— Вы знаете на кого?
— Предполагаю.
— На Плеве, — тихо сказал Гоц. — Вы понимаете насколько это необходимо, насколько ответственно? Ведь он нам бросил вызов, заковывает Россию в кровавые кандалы.
— Я считаю за величайшую честь, что выхожу на это дело.
— Может мы не увидимся. Давайте останемся друзьями, вы можете сделать многое; вы смелы, образованы, талантливы, берегите себя Борис Викторович. Скажите, вы ведь пишите? Вашу статью в № 6 «Рабочего дела» Ленин страшно расхвалил в «Искре». Знаете? Но статьи одно. У вас беллетристический вид. Скажите, не пробовали?
— Пробовал, — сказал Савинков. — Вот недавно написал.
— Что?
— Рассказ.
— О чем? Расскажите, это интересно! — даже заволновался Гоц.
— Выдумка из французской революции. Называется «Тоска по смерти».
— По смерти? — переспросил Гоц. — Тоска? Не понимаю. Расскажите.
— Сюжет простой, Михаил Рафаилович. В Париже 93-го года живет девушка, дочь суконщика. Отец ее влиятельный член монтаньяров, партия идет к власти, семья живет достаточно. Жанна весела, спокойна. Но вдруг однажды она подходит к окну и бросается в него. Все в отчаяньи, не понимают причины самоубийства. Разбившуюся Жанну вносят в дом. Возле нее рыдает мать. Все спрашивают Жанну о причине, но Жанна на все отвечает «я не знаю». А через несколько минут умирает и шепчет «я счастлива».
Гои забеспокоился в кресле.
— Все? — сказал он.
— Все.
— Только и всего? Так и умерла? С бухты ба-рахтм бултыхнулась в окно? Неизвестно почему?
— Рассказ называется «Тоска по смерти».
— Я понимаю, — загорячился Гоц. — Но это же упадочничество! Здоровая девушка бросается в окно и говорит, что она счастлива.
— Может быть она была нездорова? — улыбнулся Савинков.
— Ну, конечно, же! Она у вас психопатка! Очень плохой сюжет. И как вы до этого додумались? Не знаю, может вы хорошо написали, но выдумали очень плохо. И зачем это вам, революционеру?
Гоц помолчал.
— Идете на такое дело и вдруг такое настроение. Что это с вами? У вас действительно такое настроение?
— Нисколько.
— Как же это могло взбрести?.. Знаете что, Борис Викторович, — помолчав, сказал Гоц, — говорят, у надломленных скрипок хороший звук. Это наверное верно. Но звучать одно, а дело делать — другое, — вздохнул Гоц. Я вас так и буду звать: надломленная скрипка Страдивариуса? А? А стихи вы пишете?
— Пишу.
— Прочтите что нибудь.
«Гильотина — жизнь моя!
Не боюсь я гильотины!
Я смеюсь над палачом,
Над его большим ножом!
— Вот это прекрасно, вот это талантливо, — радостно говорил Гоц. — Ну идите, дорогой мой, приподнялся он. — Увидимся ли только? Дай бы бог.
Они крепко обнялись и расцеловались.
По «бедекеру» Савинкову показалась самой привлекательной родина немецкого романтизма старая Иена. Где цвел голубой цветок Новалиса и Шлегеля, где дышала и быть может еще дышет „Weltseele" романтиков.
Савинков слез на крохотном йенском Парадиз-вокзале. С чемоданом в руке шел мимо университета, строенного в 16-м веке, мимо «Рацкеллера», блестевшего цветными окнами. Известковые старушки на подложенных под локти подушечках смотрели с подоконников на Савинкова.
Савинков замешался в голубоголовой толпе студентов, корпорантов-норманов. Увидав на необыкновенно высокой пролетке извозчика, подозвал его и сказал, что ищет комнату. Старик закивал головой. При малейшем уклоне он закручивал у козел ручку тормаза и еле тащила пролетку старая, йенская, романтическая кобыла.
Их обогнали студенты в цветных средневековых костюмах с пестрым знаменем на длинном древке. Романтическая кобыла тянула пролртку в гору. Полу-обернув розовое, ребеночье лицо, старик рассказьвал Савинкову что-то непонятное, пока не остановился возле ограды цветущего сада. В саду стоял домик с надписью: „Klein, aber mein“.
Каких только не было портретов в комнате Савинкова. И «старый Фриц» играет на флейте в Потсдамском дворце. И Вильгельм II-й в латах. Все Фридрихи-Вильгельмы. Все их жены. Но из соседнего домика несется дует Моцарта и приятно жить в романтической Иене.
Утром в садике переполненном георгинами, потому что фрау майор фон Торклус состоит в «Обществе любителей георгин», Савинков пьет с фрау майор фон Торклус кофе. Фрау майор рассказывает: муж ее, майор Хорст фон Торклус был дважды в России. Но фрау майор, к сожалению, не была в этой сказочной стране.
— Ах, русские так милы, такие прекрасные манеры, не мелочные, широкие натуры. Какие светские люди! Я сразу вижу в вас эту мягкость манер и эту вашу степную, русскую душу.
Савинков рассказывает, что в кабинете отца рядом с портретом русского императора всегда висит портрет Вильгельма II-го, что он приехал изучать юриспруденцию, а по окончании посвятит себя дипломатической карьере, работая на пути сближения великих монархий.
— Минна, принесите пожалуйста нам апфель-кухен, — говорит фрау майор фон Торклус. И в знак упрочения отношений двух монархий угощает Савинкова.
Над Берлином светило желтое солнце, похожее цветом на скверное пиво. В 12 часов в кафе Бауер на Унтер ден Линден не было никого. Сидели три проститутки, отпаивая усталую за ночь голову кофеем.
Пять минут первого в кафе тучно вошел Азеф. Не смотря по сторонам сел к стене. Заказав кофе, он взял «Фоссише Цейтунг» и стал читать хронику.
Десять минут первого вошел Савинков, одетый по заграничному, вроде туриста. По походке было видно, что жизнь ой любит, нет забот и хлопот. С улицы, сквозь стекло увидал он Азефа.
— Здрасти, садитесь. — Азеф отложил «Фосейше» в сторону и, не подымаясь, подал руку.
— Где вы были?
— В Иене.
— Почему же не во Фрейбурге? Ведь я же сказал вам во Фрейбург.
— А чем собственно Иена отличается от Фрейбурга? В следующий раз поеду во Фрейбург.
— Странно, — сердито сказал Азеф, — вы могли мне понадобиться. Ну, все равно. «Хвостов» не заметили?
— Никаких.
— Уверены?
— Как в том, что передо мной мой шеф, Иван Николаевич.
Азеф отвел в сторону скуластую голову.
Стало быть готовы к отъезду?
— В любую минуту.
— Сейчас, — Азеф вытянул часы, — придут двое товарищей, поедут вместе с вами. А в час, — гнусавым рокотом добавил, — должен быть Каляев.
— Неужели?
— Я не знаю, почему неужели? — сказал Азеф, снова взяв «Фоссише», рассматривая объявления, — говорю, что будет, я его еще не видал.
Азеф разглядывал объявления фирмы Герзон, изображавшие бюстхальтеры. Оторвавшись, сказал:
— Да, ваша партийная кличка, «Павел Иванович». Запомните.
Стеклянное окно на улицу, захватывавшее почти всю стену, было приподнято. Но воскресный Берлин тих. С улицы ни шло даже шума. Монументальный шуцман в синем мундире стоял на углу в бездействии. Изредка были видны поднимавшиеся большие, белые перчатки, повелительницы порядка.
Оглядываясь, в кафе Бауер вошли двое. Азеф шумно отложил газету. Савинков понял, товарищи по работе.
В одном безошибочно определил народного учителя. Бородка клинушком, глаза цвета пепла, жидкая грудь. Был худ, может быть болен туберкулезом.
Другой, смуглый с малиновыми губами, с которых не сходила полуулыбка, был выше и крепче спутника. Его руку Савинков ощутил, как чугунную перчатку командора.
Азеф заказывал обоим, не спрашивая о желаньях. Оба выражали фигурами незнанье языка. Лакей смотрел на них снисходительно. Когда же он ушел, четверо налегли на стол грудями.
— Прежде всего познакомьтесь, — гнусоватой скороговоркой сказал Азеф, — товарищ Петр, Иван Фомич, Павел Иванович.
Товарищ Петр не стер улыбки. Иван Фомич оглядел Савинкова.
— Вам я уже сообщил явки, — обратился Азеф к Ивану Фомичу и Петру, — тебе Павел Иванович, сообщу.
Савинков понял, перейти на «ты» нужно.
— Вы, Иван Фомич, едете завтра вечером через Александрово в Петербург, купите пролетку и лошадь, купите не дрянь и не рысака, а среднюю хорошую лошадку, задача — наблюдать выезды Плеве. Он живет на Фонтанке в доме департамента полиции. К царю ездит еженедельно с докладами. Вы легко сможете установить дни и часы выезда. Они обставлены такой охраной и помпой, что сразу узнаете. У него черная лакированная карета с белыми, кажется, спицами и гербом. За ним едут филеры на велосипедах, лихачах. Все это должны наблюдать точно, сдавать наблюдения Павлу Ивановичу, он будет со мной в связи.
— А вы тоже едете в Петербург? — глухим голосом сказал Иван Фомич.
— Вас не касается, куда я еду, — лениво оборвал Азеф. — Вы держите связь с Павлом Ивановичем. Павел Иванович держит связь со мной и получает все необходимое.
— Товарищ Петр, вы едете послезавтра вечером через Вержболово. В Петербурге в первые дни выправите в полиции патент на продажу в разнос табачных изделий. Обратитесь в полицейский участок. Лучше всего остановитесь в каком нибудь ночлежном доме на Лиговке. Там разузнайте как быстрей, лучше выправить. Выправляйте за взятку, непременно, тогда сомнений не будет. Ивану Фомичу удобнее установить наблюдение непосредственно у Фонтанки. А вам надо попробовать с Балтийского. Плеве ездит с него в Царское. При правильности наблюдений вы совершенно точно установите дни, время и маршрут кареты. Тогда уж метальщики сделают нужное партии дело.
— А разве метальщиками будем не мы? — твердо проговорил Петр.
— Об этом рано говорить, — пророкотал Азеф. — Есть у товарищей ко мне вопросы?
— По моему все ясно, — сказал Савинков.
Азеф исподлобья скользнул во всем трем.
— Тогда нечего сидеть вместе, — пробормотал он. — Надо расходиться. Вы товарищи идите, а ты Павел Иванович останься. Вы помните точно поезда? Азеф вынул записную книжку. — Вы через Александрово завтра в 7.24 вечера. Вы на Вержболово в 12.5 послезавтра. Первая явка с Павлом Ивановичем будет на Садовой между Невским и Гороховой. На явку придет товарищ Петр.