Входя в квартиру Нина прошептала: — Ну что, няня, плакал?
— Знамо плакал, — тихим шепотом отвечала нянька, — когда болен. И прибавила: — к вам господин приходил, как фамилию-то назвал, Болоцкий, что ли.
Густым вечером, киевским купеческим садом шли террористы. Аллея была глуха, далека. Проходящему показалось бы, что гуляет приехавшая в Киев экскурсия учителей.
— Не понимаю, где Иван Николаевич? ждал его в Двинске — его нет. У меня самые скверные предположения — говорил Савинков. — До выяснения его судьбы мы не можем ничего принимать в деле Плеве. Предлагаю поставить на Клейгельса, здесь. Он ездит каждый день по Крещатику. Я и «поэт» знаем его в лицо. Ошибка невозможна. Мы убьем его и это будет нужное партии дело.
— Павел Иванович, партия нас на Клейгельса не уполномачивала. Партии нужен Плеве. И это надо выполнить во что бы то ни стало, — горячился Поко-тилов. — Как хотите, товарищи, я решил завтра поехать в Петербург и поведу это дело один.
— Я поеду с тобой, — сказал Боришанский.
— А, по моему, Павел Иванович прав, — заговорил Каляев, — наличных сил для Плеве нет, надо выждать, а пока поставим на Клейгельса.
— Ваше мнение, «Леопольд»? — обратился к Швейцеру Савинков.
— Я согласен. С Плеве надо выждать, чтобы выяснилась судьба Ивана Николаевича. Пока что можно заняться Клейгельсом.
— Товарищи, я против этого. Я завтра же еду в Петербург, — проговорил Покотилов.
— Я тоже.
Савинков чувствовал, что не в силах управлять этими волями. Обращаясь к Покотилову сказал:
— Я не могу удерживать тебя и Абрама. Я только ставлю на вид: если Иван Николаевич не арестован, вы повредите делу.
С паспортом на имя мещанина Альберта Неймай-ера Азеф возвращался из Парижа, удобно расположив толстое тело в кресле вагона. Поезд мчал к русской границе. Коммерсант Альберт Неймайер раскуривал оглушительную сигару, выкладывая: — «Снять квартиру, купить автомобиль, обставить без подозрений, выследить в автомобиле, с автомобиля убить, принцип правилен…»
За окном шел игольчатый дождь. Азеф опустил окно. Ворвавшийся с полей воздух был ароматен.
Покотилов подстриг бороду до небольшой испань-олки. Боришанский обрился. Они сидели на вокзале в Вильно поодаль друг от друга. Следя за Покотило-вым, Боришанский увидал, что к Покотилову идет человек со скуластым лицом Азефа. «Азеф? Неаре-стован! Но неужели так неконспиративен, неужели подойдет?»
— Вот неожиданно, как дела? — улыбаясь проговорил Азеф, протягивая Покотилову руку. На лице Покотилова было счастье. Азефу стало ясно, думали об аресте.
— Пойдемте на платформу, до поезда еще далеко. Покотилов взял тяжеловатый чемодан с динамитом. На платформе лицо и тон Азефа изменились. Он шел мрачный, злой. Лицо передергивалось.
— Что за чорт? — говорил отрывисто, — почему я встречаю вас здесь? Почему вы не в Петербурге?
— Я еду туда с Абрамом. Первое покушение не удалось.
— Почему? — остановился Азеф.
— Абрам заметил слежку, еле ушел от полиции.
— Где была слежка?
— У департамента.
— Я говорил, что это глупый план, — зарычал Азеф, — где ж остальные, где Павел Иванович?
— В Киеве.
— Как в Киеве? — заливаясь злобой пробормотал Азеф. — Стало быть слежка за Плеве брошена? что? чорт знает что! — сжимал кулаки Азеф.
— Павел Иванович хочет ставить дело на Клей-гельса.
— Что? — вскричал Азеф в совершенной ярости. — Бросить порученное ЦК дело и ставить никому ненужные дела?! Дайте сейчас же мне явку к нему.
Минута прошла в молчании.
— Мы думали, вы арестованы. Павел Иванович не нашел вас в Двинске.
— Мне надо было заметать следы, за мной следили, — и как бы желая отделаться от разговора Азеф спросил, — куда ж вы едете? вы вдвоем едете?
— Вдвоем.
— Что за вздор, должны выехать все и снова ставить дело.
— Если товарищи приедут — хорошо, но я уверен, мы вдвоем убьем Плеве, а может быть я один.
— Какая чепуха, какое безобразие, все брошено, все начатое утеряно, чорт знает…
Они остановились в конце перрона.
— Ну я страшно рад, что вы живы и свободны, Иван Николаевич, — улыбался Покотилов, — мне уж время садиться, надо не потерять Абрама.
Азеф молча протянул руку.
— Кланяйтесь товарищам, — сказал Покотилов. Азеф не ответил, оставшись стоять. Покотилов с чемоданом пошел от него по перрону.
— «Чорт знает, убьют дурака Клейгельса. Убить его раз плюнуть. Будет скандал». — Бормоча извозчичьи ругательства, Азеф пошел к выходу.
«Он был очень мягок и очень чист», — думал Савинков, держа полученное письмо с описанием самоубийства брата Александра в Якутской ссылке. Савинков старался припомнить Александра. Было странно, что Александра нет на земле.
Савинков взял лист, исписанный почти женским мелким почерком. Это был его, Бориса, почерк. Зажег огонь, перечел свое вчерашнее стихотворение:
«Когда принесут мой гроб, Пес домашний залает, Жена поцелует в лоб, А потом меня закопают. Глухо стукнет земля, Сомкнется желтая глина И не станет того господина, Который называл себя я».
«Застрелился» проговорил Савинков, представляя Александра. Савинков сидел в забытьи. «Почему я уступил Каляеву метать бомбу в Клейгельса? Он меня просил. И я согласился. Но разве я испугался? Нет, я метал бы. Но Каляев больше меня ищет этого…»
Стук в дверь вывел Савинкова из себя. «Кто б мог быть? Дверь заперта. Никто не должен приходить». Опустив руку на револьвер, Савинков открыл.
Азеф вошел быстро. Задохнувшись от злобы и лестницы, он проговорил:
— Какое ты имеешь право самовольно менять решения ЦК? Ты опять бросил Петербург и все дело? Савинков никогда не видал такой злобы.
— Я вторично с товарищами был брошен тобой. Тебя не было в Двинске и опять не было сведений. Где ты был?
— Я уполномочен ЦК! Если меня не было в Двинске, это ничего еще не говорит за то, чтоб вы бежали, бросив дело!
— Я ниоткуда не убегал!
— Ты бежал и увел товарищей! Что ты тут затеваешь с Клейгельсом? Кому это нужно?
— Партии и революции.
— Никому не нужно! У нас постановление ЦК, мы должны провести его чего б ни стоило! Вы испугались мифической слежки за Абрамом! Да хоть бы и была слежка, это не может менять плана, вы не смели уходить!
— В таком случае, — проговорил Савинков, — я вовсе отказываюсь работать, ибо упреки считаю незаслуженными.
— Это не так то легко, входить в террор и уходить, это не театр!
Лицо Савинкова искривила наглая гримаса.
— Уж не грозишь ли ты мне?
Азеф понял, что взял через край, надо потушить, будет разрыв с Павлом Ивановичем, который нужен.
— Бросим! — махнул он рукой, — мы оба взволнованы, надо говорить спокойней, а то еще перестреляемся, — и вдруг засмеялся рокочущим гнусавым смехом. Это было неожиданно, внезапно. Савинков не засмеялся. В комнате смеялся один Азеф.
— Кипяток ты, Павел Иванович. Я говорил, что план, который ты выдвинул, плох. Клейгельса надо бросить. А за Плеве возьмемся как следует. Пусть сегодня же едет в Питер «поэт». «Леопольд» приготовит еще динамиту. Я возьму новых товарищей. Тебе тоже надо ехать. Перед этим съездишь в Харьков, я дам явки, там есть товарищи занятые изготовлением македонок. А здесь встретишься с одной женщиной, тоже возьмешь ее.
— Для чего она мне?
— Это партийная, Дора Бриллиант, хочет работать в терроре.
— Бриллиант?
— А что? Ты ее знаешь? — остановился Азеф.
— Не знаю. Но о ней говорил Покотилов.
— Да, он ее рекомендовал. Другие тоже рекомендуют. Она производит хорошее впечатление.
— У тебя новый план?
— Ты с Дорой в Петербурге, — говорил Азеф, — снимешь, как англичанин Мак Кулох, квартиру в хорошем районе. Дора будет твоя содержанка, кухаркой будет Ивановская.
— Народоволка?
— Да. Ты найдешь ее в Петербурге, дам адрес ночлежного дома, она сейчас там. Сазонов будет лакеем. Кроме того «поэт» пойдет в разнос с папиросами. Двое будут извозчиками. Боришанский будет учиться на шоффера. Ты купишь автомобиль, он будет шоффером. От такого плана Плеве никуда не уйдет. Теперь он будет убит, — улыбка Азефа была странна. — А с Клейгельса сними всех, сегодня же ликвидируй, понимаешь?
— Хорошо, — нехотя сказал Савинков. — Что было в Двинске? За тобой следили?
— Пришлось колесить по всей России. Но отвязался, ничего, — проговорил Азеф. — Приезжай в 11 в «Континенталь», — потолкуем.
Когда Азеф ехал на извозчике, он улыбался. Улыбку увидал переходивший улицу прохожий, подумав: — «Чему улыбается? Ведь эдакий урод, а стало быть счастлив, раз улыбается».
По Крещатику, бежа, кричали газетчики: — «Взрыв в Петербурге!» — «Взрыв в Северной гостинице!» — Газетчики торопились отклеить от сырой стопы экстренный выпуск. Неслись дальше, крича: — «Взрыв в Петербурге!» — «Взрыв в Северной гостинице!»
Савинков читал, замедляя шаг:
«В ночь на 31 марта в «Северной гостинице)' в Петербурге произошел взрыв, разрушивший угол здания. Причины до сих пор не выяснены. Взрыв произошел в номере 1 7, занятым только что приехавшим и еще не прописавшимся человеком. Опознать убитого невозможно, ибо взрывом тело разорвано на мелкие клочья. Цельной осталась только правая рука и кусок головы. Загадочность взрыва волнует Петербург. Департаментом полиции приняты самые энергичные меры расследования, потому что не устраняется возможность, что номер был занят членом террористической организации».
«Сильный снаряд», — думал Савинков, идя мимо памятника Богдану Хмельницкому. — «Должно быть дрожали руки, сломал трубку». Издали увидал толстую, качающуюся фигуру Азефа, на ходу размахивавшего газетой.
— Читал? — сказал Савинков.
Азеф тяжело дышал от взволнованности.
— С чем теперь поедем, — пробормотал он. — Покотилов весь динамит взорвал, ясно. Осталось на один снаряд. Но с одним метальщиком нельзя выходить на Плеве, — хрипел Азеф, — придется послать «Леопольда» в уезд, чтобы готовил по крайней мере снарядов восемь.