начавшееся отступление было остановлено приказом Буксгевдена, который предписал генералам примкнуть к его корпусу, но по дороге эти дивизии «перехватил» и оставил у себя, увеличив свой корпус, Беннигсен. Наконец перед лицом грозного противника соперники все-таки решили соединиться, но при этом по возможности затягивали неприятное для каждого из них событие. Пользуясь тем, что мост через Нарев был сожжен, они долго шли по разным берегам этой реки: один — по правому, а другой — по левому, возможно, на виду друг у друга, пока не дошли до Тыкочина, где соединились 28 декабря. Между враждовавшими военачальниками пытался встать присланный из Петербурга генерал Кнорринг, но и он не смог примирить врагов. К счастью, 30 декабря был получен указ Александра 1 о назначении главнокомандующим Беннигсена, причем другой, подготовленный и подписанный царем указ о назначении главнокомандующим Буксгевдена был разорван государем буквально накануне отправки в армию — как раз в тот день было получено известие о победе под Пултуском. Так, пост главнокомандующего, наряду с орденом Георгия 2-й степени и пятью тысячами червонцев, стал наградой удачливому полководцу. Обиженный Буксгевден уехал из армии, написал жалобу царю, а «подлеца Беннигсена» вызвал на дуэль, назначив местом поединка город Мемель. Однако поймавший фортуну за косу Беннигсен от дуэли отказался. Испуганный распрями русских командующих несчастный прусский король со своей прелестной королевой, семьей, двором, архивами и фамильными драгоценностями перебрался в самый дальний глухой уголок Восточной Пруссии — Мемель, откуда было уже рукой подать до спасительной русской границы.
Начальник понемногу каждому позволит брать. Этот отрезок войны ознаменовался повсеместными грабежами и насилиями воюющих армий над мирными жителями. Солдаты голодали и были предоставлены сами себе. Как вспоминал впервые приехавший в действующую армию Денис Давыдов, «неопытный воин, я доселе полагал, что продовольствие войск обеспечивается особенными чиновниками, скупающими у жителей все необходимое для пищи, доставляющими необходимые эти потребности в армию посредством платы за подводы, нанимаемые у тех же жителей; что биваки строятся и костры зажигаются не из изб миролюбивых поселян, а из кустов и деревьев, находящихся на корне; словом, я был уверен, что обыватели тех областей, на коих происходят военные действия, вовсе не подвержены никакому несчастию и разорению и что они не что более, как покойные свидетели происшествий, подобно жителям Красного Села на маневрах гвардии. Каково было удивление мое при виде противного! Тут только удостоверился я в злополучии и бедствиях, причиняемых войною тому классу людей, который, не стяжая в ней, подобно нам, солдатам, ни славы, ни почестей, лишается не только последнего имущества, но и последнего куска хлеба, не только жизни, но чести жен и дочерей, и умирает, тощий и пораженный во всем, что у него есть милого и святого на дымящихся развалинах своей родины, — и все отчего? Оттого, что какому-нибудь временщику захотелось переменить красную ленту на голубую, голубую на полосатую»21. Как известно, красной была лента ордена Александра Невского, голубой — ордена Святого Андрея Первозванного, а полосатой (оранжево-черной) — ордена Святого Георгия.
Можно восхищаться чувствительностью знаменитого партизана Отечественной войны 1812 года, но то, что армии тех времен уже изначально шли в поход, чтобы пограбить (или, на языке того времени, — «брать»), общеизвестно. В упомянутой выше солдатской песне, сочиненной Мариным, есть и такие строчки:
За французом мы дорогу
И к Парижу будем знать.
Там начальник понемногу
Каждому позволит брать.
Там-то мы обогатимся,
В прах разбив богатыря,
И тогда повеселимся,
За народ свой и царя!
До Парижа в ту зиму 1807 года добраться не удалось, поэтому грабить начали деревни и хутора своего союзника…
Став главнокомандующим уже без всяких оговорок, Беннигсен решил действовать, не дожидаясь весны. Зная, что французы расположились на зимних квартирах, он уже 4 января 1807 года двинул армию из бывших польских земель на северо-запад, пересекая всю Восточную Пруссию, с целью оставить по правую руку Кенигсберг, а по левую — стоявших на зимних квартирах французов. Затем предполагалось развернуться на юг, имея целью отсечь размещенные ближе к морю, в районе Эльбинга, войска Бернадота от стоявшего в 70 верстах от них (возле Гутштадта) корпуса Нея. Идея Беннигсена была довольно остроумна и при благоприятных обстоятельствах вполне осуществима — он верно подметил, что левый фланг французов при размещении войск на квартирах оказался очень растянут и удален от центра размещения армии Наполеона (сам император располагался еще дальше к югу — в Варшаве). Оценив этот промах противника, русский главнокомандующий решил нанести внезапный удар в стык вражеских корпусов, чтобы разбить либо Нея, либо Бернадота, а затем взять под контроль прусское побережье Балтики и дельту Вислы. Как справедливо писал участник этой войны Ф. Булгарин, «план удивительно смелый и был бы назван гениальным, если б удался». Говоря шахматным языком, при удаче русских французы попадали в типичную «вилку». Но замысел не удался из-за несколько преждевременных, чересчур смелых и неосторожных действий авангарда армии под командованием генерала Е. И. Маркова, который своим шумным наступлением спугнул дремавших в зимних квартирах французов. Узнав о движениях большой группировки неведомо откуда взявшихся русских, Бернадот, стоявший в Эльбинге, понял, что его могут отрезать о