.
В дальнейшем выплаты отряду Бичерахова значительно выросли. По агентурным данным лидера бакинских комиссаров Степана Шаумяна, ежемесячно на текущие нужды Бичерахов получал по 9 млн рублей[115]. За полный 1918 г. отрядом было израсходовано 75,1 млн рублей и 10,2 млн иранских кран (в мае 1918 г. 5 кран обменивались на один николаевский рубль)[116].
Интересно отметить, что российские деньги, которыми английское командование оплачивало как услуги Бичерахова, так и прочие свои расходы, возможно, печатались в Великобритании, то есть были фальшивыми. Этот ход существенно экономил средства британской казны. В тех критических условиях никто не ставил под сомнение их подлинность. Н.Н. Лишин, поступивший на службу в отряд Денстервилля весной 1918 г.[117], вспоминал, что «в Персии все получали деньги в персидской валюте, но со времени прибытия в Баку их заменили русские деньги (речь идёт об осени), бумажные, так называемые «царские», в отличие от «керенских» и бакинских денежных бонов. Вид у «царских» кредитных билетов был чрезвычайно новый, настолько, что они не только хрустели, но и в пачках чуточку склеивались. До того, как они к нам попадали, в употреблении они не были». Лишин, между прочим, спросил у одного британского старшего офицера, откуда эти деньги. «Из Басры, конечно», — последовал ответ. «Очень подмывало спросить, как они попадают в Басру и, где они печатаются», — вспоминал Лишин свои ощущения[118]. Слухи о том, что англичане расплачиваются фальшивыми деньгами, были распространены по всему Кавказу. 14 декабря 1918 г. газета «Народная власть» писала о том, как англичане расплатились с председателем антибольшевистского Атагинского совета в Чечне Чуликовым, выдав ему «полтора миллиона «николаевских» денег издания английской скоропечати»[119].
Следует отметить, что производство российских денег царского образца действительно было налажено в Великобритании. Летом 1918 г. заказы на их изготовление разместило руководство белого Севера — Верховное управление Северной области (ВУСО). А в конце осени британский генерал-майор Ф. Пуль, который имел дело с ВУСО, предложил командованию Добровольческой армии «в видах облегчения изготовления денежных знаков для Добровольческой армии» способствовать доставке соответствующих машин из Англии либо помочь «принятием соответствующего заказа на отпечатание потребных денежных знаков в Лондоне по образцу изготовляемых английским правительством для Северной армии, оперирующей на Мурмане»[120]. Особое совещание при главнокомандующем Добровольческой армией, испытывавшее острейший дефицит бумажных денег[121], 7 декабря 1918 г. постановило разместить в Англии заказ на печатание 500 млн рублей «по точному образцу романовских (царских) денег»[122]. Для английской стороны это было не ново.
На протяжении всего 1918 г. «николаевские» деньги ценились гораздо выше, чем пресловутые керенки, многочисленные региональные боны и прочие суррогаты платёжных средств, в изобилии появившиеся в период Гражданской войны. Поэтому летом 1918 г. Бичерахов способен был оплатить любые расходы. Если что-то не продавалось за деньги, он предлагал двойную оплату[123].
В период с апреля по июнь 1918 г. отряд Бичерахова честно выполнял союзнические обязательства перед англичанами, которые, впрочем, исчерпывались бесполезным времяпрепровождением в Казвине и его окрестностях. Англичане ожидали подхода подкреплений, чтобы оставить в Казвине гарнизон. Эвакуация русского имущества приостановилась. Отношения между Бичераховым и Денстервиллем медленно, но верно портились. 1 июня большая часть английской миссии перебралась из Хамадана в Казвин, и здесь союзники имели возможность встречаться значительно чаще. Денстервилль пытался увлечь Бичерахова обсуждением планов совместного похода на Кавказ. Однако никаких официальных полномочий для этого английский генерал не имел. По воспоминаниям Денстервилля, Бичерахов часто восклицал в сердцах: «Как я могу о чём-либо сговариваться с вами, когда у вас нет войск и вы даже не можете обещать мне, что они у вас будут!»[124] В отряде среди казаков также утвердилось твёрдое недоверие англичанам за их манеру «воевать в тылу отряда и на автомобилях»[125].
Наконец, в начале июня Денстервилль получил известие о подходе достаточно крупных сил британских королевских сил: частей 14-го гусарского полка, восьми бронеавтомобилей и тысячи штыков Гентского пехотного полка с артиллерийской батареей, следовавших на пятистах «фордах»[126].
Лишь 5 июня генерал Денстервилль, наконец, согласился начать движение в Энзели. В этот же день отряд Бичерахова при поддержке эскадрона 14-го гусарского полка англичан, двух бронеавтомобилей и двух аэропланов выступил в направлении городка Менджил, имевшего важное значение, поскольку именно здесь находился единственный мост через глубокое ущелье, по которому с севера на юг текла река Сефид-Руд. В долине этой реки проходила единственная дорога на Решт и Энзели. Гилянцы, руководимые германским майором фон Пахеном, не использовали должным образом выгоднейшие условия местности для организации неприступной обороны на пути к Менджильскому мосту. Тем не менее рассаженные по возвышенностям несколько тысяч стрелков, усиленных пулемётами, представляли серьёзную угрозу для колонны англичан и казаков.
В значительной мере исход боя за Менджильский мост, состоявшегося 12 июня, был предрешён личной храбростью и тактическим умением Л. Бичерахова. Он постоянно находился во главе своих войск, лично своей знаменитой тростью разогнал передовой пикет дженгелийцев, вооружённых пулемётом, а затем организовал наступление с трёх направлений на ключевое предмостное укрепление персов. Не выдержав давления, противник побежал, и Менджильский мост — неодолимое препятствие, на котором, как казалось Кучук-хану, будет достаточно одной демонстрации силы, — был взят почти без потерь. По воспоминаниям одного из лидеров дженгелийцев Эсхануллы, повстанцы настолько были разочарованы этим поражением, что «войска стали рассеиваться», а члены революционного комитета дженгелийцев «Эттехад-э-Ислам» «склонны были совершенно распустить отряды и прекратить деятельность»[127].
Вскоре отряд Бичерахова прибыл в Энзели. Отряд Денстервилля остался в Реште, в нескольких десятках километров от моря. Здесь, в гилянской столице, Денстервилль решил дождаться новой партии английских войск и заодно закрепиться в этом регионе. Путешествие двух попутчиков по Северной Персии, занявшее так много времени, завершилось. Бичерахов к этому времени уже был вовлечён в новый, ещё более невероятный союз. Однако и связи его с Денстервиллем и англичанами не прервались.
Летом 1918 г. причудливые дороги Гражданской войны свели вместе Бичерахова с, казалось бы, очень далёкими ему политическими силами — большевиками. Лазарь Бичерахов внёс свою лепту в историю Бакинской коммуны — одного из самых мифологизированных эпизодов Гражданской войны — и сам стал частью этого мифа, его, так сказать, тёмной страницей, на которую записано падение советской власти в Баку и последующий расстрел большевистских руководителей — знаменитых двадцати шести бакинских комиссаров.
Бакинская коммуна и её армия
Драматическая история Бакинской коммуны, как немногие события Гражданской войны, была предельно мифологизирована и сознательно искажена. Причина крылась в той тонкой и очень ранимой материи, на которой произросла социалистическая республика в Баку, а именно в исключительно напряжённой межэтнической обстановке в Закавказском регионе, Азербайджане и Баку. Этнические мотивы против воли создателей коммуны сопровождали и часто определяли всю её короткую историю, стали её доминантой. Другой особенностью революционной практики коммунаров стала их готовность сотрудничать едва ли не с любыми политическими силами ради удержания этого важнейшего для экономики Советской России региона. Данная глава посвящена военной истории Бакинской коммуны, и появление в конце её Бичерахова, как кажется, вполне закономерно.
Межнациональное насилие стало лейтмотивом революции в Закавказье. Уже Февраль 1917 г. выпустил наружу джинна национализма. До осени 1917 г. он обретал силу в лице многочисленных национальных комитетов, национализации войск Кавказского фронта, государственного размежевания и просто обострения бытового национализма при одновременном ослаблении органов власти и развале фронта. Падение Временного правительства послужило сигналом для эскалации межнационального насилия. Уже в первые недели после Октябрьской революции в Муганской долине на юге Азербайджана разгорелся конфликт между русскими поселенцами и азербайджанским населением (именовавшимся тогда тюрками или татарами), вылившийся в многомесячное взаимное истребление. Особой жестокостью вошли в историю так называемые шамхорские события 9–12 января 1918 г., когда тюркское население несколько дней громило воинские эшелоны, возвращавшиеся с Кавказского фронта в Россию. Азербайджанцам удалось завладеть до 15 тыс. винтовок, до 70 пулемётов и 20 орудий. В ответ русские войска уничтожили десятки азербайджанских селений. С обеих сторон погибли тысячи человек[128]. Резко обострились отношения между азербайджанцами и армянами, армянами и грузинами. Несколько тысяч вооружённых армян, покинувших фронт, скопилось в Баку, но они не могли отправиться на родину, поскольку передвижение по территории Азербайджана было смертельно опасным занятием. Баку и его окрестности дважды в 1918 г. становились ареной страшной этнической резни — в марте азербайджанской, а в сентябре армянской. Массовый геноцид русских, армян и горских евреев произошёл весной 1918 г. в Кубинском и Шемахинском уездах. Всё это, помноженное на исключительную слабость новых органов власти — заседавшего в Тифлисе Закавказского комитета и сменившего его Закавказского сейма, раздиравшихся противоречиями между национальными советами, и разлагающую, дезорганизующую деятельность большевиков, противников и недавних союзников России по мировой войне (немцев, турок, англичан, американцев), — создавало исключительно благоприятную почву для разгула шовинизма, этнических чисток, произвола и хаоса.