еж обороны противника. Немцы отступили, бросив большое количество техники и снаряжения. Вместе со своими офицерами генерал де Голль обедал в поспешно оставленном немцами замке Юпи. На столе вместо скатерти было расстелено германское знамя со свастикой. Но эта победоносная обстановка лишь сильнее подчеркивала трагизм ситуации. Все понимали, что достигнут мелкий успех местного значения, являющийся случайностью на мрачном фоне разгрома Франции.
На рассвете 28 мая, в день, когда де Голль был произведен в чин бригадного генерала, 4-я дивизия возобновляет наступление. С правого берега Соммы по войскам де Голля ведет ожесточенный огонь тяжелая артиллерия, их непрерывно бомбит немецкая авиация. Потеряно около сорока танков, много сотен людей. «И несмотря на все, — вспоминает де Голль, — над полем сражения витал дух победы. Каждый высоко держал голову. Даже раненые улыбались. Казалось, что и орудия стреляют весело. В результате упорного боя немцы не выдержали и отступили». Дивизия де Голля отбросила немцев на 5 километров и находилась теперь на расстоянии 7 километров от Абвиля.
29 мая в 4 часа утра генерал де Голль бросает дивизию на штурм высоты Мон-Кобер, господствовавшей над районом Абвиля. Удалось ценой больших потерь занять склоны высоты, но ее гребень по-прежнему оставался в руках немцев. Правда, две их контратаки были успешно отбиты. За три дня тяжелых боев дивизия оттеснила противника на 14 километров. От абвильского плацдарма у немцев осталась одна четверть его прежней площади. Но дивизия понесла страшные потери. В строю оставалось только 34 танка.
В ходе всех этих боев генерал де Голль держался в точном соответствии с теми нормами поведения военачальника, которые он изложил в книге «За профессиональную армию». Это значит, что он не сидел, укрывшись на командном пункте, а непрерывно находился в Центре боя. Не выпуская изо рта сигарету, не склоняясь под огнем, одетый в тужурку рядового танкиста без знаков отличия, он был виден отовсюду. С холодным спокойствием генерал руководил сражением, хорошо сознавая всю его бессмысленность. «Увы! — пишет де Голль в мемуарах. — Удастся ли в этой битве за Францию, думал я тогда, захватить еще что-нибудь, кроме этой полоски земли глубиною в 14 километров?»
1 июня 1940 года де Голль явился в замок Монтри к новому главнокомандующему генералу Вейгану, сменившему отстраненного 20 мая Гамелена. Энергичный маленький генерал с крепко сжатыми тонкими губами, которого де Голль знал еще со времен польской кампании 1920 года, выглядел озабоченным. Он поздравил де Голля с успехом абвильской операции и спросил его мнение по поводу использования еще оставшихся у французов 1200 современных танков. Де Голль предложил объединить их в две ударные группы, которые смогли бы наносить эффективные удары по наступавшим немцам. Но Вейган не выразил энтузиазма в отношении этого плана. Указав, что против французов действуют в два раза больше дивизий, он заявил, что считает положение безнадежным. Генерал перечислил затем ряд совершенно невыполнимых условий, при которых могли бы быть шансы на успех. «В противном случае!..» — добавил Вейган и замолчал, не желая произносить вслух слово «капитуляция». Но де Голлю и так все стало ясно. В подавленном состоянии он ушел от Вейгана, думая о том, что, назначив главнокомандующим этого человека, никогда не имевшего опыта командования, «пошли на самый отчаянный риск за всю нашу военную историю».
В своих мемуарах де Голль подробно размышляет о недостатках Вейгана как военачальника, об отсутствии у него решительности, самостоятельности, особой страстности и т. п. Ни слова не говорит он только об одном, что в сущности было самым главным: о лютой ненависти Вейгана к народу и его симпатиях к фашизму, о его патологическом страхе перед революцией. Поэтому Вейган предпочитал выдать Францию врагу, но не допустить перехода руководства в борьбе с фашизмом в руки демократических и революционных сил. А это могло быть весьма вероятным ходом событий. Вместе с Петэном, который 18 мая был введен в состав правительства Рейно, Вейган стремился предотвратить их, даже ценой позорной капитуляции и утраты независимости Франции.
5 июня немцы возобновили наступление. Рейно в связи с этим проводит новую перетасовку своего кабинета, в результате которой позиции сторонников прекращения войны еще более укрепляются. Однако изворотливый Рейно хотел на всякий случай иметь в своем кабинете и представителей противоположной тенденции. Поэтому на пост заместителя военного министра был назначен генерал де Голль. Ему сообщил об этом инспектор танковых войск генерал Делестрен, услышавший новость по радио. Получив официальную телеграмму, подтверждавшую назначение, де Голль немедленно выехал в Париж.
Знаменательно, что назначение де Голля на один из незначительных постов в совете министров вызвало, тем не менее, отклики даже в иностранной печати. Крупнейшая английская газета «Тайме» писала: «Наиболее интересным новшеством г-на Поля Рейно является назначение генерала де Голля, известного в военных кругах своими книгами… Этот человек правых тенденций является сильным теоретиком, пророком массового использования танков. Он обладает ясным и проницательным умом, одновременно воплощая в себе человека действия и мечты».
Была уже ночь, когда, прибыв в столицу, де Голль явился в военное министерство на улице Сен-Доминик, где ночевал премьер-министр. Маленький Рейно в цветной пижаме и огромный де Голль в кожаной форме танкиста беседовали почти до рассвета.
Генерал спросил, почему Петэн, явный сторонник прекращения войны, введен в состав правительства. «Лучше уж иметь его внутри, чем снаружи», — ответил Рейно, повторяя старый софизм Жюля Фавра, сказанный в 1870 году по поводу включения Рошфора в правительство «национальной обороны», оказавшееся вскоре правительством национальной измены. Только последнее в этой аналогии и оказалось верным…
«Боюсь, как бы вам не пришлось изменить точку зрения… — говорил де Голль. — Вам лучше, чем кому-либо, известно, до какой степени в правительственных кругах сильны пораженческие настроения. Это создает благоприятные условия для Петэна…» Новый член правительства предложил свой план продолжения войны, опираясь на североафриканские владения Франции, и выразил готовность заняться разработкой необходимых мероприятий. Рейно согласился и предложил де Голлю как можно скорее отправиться в Лондон, чтобы убедить Черчилля в намерении французского правительства продолжать борьбу любой ценой, даже за пределами метрополии. Де Голлю поручено было также добиваться продолжения участия английской авиации в защите Франции, перевооружения и возвращения на континент английских войск, эвакуированных из Дюнкерка. Других средств усиления борьбы с врагом не предусматривали. Вообще в эти роковые для Франции дни происходило много странного и чудовищного. Сторонников поражения и капитуляции, то есть предателей, включали в правительство, в то время как коммунистов держали в тюрьмах. Чтобы отвлечь внимание от подлинной «пятой колонны», действовавшей в самом правительстве, развернули жестокую травлю коммунистов. А это еще больше подрывало способность Франции к сопротивлению захватчику. Ведь даже в армии каждый десятый солдат был коммунистом. И эти солдаты, не помышляя о капитуляции, умирали за Францию. В то время как правительство уже считало войну проигранной, народ думал иначе. В конце концов до 5 июня немцы заняли лишь самый северный угол страны, примерно одну пятнадцатую часть ее территории, значительно меньше, чем в 1914 году. Трудящиеся Франции справедливо считали, что война еще только начинается. Огромные силы народа еще не были исчерпаны, когда немцы начали наступать на Париж. 6 июня 1940 года руководство подпольной Французской коммунистической партии вручило правительству Рейно свои предложения об организации обороны Парижа путем вооружения народа и превращения Парижа в неприступную крепость. Партия предлагала изменить характер войны, превратив ее в национальную войну за независимость и свободу; освободить коммунистических депутатов и активистов, а также десятки тысяч рабочих, посаженных в тюрьмы или интернированных; немедленно арестовать вражеских агентов, которыми кишит палата, сенат, министерства и даже генеральный штаб. Компартия считала, что эти первые мероприятия вызвали бы народный подъем и позволили бы провести всенародное ополчение.
Рейно утаил от общественности содержание этого патриотического призыва. Его правительство помышляло о другом, хотя сам Рейно, используя де Голля и других патриотически настроенных членов кабинета, делал вид, что он за продолжение войны. В действительности, сохраняя Петэна в правительстве, а Вейгана на посту главнокомандующего, он фактически помогал им хоронить Францию. Они, уже совершенно не стесняясь, говорили о своих намерениях. 8 июня генерал де Голль снова встретился с Вейганом. Вот как он воспроизвел разговор с ним, который «глубоко запечатлелся в его памяти», в своих мемуарах: «Как видите, — сказал мне главнокомандующий, — я не ошибался, когда несколько дней назад говорил вам, что немцы начнут наступление на Сомме б июня. Они действительно наступают. В настоящее время они переходят Сомму. Я не в состоянии им помешать.
— Ну что ж, и пусть переходят. А дальше?
— Дальше последует Сена и Марна.
— Так. А затем?
— Затем? Но ведь это же конец!
— Конец? А весь мир? А наша империя?
Генерал Вейган горестно рассмеялся.
— Империя? Это несерьезно! Что же касается остального мира, то не пройдет и недели после того, как меня разобьют, а Англия уже начнет переговоры с Германией. — И, посмотрев мне прямо в глаза, главнокомандующий добавил: — Ах! Если бы я только был уверен в том, что немцы оставят мне достаточно сил для поддержания порядка…»
Генерал де Голль, считая бесполезным спорить с Вейганом, заявил, что взгляды командующего не соответствуют планам правительства, которое решило не прекращать борьбы. Вейган на это ничего не ответил и любезно попрощался с де Голлем. Пожалуй, он лучше знал о намерениях правительства. И действительно, когда де Голль после этого разговора предложил Рейно отстранить Вейгана, поскольку он примирился с мыслью о поражении, премьер-министр ответил, что сейчас этого сделать нельзя, но надо подумать о замене…