Весьма обширная частная переписка Бичерахова с поручиком Альхави и братом Георгием за апрель — май 1918 г. рисует Бичерахова и вовсе убеждённым сторонником советской власти. Но при этом он бесконечно далёк от социалистических идей. «Советскую власть, — пишет он Альхави, — я считаю властью русской ориентации, и в борьбе с немецко-турецкой ориентацией мы можем работать рука об руку»[229]. За месяц до заключения соглашения с большевиками, в конце апреля в письме Альхави, Бичерахов заметил по поводу большевиков: «Мне по пути с тем, кто понимает необходимость придерживаться русской ориентации»[230]. Такую же точку зрения он высказывал и в частной переписке со своим братом[231]. Похоже, что решимость большевиков противостоять турецкой агрессии, понимаемая (и подаваемая самими большевиками) как патриотический акт, направленный на сохранение единства страны, стала главным фактором в принятии Бичераховым решения вмешаться в кавказские дела. «Вначале я хотел просто довести отряд и корпусное имущество до Северного Кавказа, а теперь решил помогать всем, кто против германо-турок», — писал он[232].
Как уже отмечалось выше, восприятие Баксовета как правительства, представляющего и защищающего «русские» интересы, в тот период было практически повсеместным, особенно на фоне центробежных ультранационалистических тенденций, приведших в мае 1918 г. к развалу Закавказской Федерации и образованию независимых государств Армения, Азербайджан и Грузия. Большевики же оказались единственной значимой политической силой, выступившей против отделения Закавказья от России. В таком же ключе, между прочим, понимал бакинскую власть и непосредственный начальник Бичерахова — генерал Н.Н. Баратов[233]. Как сообщал 14 апреля один из корреспондентов Бичерахова, «волею судьбы большевики оказались в роли защитника русского дела на Кавказе и оплотом против мусульмано-турецкого нашествия»[234].
Вполне можно допустить, что именно такой образ бакинской власти через слухи и отрывочные сведения доходил до далёкой Персии. И дилетант в политике, вполне вероятно, не имевший о большевистской доктрине никакого мнения, войсковой старшина Бичерахов посчитал, что ему достаточно того, что большевики защищают русские интересы.
25 мая Г.Н. Корганов от имени Бакинского Совнаркома обещал Бичерахову принять все его условия (главное из них — «полное и безраздельное командование всеми вооружёнными силами и флотом» Баку[235]) и предложил ему должность главнокомандующего Кавказской Красной армией[236]. Таким образом, первоначальные полномочия, предложенные Бичерахову, были значительно расширены.
Перед заключением соглашения Бичерахов лично явился в Баку в сопровождении только двух казаков[237]. Он представил Баксовнаркому «памятку» о своём отряде, в которой ещё раз декларировал общность геополитических интересов на почве сопротивления германо-турецкой агрессии, предупредив, однако, что конечная цель отряда — Кубань и Терек, где он должен расформироваться. Он обещал помощь советской власти, но попросил «ни отряд, ни меня не привлекать ни к политической, ни к социальной, ни к национальной борьбе»[238]. Такое дистанцированное партнёрство устраивало обе стороны. Особенно были довольны большевики: они получили отряд и талантливого командующего, не требующего в обмен ни власти, ни денег.
Вполне возможно, что окончательное решение о военном союзе было принято и раньше, однако выдвинуться из Казвина в Энзели Бичерахову не позволяли полное отсутствие бензина и масел, необходимых для обширного автопарка бичераховцев (в июле 1918 г. только марок автомобилей в отряде насчитывалось 14)[239]. Ирония состояла в том, что Баксовет располагал неограниченными запасами горючего и масел и готов был предоставить его Бичерахову, однако долго не мог этого сделать из-за отсутствия тары. Первая партия в 1800 пудов бензина и 300 пудов масла была получена помощником Бичерахова поручиком Альхави, однако этого было совершенно недостаточно для переброски всей колонны[240]. Нельзя забывать и того, что Бичерахов был связан обязательствами и с англичанами и вынужден был простаивать в Казвине в ожидании прибытия английских подкреплений.
Наконец, 25 и 27 мая отряд выдвинулся из Казвина в Энзели. Первый эшелон под командованием войскового старшины Попко составили: Уманская сотня; Пулемётная команда; Партизанская горная батарея; 1-я конная радиостанция; Полусотня пограничников; транспорт; Кубанская сотня.
Второй эшелон под руководством подъесаула Слесарева составили: Запорожская сотня; 2-я пулемётная команда; Кубанская казачья батарея; 2-я конная радиостанция; штаб отряда; транспорт; Горско-моздокская сотня.
В Казвине до полной эвакуации остались автомобильная команда, Линейно-хоперская и Осетинская сотни, а также Менджильский гарнизон[241].
Общая численность отряда на 2 июля составляла 880 казаков, 80 нестроевых, 37 вольнонаёмных, 544 строевые, 30 офицерских и 221 обозная лошадь[242].
Персидская страница истории отряда была перевёрнута по-бичераховски широко и щедро: 4 июля начальник отряда подписал приказ о награждении личного состава Георгиевскими крестами. В списках награждённых крестами различной степени оказалось 943 человека — практически весь наличный состав отряда[243]. Происхождение Георгиевских крестов очевидно: они оказались среди имущества Экспедиционного корпуса, которым Бичерахов полновластно распоряжался. И позднее начальник отряда никогда не скупился на награды своим подчинённым, раздавая не только специфически военные награды — Георгиевские кресты и Георгиевские медали, но и имперские ордена Святого Станислава 3-й и 2-й степеней, Святой Анны 4-й и 3-й степеней и Святого Владимира 4-й степени. Награждения этими орденами зафиксированы в архивных документах. Например, орденами Святого Владимира 4-й степени и Георгиевским крестом 3-й степени (было отмечено, что это именно «солдатский крест») были награждены генерал Денстервилль и сменивший его осенью 1918 г. генерал Томсон[244]. Иногда награды, особенно георгиевские, сыпались на чинов отряда как из рога изобилия. В приказах о награждении нетрудно встретить случаи, когда одно и то же лицо одновременно награждалось Георгиевскими крестами двух степеней и ещё Георгиевской медалью в придачу[245]. Орденов Святого Георгия — высшей военной награды Российской империи — в арсенале Бичерахова не было. Впоследствии именно наградная политика Бичерахова наряду с чинопроизводством оказалась одним из главных раздражающих факторов в его взаимоотношениях с добровольческим командованием.
2 июля началась погрузка отряда в порту Энзели на семь пароходов, поданных из Баку. В этот же день первые пароходы отправились в направлении гавани Алят[246].
14 июня Шаумян отрапортовал Ленину: «Отряд Бичерахова вошёл в состав Бакинской советской армии, спешит на помощь бакинцам»[247]. Большевики возлагали большие надежды на Бичерахова и раздавали ему щедрые авансы в хвалебных статьях, утверждавших, что одно только прибытие казаков на фронт настолько взбодрило красные войска, что они повсеместно готовы перейти в наступление[248]. В публичных выступлениях Шаумян подчёркивал русский состав отряда, что соответствовало общей цели сохранения независимости России и Баку[249].
К моменту появления на фронте бичераховцев в начале июля 1918 г., как уже отмечалось выше, Кавказская Красная армия потерпела несколько чувствительных поражений от турок и была дезорганизована.
Армянский национальный совет, действовавший в союзе с Баксовнаркомом, несмотря на все усилия, не мог заставить своих солдат отправиться на фронт. Один из начальников обороны полковник Аветисов сообщал в эти дни, что из обещанных 1000 штыков-армян на фронт прибыл 21 человек, да и те «при первых выстрелах ушли обратно в город»[250].
Заместитель наркома по военным и морским делам Баксовета докладывал 19 июля в Москву, что «армия сильно дезорганизована. Из 12 тысяч красноармейцев, брошенных в десятых числах июня на этот фронт, осталось не более 4–4,5. Большая часть выбыла больными и ранеными (5000), остальные дезертировали. Недостаток пополнения грозит катастрофой всей армии. Пополнить силами Баку не представляется возможным, и необходима присылка частей из округа»[251].
Между тем в конце июня 1918 г. командующий Восточной турецкой армией Нури-паша сосредоточил на бакинском направлении две пехотные дивизии — 5-ю и 15-ю, а также 107-й пехотный резервный полк, два батальона пограничного формирования и 4-ю пехотную дивизию, предназначенную для занятия центрального Азербайджана, обеспечения тыла и для специальных формирований частей из местных мусульман[252]