В эту минуту вошла женщина, с приятными чертами лица, несшая в руках салатник.
— Вигя, — сказала она, — я вам вишни. — И поставила меж Черновым и Савинковым.
— Спасибо Настенька! Ешьте, пожалуйста, молодой человек, берите, соединим так сказать приятное с полезным. — Необычайно быстро, словно семячки Чернов брал вишни, выплевывая косточки на блюдце. Значительно замедлив, Виктор Михайлович склонялся над салатником. Савинков видел, как толстые пальцы выбирают самые спелые, даже расшавыривает вишни, быстро говоря, Виктор Михайлович.
— Я, молодой человек, с своей стороны ничего против вашей работы в терроре не имею. Вас я не знаю, но рекомендации бабушки достаточно. Но если вы думали, что я заведую террором, так нет, ошиблись, не мой департамент. Я, так сказать, теоретик нашей партии, может что и читали, подписываюсь Гардении. Что же касается, террора придется потолковать конечно с Иваном Николаевичем, товарищем Азефом, благо вы и познакомились. Большой человек, большой. С ним и потолкуйте. Я поддержу, поддержу, да.
Доев вишни, словно кончив лекцию, Чернов встал и подал руку.
— Старайтесь, молодой человек, — говорил, провожая Савинкова, — борьба требует святых жертв, ничего не поделаешь, должны приносить. Зайца, как говорится, на барабан не выманишь. Должны из любви к нашему многострадальному народу, да, — прощайте!
По женевской улице Савинков шел, покручивая тросточкой. — Занятно, — бормотал он. Больше чем о Чернове думал об Иване Николаевиче. Странное чувство оставил, брюхастый урод на тонких ногах, с фунтовыми черными глазами и отвислыми губами негра: — Азеф понравился Савинкову: — в уроде была сила.
Через три дня, идя Большой Набережной, Савинков смотрел на белосиний Монблан. По озеру бежали гоночные лодки с загорелыми выгибающимися телами гребцов. Мальчишка-булочник в фартуке и колпаке, провозя в вагончике булки, поклонился Савинкову, как знакомому. День был горяч, душен. Придя домой, Савинков разделся, в белье лег на диван. Но вместо дум он почувствовал, как качается, плывет в дреме тело.
Короткий звонок заставил его приподняться. На звонок не раздавалось шагов. Мадам Досье ушла в церковь. Савинков, накинув пальто, пошел к двери. Раздался второй звонок. Стоявший видимо решил достояться.
— Кто тут? — спросил Савинков, и, глянув в глазок, увидел темножелтое лицо и вывернутые губы Ивана Николаевича.
— Что это вы как конспиративны, в глазок смотрите, — гнусавым смешком пророкотал Азеф, идя коридором. — Ах, да вы без порток, спали, что ли?
— Посидите, пожалуйста, я сейчас, Иван Николаевич.
Стоя у окна, Азеф смотрел на улицу. Бросил взгляд на стол, где лежали исписанные листы. Отойдя, тяжело сел в кресло, опустил голову. Он походил на быка, который может сорваться и пропороть живот.
Когда вошел Савинков, может длилось это час, может секунду: — Азеф смотрел на Савинкова, Савинков на Азефа. «Как из камня», — подумал Савинков.
— Мне говорили, вы хотите работать в боевом деле? — гнусаво произнес Азеф, — правда это?
Темные, беззрачковые глаза, все выражение лица стало вдруг ленивым, почти сонным. Азеф был в дорогом сером костюме. Ноги были обуты в желтые туфли, галстук был зеленоватый.
— Да, вам говорили правду.
— Почему же именно в боевом? — медленно повернул голову Азеф, глаза без зрачков, исподлобья уставились в Савинкова.
— Эта работа мне психологически ближе.
— Пси-хо-ло-гиче-ски? — процедил Азеф. Вдруг расхохотался высоким, гнусавым хохотом. — А вы знаете, что за эту психологию надо быть готовым к веревочке? — Азеф чиркнул рукой по короткому горлу.
— Вы не курите? — раскрыл портсигар Савинков.
Азеф не заметил портсигара. Встал, раскачивая колоссальное тело на тонких ногах, прошелся по комнате. Савинков заметил, ступни, как и руки, маленькие. Азеф стоял у окна, глядя на улицу. Не поворачиваясь, проговорил гнусавым рокотом:
— Хорошо, вы будете работать в терроре.
Повернувшись, сказал неразборчиво:
— Беру только потому, что просил Гоц и бабушка, так бы не взял, тут много шляется. — Не глядя на Савинкова подошел к столу. На столе лежали нелегальные брошюрки: «Народная воля», «За землю ' и волю», Азеф, взяв одну, пробормотал:
— Ну что, хорошие книжки?
— Да, как вам сказать.
— Эти книжки сделают то, что у России через несколько лет косточки затрещат, — гнусаво проговорил и, взяв мягкую шляпу, Азеф пошел к двери. У двери остановился.
— У вас деньги есть? — Вынув из жилетки две бумажки, кинул на стол. — Завтра в восемь, в кафе «Националь», я найду вас — и мотнув бычачьей головой без шеи, Азеф скрылся за дверью.
На Монбланской набережной в кафе «Националь» рыдали тончайшие скрипки. Черными фрачными фалдами трепыхали лакеи. Веранда выходила на Женевское озеро. За озером рисовались горы и снежно-розовый, от заката, Монблан.
Скользили яхты, лодки, пароходы. В закате все казалось игрушечным. С озера тянул сыроватый ветер. За столиками, у перил пили сквозь соломинки мощеобразные английские мисс. От трепета финансовой игры отдыхали заокеанские дельцы. Были тут и французские писатели, румынский министр, прусские генералы, на которых штатское сидело прямее, чем на манекенах.
В озерных сумерках и Азеф смотрел в играющую огнями воду. Он ни от кого не отличался, походя на директора стального концерна. На безымянном пальце блестел бриллиант. В белом костюме рядом сидел элегантный молодой человек, по виду могший быть секретарем директора стального концерна.
Несколько наперев жирной грудью на стол, Азеф проговорил тихим рокотом:
— Вам скоро надо ехать в Россию. Ставим крупное дело. Послезавтра выедете в Германию, поживите, выверите, нет ли слежки. Если будете чисты, проедете в Берлин, а там в воскресенье встретимся в 12 дня в кафе Бауер на Унтер ден Линден.
Английские мисс хохотали, обнажая лошадиные зубы. Толстый француз с тонкокурчавыми волосами читал «Матэн». Возле него мальчик с бледным личиком ел пирожное. Рыдали скрипки, качался фрак скрипача в такт танцам Брамса.
— Прекрасно, но если я иду на дело, не находите ли, что надо знать несколько больше, чем то, что вы сейчас сказали, — отхлебывая вино, проговорил Савинков.
— Если будете убивать, то не неизвестного, а определенное лицо, — лениво усмехаясь, проговорил Азеф. В Берлине дам указания, явки, паспорт, все узнаете, — прогнусавил он, осматривая террасу.
По террасе шла женщина, смуглая, черные волосы лежали взбитым валом, она походила на креолку.
— Не плоха? — улыбнулся в бокал Азеф. Эфиопские, мясистые губы расплылись в непонятное V первого взгляда.
— Вы женаты? Где ваша жена?
— В Петербурге.
— Скверно. За ней могут следить. Вы ей писали?
— Нет.
— Не пишите. Наверняка следят. Где она живет?
— На Среднем. А вы женаты, Иван Николаевич?
— Моя жена в Швейцарии, — нехотя ответил Азеф.
— Сегодня утром, — заговорил он. — Брешковская говорила, что какой то Каляев приедет к воскресенью в Берлин. Я с ним должен увидеться. Вы его знаете?
— Это мой друг.
— Вы думаете, он подходящ для нашей работы?
— Безусловно. Он едет только для этого. Берите его обязательно, Иван Николаевич.
— Я беру, кого считаю сам нужным.
Азеф помолчал. И вдруг улыбнулся засветившимися глазами, отчего лицо приняло ласковое, почти нежное выражение.
Когда они шли верандой, на них обращали внимание. В фигурах был контраст. Савинков, ниже, худ, барственен. Азеф толст, неуклюж, колоссален, дышал животом.
— Хороший вечер, — проговорил Азеф. Савинкову показалось, что выйдя из кафе, Иван Николаевич стал проще и доступнее.
— Если с вами пошли по одной дорожке, а может еще и висеть вместе придется, — гнусовато говорил Азеф, — надо хоть ближе познакомиться. Вы ведь из дворян?
— Дворянин. А что?
— Я еврей, — засмеявшись, сказал Азеф, — две больших разницы. Вы учились, кажется, в Варшаве? Ваш отец мировой судья?
— Откуда вы знаете?
— Гоц говорил. Только не понимаю, зачем пошли в революцию? Жили не нуждаясь. Могли служить. Зачем вам это?
— То есть что?
— Революция.
Савинков рассмеялся.
— А декабристы, Иван Николаевич? Бакунин? Ну, а Гоц? Он же ведь миллионер? Вы странного мнения о революционерах.
— Исключения, — бормотнул Азеф.
— Ну, а зачем же вы в революции? Вы инженер?
Азеф мельком глянул на Савинкова.
— Я другое дело. Я местечковый еврей, не мне, так кому ж и делать революцию. Я от царского правительства видел море слез.
— И я видел.
— Что значит, вы видели? Видели одно, вы чужое видели. Я свое видел, это совсем другое. — Ну, да ладно, — остановился вдруг Азеф, протягивая руку. — Мне пора. Стало быть не забудьте в воскресенье в 12 в кафе Бауер. — Простившись, Азеф повернул в обратную сторону.
Над Женевским озером плыл матовый полулунок. Азеф не видал его. Он шел раскачиваясь. Возле знакомого кафе, на рю Жан-Жак Руссо, Азеф стал оглядываться, ища женщину.
— Как рад, что зашли, — приподнялся в кресле Гоц. — Я назначил? Позабыл. Так устал, было собрание, но ничего, потолкуем.
Гоц был еще мертвенней и бледней.
— Вы были у Виктора и Ивана? Они говорили. На товарищей произвели прекрасное впечатление. Иван Николаевич берет вас к себе. Он разбирается. Он большая величина. Вам надо будет всецело подчиняться ему, без дисциплины дело террора гроша ломаного не стоит.
— Да, Иван Николаевич, о вас очень хорошо отозвался. Стало быть завтра поедете. Кроме вас едут еще два товарища. Паспорта, явки, деньги, все у Ивана Николаевича. В организационные планы и технику мы не входим.
Взглядывая в блестящие глаза Гоца Савинков думал: «нежилец, жаль».
— Ну о делах вот собственно все. Ваше желание исполняется, идете… — Гоц оборвал, любовно глядя на Савинкова: — молодого, перенесшего тюрьму, крепость» ссылку, теперь идущего на смерть.