Иван».
Азеф посидел, снова потянулся всем телом, зевнул мясистым, громадным ртом. По монументальности напоминал гиппопотама. Посидев так с минуту, черкнул на телеграфном бланке:
«Партия велосипедов «Дуке» прибудет пятницу девять вечера. Неймайер».
Азеф позвонил, приказал дать счет и позвать извозчика. Когда коридорный тащил за Азефом чемоданы. Азеф раздавал на чай выстроившейся прислуге. Тут были швейцар, лакеи, горничные, посыльные, мальчики. Азеф не был скуп, давал всем рубли, полтинники. Кряхтя шел дальше, не обращая вниманья на низкие знаки благодарности.
В восемь, когда на Петербург ложились сумерки, лакей Афанасий в каморке под лестницей наливал Силычу в плохо граненый стакан кагору. Кухарка Егоровна сидела у окна кухни, чтоб заранее увидать описанного начальника боевой организации.
Дора и Савинков, в ожидании, остались в гостиной. Савинков сидел, откинувшись в кресле, читал Доре свои стихи, в такт слегка жестикулируя:
«Когда безгрешный серафим Взмахнет орлиными крылами Нетленный град Иерусалим Предстанет в славе перед нами.
Смарагд и яспис и берилл Богатствам господа нет счета И сам архангел Гавриил Хранит жемчужные ворота.
Ни звезд, ни солнца, ни луны, Нетленный град — светильник божий. У городской его стены Двенадцать огненных подножий.
Но знаю, жжет святой огонь. Убийца в храм Христов не внидет, Его истопчет бледный конь И царь царей возненавидит».
— Потрафило тебе, парень, тут другие кто живет? Какие господа? Шантрапа! А твои господа, настоящие, да и работа какая?
— Да я, Силыч, не жалуюсь, господа хорошие. Только барыня злющая, иногда развизжится, — смеялся Афанасий, — я тебе подолью кагору то, а?
— Да подлей, церковное то пью, а крепкого сроду не пил.
Афанасий лил кагор в покрасневшие стаканы.
— Картины у тебя, Силыч, интересные, про войну все, смотри-ка наяривает наш казак то?
— Ха-ха-ха, — хрипло рассекся Силыч, словно горло его навеки засорилось пылью лестниц. Лупцует то, Афоня, лупцует, да на каотинке, зря все ведь.
— Чего зря? Думаешь японца не побьем?
— Побьете, — смехом раскололся Силыч. — Это, Афоня, картинки на обман. Мы этого японца никады не возьмем, вот что.
— Возьмем! — стукнул захмелевший Афанасий и кагор подпрыгнул на цветной скатерти.
— Оставь фигурять, кому брать то.
Прасковья Семеновна разглядела быстро идущую по двору толстую фигуру. Сердце сказало «он». Ивановская приоткрыла дверь, прислушалась. Взяла лампу и вышла в сени. Шаги подымались.
В полутемноте увидала необычайно толстого, громадного человека в котелке, в черном пальто. Азеф подымался взволнованно.
Толстые губы отвисли. Глаза искоса ощупали, осмотрели Ивановскую.
— Дмитрий жив и здоров, — пробормотал Азеф.
— Проходите, вас давно ждут.
Также ощупавши ее глазами, Азеф скользнул мимо нее в дверь. И дверь заперлась. Савинков быстро шел в кухню.
— Наконец-то! — закричал он. В кухне они обнялись, крепко расцеловались.
Афанасий бегом бежал черной лестницей узнать: приехал ли? Ивановская несла в столовую самовар. Дора расставляла чашки, клала в вазу малиновое варенье. Из ванной слышались голоса Савинкова и Азефа. Азеф умывался.
— Приехал? — вбежал Сазонов.
— Приехал, — радостно кивнула Дора.
— Ну будет им на орехи! — проговорил, потирая руки, веселый, розовощекий Сазонов. Прасковья Семеновна с любовью глянула: «Ах, какая прелесть этот Егор».
Коридором из ванной шли, разговаривая. И вдруг в квартире раздался гнусавый, раскатистый смех Азефа. Прасковья Семеновна дрогнула, до того неприятен был смех.
— Здраасти, Егор, — ласково смеялся Азеф, обняв, поцеловал.
— Ну, угощайте, угощайте гостя. Сначала чай, Борис, а потом о делах. — Азеф потирал руки. Все кругом радовались. Знали, что Плеве будет убит.
— Какой автомобиль купил? — отпивал чай Иван Николаевич.
— Не покупал.
Улыбки сошли с толстого, губастого лица. Азеф потемнел.
— Как не покупал?
— Не покупал.
— Что значит!? — повысил голос Азеф. Все неприятно замолчали. — Я тебе сказал купить!
— А я не купил, на месте выяснилось, автомобиль не нужен.
Отставив в сторону стакан, варенье, Азеф насупившись пробормотал:
— Говори о деле.
Он навалился на стол всей грузностью, из под опущенной головы изредка бросая на присутствующих косой, пытливый взгляд.
Савинков докладывал о наружном наблюдении извозчиков, разносчиков, о том, сколько раз видели карету, о маршруте.
— Была ли за кем нибудь слежка? — пробормотал Азеф, не подымая головы.
— Нет. И товарищи просят немедленно кончать, уверенность в удаче полная.
Азеф молчал, бросая взгляды на Савинкова, Дору, Ивановскую.
— Я поживу, — нехотя сказал он. — Проверю сам, так ли все, как ты говоришь. А как квартира? Слежки нет?
— Никакой. Прасковья Семеновна всех кухарок знает. Егор с швейцаром неразрывен, кагор с ним пьет.
Взглянув на Сазонова, Азеф ласково улыбнулся: «ну, вас то мол я знаю». И не обращая вниманья на Савинкова, заговорил с Сазоновым. Было странно, что грубый с людьми, уродливый человек говорит с Егором почти заискивающе.
По прежнему еженедельно по четвергам выезжала черная, лакированная карета. Сделав крутой загиб по улице, останавливались вороные кони под крепко натянутыми белыми тесмищами возжей. Замерев ждали. Косились мордами. Сквозь наглазники хотели увидать седоватого, плотного старика с щетинистыми усами, в треуголке. Никогда не видали. Только чувствовали приближение по суете, по тому, как начнут выбегать, усаживаться велосипедисты. И когда рессоры слегка накренялись, хлопала дверца, а на козлы впрыгивал ливрейный лакей, вороные кони подавались вперед в ожидании бега. И замирал у подъезда швейцар в странном, галунном золотом хомуте через плечо.
Бравый кучер Филиппов трогал. Прямо от подъезда бурей брала карета. В неизменной позе, вперив, сердитые глаза с мшистыми бровями в одну точку, словно в напряженном ожидании внезапного, несся диктатор России.
Он не знал, что лету кареты прочертился предел. Что план убийства взял в плавниковые, мягкие руки его сотрудник. Что Азеф сверяет сводки наблюдения. Отдает приказания, занося из-за руки удар.
Когда не было деловых разговоров, обсуждений плана, Азеф, обнимая «барина», гулял по квартире. Смеялся. Или, кряхтя и сопя, боролся с Егором Сазоновым на поясах. И несмотря на плавничьи руки и рыхлую ожирелость Азеф был силен. Много поту проливал легкий, кремнистый Егор Сазонов, чтобы вырваться из под запыхавшейся туши Ивана Николаевича.
А иногда вечером Егор подходил к Доре:
— Дора, сыграйте что-нибудь, — говорил он.
— Что же сыграть, Егор?
— Сыграйте мое любимое: «В тени задумчивого сада».
Дора шла к пианино.
Стояли томительные, петербургские, белые ночи. Министр страдал бессонницей. Приказывал лакею крепко накрепко опускать жалюзи.
— Чтобы в комнате была совершеннейшая темнота! — сердясь, кричал министр.
От малокровия петербургских ночей страдал и Азеф, засыпая беспокойно.
Дора испуганная, растрепанная, в одной рубашке стояла у двери Савинкова: — Что такое, Борис? Вы слышите? Что-то случилось, кто-то кричит!
Вскочив, Савинков выбежал в коридор. Из комнаты Азефа несся придушенный стон, прерываемый криками. Савинков приоткрыл дверь. Скрипя зубами, ворочаясь, громко стонал Азеф. И вдруг от шороха вскочил на постели.
— Кто тут? — крикнул он.
— Это я, Иван. Ты напугал Дору, ты кричишь.
— В чем дело? — не понимая, вскрикнул Азеф, был взлохмачен. — Кричу? Что за чушь!
— Ну да, ты сейчас посылал кого то к чорту. Не волнуйся, стены капитальные, спи. — Запахивая на груди халат, Савинков вышел.
Но Азеф не спал. Боясь своих криков» лежал с закрытыми глазами, пока утром в рубахе, перерезанной голубыми помочами, не вошел Савинков.
— Вставай толстый! Ну и напугал Дору, всю ночь орал.
Азеф сел на кровати, надевая розовый носок.
— Неужели кричал? — пробормотал он и принужденно засмеялся. — Да вы бредите, с чего я начну кричать?
— Дора говорит, ты каждую ночь кричишь.
Азеф встал, ноги были волосаты.
— Что же я кричу?
Одевая ботинок, Азеф согнулся в пояснице. Мешал нагибаться живот. Пошел в уборную и здесь, волнуясь на стульчаке, решил убить Плеве в ближайший четверг, самому же сегодня уехать с квартиры.
— Ты думаешь, лучше по дороге на Балтийский? — говорил Азеф за чаем.
— Да.
Азеф был хмур.
— Сегодня вечером выеду в Москву. За мной поодиночке поедете, — ты, Егор, Каляев. Швейцера я извещу. Будем ставить, как хотите, на улице по дороге на Балтийский.
В фигуре Сазонова, в румянце, в блеске глаз ожила радость.
— Во вторник встретимся в Сокольничьем парке, в Москве — говорил Азеф, намазывая булку маслом.
— Обсудим детали. Квартиру сразу бросить нельзя, надо сделать, что ты как будто уехал от Доры. Лакея расчитали, а вы, Прасковья Семеновна и Дора, должны жить здесь, пока я не дам знать. Перед актом все уедут из Петербурга, квартиру бросим.
Напившись, Азеф встал, смеясь блеском масляной темноты глаз, хлопнул Савинкова по плечу: — Так то барин, кончать надо!
— О подробностях в Москве договоримся, Иван Николаевич? — глухо сказал Сазонов.
Азеф знал, какие это подробности.
— Об этом поговорим в Москве, — улыбнувшись проговорил он. А ночью, приподняв воротник, надвинув на глаза котелок, Азеф выскользнул из подъезда и скрылся.
Силыч перед сном мыл ноги, распарив, отдирал ножем желтые мазоли. Стук в дверь был силен. Силыч прошептал: «кого черти несут, царицы небесные».
— Ты чего Афанасий? — расплющивая лицо о стекло, закричал он, стоя на одной ноге и поджав другую мокрую.